Глава 7. Сюрреалистический мир

 

***

Три дня упрямых поисков – и нашла. Нашла я себе работу. Всё так же по утрам. С семи до трех. Пять дней в неделю… Свободны – среда и воскресенье.

Да уж. Все хорошо, на все согласна… да вот в воскресенье, свободное это, мое Cimitero acattolico закрыто. Придется выдумывать, придумывать, чем иным заниматься в этот день. Или же искать новые места… для вдохновения.

Вот и иду, бреду сейчас… по зеленым аллеям, теряюсь в глубине то одного, то другого, то третьего парка – ищу свою Музу. И это не то, и это не так. Людно, слишком людно здесь – до ужаса и отчаянного крика раздражают всё и все: дамочки, мамочки, дети, старики с газетами и кормом для уток, молодые люди… с псами-свиньями на поводке.

Бр-р.

Верните мне мой рай.

Верните тишину и покой.

 

- Один рожок. С вишневым джемом.

- Два, давайте два таких, - от его голоса передернуло на месте. Резко обернулась. – Асканио?

- И снова встретились, - мило улыбнулся мой «друг» и тут же подался вперед, забирая две порции сладостей. – Возьмите, - протянул деньги за двоих.

- Я сама заплачу.

- Не чуди, Амели. Не чуди, - заботливо обнял (свободной рукой) за плечи и отвел меня в сторону.

Немного замялась. Слова застряли в горле.

- А В-вы, здесь?..

- А я здесь проездом. Еду, ничего не подозревая, а тут бах – в зеркале заднего вида увидал тебя. Чуть не пропустил. Думаю, дай-ка поздороваюсь. Как жизнь? – протянул мне руку, дабы я ухватилась за локоть, и смогли спокойно прогуляться.

- Да так… свободные часы выпали на воскресенье, а Acattolico закрыто в воскресенье. Вот и пытаюсь, за пределами некрополя, найти что-то милое сердцу.

- И как успехи?

- Пока ничего.

- А другие кладбища?

Скривилась:

- Не люблю другие – они меня удручают, пугают.

Рассмеялся:

- А Протестантское нет?

- Привыкла уже.

- Ясно.

- Кстати, - решила состроить вид умной барышни, - когда-то сам Оскар Уайльд, побывав там, на нашем любимом Cimitero acattolico, сказал, что это – самое святое место… в Риме.

Радушно усмехнулся.

- Что? – только и смогла выдавить из себя в оправдание. Покраснела. Секунды, чтобы собраться - и вновь продолжила, сгорая уже от обиды: - П-правда. Я читала про это…

- Знаю. Слышал и я, – глубокий вдох, дабы привести мысли в порядок. - В 1877 году Оскар проведывал английского поэта Китса. Занимательно то, что Уайльд боготворил этого Джона, умершего совсем молодым (как некогда и сам Китс боготворил озаренного юношеской гениальностью Томаса Чаттертона, покончившего с собой в возрасте восемнадцати лет, и все-таки оставившего в наследие потомкам немало запечатленного в искусстве совершенства). Уайльд посетил в Риме могилу Китса и дом, где тот умер, о чем потом и писал лорду Хоутону. Видишь ли, ему не понравилось барельефное изображение головы Китса - точнее, его портрет в профиль в медальоне. И вот захотелось Оскару, чтобы заменили все это на окрашенный бюст, похожий на тот, который у раджи Кулапура во Флоренции. Ведь тонкие черты лица Китса и богатство его красок невозможно воспроизвести в обычном белом мраморе[1]. Кажется, примерно так звучали его слова.

Изумленная до глубины души, заморгала лихорадочно я: да уж, хотелось сумничать, да не вышло, только дурой себя выставила.

- А Вы - поклонник английской поэзии… тех времен?

Загадочно улыбнулся. Короткий взгляд на меня, а затем вновь уставился пред себя, шагая неспешно, тем самым задавая темп нашему променаду:

- Нет. Я больше прозу люблю. Да и так, скорее философские рассуждения, или научные работы. Крайний случай – то, что завязано на психологии человека, чем терзания из пустого в порожнее.

 

Пристыжено закусила губу – да уж, более осаженной я давно себя не чувствовала.

- А я люблю поэзию. В особенности Ахматову.

- Русская? Серебряный век?

- Да, - закивала головой. – Она самая. Анна. Обожаю ее любовную лирику.

- Ничего не имею против, - мило ухмыльнулся, бросив мимолетный взгляд, и снова уставился на дорогу.

- Из русских предпочитаю, правда, опять же, прозаиков, - неожиданно продолжил, - Достоевского, Булгакова, Куприна, Чехова. Из украинских – Шевченко и Коцюбинского.

- Правда? – замерла (так что пришлось и моему спутнику остановиться, повернуться ко мне лицом) удивленно, умоляюще уставилась в глаза. - Правда, нравится?

- Да, конечно. А что так удивило?

Рассмеялась.

- Удивительно.

- Что?

- Мои корни уходят в Украину, вот и рада, что знаете и цените наших писателей…

- А я, то-то, смотрю, что на итальянку ты явно не тянешь.

- Спасибо, - наиграно скривилась в обиде.

- Я в хорошем смысле.

- Вы тоже на итальянца – не очень. Больше француз.

- Эх, чего только не намешано в нашей крови, - и показательно закатил глаза под лоб, скривившись в ухмылке.

Несмелый разворот – и ненавязчиво продолжил наш путь - поддалась.

- Так откуда именно ты?

- Мать моя из Львова.

- Отец?

- Познакомились в Италии они. Так… небольшой роман, да и только. Родилась я, а он – сбежал. Вот и вся… история.

- Прости, - едва слышно, шепотом.

- Да ничего, – тяжелый вздох, - давно уже смирилась.

- Так что там с Коцюбинским? – спешно отозвалась я, спасая от неловкой паузы. - Что именно зацепило?

- Каждое (с которым довелось мне познакомиться) произведение по-своему хорошее, заслуживает внимания. Чего тут спорить. Но вот до сих пор… будоражит сознание… отрывки, отдельные моменты из «Цвiт яблонi»…

 

***

Свободные мгновения протекли незаметно, а то и вовсе пролетели, будто ополоумевшие. Еще ни с кем в жизни мне не было столь интересно, увлекательно, приятно провести время вместе… Безрассудство, сладкое безрассудство захлестнуло душу. Моя сказка все больше и больше превращалась в сюрреалистический мир, преисполненный граней, но не имеющий границ.