Оценка советской разведки в июне 1941 года

  

Огромное количество недавно обнародованных разведывательных материалов свидетельствует об эффективности советской довоенной разведки. И что еще важнее, они вне всяких сомнений доказывают, что советские военные и политические руководители, так же, как многие нижестоящие фигуры в иерархии командования, хорошо знали о немецких приготовлениях к нападению. Разведка дала адекватную картину этих приготовлений, равно как и сильные указания агрессивных намерений немцев. Однако нет уверенности в том, до какой степени советское военное и политическое руководство усвоило и восприняло эти сведения разведки.

В спор вступили ключевые военные фигуры того времени. Тогдашний начальник Генерального штаба Жуков несколько глуховато критиковал в своих воспоминаниях Сталина и возлагал долю вины на его плечи:

  

«В период назревания опасной военной обстановки мы, военные, вероятно, не сделали всего, чтобы убедить И.В. Сталина в неизбежности войны с Германией в самое ближайшее время и доказать необходимость провести несколько раньше в жизнь срочные мероприятия, предусмотренные оперативно-мобилизационным планом».[549]

  

Жуков отмечал угодничество перед Сталиным его начальника разведки Голикова в том известном мартовском докладе, заявляя: «К сожалению, даже из имевшихся сообщений не всегда делались правильные выводы, которые могли бы определенно и авторитетно ориентировать высшее руководство». [550]

Василевский комментировал провалы 1941 года более пространно. Позже он заметил: «Партия видела приближение войны и предпринимала максимум усилий, чтобы оттянуть сроки вступления в нее Советского Союза». Однако Василевский делал вывод, что «Сталин, стремясь оттянуть сроки войны, переоценивал возможности дипломатии в решении этой задачи». По существу, столкнувшись с необходимостью решить, действовать или не действовать, «Сталин не смог вовремя принять такого решения, [и это] является его серьезнейшим политическим просчетом» [551]. Василевский также критиковал аналитические материалы закордонной разведки — которые, по его утверждениям, зачастую не совпадали с аналитическими материалами военных разведчиков:

  

«В чем причины столь крупного просчета этого опытного и дальновидного государственного деятеля? Прежде всего в том, что наши разведорганы… не смогли в полной мере объективно оценивать поступавшую информацию о военных приготовлениях фашистской Германии и честно, по-партийному, докладывать ее И.В. Сталину… в этом, видимо, сыграла свою роль и некоторая обособленность разведуправления от аппарата Генштаба. Начальник разведуправления, являясь одновременно и заместителем наркома обороны, предпочитал выходить с докладом о разведданных непосредственно на Сталина, минуя начальника Генштаба. Если бы Г.К. Жуков был в курсе всей важнейшей развединформации… он, наверное, смог бы делать более точные выводы из нее и более авторитетно представлять эти выводы И.В. Сталину».[552]

  

В этом суждении Василевский перекликается с критикой Тимошенко по адресу советской разведки, когда он в мае 1940 года занял пост наркома обороны:

  

«Вопросы организации разведки являются наиболее слабым участком в работе Наркомата Обороны. Организованной разведки и систематического поступления данных об иностранных армиях не имеется. Отрыв развед. работы от Генерального Штаба и непосредственное подчинение ее Наркому Обороны привели к слабому руководству разведывательной службой.

Наркомат Обороны не имеет в лице Разведывательного Управления органа, обеспечивающего Красную Армию данными об организации, состоянии, вооружении, подготовке и развертывании иностранных армий.

К моменту приема Наркомат Обороны такими разведывательными данными не располагает. Театры военных действий и их подготовка не изучены».[553]

  

Эта разъединенность разведывательных органов политических властей и разведорганов, подчиненных Наркомату обороны, была естественным побочным продуктом периода чисток. Во время чисток разведслужбы, в особенности НКВД, обвиняли руководство Красной Армии в изменническом сговоре с иностранными разведслужбами. После этого Сталин держал разведку под своим контролем, а военная разведка (ГРУ) работала под полным контролем НКВД. Поэтому военные имели доступ только к информации, поступившей по военно-полевым каналам (и, вероятно, не к информации ГРУ).

