Космическая ковровая дорожка

 

Для существования органической жизни необходимо, чтобы фундаментальные закономерности и физические постоянные – скорость света, постоянная силы тяжести, величины слабого и сильного ядерного взаимодействия – имели значения, попадающие в чрезвычайно узкий диапазон. Вероятность случайного появления таких идеальных характеристик настолько мала, что относится к статистически пренебрежимым⁵. Коллинз удачно выразил и эту мысль:

 

Если взглянуть на вселенную с научной точки зрения, можно подумать, что она знала о нашем появлении. Есть 15 констант – гравитационная, различные константы сильного или слабого ядерного взаимодействия и т. д., – которые имеют точную величину. Если бы величина хотя бы одной из них изменилась пусть даже на одну миллионную, а в некоторых случаях – на одну долю от миллиона миллионов, вселенная не смогла бы достичь момента, в который мы видим ее. Материя не смогла бы образоваться, не было бы галактики, звезд, планет и людей⁶.

 

Кое‑кто сказал, что все выглядит так, как будто большое количество дисковых регуляторов со шкалами требовалось повернуть в строго ограниченных пределах – и их повернули. Крайне маловероятно, что это произошло случайно. Стивен Хокинг заключает: «Вероятность того, что вселенная, подобная нашей, не смогла бы возникнуть в результате Большого взрыва, огромна. Думаю, в этом есть явный религиозный смысл». В другом месте он пишет: «Было бы чрезвычайно трудно объяснить, почему вселенная зародилась именно так, если не упоминать о деянии Бога, который вознамерился создать таких существ, как мы»⁷.

 

Вселенная была приготовлена специально для людей

 

Этот довод получил название «аргумента точной настройки» или «антропного принципа», суть которого состоит в том, что вселенная была приготовлена специально для людей. По‑видимому, как аргумент, он обладает значительной силой, поскольку уже вызвал публикацию массы опровержений. Самое популярное из них приводит Ричард Докинз в книге «Бог как иллюзия» – возражение о том, что таких вселенных могут быть триллионы. Поскольку на всей неизмеримой протяженности пространства и времени существует огромное количество вселенных, какие‑нибудь из них неизбежно окажутся «точно настроенными» на нашу форму жизни. Одна из них – та, в которой мы находимся, потому мы и здесь⁸.

Опять‑таки, как «доказательство», аргумент точной настройки не является неопровержимым с рациональной точки зрения. Хотя у нас нет ровным счетом никаких доказательств существования множества вселенных, в равной мере у нас нет доказательств того, что таких вселенных не существует.

Однако как намек этот ход рассуждений имеет смысл. Элвин Плантинга приводит следующий пример: он предлагает представить себе игрока, который за одну партию в покер двадцать раз подряд сдал себе четыре туза. Увидев, что его противники потянулись за своими шестизарядниками, этот игрок восклицает: «Да, понимаю, это выглядит подозрительно! Но если вселенных существует бесконечное множество, значит, в какой‑нибудь одной распределение карт в покере может быть именно таким? Вот так и получилось, что мы находимся во вселенной, где я всякий раз сдаю себе четыре туза, не мошенничая!»⁹ Вряд ли этот аргумент подействует на остальных игроков. Строго говоря, вполне возможно, чтобы человек двадцать раз подряд сдал себе по четыре туза. Но даже если доказать, что он смошенничал, невозможно, неразумно делать вывод, что он не прибегал к мошенничеству.

Философ Джон Лесли приводит подобный пример: он предлагает представить себе, что человека, приговоренного к смертной казни, расстреливает команда, состоящая из пятидесяти опытных снайперов¹⁰. Все они стреляют с расстояния менее двух метров, но ни одна пуля не задевает приговоренного. Поскольку даже самый опытный снайпер может промахнуться, стреляя практически в упор, есть вероятность, что все пятьдесят промахнулись одновременно. Невозможно доказать, что снайперы сговорились промахнуться, однако было бы неразумно заключать, что они этого не делали.

