Процесс приближения к трагической развязке

Во время процесса приближения к трагическому прозрению мы наблюдаем аналогичное поведение обоих главных героев, независимо от причины перелома, происходящего в душе каждого из них.

В начале процесса, когда главный герой начинает понимать свою начинающуюся отстраненность от жизни, он пытается уйти от неизбежного. Первая общая черта, характерная для обоих героев в этом случае, - сознательное углубление в насущные заботы с целью спрятаться от смерти, приближение которой Иван Ильич Головин чувствует ясно и отчетливо, а Порфирий Владимирыч Головлев - подсознательно, безотчетно. Эти насущные заботы, хозяйственные мелочи, - обычное занятие для слепых комильфо, но, избегая тревоги прозрения, они ищут в нем уже не просто удовольствия, а спасения и жизненной опоры. Стадия самообмана проходит у кого-то более, у кого-то менее ровно; не замечать своей обреченности одному герою удается, а другому - нет.

Так, Иван Ильич, стараясь вытеснить мысль о смерти «другими, правильными, здоровыми мыслями», занимается службой, устроительством дома, но смерть упорно напоминает ему о себе. К тому же герой начинает понимать, что его прежняя жизнь имеет какое-то отношение к наступающей смерти, возможно, является даже ее причиной. «Он пытался возвратиться к прежним ходам мысли, которые заслоняли от него прежде мысль о смерти.(…) И что было уже всего - это то, что она отвлекала его к себе не затем, чтобы он делал что-нибудь, а только для того, чтобы он смотрел на нее, прямо ей в глаза, смотрел на нее и, ничего не делая, невыразимо мучился. И, спасаясь от этого состояния, Иван Ильич искал утешения, других ширм, и ширмы являлись и на короткое время как будто спасали его, но тотчас же опять не столько разрушались, сколько просвечивали, как будто она проникала через все, и ничто не могло заслонить ее. Бывало, в это последнее время, он войдет в гостиную, убранную им, - в ту гостиную, где он упал, (…) для устройства которой он пожертвовал жизнью, потому что он знал, что болезнь его началась с этого ушиба, - он входил и видел, что на лакированном столе был рубец, прорезанный чем-то. Он искал причину и находил ее в бронзовом украшении альбома, отогнутом на краю. (…) Потом ему приходила мысль весь этот etablissement с альбомами переместить в другой угол, к цветам. (…) все было хорошо, потому что он не помнил о ней, не видно было. Но вот жена сказала, когда он сам передвигал: «Позволь, люди сделают, ты опять себе сделаешь вред», и вдруг она мелькнула через ширмы, он увидал ее. (…) и она явственно глядит на него из-за цветов. К чему все?

“И правда, что здесь, на этой гардине, как на штурме, потерял жизнь. Неужели? Как ужасно и как глупо! Это не может быть! Не может быть, но есть”».

Уловка самообмана слабо удается Ивану Ильичу. Он мог не замечать своего положения лишь в самом начале болезни, надеясь на докторов и лекарства. Это было своеобразным занавесом, который очень скоро упал. Заметим, что «гардина» имеет большое значение в повести Толстого и употребляется в 2х значениях, о чем будет подробнее сказано ниже. На наш взгляд, слово «гардина» в повести Толстого имеет больше значений, и, в частности, одно из них - «шоры», то, что скрывало от героя истинное видение жизни и упало с приближением смерти.

«Шоры» на глазах Иудушки оказываются гораздо плотнее. Порфирий Головлев изображен как пакостник и пустодей от природы, который, покуда жив, не может не пакостить и не празднодействовать. Поэтому, ища полной свободы для проявления своих наклонностей, Иудушка уединяется в Головлеве, где «ничье суждение не беспокоило, ничей взгляд не тревожил, - следовательно, не было повода и самому себя контролировать». Будучи непригодным для настоящей жизни, Иудушка с удовольствием погружается в мир «делового бездельничества», сам для себя создавая «такую массу пустяков и мелочей, которую можно было не переставая переворачивать, без всякого опасения когда-нибудь исчерпать ее. С утра он садился за письменный стол и принимался за занятия; во-первых, усчитывал скотницу, ключницу, приказчика, сперва на один манер, потом на другой; во-вторых, завел очень сложную отчетность, денежную и материальную: каждую копейку, каждую вещь заносил в двадцати книгах, подводил итоги, то терял полкопейки, то целую копейку лишнюю находил. (…) Груды тщательно подшитых, но не обревизованных рапортичек постоянно валялись на его письменном столе (…)». Так живет Порфирий Головлев и в то время, когда все в его существовании, на первый взгляд, вполне благополучно. Почти до самого конца он не обращается к своим занятиям как к сознательному бегству от действительности (что тоже в конце концов происходит). Однако, как уже упоминалось, обреченность Иудушки незримо присутствует в романе, и по такому поведению героя читатель судит о его приближении к печальному концу. Кроме того, такое поведение свойственно Иудушке как живому мертвецу, о чем также упоминалось.