Как указывал Тимошенко, в сборе разведданных присутствовали также и явные системные трудности, которые продолжились и после процитированного выше потока донесений. Воздушная разведка, которая теоретически считалась наиболее важным средством сбора информации о противнике, была отлажена слабо. В июне 1941 года в составе Красной Армии имелось 10 полков разведывательной авиации и две отдельных эскадрильи, насчитывающих в целом 387 самолетов, что составляло лишь один процент общего авиапарка Красной Армии.[554] Экипажи были плохо подготовлены и налетали всего по пять часов. Программы ускоренной подготовки после 1 мая мало в чем исправили это тяжелое положение — да и не могли исправить ввиду политических запретов на воздушную активность, связанных со сталинским страхом спровоцировать немцев.[555]

За определение состава и расположения неприятельских войск отвечала особая разведка, которая включала в себя разведывательные меры всех войск. Однако:

  

«…координация усилий в организации ведения разведки в масштабах фронта и армии не предусматривалось. Отсутствие единого органа, способного обеспечить организованное ведение фронтовой разведки, не позволяло полностью подчинить возможности особой разведки сбору сведений в интересах концепции наступательной операции».[556]

  

Занимавшиеся этим организации тоже были недостаточно обучены и оснащены, а работающий в них личный состав плохо подготовлен.

Несмотря на эти структурные трудности в сборе и обработке разведданных, полученная советскими разведорганами в 1941 году фактическая информация давала достаточную основу для точной оценки наступательных возможностей и агрессивных намерений Германии.[557] Вместо того, чтобы ссылаться на «объективные» причины явной неудачи советской разведки, следует скорее обратить внимание на причины субъективные. Главными среди них были позиция и психология Сталина, его доминирующее положение и запугивание им всех прочих лиц и органов Главного Командования, словом — воплощаемая им природа советской системы.

Ключевые военные фигуры, такие, как Жуков и Василевский, пытавшиеся понять мотивы, которыми руководствовался в своих рассуждениях Сталин в те напряженные дни перед 22 июня, относят его бездействие на счет политических соображений, переоценки им возможностей дипломатии, нерешительности и страха предполагаемой дезинформации. Более недавние критики расширили этот анализ, охватив и индивидуальные психологические особенности. Как заметил биограф Сталина Д.А. Волкогонов:

  

«Чтобы лучше понять драму тех последних предвоенных часов, нужно еще раз обратиться к личным качествам Сталина. О многих из них речь уже шла. Теперь следует сказать и о таком, как осторожность. Конечно, Сталину было не занимать смелости и решительности при принятии обычных решений. Но в больших делах он был до предела осмотрителен…

В отношениях с Гитлером его сверхосторожность в конце концов дала обратные результаты. Фактически в большой политической игре Гитлер перехитрил Сталина. Осторожность Сталина диктовалось не только пониманием им последствий „преждевременной“ войны, но и в определенном смысле большой внутренней неуверенностью. СССР был один на один с капиталистическим миром. Любой неосторожный шаг мог привести к непоправимым последствиям. Эта мысль не могла не довлеть над сознанием Сталина в моменты принятия ответственных государственных решений.

Сталин так настойчиво боролся с возможностью „провокаций“, что это заметили в Берлине и сделали соответствующие выводы. Его осторожность, отсутствие должной реакции на многочисленные нарушения Германией заключенных договоренностей, подчеркнутая лояльность — вот что действительно подталкивало Гитлера, наглевшего день ото дня, убеждало его в слабости СССР. Например, по указанию Сталина в июне советским войскам западных округов было отдано дополнительное распоряжение: не применять оружия против германских самолетов, нарушавших границы СССР. Одновременно была передана аналогичная директива и пограничникам. Немцы это сразу заметили. Осторожность — качество, необходимое политику, — превратилась в нерешительность и перестраховку, питаемые маниакальной уверенностью в исполнении собственного желания не допустить войны. В конце концов это привело к непоправимому…»[558]

  

Среди многих возможных объяснений поведения Сталина будет разумным предположить, что Сталин понимал весь масштаб указаний и предупреждений разведки о грядущей войне и представлял, что именно должно произойти. Но одновременно с этим он не осознавал остроты угрозы и масштабов грядущего нападения немцев. Это может объяснить широкую советскую частичную мобилизацию и запрет на схожие меры в приграничных областях.[559]

Еще одно возможное объяснение состоит в том, что Сталин хорошо понимал, что война неизбежна, но считал, что ее можно оттянуть до 1942 года, когда программа военных реформ будет завершена. Активные обманные действия немцев, последующие немецкие операции на Балканах, и откладывание «Барбароссы» до конца июня могли поспособствовать этому заблуждению. Усилившиеся указания на грядущее вторжение в июне по идее должны были вывести Сталина из этого заблуждения — но вставшему однажды на путь оттяжки Сталину было бы трудно изменить свои неверные представления.