Строго говоря, возможно, что мы по чистой случайности оказались именно в той вселенной, которая пригодна для органической жизни. У нас нет доказательств, что точная настройка этой вселенной – результат какого‑либо замысла, и вместе с тем неразумно делать вывод, что она таковым не является. Хотя органическая жизнь вполне могла зародиться без участия Творца, разве имеет смысл жить так, словно эта бесконечно малая вероятность оправдалась?

 

Упорядоченность природы

 

Природа обладает еще более удивительным и необъяснимым свойством, нежели ее замысел. Все научные, индуктивные рассуждения опираются на предположение об упорядоченности («законах») природы, согласно которым завтра вода закипит при таких же условиях, при которых закипает сегодня. Индуктивный метод требует обобщения и распространения закономерностей наблюдаемых случаев на все случаи того же рода. Без индуктивного мышления мы не смогли бы учиться на своем опыте, пользоваться языком, полагаться на свою память.

Большинство людей считает упорядоченность природы нормальным явлением и не тревожится по этому поводу – в отличие от философов. Дэвида Юма и Бертрана Рассела, как добрых мирян, встревожил тот факт, что мы не имеем ни малейшего представления, почему природа упорядочена сегодня, более того – у нас нет никаких рациональных объяснений того, что ее упорядоченность сохранится завтра. Если бы кто‑нибудь напомнил, что «раньше будущее всегда было подобно прошлому», Юм и Рассел возразили бы, что этот человек вводит как допущение именно то, что пытается обосновать. Иначе говоря, наука не может доказать непрекращающуюся упорядоченность природы – может только принять ее на веру.

 

Упорядоченность вселенной – это не доказательство, а намек на существование Бога

 

В последние десятилетия появилось немало ученых, утверждающих, что современная наука в своей самой стабильной форме развилась из христианской цивилизации, благодаря ее вере во всемогущего, персонифицированного Бога, который сотворил и продолжает поддерживать порядок во вселенной¹¹. Упорядоченность как доказательство существования Бога легко опровергнуть. Всегда можно заявить: «Мы не знаем, почему дело обстоит так, а не иначе». Но в качестве намека на существование Бога она способна пригодиться.

 

Красота как намек

 

Артур К.Данто, художественный критик из журнала The Nation, однажды сказал, что произведение искусства – то, что вызывает у него ощущение «смутного, но неизбежного смысла»¹². Иными словами, великое искусство не «бьет по голове» простой идеей, но неизменно вызывает ощущение, что жизнь – отнюдь не «повесть, которую пересказал дурак: в ней много слов и страсти, нет лишь смысла». Оно наполняет нас надеждой, дает силы, чтобы продолжать действовать, даже если мы не в состоянии определить, что именно подвигло нас на это.

Леонард Бернстайн восхищался влиянием, которое оказал на него Бетховен:

 

Бетховен… вел разработку пьес с потрясающей правильностью. «Правильность» – вот оно, это слово! Когда создается ощущение, что нота, следующая за предыдущей, – единственная, какая только возможна в этот момент и в этом контексте, значит, есть вероятность, что слушаешь Бетховена. Мелодии, фуги, ритмы – оставьте их чайковским, хиндемитам и равелям. А у этого малого есть нечто по‑настоящему ценное, небесный дар, власть, чтобы заставить нас почувствовать: есть в этом мире нечто правильное. Есть то, что выверено, что неуклонно следует собственному закону – то, чему можно доверять и что никогда не подведет нас¹³.