В отличие от деятельности Ивана Ильича, деятельность Иудушки не только пуста, но даже вредна во всех отношениях: и как общественный порок (здесь уместна аналогия с Плюшкиным), и как отжившая схема человеческого поведения (стяжательство, скопидомство), и как бездуховное, утрированно обывательское, опошляющее человека существование. Примером последнего и является деятельность Ивана Ильича.

Вторая общая черта обоих героев - острая неприязнь к окружающим как следствие разобщенности и искусственных отношений. Такое чувство очень ясно наблюдается на примере Ивана Ильича: «Особенно Шварц своей игривостью, жизненностью и комильфотностью, напоминавшими Ивану Ильичу его самого за десять лет назад, раздражал его. (…) “Им все равно, а они также умрут. Дурачье. Мне раньше, а им после; и им то же будет. А они радуются. Скоты!” Злоба душила его». Напомним, что главная причина злобы Ивана Ильича - убийственное безразличие и ложь близких ему людей, а не просто невольная обида умирающего на живых за то, что их жизнь продолжается. Доказательство тому - отношения с Герасимом, который «один не лгал»: «Здоровье, сила, бодрость жизни во всех других людях оскорбляла Ивана Ильича; только сила и бодрость жизни Герасима не огорчала, а успокаивала Ивана Ильича».

Эта неприязнь к окружающим тесно связана с одиночеством героя, потому что является отчасти причиной этого одиночества, в которое герой еще сильнее углубляется, приближаясь к концу. Такая ситуация выглядит на первый взгляд парадоксально (т.к. мы помним о боязни одиночества у обоих героев), но объяснение может заключаться в том, что, испытывая острую неприязнь к окружающим, оба героя еще активнее бегут от мира, который сам их отталкивает. Примером тому служит Иудушка, который, испытав первое потрясение в виде внезапно нарушившегося порядка жизни, предпочел полностью уединиться в своем кабинете, чтобы оградиться от всех реальных событий. «Он ничего не требовал от жизни, кроме того, чтоб его не тревожили в его последнем убежище - в кабинете. Насколько он прежде был придирчив и надоедлив в отношениях к окружающим, настолько же теперь сделался боязлив и угрюмо-покорен. Казалось, всякое общение с действительной жизнью прекратилось для него. Ничего бы не слышать, никого бы не видеть - вот чего он желал». Герой создает для себя абсолютный вакуум, в котором надеется укрыться от внешнего мира. Находясь в этом вакууме, Иудушка чувствует себя в полной безопасности, потому что уходит в мир фантастический, воображаемый, и может беспрепятственно заниматься излюбленным делом - празднодействием. Кроме того, в придуманном мире герой может устраивать жизнь по своему желанию (если взглянуть шире - воображать себя бессмертным), совершенно игнорируя законы жизни настоящей. К этому и стремится Иудушка, и это стремление ясно изобличает в нем мертвеца, живого призрака. С этого времени любые отношения Порфирия Головлева с живыми людьми могут быть рассмотрены как чисто условные, вплоть до момента прозрения. «…в кабинете, один на один с самим собою, он чувствовал себя полным хозяином, имеющим возможность праздномыслить, сколько душе угодно. (…) Это был…запой праздномыслия. Запершись в кабинете и засевши за письменный стол, он с утра до вечера изнывал над фантастической работой: строил всевозможные несбыточные предположения, учитывал самого себя, разговаривал с воображаемыми собеседниками и создавал целые сцены, в которых первая случайно взбредшая на ум личность являлась действующим лицом. В этом омуте фантастических действий и образов главную роль играла какая-то болезненная жажда стяжания. Хотя Порфирий Владимирыч и всегда вообще был мелочен и наклонен к кляузе, но, благодаря его практической нелепости, никаких прямых выгод лично для него от этих наклонностей не получалось. (…) Теперь эти свойства всецело перенеслись на отвлеченную, фантастическую почву, где уже не имелось места ни для отпора, ни для оправданий (…) и где, следовательно, он мог свободно опутывать целый мир сетью кляуз, притеснений и обид. Он любил мысленно вымучить, разорить, обездолить, пососать кровь. (…) Мстил живым, мстил мертвым. (…) Существование его получило такую полноту и независимость, что ему ничего не оставалось желать. Весь мир был у его ног, разумеется, тот немудреный мир, который был доступен его скудному миросозерцанию. (…) Ничем не ограничиваемое воображение создает мнимую действительность, которая…претворяется в конкретную, почти осязаемую. Это - не вера, не убеждение, а именно умственное распутство, экстаз. (…) Порфирий Владимирыч был счастлив. Он плотно запирал окна и двери, чтоб не слышать, спускал шторы, чтоб не видеть. Все обычные жизненные отправления, которые прямо не соприкасались с миром его фантазии, он делал на скорую руку, почти с отвращением. (…) Утром он спешил встать как можно раньше, чтобы сейчас же приняться за работу. (…) Он свободно отдался своему одиночеству, так что даже не видал, как прошло лето».

Период сознательного самообмана в абсолютном одиночестве для Порфирия Головлева длится на протяжении приблизительно восьми месяцев. Затем отрезок времени, на протяжении которого герой пытается удержать себя в привычной ему обстановке, сменяется периодом душевных терзаний и жестокого самоанализа, который предваряет прозрение героя в предсмертный час.