И наконец, у нас есть столь четко описанный Волкогоновым психологический портрет Сталина. Многочисленные примеры предшествующего поведения Сталина (в особенности установление им атмосферы «перманентных» чисток) ясно свидетельствуют о его острой паранойе. И это, наряду с обычной склонностью любого тирана к вере в собственную непогрешимость, создало смертоносное сочетание подозрительности и слепоты, которое и вызвало его с виду «иррациональное» поведение в 1941 году.

Но гораздо важнее, что Сталин персонифицировал созданную им систему. Его слабости и неудачи были, по существу, слабостями и неудачами коммунистической партии. А партия, в свою очередь, воплощала страну и все ее институты. Когда терпела неудачу одна структура, ее терпели все. В этом смысле в неспособности Сталина внять предупреждениям разведки о надвигающейся войне и неподготовленности Красной Армии к войне в июне 1941 года были виноваты как партия, так и ее вождь.[560]

 

    Выводы

  

С середины 1930-х годов советское правительство остро осознавало ухудшающееся положение с безопасностью в Европе и Азии и возможность всеобщей войны. Опыт ясно указывал, что если разразится война, то, учитывая конечные цели главных хищных держав мира, нацистской Германии и милитаристской Японии, основной их мишенью вполне могло стать советское государство.

История Гражданской войны, интервенция Антанты, явная идеологическая ненависть стран Запада по отношению к новому большевистскому советскому государству во время его формирования, а фашистских государств — в 1930-е годы, лишь подкрепляли опасения Советов. Короче говоря, паранойя советского режима была большей частью вполне понятна.

Растущее осознание Советами надвигающихся внешних угроз и их искренняя вера в свою историческую миссию настоятельно побуждали Советы увеличить численность своих вооруженных сил и попытаться повысить их боевую готовность. После 1935 года рост военной мощи Советов стал реальностью, а цели их программы перевооружения не вызывали сомнений. Советский Союз стремился стать ведущей военной державой — если не в мире, то в Европе. Хотя конечная цель советских военных реформ может служить предметом споров, совершенно ясно, что военная мощь, коль скоро она создана, тяготеет к применению. Словно для того, чтобы подчеркнуть этот исторический принцип, Советский Союз — независимо от того, оправданно он это делал или нет — применил свою военную мощь в 1939 году в Польше и против Японии, потом в том же году против Финляндии, а в 1940 году — против Румынии и против прибалтийских государств.

Тот факт, что внутреннее политическое развитие в Советском Союзе, а особенно чистки в среде военных, отрицательно повлияли на военную экспансию и программу реформ и что советские зарубежные военные предприятия зачастую заканчивались позорными почти поражениями, не изменил ни характера советских военных приготовлений, ни преобладающего в некоторых кругах за рубежом мнения, что Советский Союз становится глобальной военной угрозой. Более того, именно военные неудачи, наряду с ошеломляющими немецкими военными успехами, еще больше подстегнули советскую паранойю и идущую полным ходом программу перевооружения.

В 1939 и 1940 годах увеличение советских вооруженных сил ускорилось, а в 1941 году стало едва ли не горячечным. Однако советские военные работы того времени и архивные материалы ясно показывают, что к этому времени движущей силой этих действий был скорее страх, нежели агрессивные намерения в отношении кого-либо. Особенно откровенными были советские военные анализы, появлявшиеся на страницах открытых и закрытых военных журналов — в частности, таких изданий, как «Военная мысль» и «Военно-исторический журнал»[561]. Они демонстрировали ясное осознание Советами превосходства немецкой военной силы, острое осознание растущей угрозы и несомненное понимание, что советские вооруженные силы ни в коей мере не дотягивают до стандартов немецких вооруженных сил — ни в смысле оснащенности, ни в смысле эффективности.

Учитывая это понимание, никак нельзя считать случайным совпадением то, что многие из статей, появлявшихся в упомянутых журналах в 1940 и 1941 годах, явно посвящены оборонительной тематике. Короче говоря, советские военные теоретики понимали, что именно может произойти с советскими вооруженными силами и с советским государством, если разразится война с нацистской Германией. Политики, в том числе и Сталин, тоже осознавали это.

Это понимание создало необходимый контекст для всего, что произошло на дипломатической и военной арене в 1940 и 1941 годах. По крайней мере, оно объясняет масштаб разворачивающихся тогда программ советских военных реформ и ту поспешность, с которой они проводились. К несчастью для Советского Союза, понимание текущих угроз и последовавшая за ним программа всеобщего и полного перевооружения, все-таки не подготовили советские вооруженные силы к войне адекватным образом.