 

Если Бога нет и все в этом мире – результат «случайного расположения атомов», по известному выражению Бертрана Рассела, значит, нет и цели, для которой мы созданы: мы – случайности. Если мы – продукт случайного действия сил природы, тогда то, что мы называем словом «красота» – не что иное, как стандартная неврологическая реакция на конкретные данные. Мы находим красивым некий пейзаж только потому, что наши предки знали, что в таком месте наверняка найдется еда, они выжили благодаря этой неврологической реакции, и теперь эта реакция есть у нас. Точно так же можно считать, что даже если музыка кажется исполненной смысла, этот смысл – иллюзия. В таком же свете можно рассматривать и любовь. Если мы – результат действия слепых сил природы, значит, то, что мы называем «любовью» – всего‑навсего биохимическая реакция, унаследованная от предков, которые выжили потому, что им помогла эта черта.

 

В присутствии великого искусства и красоты мы неизбежно чувствуем, что в жизни действительно есть смысл

 

Бернстайн и Данто подтверждают: несмотря на то, что мы, нерелигиозные люди, верим, что красота и любовь – просто биохимические реакции, в присутствии великого искусства и красоты мы неизбежно чувствуем, что в жизни действительно есть смысл, есть истина и справедливость, которые никогда не обманут наши ожидания, и любовь, которая значит для нас все. Отметим, что Бернстайн, никоим образом не принадлежащий к числу религиозных людей, не может удержаться от выражения «небесный», когда ведет речь о Бетховене. Следовательно, можно быть материалистами, считающими, что истина и справедливость, добро и зло – только иллюзии, и ничего более. Но когда мы видим искусство или даже красоту природы, сердца говорят нам совсем иное.

Еще один выдающийся художник, который объясняет нам то же самое, – Джон Апдайк. В его рассказе «Голубиные перья» подросток говорит матери: «Ты что, не понимаешь, что когда мы умрем, ничего не будет – ни солнца, ни полей, совсем ничего, ужас, да? Прямо океан ужаса». А потом, разглядев красоту голубиных перьев с их фактурой и цветом, он поражается определенности того, что за нашим миром стоит Бог, который позволит ему жить в вечности¹⁴. Кажется, будто Апдайк говорит: несмотря на всю веру нашего разума в случайность и бессмысленность жизни, при виде красоты мы понимаем, что не все так просто.

«Ну и что? – наверняка спросит кто‑нибудь. – Если мы чувствуем, что в чем‑то правы, это еще ничего не значит!» А разве сейчас мы говорим только о чувствах? Во время таких переживаний пробуждается скорее стремление или желание. Гете называл его selige sehnsucht – блаженным томлением. Мы ощущаем не только действительность, но и отсутствие того, к чему мы стремимся.

Блаженный Августин в своей «Исповеди» рассуждает о том, что эти неосуществимые желания – намеки на Божью действительность. Как это может быть? В самом деле, согласно только что прозвучавшему возражению, если мы чувствуем желание поужинать бифштексом, это еще не значит, что мы его получим. Но если голод не доказывает, что нам будет обеспечено конкретное желаемое блюдо, разве желание съесть его не означает, что это блюдо существует? Разве внутренние, присущие нам желания не соответствуют реальным объектам, которые могут удовлетворить их – например, сексуальное влечение (соответствует сексу), аппетит (соответствует еде), усталость (соответствует сну), стремление к общению (соответствует дружбе)?

Разве неосуществимое желание, вызванное красотой, нельзя назвать внутренне присущим нам? Мы жаждем радости, любви и красоты, и эту жажду не утолить никаким количеством или качеством еды, секса, дружбы или успеха. Мы испытываем такую жажду, которую в этом мире нам нечем утолить. Разве это не намек на то, что предмет нашего вожделения существует?¹⁵ В таком случае наше неосуществимое желание можно приравнять к другим глубинным, внутренне присущим человеку желаниям, и оно окажется важным намеком на то, что Бог существует¹⁶.

