Глава VII. Научная экспедиция

 

Это случилось вскоре после того, как Ефим Леонтьевич выполнил своё обещание и сводил весь класс в лапидарий.

Удивительные вещи открылись перед маленькими экскурсантами во время посещения музея. Прежде всего оказалось, что название «лапидарий» происходит от слова «ляпис», что по‑латыни обозначает «камень». Поразительное дело: сколько раз Володя и его товарищи лазили по склонам Митридата, видели серые рубчатые колонны музея, иногда, разглядывая картинки в учебнике старших классов, находили на страницах изображения зданий с такими же колоннами и удивлялись, сколько везде было лапидариев. А оказалось, что музей в их городе по архитектуре своей скопирован со старинного греческого храма Тезея и внутри него хранятся источённые временем каменные плиты, надгробия, драгоценные для учёных, знаменитые на весь мир.

Самые озорные притихли, когда Ефим Леонтьевич вместе с руководителем музея – смуглым и светлоглазым человеком с седыми, коротко подстриженными усиками – повёл ребят мимо монументов, гробниц, каменных ванн и плит, огромных кувшинов – амфор и пифосов, внутри которых можно было бы поместиться целому пионерскому звену. И странно было думать, что все эти вещи сделаны руками людей, которые жили тут же две с лишним тысячи лет назад. Диковинные украшения, искусно вырезанные на камне цветы, узоры, боги, галеры, изображения грифонов (львов с орлиными головами), фигуры воинов, угловатые греческие буквы, обломки каменных скамей – всё это хранило следы давно прошедших веков, когда Керчь была ещё Пантикапеем, а Камыш‑Бурун звался очень смешно – Дия‑Тиритака. Но и тогда, в те далёкие времена, в каменоломнях добывался светлый ракушечник, и из него строили города, дома и храмы. Из того же камня и теперь был выстроен город.

Володя осторожно обходил ноздреватые полустёршиеся камни, каждый из которых имел свою тысячелетнюю историю, а Ефим Леонтьевич рассказывал о древних войнах, от которых дрожали камни Пантикапея, о жестоком царе Митридате, имя которого приняла гора, где теперь стоял музей. Рассказал Ефим Леонтьевич о солнцеголовом Савмаке – отважном вожде восставших в Пантикапее скифских рабов, которые сделали его, тоже раба, своим царём. Держава Савмака простиралась почти на весь Босфор, но Савмак пал в неравной борьбе с Митридатом.

Володя сразу возненавидел Митридата… Но тут он узнал, что почти в те же годы один из римских полководцев, которые назначались сенатом Рима для борьбы со Спартаком, не мог прибыть по назначению, потому что воевал с Митридатом. После этого Володя кое‑что простил владыке Боспорского царства, который хоть немножко помешал римлянам в борьбе со Спартаком.

Так открывались в мире какие‑то ошеломляющие связи, о которых Володя даже и не подозревал раньше, как ни задумывался он, когда был совсем маленьким, над связью, что существовала между градусником в детском саду и пометкой отца в каменоломнях…

Глядя на высеченные в камне буквы, Володя опять вспоминал про закрытое теперь подземелье, где осталась на камне памятка, вырезанная отцом в дни его славной молодости. «Вот так когда‑нибудь тоже вырежут тот камень, положат в лапидарии, придут люди и прочтут: „Н. Дубинин, И. Гриценко, 1919“. И увидят люди звезду о пяти концах. И поймут, какие храбрецы бились в камнях в 1919 году нашей эры…»

Володе понравилось, что сотрудник музея говорил о прошлом так, будто он сам только что был во владениях Митридата, беседовал с рабами, пробовал вино из амфор, зажигал светильники, присутствовал при ссоре Митридата с сыном…

И хотя на сотруднике музея была серая толстовка, из кармана которой торчал карандаш, а на ногах сандалии «Скороход», верилось, что он бы не заблудился на улицах Пантикапея и в случае чего дотолковался бы с древними, и Савмак или сам Спартак приняли бы его как своего человека. А когда он рассказал, что высокое плоскогорье и гребень холмов, начинающийся вершиной Митридата, тянутся до самой Феодосии, где сейчас идут раскопки, Володя сразу решил, что необходимо посмотреть и эти раскопки, и где кончается гребень, идущий от Митридата. Однако когда он сказал об этом Ефиму Леонтьевичу, тот объяснил, что поездка такая – дело хлопотливое, отнимет немало времени, и если уж предпринимать её, то разве только в дни каникул. Да и надо ещё сначала кое‑что пройти в классе по учебнику, прежде чем пускаться в археологию.

Но Володя не любил откладывать исполнение своих замыслов надолго. Через день у него дома состоялось совещание с Мишей Донченко и Аркашей Кругликовым. Донченко согласился сразу, услышав план Володи, но тихонький Кругликов стал говорить, что ему потом влетит дома. Кроме того, ни у него, ни у Донченко не было денег на поездку.