К июню 1941 году Красная Армия была по всем меркам самой большой и самой сложной боевой силой в мире. Свыше 5 миллионов человек уже находилось под ружьем и еще большее количество мобилизовалось. В ее составе насчитывалось больше армий, корпусов и дивизий, чем у всех ее вероятных противников, вместе взятых; ее самолетный, танковый и артиллерийский парки были огромными, у нее имелись самые крупные механизированные, кавалерийские и воздушно-десантные войска в мире, а ее мобилизационный потенциал, хотя за границей его и недооценивали, производил не менее сильное впечатление. Более того, все это воинство явно реформировалось для улучшения его боевой эффективности. Сторонние наблюдатели, такие, как Германия, едва ли могли оставить без внимания конечные последствия успешного завершения реформ Красной Армии.

Однако советское военное и политическое руководство, так же, как и наблюдательные военные руководители за рубежом (в особенности немцы), понимали, что советский военный колосс страдает серьезными изъянами. Главный недостаток заключался в природе самого Советского Союза. Его огромные географические просторы, громадное, но разнородное население, недоразвитая экономическая и коммуникационная инфраструктура и отсталая технологическая база крайне осложняли жизнь составителям советских военных планов. Огромный советский «крестьянский тыл» в значительной степени ограничивал безжалостную политическую эффективность советского государства и в краткосрочном плане подрывал способность государства противостоять молниеносной войне.

Во время войн конца 1930-х годов эти реалии стали достаточно ясны и советскому руководству, и его потенциальным противникам. Сами Советы испытали шок при виде военных потерь в 250 000 бойцов, понесенных ими годом раньше в Финляндии[562]. Гнетущее впечатление оставили действия в боевой обстановке, продемонстрированные советскими войсками во время похода в восточную часть Польши. Советское военное руководство прекрасно осознавало скрытые изъяны, проявившиеся даже в успешной операции против японцев на Халхин-Голе. Оно отлично знало о состоянии своих полевых войск и стратегических резервов, о текучести среди командного состава, о нехватке подготовленных кадров, вооружений, средств связи, машин и материально-технического обеспечения. Та поспешность, с которой была запущена программа военных реформ, подчеркивала понимание неготовности Красной Армии к войне.

Советское руководство также знало, что необходимое для реформ время позволяло добиться полной боеспособности Красной Армии лишь к лету 1942 года. И самое главное — оно понимало и страшилось боевых возможностей немецкой армии и тех политических сил, которые неуклонно толкали немцев к дальнейшим завоеваниям. Было совершенно ясно, что рано или поздно немцы двинутся на восток. Это понимание создало ясный контекст для кажущихся иррациональными советских дипломатических и военных действий с 1939 года по лето 1941-го. И это также объясняло кажущуюся иррациональной реакцию Сталина и советского политического и военного руководства на предоставленные разведкой весной 1941 года ясные указания на близость войны.

Словом, советское политическое и военное руководство считало, что в июне 1941 года Красная Армия была еще не готова к войне — и действовало соответственно. Как показали последующие события, ситуацию оно понимало правильно. К 1 сентября 1941 года, после менее чем трех месяцев войны, Красная Армия потеряла свыше 2,8 миллионов бойцов — половину своей численности на июнь 1941 года. К концу года война поглотила почти 4,5 миллиона бойцов — почти всю численность Красной Армии на 22 июня 1941 года.[563]

Эти ошеломляющие потери подчеркивали суровую действительность: в 1941 году Красная Армия была страшно не подготовлена к войне. Однако в конечном счете советская мобилизационная система, способность Красной Армии к самообучению в ходе войны и кажущаяся неограниченной способность солдата и страны выносить страдания спасли советское государство и обеспечили ему окончательную победу.

 

    Приложение А

Боевой состав Красной Армии с 22 июня по 1 августа 1941 г

  

Июнь 1941 года

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

Июль 1941 года

  

  

  

Август 1941 года

  

  

  

  

  

  

  

Общая численность Красной Армии

  

* 15 ополченческих

** 41 стрелковая, танковая и механизированная дивизия, в том числе 6 механизированных дивизий, преобразуемых в стрелковые, а также 5 кавалерийских дивизий. Источники: Боевой состав Советской Армии. Часть 1. (июнь-декабрь 1941 года). Подготовлен Военно-научным управлением Генерального штаба. Москва: ВАГШ. 1963. Truppen-Ubersicht und Kriegsgliederungen Rote Armee, Stand August 1944, FHO Ic, Unterlagen Ost, Merkblatt geh. 11/6 Pruf-NR: 0157, in NAM (National Archives Microfilm), T-78, Roll 459 (использовано в целях проверки).