 

Нейтрализатор намеков

 

В нашей культуре действует весьма влиятельная школа мысли, утверждающая, что у нее есть ответы на все так называемые намеки. Это школа эволюционной биологии, которая утверждает, что все, касающееся нас, можно объяснить естественным отбором. Книга, которая стремится объяснить все намеки на существование Бога этим способом, написана Дэниелом Деннетом и называется «Разрушенные чары: религия как явление природы». Деннет считает, что если у нас есть религиозные чувства, то лишь потому, что когда‑то давно подобные черты помогали массам людей выживать в те времена и в тех условиях и, следовательно, передались нам вместе с генетическим кодом. Подводя итог своим представлениям, он пишет:

 

Все, что мы ценим – от сахара, секса и денег до музыки, любви и религии, – мы ценим по неким причинам. За этими причинами стоят обособленные от них эволюционные причины, свободно развивающиеся логические обоснования, утвержденные и одобренные естественным отбором¹⁷.

 

Робин Маратнц Хениг опубликовала в The New York Times Magazine обзорную статью «Почему мы веруем? Как эволюционная наука объясняет веру в Бога»¹⁸, посвященную представлениям эволюционистов о религии. Нам известно, что «идея непогрешимого Бога удобна и знакома, дети с готовностью принимают ее»¹⁹. Почему? Такие сторонники теории эволюции, как Дэвид Слоан Уилсон, считают, что вера в Бога делала людей более счастливыми и менее эгоистичными, в результате их семьи и племена выживали, им доставались лучшие партнеры. Другие ученые, например Скотт

Атран и Ричард Докинз, выдвигают постулат, согласно которому вера в Бога – случайный побочный продукт других черт, обеспечивавших адаптивные преимущества. Наши выжившие предки были наиболее склонны усматривать опасность даже там, где ее не было, и, скорее всего, связывали некие нарративы и причинные осмысления со всем, что происходило вокруг них. Однако те же самые черты – умение видеть опасности, нарративы и связи – сделали более вероятной нашу веру в Бога²⁰. Несмотря на бурную полемику в этой сфере, все теоретики эволюционизма сходятся во мнении, что наша способность верить в Бога заложена в нашей физиологии, поскольку она была прямо или косвенно связана с чертами, которые помогли нашим предкам приспособиться к своему окружению. Вот почему доводы в пользу Бога у многих из нас вызывают интерес. И больше здесь нечего добавить. Намеки ни на что не намекают.

 

Вера в Бога делала людей более счастливыми и менее эгоистичными, в результате их семьи и племена выживали

 

Однако для многих верующих этот аргумент, нейтрализующий намеки, не только содержит роковое противоречие, но и указывает на еще один намек на существование Бога.

В последней части книги «Бог как иллюзия» Докинз признает: поскольку мы – результат естественного отбора, мы не можем всецело доверять своим чувствам. В конце концов, эволюция заинтересована только в сохранении адаптивного поведения, а не истинной веры²¹. В статье, опубликованной в New York Times Magazine, другой ученый отмечает: «В определенных обстоятельствах символическая вера, отделенная от фактической действительности, приносит более ценные результаты»²². Иными словами, параноидальные ложные убеждения зачастую помогают выжить эффективнее точных.

По‑моему, Докинз и другие сторонники теории эволюции не осознают весь смысл этой ключевой догадки. Эволюции можно приписать только то, что она обеспечила нас когнитивными способностями, помогающими выживать, но не теми, которые давали бы нам достоверную и точную картину окружающего мира²³. Патрисия Черчленд излагает эту мысль так:

 

Основная задача [мозга] – управлять частями тела так, чтобы они способствовали выживанию организма. Усовершенствование сенсомоторного контроля дает эволюционное преимущество; усложненный способ представления [мира] имеет преимущества лишь при условии… что он повышает шансы организма на выживание. Истина, какой бы она ни была, отступает на самый дальний план²⁴.

 

Выдающийся философ и атеист Томас Найджел соглашается с этой мыслью в заключительной главе книги «Последнее слово». По его словам, чтобы убедиться, что мой разум сообщает мне истинные сведения о мире, я должен «следовать правилам логики, потому что они точны, а не просто потому, что я биологически запрограммирован на подобные поступки».