– Эх, люди вы! – рассердился Володя. – Люди для науки ничего не жалели, а вы… «дома влетит, денег нет»! Скопидомы!.. Ладно, я вас везу.

– Как так – везёшь?

– Очень просто. На свой счёт.

Володя подошёл к своему столу и снял с него гипсовую копилку, отлитую в форме зайчика. Копилку эту подарила Володе Алевтина Марковна при его поступлении в школу, когда она ему пожелала «громких успехов, тихого поведения, сундук денег, золотой берег, сто рублей на мелкие расходы». Тогда же она взяла с Володи слово, что он будет терпеливо копить деньги, бережно хранить копилку и не отобьёт донышко раньше чем через три года.

Володя поднёс копилку к уху и потряс ею. В зайчике зазвенело, забренчало, затукало.

– Слышали?

И мальчики долго трясли копилку, по очереди припадая к ней ухом, чтобы убедиться, как велик капитал, бренчавший в зайчике.

– Я даже и сам не знаю, сколько у меня там. Я хотел на часы накопить к тому году. Ну, раз решил – не жалко.

– Володя, может, не стóит? – попытался остановить его Аркаша Кругликов. Самовольная экскурсия в Феодосию не слишком его радовала. Дóма Аркашу держали строго. Но авторитет Володи был для него тоже непререкаем.

Более спокойный и расчётливый Донченко с недоверием прислушивался к бренчанию копилки. Он знал, что Володя всегда готов по первой же просьбе дать «насовсем» карандаш, краски, одолжить буравчик, снабдить товарища гвоздями, шпагатом. И всё‑таки ему казалось невероятным, чтобы человек просто так, ради чистой науки, отдал всё своё состояние, накопленное, должно быть, путём лишений и отказа себе во всём, даже в мороженом…

– И не жалко тебе? – спросил он.

– А чего жалеть?

Володя поднял зайчика, перевернул его вниз ушами, схватил молоток со стола и ударил по задку. Плоское гипсовое дно копилки сразу зазияло чёрным отверстием. Володя перевернул зайца, и на стол посыпались медяки и серебро – всё бренчащее, сверкающее содержимое копилки.

– Вот другой разговор! – обрадовался Володя. – А то я пробовал через щёлочку добывать – уж и проволокой доставал и вытряхал… Ну, иногда выскочит гривенник – и всё. А тут, по крайней мере, разом.

Все трое склонились над Володиным богатством. Принялись пересчитывать. Оказалось, что Володя накопил, начиная с первого класса, шестьдесят один рубль тридцать пять копеек.

– Живём! – торжествовал Володя. – За такие деньги в Москву съездить можно, не только в Феодосию. Верно?

Решено было, что в ближайшее воскресенье Володя не поедет в Старый Карантин, отпросится из дому к ребятам, а те скажут, что идут к нему, и все вместе отправятся на вокзал, а оттуда поездом в Феодосию, чтобы посмотреть, как выглядит Митридат с той стороны.

Сделали так, как задумали. В воскресенье Володя отправился пораньше на вокзал и купил на свои собственные деньги три билета до Феодосии. Потом он стал ждать Донченко и Кругликова на условленном месте. Ребят долго не было, и Володя уже стал беспокоиться – не помешало ли им что‑нибудь. Он вышел к подъезду, чтобы посмотреть, не идут ли товарищи, и наткнулся прямо на Алевтину Марковну.

– Вовочка! Ты зачем тут? – удивилась соседка.

– Да тут по одному делу…

– Ах, скажите, какие уже секреты! Я вижу, ты всё ходишь, на часы поглядываешь. Кому это ты свидание назначил?

А Донченко и Кругликов уже стояли в стороне и делали знаки, торопя Володю, подзывая его к себе. С перрона донёсся пресный, словно слежавшийся между двумя жестянками голос репродуктора: «Поезд на Феодосию отправляется со второго пути через три минуты…»

– Ну, счастливо вам, Алевтина Марковна! – выдавил из себя Володя. – Я пошёл, а то ждут меня…

Алевтина Марковна, несмотря на свою толщину, с необыкновенной быстротой стала оглядываться по сторонам:

– Где? Кто? Кого ждёшь, кто ждёт?..

– Едем, что ли, Вовка! – закричал простодушный Донченко. – Что ты там встал, поезд сейчас отойдёт!

– Поезд? Какой поезд? Ты куда это собрался, Вова? А мне ничего не известно!..

Видя, что от неё не отделаться, Володя отрезал:

– Чего вы удивляетесь? У нас историческая экскурсия. Мы едем в научную экспедицию. На раскопки… Вот Миша, Аркаша и я.

– Впервые слышу! Странно, живу за стенкой и ничего не знаю. Очень интересно! Мама, надеюсь знает?

– Ну, ясно, знает, – отчеканил Володя. – До свиданья, Алевтина Марковна!

– Стой, стой, Вова!.. По глазам вижу, что врёшь!