 

    Приложение Б

Оборонительные планы Красной Армии 1941 года

  

  

1. Директива Народного Комиссариата Обороны командующему войсками Прибалтийского особого военного округа № 503920/сс/ов от 14 мая 1941 года. [564]

  

Сов. секретно Особой важности Экз. № 2

(Карта 1:1 000 000)

С целью прикрытия отмобилизования, сосредоточения и развертывания войск ПрибОВО, к 30 мая 1941 года лично Вам с начальником штаба и начальником оперативного отдела Штаба округа, разработать:

а) детальный план обороны государственной границы Литовской ССР от Паланги до иск. Капчиамиестис, план противодесантной обороны побережья Балтийского моря к югу от залива Матсалу и островов Даго и Эзель;

б) детальный план противовоздушной обороны.

  I. Задачи обороны:

1. Не допустить вторжения как наземного, так и воздушного противника на территорию округа;

2. Упорной обороной укреплений по линии госграницы прочно прикрыть отмобилизование, сосредоточение и развертывание войск округа;

3. Обороной побережья и островов Эзель и Даго, совместно с КБФ не допустить высадки морских десантов противника;

4. Противовоздушной обороной и действиями авиации обеспечить бесперебойную работу железных дорог и сосредоточение войск округа;

5. Всеми видами разведки округа своевременно определить характер сосредоточения и группировку войск противника;

6. Активными действиями авиации завоевать господство в воздухе и мощными ударами по основным железнодорожным узлам, мостам, перегонам и группировкам войск нарушить и задержать сосредоточение и развертывание войск противника;

7. Не допустить сбрасывания и высадки на территории округа воздушных десантов и диверсионных групп противника;

8. Оборону Эстонского побережья от Нарвского залива до залива Матсалу и острова Вормси с первого дня мобилизации передать командованию Ленинградского военного округа. Одновременно передать в состав войск ЛВО 65-й стрелковый корпус с 16-й и 11-й стрелковыми дивизиями и 4-ю авиационную дивизию.

Разработка плана прикрытия по этому участку обороны возлагается на Командование ЛВО.

II. Оборону государственной границы организовать, руководствуясь следующими основными указаниями:

1. В основу обороны положить упорную оборону создаваемых укрепленных районов и полевых укреплений по линии госграницы с использованием всех сил и возможностей для дальнейшего развития их.

Обороне придать активный характер действий. Всякие попытки противника к прорыву обороны немедленно ликвидировать контратаками корпусных и армейских резервов.

 2. Особое внимание уделить противотанковой обороне. В случае прорыва фронта обороны крупными мотомехчастями противника, борьбу с ними и ликвидацию прорыва осуществить непосредственным распоряжением Командования округа, для чего прежде всего использовать противотанковые артиллерийские бригады, механизированные корпуса и авиацию. Задача противотанковых бригад — на подготовленных рубежах встретить танки противника мощным артиллерийским огнем и совместно с авиацией удержать их до подхода и контрудара наших мотомехкорпусов. Задача мехкорпусов — развертываясь под прикрытием противотанковых бригад, мощными фланговыми и концентрическими ударами, совместно с авиацией нанести окончательное поражение мехчастям противника и ликвидировать прорыв.

3. Особо ответственными направлениями считать:

а) Мемель, Тельшинай;

б) Тильзит, Шауляй;

в) Гумбинен, Каунас;

г) Сувалки, Олита.

4. При благоприятных условиях всем обороняющимся войскам и резервам армий и округа быть готовыми, по указанию Главного Командования, к нанесению стремительных ударов.

III.

Правее Ленинградский военный округ с основной задачей обороны Ленинграда.

Переводимый в его состав 65-й стрелковый корпус организует оборону от Нарвского залива до залива Матсалу. Штаб корпуса в Тюри.

Граница с ЛВО — иск. Осташков, иск. Остров, Выру, иск. Вильянди, острова Эзель и Даго (включительно).

Левее Западный особый военный округ. Штаб с 3 дня мобилизации — Барановичи. Его правофланговая — 3 армия организует оборону на фронте Капчиамиестис, Щучин. Штарм — Гродно.

Граница с ЗапОВО — иск. Полоцк, иск. Ошмяны, иск. Друскеники, Маргграбово, иск. Летцен.