Но согласно эволюционной биологии, законы разума должны иметь для нас смысл только потому, что они помогают нам выжить, а не потому, что они неизменно сообщают нам истину. Найджел спрашивает:

 

[Разве мы можем] постоянно доверять разуму как источнику знаний о неочевидном характере мира? Я убежден, что сама эволюционная история [человеческого рода] препятствует такому доверию²⁵.

 

Эволюционисты считают, что если Бог имеет смысл для нас, то не потому, что Он действительно существует, а лишь по той причине, что эта вера помогает нам выживать и что она досталась нам с рождения. Но если мы не верим, что наши функции, формирующие убеждения, способны поведать нам правду о Боге, почему же мы верим, что они говорят нам правду обо всем остальном, в том числе и об эволюции? Если наши когнитивные функции сообщают нам лишь о том, что необходимо для выживания, а не что истинно, почему мы вообще доверяем им?

По‑видимому, у сторонников теории эволюции остается два выхода. Они могут пойти на попятный и признать, что мы вправе доверять тому, что говорит нам разум о положении вещей, в том числе и о Боге. Если мы находим доводы и намеки на существование Бога, которые привлекают наше внимание, – возможно, Он действительно есть. Или же эволюционисты могут ринуться в атаку и признать, что нашему разуму нельзя доверять ни в чем. Но поступать так, как делают в настоящее время многие эволюционисты, некрасиво. Они применяют скальпель своего скептицизма по отношению к тому, что разум говорит нам о Боге, но не к тому, что он рассказывает нам о самой теории эволюции.

Это громадная ахиллесова пята эволюционной теории и биологии в целом. Элвин Плантинга указывает, что сам Чарльз Дарвин видел это существенное уязвимое место. Дарвин писал одному из друзей, что

 

всякий раз закрадывается страшное сомнение, имеют ли вообще хоть какую‑нибудь ценность убеждения человеческого мозга, который развился из мозга низших животных, и заслуживает ли он доверия²⁶.

 

Затем Плантинга продолжает доказывать, что абсолютно иррациональным является такой поступок, как принятие эволюционного «натурализма», теории о том, что все в нас обусловлено исключительно естественным отбором. Если это правда, мы не вправе доверять методам, с помощью которых пришли к ней, равно как и к любой другой научной теории²⁷.

Подобно Докинзу, люди считают, что между наукой и религией существует конфликт… но на самом деле это конфликт между наукой и натурализмом, а не между наукой и верой в Бога… Учитывая неуправляемость эволюции, в равной степени вероятно и то, что мы живем в вымышленном мире, и то, что мы действительно кое‑что знаем о своем мире и о себе²⁸.

Несмотря на огромное влияние популярных книг Деннета, Докинза, Харриса, авторы которых пытаются применить к религии эволюцию как нейтрализатор намеков, все больше мыслителей видит, что стоит за этими попытками, и это относится не только к ортодоксальным верующим, но и к таким, как Томас Найджел. Литературный редактор The New Republic Леон Визелтьер выявляет изъян этого нейтрализатора намеков в своей рецензии на книгу Деннета «Разрушенные чары»:

 

[Деннет] изображает разум состоящим на службе у естественного отбора, а не являющимся его результатом. Но если разум – результат естественного отбора, тогда насколько же мы можем верить в рациональность довода в пользу естественного отбора? Своей силой разум обязан собственной независимости, И ничему другому… Эволюционная биология не может обращаться к силе разума и в то же время уничтожать ее²⁹.

 

Напрашивается следующий вывод: если, как утверждают сторонники теории эволюции, то, что наш мозг говорит нам о нравственности, любви и красоте, неправда, если все это просто набор химических реакций, предназначенных для передачи вместе с нашим генетическим кодом, значит, это справедливо и в отношении того, что говорит о мире мозг самих сторонников теории эволюции. В таком случае почему мы должны верить им?