Уже отбежавший было Володя обернулся и медленно подошёл к Алевтине Марковне. Маленький, с огромными сверкающими глазами, презрительно выпятив пухлую нижнюю губу, он стоял перед дородной соседкой, поглядывая на неё так, как будто смотрел не снизу вверх, а по крайней мере с высоты Митридата.

– Вы, по‑моему, знаете уже, Алевтина Марковна, что я никогда не вру. Раз я сказал, что мама знает, значит, так и есть. Всего вам!..

И, резко повернувшись на месте, Володя побежал к своим друзьям.

А паровоз уже рявкнул, шумно задышал, словно наспех заучивал: «У!.. Эф!.. Ха!.. Це! Че! Ша! Ща!..» Потом затопал на месте всеми колёсами, шваркнул по перрону струёй пара, поднатужился, вагоны передали что‑то друг другу – и поезд тронулся. Мальчики едва успели вскочить в последний вагон.

– Билеты у вас есть? – спросил проводник в тамбуре.

Володя торжественно предъявил три твёрдых картонных билета с красным просветом посередине и круглой дырочкой в центре.

Мальчики долго разглядывали билеты, смотрели их на свет, читая буквы и цифры, пробитые компостером.

– Тебе правильно дали? – беспокоился Донченко.

– Уж можешь не беспокоиться. Что я, в первый раз, что ли? Я уж и в Москве был и в Мурманске.

Хотя Володя и держался начальнически, на душе у него было беспокойно. Во‑первых, ещё как всё это пройдёт дома? Хорошо, что хоть отец ушёл на два дня в рейс… А во‑вторых, кто знает… может быть, его надули с билетами; видят, что парень собрал одну медяшку… Кассирша и так ругалась, пересчитывая деньги. Может быть, взяла да и подсунула старые билеты? И Володя с беспокойством ждал контроля. Но контроль не шёл; а поезд уже обогнул возвышенность, примыкающую к Митридату, и, весело виляя коротким составом из маленьких вагончиков, нёсся по направлению к Феодосии. Паровоз шикал на зазевавшихся ворон, обиженно отлетавших в сторону, и вываливал на холмы пышный, скручивающийся жгутом дым…

В вагоне нашлось два места у окна. Их заняли Володя и Миша, а Кругликов, повиснув на плече у Володи и вытянув шею, тоже принял участие в обозрении окрестностей, проносившихся за мутным стеклом вагона.

Слева, за вагонным окном, тянулась цепь холмов. Это была, как рассказал на днях Ефим Леонтьевич, гряда древних курганов числом около ста, тянущихся от Митридата до самой Феодосии. Володя, щеголяя своей памятью, указывал наобум:

– Вот этот, видишь, плоский?.. Кресло Митридата называется… А там – Золотой курган, потому что там золото зарыто было… А вон виднеется Сахарная голова…

– А там что, сахар был, в голове этой? – спросил Донченко. Его уже разморило, и он клевал носом, стукаясь лбом в стекло.

– А у тебя, видно, мякина в голове! – сказал Володя. – Ну, чего раззевался, как скумбрия!

– Спать мене чего‑то охота…

– «Мене‑тебе»! – передразнил его Володя. – Только сел в поезд и уж на бок валится. А ещё место у окна занял! А ну отсюда! Дай человеку, который интересуется, посмотреть!.. Садись сюда, Аркаша, поменяйся с ним.

Донченко пересел на место Аркадия и через минуту, грузно привалившись к Володе и притиснув его к самому окну, блаженно засопел. Володя раз‑другой двинул его плечом, но Донченко, откачнувшись, тотчас же снова приваливался к нему. В конце концов Володе надоело это, и он смирился: ничего не поделаешь, начальнику научной экспедиции, вероятно, приходится терпеть и не такое ещё. Но, как известно, зевота – вещь очень заразительная. Сонное настроение постепенно охватывало и Володю, тем более что ночь он спал дурно. Теперь его тоже начала одолевать дремота. Он долго боролся с ней, уже два раза стукнулся больно носом в холодное стекло, испуганно поглядел на Кругликова, который сидел напротив, но тот уже давно откинулся в угол и спал, широко открыв рот. Володя нахмурился, поглядел на стриженую макушку Донченко и сам привалился к его голове…

Он вскочил как встрёпанный, когда услышал над своим ухом:

– А ваши билеты?..

 

 

А между тем Алевтина Марковна, предвкушая, как она наконец уличит этого вруна Вовку, этого несносного мальчишку, в бессовестной лжи, изобличит его и выведет на чистую воду, поднималась по лестнице. Евдокия Тимофеевна, только что вернувшаяся домой с рыбного базара, ещё издали услышала раскаты её контральто:

– Евдокия Тимофеевна, душенька, вы только не волнуйтесь… Я вам должна такое сообщить!.. Ваш‑то негодник, Вовка, вы знаете, где я его встретила? Вы даже не догадываетесь! Он с мальчишками в Феодосию уехал!

Крупный, ещё живой бычок выскользнул из рук Евдокии Тимофеевны в лоханку и заплескался в ней, разбрызгивая воду по всей кухне.

– Ой, что это вы говорите такое, Алевтина Марковна?

– Поздравляю! Я так и знала, что он ко всему ещё и наврал. Мне просто интересно было проверить. Он мне клялся, что вы знаете. Конечно, вы ничего и не слышали об этом?

– Куда же это он?..

– В научную экспедицию, говорит. На раскопки отправился. Ему, изволите видеть, необходимо Митридат с того боку разглядеть, отсюда ему мало!

– Господи, да что же он со мной делает! – окончательно разволновалась Евдокия Тимофеевна. – И Валентины, как на грех, нет, и Никифор Семёнович в рейсе. Что же мне делать‑то?

– Меня, главное, возмущает эта наглая ложь! И он ещё, знаете, имеет дерзость отрицать. Вы бы только слышали, как он со мной разговаривал! Вы его недопустимо разбаловали, Евдокия Тимофеевна. Не моё дело вмешиваться в чужое воспитание, но если вы хотите послушаться доброго совета, то я вам скажу любя, по‑соседски…

Но Евдокия Тимофеевна не слушала её:

– Погодите, Алевтина Марковна… Погодите говорить! У меня и так голова кругом… Ведь он мне что‑то сказал, когда утром уходил. Ей‑богу, что‑то сказал. Вот и вспомнила! Ну да, конечно, я на базар шла, а он к товарищам отпросился, к Кругликову, а потом подошёл да и говорит: «Мама, как вернёшься с базара, посмотри там у меня на столе, я тебе кое‑что оставил, так ты обязательно погляди». А я, признаться, думала, опять какую‑нибудь машину сообразил или корабль. Он уж меня прямо извёл ими! Поглядеть надо…

Она торопливо прошла в комнату, где стоял Володин стол. Необыкновенный порядок царил сегодня на нём. Всё было прибрано. Ни стружек, ни сора, ни обрывков картона, ни лужи от клея. Всё стояло на местах: модели, банки с красками. Книги были сложены стопочкой, инструменты убраны в ящик, а посредине стола лежала уголком засунутая под линейку четвертушка бумажного листа с крупно выведенными буквами. Боясь почему‑то взять записку в руки, Евдокия Тимофеевна нагнулась и прочла:

 

«Дорогая мама! Пожалуйста, не волнуйся. Я с ребятами поехал смотреть Митридат с обратной стороны. Это видно в Феодосии. Деньги на билет я взял из своей копилки.

Володя».

 

Алевтина Марковна, любопытствуя, заглядывала через плечо. Потом она обернулась к комоду, где стоял на прежнем месте заяц, схватила его, заглянула под донышко в чёрный пролом, потрясла.

– Плакали денежки, адью!.. А я‑то, наивная, подарила ему, рассчитывала, что это как‑то повлияет, остепенит…

– Что же мне делать‑то теперь? Побегу на вокзал! – сказала Евдокия Тимофеевна.

Она быстро собралась, заперла комнату, отдала ключ Алевтине Марковне, наказала, что передать Валентине, бросилась к дверям, на пороге обернулась и сказала:

– А всё‑таки, Алевтина Марковна, ведь не соврал!

Начальник вокзала сказал Евдокии Тимофеевне, что ближайший поезд на Феодосию отправится не раньше чем через пять часов. Он посоветовал обратиться в милицию и сам отвёл туда совершенно растерявшуюся женщину. В милиции спросили, как зовут мальчиков, каковы они на вид, велели заполнить длинную анкету, написать заявление и обещали выяснить. Начальник вокзала сказал, что даст телеграмму в Феодосию.

Евдокия Тимофеевна осталась ждать поезда.

 

 

– Ваши билеты! – повторил контролёр в узких железных очках.

Володя в страшном волнении предъявил три билета.

– А кто с вами? – спросил контролёр.

– Вот они.

Володя указал на проснувшегося разом Кругликова и на Донченко, который дремотно взирал на мир.

Контролёр внимательно и, как показалось Володе, с большим подозрением оглядел поверх очков всех троих. Потом он взял билеты, расправил их веером, держа в пальцах, так карты, посмотрел через них на свет и, тщательно сложив вместе, смачно прокусил все три билета сразу огромными зубастыми щипцами, после чего вернул билеты Володе и заглянул под лавку.

Когда контролёр ушёл, мальчики облегчённо вздохнули.

– Чуть не придрался, – сказал Кругликов.

– Видать, что волокитчик, – решил Володя. – Такому только попадись!.. А у нас всё в порядке, нам что…

Когда поезд прибыл в Феодосию, Володя прежде всего повёл своих товарищей в буфет. Там все трое сели за стол и почувствовали себя настоящими мужчинами и путешественниками.

К ним долго никто не подходил. Ко всем другим столам подходили, а мимо них официанты проходили, словно не замечая. Тогда Володя выгреб из кармана оставшиеся у него деньги и сложил кучкой на столе, чтобы все убедились, какие богатые пассажиры прибыли наконец в буфет станции Феодосия. Но вид несметных Володиных богатств тоже не прельстил тощего, прыщавого официанта, который уже в пятый раз проносился мимо мальчиков, уснастив пальцы обеих рук, как чудовищными перстнями, ручками тяжёлых гранёных кружек, полных янтарного пива.

За соседним столом двое только что подсевших командированных в стоящих коробом брезентовых плащах с капюшонами, положив на колени туго набитые портфели, нетерпеливо оглядывались. Они, наверное, тоже ждали официанта. Потом один из них поднял латунную пепельницу и постучал ею о тарелку, на которой стоял горшок с хилой гортензией. К ним сейчас же подлетел официант.

Тогда Володя тоже взял пепельницу и забарабанил ею о тарелку.

– В чём дело, мальчик? Что за стук?

Шаги и голоса в этом зале отдавались где‑то под потолком, и мальчикам показалось, что и голос прозвучал отткуда‑то свыше. Но наконец и к ним подошли.

– Пожалуйста, дайте нам две… – Володя посмотрел на отложенные в сторону деньги, – нет, три булки и порцию халвы.

– Ещё что пожелаете?

Володя был крайне польщён, что с ним говорят на «вы» и так вежливо. Он готов был из благодарности заказать всё, что виднелось за стеклом буфета, но, покосившись опять на деньги, выложенные возле пепельницы, отвечал:

– Больше ничего не пожелаем.

Когда они выходили из вокзала, к ним подошёл милиционер.

– Долго себя ждать заставляете! Где пропадали? – сказал он.

Мальчики убито переглянулись, но Володя только плечами пожал:

– Никто у нас не пропадал. Это вы нам говорите, дядя?

– «Дядя, тётя»! – прервал его милиционер. – Нечего зубы заговаривать!

– Да что вы, товарищ милиционер, – быстро сообразил Володя, – вы обознались, наверное? Мы все три брата, наша фамилия Терещенко. Мы приехали к своей родной бабушке.

– Ну ладно, пока пойдём к дедушке! – не улыбаясь, сказал милиционер и на всякий случай взял Володю за локоть.

– Пожалуйста, без рук! – обиделся Володя.

– Ладно, можно и без рук, – согласился милиционер. – Только давай уж на совесть, чтобы не бегать. Всё равно поймаю!

Их привели в дальнюю комнату на вокзале, где за столом сидел человек в фуражке, с такими длинными сивыми усами, толстыми под носом и тонкими на концах, что казалось, будто он придерживает верхней губой веретено.

– Ага, прибыли! – закричал он устрашающе, басовито громко и для большего эффекта ещё хлопнул рукой по бумагам, лежащим перед ним на столе. – Это ещё что у меня за побродяги?! Это вы что придумали? Это что?.. Это как так?.. А?..

Донченко заробел, лицо его стадо плаксивым. Кругляков спрятался за спину Володи, а Володя, который не переносил, когда на него начинали кричать, сразу очень рассердился и, видя, что дело уже всё равно пропало, подошёл к столу начальника, ухватился за край его и звонким, высоким от волнения голосом сказал:

– А что вы кричите? Мы разве украли что‑нибудь?

– Как? Спрашиваешь? Вопросы задаёшь? Мне… Что?.. – загремел начальник.

– Вы, пожалуйста, не кричите на нас, – повторил Володя. – Раз вы советский начальник, а мы советские ученики, так и надо говорить как надо… то есть следует говорить как следует… Моя фамилия Дубинин Владимир. У меня папа моряк дальнего плавания… А это Кругликов Аркадий… У него папа доктор. А это Донченко Михаил. Мы приехали на экскурсию.

– Что… Как?.. Гм… А?..

Начальник оторопело взглянул на мальчиков, привстал, снова опустился на стул, поглядел Володе в глаза и сказал вдруг тихо, совсем иным голосом, словно про себя:

– На вас не кричать, так вы неизвестно куда ещё заедете! Скажи пожалуйста, как разбираться стали! А кто вам дал право без спросу из дому уезжать? Вон – три телеграммы уже о вас тут пришли. Да по селектору ещё передали. Людей мне на всех выходах ставить пришлось. Нет, скажи пожалуйста, а?.. И не крикни на них! А как же я должен с вами разговаривать, интересно? – Голос начальника крепчал. – «Добрый день, с благополучным прибытием, спасибо, что посетили ваш город! Не желаете ли посмотреть исторические достопримечательности?» Так, что ли? – И он опять загрохотал: – А?.. Я спрашиваю!..

– А мы, товарищ начальник, вот для того и приехали, по истории…

Милиционер, приведший мальчиков и стоявший позади них, даже рукой себя по бедру хлопнул:

– Эх, и мальчишки – бой!

– Хлопунин! – рявкнул начальник. – Что за звук! Тихо там! Отведи их в дежурку! Сейчас из Керчи целый эшелон ихних мамок прибудет!

Милиционер, которого начальник назвал Хлопуниным, вывел мальчиков и усадил их на широкую длинную скамью, которая стояла возле двери кабинета начальника.

– Ну вот и сидите тут покуда и дожидайтесь. Сейчас матери приедут, вам ещё не то будет! Экспедиторы! Научные работники! В школе‑то учитесь вы хорошо?

– Хорошо, – твёрдо отвечал Кругликов.

– Кто как, – уточнил Володя.

Донченко вздохнул и промолчал.

– Что же это вам… теперь про Феодосию нашу на уроках объясняют?

– Нам про Керчь объясняли, а уж мы хотели заодно и вашу Феодосию выучить.

– У нас город хороший, – убеждённо сказал Хлопунин. – Учить тут, конечно, мало чего есть, а поглядеть стоит. Айвазовский[5] – художник был знаменитый. Слышали? Бурю на море рисовал. Ну, иногда и тихую погоду. Только больше всё бурю… Между прочим, в прошлом был наш житель. Теперь, конечно, давно уже помер. Но есть картины, целая галерея. Посмотреть стоило бы, раз вы мальчики такие любопытные. Недалеко тут, как выйдете из вокзала.

– Да, сами забрали, а теперь раззадориваете!

К дверям кабинета подошла полная перепуганная женщина. Она ещё раз порылась в раскрытой дерматиновой сумочке, захлопнула её, громко щёлкнув замочком, охлопала себя по всем карманам и издала низкий, протяжный стон:

– Украли… или потеряла. Нигде нет. Хорошее дело!

Она взялась за ручку двери и обратилась к Хлопунину:

– Где ваш начальник главный! Тут ваш начальник?

И, получив утвердительный ответ, сильно забарабанила кулаком в дверь кабинета. Из‑за двери послышался голос начальника. Женщина резко рванула на себя дверь и вошла в кабинет.

– Он ей сейчас покажет! – предсказал Володя.

– Это что же у вас за порядки? – послышалось из кабинета. – Товарищ начальник, у меня из сумочки паспорт пропал. Вот сейчас только был, и уже нет! За чем же вы смотрите тут? Для чего вы тут посажены?

Мальчики прислушивались замирая: сейчас, предвкушали они, раздастся оглушительный бас начальника – и женщина кубарем выкатится из кабинета. Но, к их удивлению, голоса начальника не было слышно, из кабинета доносился только раздражённый крик женщины, потерявшей паспорт. Когда она замолкла, слышно было, как кто‑то тихо отвечал ей – слов даже нельзя было разобрать.

– Эге, – проговорил Володя на ухо своим спутникам, – сразу теперь тихим сделался…

– Это кто? Жевлаков? Начальник, что ли? – подивился милиционер. – Да он у нас всегда тихий. Голосу не услышишь. Это он на вас нарочно так. Когда он меня отряжал за вами, так говорит: «А ну, давай их сюда, путешественников, я их, говорит, сейчас продеру с песочком! Раз, говорит, дома не управляются, так я их сам перевоспитаю, припугну, чтоб неповадно было».

Дверь кабинета начальника растворилась, и откуда вышла женщина, потерявшая паспорт.

– Где я буду искать? – крикнула она, оборачиваясь в дверь. – Я уже везде переискала, теперь вы ищите!

– Вы не волнуйтесь, гражданка. Поищите лучше как следует, – раздался из кабинета мягкий, успокаивающий голос начальника.

Он подошёл к самым дверям, увидел мальчиков и сейчас же рявкнул, топорща усы:

– Сидеть у меня, сидеть! А?.. Я вам дам, шатущие!

Время тянулось очень медленно. Мальчикам надоело сидеть в дежурке. То и дело сюда входили милиционеры, оборачивались на ребят, спрашивали у Хлопунина:

– С поезда?

– С поезда, – отвечал Хлопунин.

– Задержал?

– Да, пришлось.

– Зайцы, что ли?

– Нет, – отвечал Хлопунин. – Научные работники.

– Это по какой же науке?

– По науке «бери ноги в руки».

– Ну это, видно, наука новая!

– Вот у них в Керчи уже обучают.

Все смеялись, поглядывая на нахохлившихся ребят.

Прибежала давешняя тётка, та, что потеряла паспорт.

– Нашёлся! – крикнула она, распахивая дверь в кабинет начальника. – Нашёлся! В чемодан я его засунула. Вот ведь оказия!..

– Бывает, – только и сказал начальник.

Наконец в соседнем большом зале люди забегали, заторопились. Двинулись к выходу на перрон носильщики. Из кабинета вышел сам начальник. Он покрутил кончики своих веретенообразных усов, застегнул плащ на все пуговицы, поправил фуражку, сказал Хлопунину:

– Побудешь тут, а мне встречать придётся… Ну вы, стрекачи, историки, марш живо со мной!.. Куда идёшь?.. Куда? Берись за руки, вот так! Шагай! За мной!..

Он вывел их на перрон, выстроил в ряд:

– Вот, становись. Так и стойте для всеобщего обозрения.

Гудок, пар, широкие тени, перемежающиеся узкими светлыми расщелинами, налетели на вокзал, всё заслонили и заглушили. Над головой ребят проплыли вагонные окна, сперва быстро, потом медленно. Поезд остановился.

– Вот они, тут все! – раздался голос Евдокия Тимофеевны. – Слава тебе господи! Целы, невредимы!..

Она торопливо выбралась с площадки вагона, ступила с лестницы на перрон. За ней показалась мама Аркаши Кругликова. Потом сошла на землю мать Миши Донченко. Все три матери кинулись к своим чадам, которые от смущения продолжали держать друг друга за руки, как приказал начальник. Послышались укоризненные восклицания, сетования, вздохи, всплескивания рук. Начальник вежливо козырял матерям и касался мизинцем острия своих усов.

– Принимайте, гражданки! Груз в полной сохранности. Пришлось немножечко пошуметь с ними. Но что делать… Пожалуйста, забирайте всех троих.

– А где же Янечка? – раздалось вдруг позади. И из соседнего вагона выскочила четвёртая мать. – Куда вы дели моего Янечку? Я вижу Володю, я вижу Мишу, и Аркаша тут, а где же Яня?..

Начальник свирепо посмотрел на нашу троицу:

– Что? Четвёртый был? Сбежал?! Простите, гражданка, в телеграмме ясно сказано – трое. Откуда же четвёртый?

– Мне мальчики на улице сказали, что Яня пошёл к Дубинину… Где мой Яня, я тебя спрашиваю!

– Да не знаю я, где ваш Яня, чтó вы, на самом деле! Я его утром видел, он к морю пошёл.

– Ну, так я и знала! – сказала Янина мама, почему‑то вдруг успокоившись. – Это он, значит, опять к рыбакам удрал. А я думала, что заодно уж с вами, хотела поймать его. Ничего, пусть только явится!..

Все пошли в кабинет начальника. Мамаши вынули из сумок и узелков бутерброды, но мальчики гордо отказались от еды:

– Спасибо, мы уже покушали.

– Нас Володя накормил, – пояснил Кругликов.

– Три булки, да ещё халву, – добавил, жмурясь, Донченко. Он, видно, и сейчас был бы не прочь закусить, но ему неловко было перед Володей, так щедро его угостившим, и он заставил себя отвернуться от материнского узелка.

Матери были так счастливы, что нашли своих сыновей, которых они уже с перепугу сочли пропавшими без вести, что сперва даже и не ругали мальчиков. Только пообещали, что главное ещё будет дома…

И тогда упрямый Володя решил, что можно действовать:

– Мама, ну ты потом меня дома поругай, а сейчас уж всё равно приехали – давай пойдём посмотрим раскопки и как отсюда Митридат видно.

– Не будет тебе этого удовольствия! – рассердилась Евдокия Тимофеевна. – Ты лучше проси, чтобы отцу я ничего не говорила, когда он вернётся. А то вот будешь иметь вид и с той и с этой стороны! – Она резко отвернулась от Володи. – У, глаза бессовестные, смотреть на тебя не хочу! До сих пор сердце не на месте…

– Так всё равно же поезда ещё два часа ждать.

– Вот и будешь тут сидеть! И не смей ни на шаг от меня отходить!

Володя вздохнул, но тут неожиданно помог грозный начальник:

– Да сводите вы их, раз у них такой интерес имеется. Ведь не отвяжутся или ещё раз убегут. Нет уж, прошу вас, забирайте их отсюда и ведите куда угодно, только чтобы я их больше не видел. Полдня на них ушло!.. Что?.. – гаркнул он, повернувшись к мальчикам. Усы его стали остриями вверх. – У меня чтоб это в последний раз было! Ясно? А?.. И всё!

И кончилось дело тем, что матери, посоветовавшись друг с другом и решив, что ждать на вокзале поезда два часа скучно, уступили просьбам ребят и отправились с ними смотреть Феодосию.

Они шли по чистеньким улицам. Много домиков было старинной архитектуры, с аркадами. За домиками с колоннами поднимались отовсюду видные, временем обгрызенные развалины генуэзских башен. С моря дул свежак… Флаги разных стран играли над крутыми кормами пароходов у причалов.

Когда проходили мимо ворот порта, оттуда вышел высокий моряк в брезентовом плаще и фуражке торгового флота. Он уже свернул было за угол, но внезапно обернулся и остолбенел в изумлении. Глянув на него, Володя быстро юркнул за спину матери.

– Дуся?! – поразился отец. – Ты это что?.. И Володька тут?.. Э, да у вас тут целая экскурсия! Что же вы мне не сказали? А я с вечера пришёл, гружусь… Скоро отваливать…

– Здравствуйте, Никифор Семёнович, – заговорили наперебой мамаши, сами смущённые до крайности.

– Папа, мы идём смотреть раскопки, – быстро нашёлся Володя.

– Не слыхал, не слыхал, чтобы вы собирались, – пробормотал, подозрительно приглядываясь к смущённым лицам жены и сына, Никифор Семёнович. – Странное дело! Столкновение двух кораблей в тумане…

Володя готов был провалиться сквозь землю, уйти на морское дно, обратиться в пар и раствориться в воздухе.

– А ну гляди сюда! – сказал отец. – Небось это ты всему делу коновод?..

Вам, наверное, интересно знать, что было дальше? Э, да стоит ли рассказывать! Чего тут только не было! Был тут и смех, были и слёзы. Были обещания, что больше этого никогда не будет, и были посулы, что дома ещё не то будет. Много тут было сказано, много выслушано… Потом отец вернулся на шхуну и ушёл в море, а экспедиция заспешила к вокзалу, потому что пора уже было отправляться домой.

Ехали назад все молча, никто слова не вымолвил.

Зато говорила об этом на другой день в учительской после уроков Юлия Львовна.

Чтó она говорила – легко себе представить!.. Володя запомнил эти слова надолго, и мы повторять их не собираемся…

 

Глава VIII. Земля и небо

 

После многих приключений на земле и на море Володя решил заняться воздухом.

Это было в 1939 году, когда Володя уже перешёл в пятый класс. К тому времени и относится взрыв, который произошёёл на верхнем школьном дворе. «Три Вовы», как звали их в классе, – Володя Дубинин, Володя Киселевский и Володя Бурлаков – решили пустить в небо воздушный шар, о котором они только что прочитали в книге «Физика для всех». Для этого они раздобыли в химическом кабинете немного водорода в колбе и попробовали наполнить им склеенный из папиросной бумаги шар. Но тут случилось непредвиденное: образовалась гремучая смесь – и в школьном дворе трахнуло так, что в окне сторожки вылетело стекло. Опять были неприятные разговоры, опять Юлия Львовна объясняла Володе, что он берётся за дела, которые ему ещё не под силу, что всякое умение опирается на знание, а когда человек ещё мало знает, так из всякой хорошей затеи может получиться только беда.

Не одобрен был также проект нового гигантского воздушного шара, на котором, по точным расчётам трёх Вов, можно было без труда долететь до Луны. Надо было лишь изготовить три оболочки. Первая – наружная – должна была бы лопнуть в субстратосфере. От второй шар, как полагали Вовы, освободится в стратосфере. Тогда его с разгона вытолкнет в мировое пространство так, что он долетит до Луны. Тут при спуске пригодится последняя оболочка шара. Всё, таким образом, было рассчитано и предусмотрено.

Но учитель физики Василий Платонович забраковал проект, так как нашёл его ненаучным, ибо аэростат не мог лететь в безвоздушном пространстве. Не пригодился бы он и при спуске на Луну, почти лишённую атмосферы. Кроме всего, учитель озадачил будущих аэронавтов одним очень простым вопросом:

– А как же вы, милые мои, собираетесь обратно лететь?

Над этим как раз ни один из Вов ещё не задумывался.

И вот тогда учитель физики Василий Платонович посоветовал Володе вступить в авиамодельный кружок Дома пионеров.

– Ты пойми, – говорил Василий Платонович, – сейчас время авиации, а не воздухоплавания, век аэропланов, а не аэростатов: победили аппараты тяжелее воздуха. Если хочешь завоевать воздух, берись пока за модели. Это – упоительное дело. И вполне тебе по плечу. Только выдержкой запасись. Терпение требуется большое.

И Володя поступил в клуб юных авиастроителей – «ЮАС».

Инструктор Николай Семёнович, сам похожий на школьника‑переростка, круглоголовый, с облупленным носом и выгоревшими волосами, записал Володю. Он рассказал, с чего надо будет начинать, показал чертежи простейшей модели и ввёл новичка в большую, просторную комнату, где сквозняк из открытой им двери тронул лёгкие, трепещущие модели, подвешенные под потолком. Острокрылые, кажущиеся невесомыми аппараты из тончайших реек, обтянутые навощённой полупрозрачной бумагой, словно парúли на невидимых тросиках. Колыхнувшись от ветра, они с лёгким и тугим стуком задевали друг друга. Тут были большие, громоздкие модели, широко распластавшие хрупкие перепончатые крылья. Под ними висели, поворачиваясь на тросиках, модели маленькие, немногим больше, чем бумажные голуби, которых умели запускать Володины друзья ещё в первом классе школы. Были тут обнажённые, ещё не обтянутые бумагой каркасы будущих летательных аппаратов, со сквозным скелетом из тонких прямых планочек и гнутых рёбрышек, гладко обточенных, протёртых наждачной бумагой и шкуркой. Решётчатые сочленения моделей, крылья, хвосты, фюзеляжи громоздились на столах, за которыми трудились ребята такого же возраста, как Володя, и немного старше. И пахло здесь интересно: клеем, какой‑то эссенцией, смолой и воском.

– Ты пока осмотрись, – сказал инструктор, – а я сейчас верн