Глава 1 Часть 1: Обнаружение Железного Джона

Примечание Автора      

Читая Железного Джона десять лет спустя
Роберт Блай

ЭТО скромная книга. Она принадлежит к простому литературному жанру, который можно назвать сказочной историей — и как и во всех сказочных историях, в ней нет реальных фактов (и это приводит в ярость буквалистов и социологов), но есть множество метафор. Сквозь эти метафоры мы видим страдания и радости реального мира — свой жизненный опыт, приходящий к нам в воспоминаниях, в рассказанных на ночь историях, в сценах из старых романов и в обращениях политиков. Так случайности и намерения, частицы и обрывки мыслей, озарения и гипотезы — усиливают историю.

В семидесятых и восьмидесятых в США, когда в ВУЗах стали появляться совершенно новые слои населения, и ещё до того, как телевидение установило столь сильный контроль над вниманием, было не так трудно найти людей с которыми можно было обсудить вопросы психологии и другие общие интересы. Я всегда любил быть учителем, но не хотел работать в университете; и вот пару раз в месяц я оставлял мой дом и улетал в Нью-Йорк или Лос-Анжелес, или Чикаго, или Сиэттл, иногда будучи приглашённым в Юнгианский учебный центр, иногда в церковь, иногда в медитативный центр — или это мог быть психологический институт, который пытался бороться с проблемами зависимости, развода, преступности среди несовершеннолетних или общей несчастности. Когда я преподавал, я каждый раз выбирал сказочную историю, чтобы использовать её в качестве темы лекции. Я мог использовать тексты Фрейда, Адлера, Хорни, Юнга или Эдингера — они мне нравятся. Но сказочные истории древнее; и их истины нравятся мне столь же сильно. Когда ты преподаёшь по сказке, то не ссылаешься на какую-то конкретную книгу; ты надеешься дать своим слушателям что-то вроде небольшого количества чистой воды, на протяжении столетий просочившейся сквозь всех людей Земли. Эти сказки являются чудесами. Они несут в себе налёт древней религиозной жизни; они быстро двигаются между страстями, предательствами и трансформациями, но самым блестящим их даром является описание издревле присущих человеку трудностей, игнорируемых почти любой академической классификацией или суждением. Я согласен с Джозефом Кэмпбеллом в том, что сказки — это фундаментальный дар, полученный нами от древнего дописьменного мира. Они безудержнее Аристотеля, глубже Цицерона, правдивее прозы Августина.

С 1970 по 1990 я давал лекции по трём десяткам сказок из разных мифологий: немецких, русских, норвежских, шведских, арабских. Как правило, в группах собиралось от двадцати до сорока взрослых, две трети из них — женщины. На протяжении этих лет стало ясно, что большинство историй братьев Гримм концентрируются на женских жизненных кризисах, например: Белоснежка, Лиза с гусями, Гусятница у колодца, Пёстрая шкурка, Рапунцель, Синдерелла, Дева Малейн, Девушка-безручка, Беляночка и Розочка и т.д. В конце концов, после долгого поиска среди 236 историй братьев Гримм, я обнаружил, что только шесть из них концентрируются на мужских жизненных кризисах. Первой я обнаружил историю Железный Джон, или «Eisenhans» — по-немецки. Я хочу затронуть открывающую сцену: в начале истории молодой охотник появляется у короля и фактически спрашивает у него «Есть ли что-нибудь опасное в округе?» Король отвечает, что тот мог бы посетить некоторый пруд в лесу, но оттуда никто не возвращался. Когда этот молодой человек находит пруд, то из него появляется рука и утаскивает его собаку. Многие молодые мужчины находят в своём опыте эту внезапную потерю, произошедшую с ними на третьем десятке жизни. Эти мужчины могут поделиться историями, связанными со следующим шагом охотника: он заключался в том, чтобы взять ведро, терпеливо вычерпать пруд и вытащить то, что находится внизу. Как оказалось, на дне пруда жил некий Дикарь, являясь силой на этой стадии недоступной. Эта деталь может помочь многим мужчинам, говорящим о возрастании монотонности и стерильности современных мужских жизней. Дикарь был вытащен из пруда, заперт Королём в клетку во дворе, и далее история рассказывает, что Король «отдал ключ на хранение Королеве». Случается так, что восьмилетний сын Короля, играя золотым мячом, закатывает его в клетку Дикаря. Когда мальчик просит вернуть мяч, Дикарь отвечает, что он вернёт мяч, если мальчик откроет дверь клетки. Наконец, мальчик признаётся, что не знает, где ключ. Дикарь отвечает: «Ключ под подушкой твоей матери».

Идея ключа, существующего под подушкой матери глубоко обеспокоила многих читательниц «Железного Джона». При этом она не была откровением для мужчин; большинство из них сказали: «Так вот где этот ключ, здорово». Но многие женщины пропускают главу «Подушка и ключ». Мы часто виним во всём матерей и до сих пор в этом было что-то необъяснимое. Женщины знают, что не они сделали клетку, в которую заключена здоровая дикость. Фактически это сделал Король. Но идея о том, что ключ может находиться в таком приятном и эротическом месте, как место под подушкой, вызывала у них беспокойство. Мы знаем, что отцы испытывают эротическое возбуждение по отношению к своим дочерям, хотя они часто и не хотят называть это так или вообще упоминать об этом. Возможно, матери испытывают то же самое по отношению к своим сыновьям.

Также история предполагает, что мужчина более старшего возраста в качестве наставника, является более важным для взросления сына, чем отец. Это тоже плохо сочетается с современными теориями воспитания.

Недавно я вновь прочитал Железного Джона — впервые за последние десять лет. И я был удивлён тому, что в сказке (и не только в ней) пропущено очень важное содержание — серьёзное отношение к громадной боли, вызванной отделением мальчика от его матери. Сказка мельком упоминает, что мальчик прищемил палец, когда открывал клетку Дикаря украденным ключом. Этой метафоры совершенно недостаточно для описания долгой непрекращающейся боли, которую приносит мальчику отделение от матери. Болезненный опыт дочерей тоже весьма велик, но дочь, глядя на свою мать, говорит себе: «Это то, чем я стану» (имея в виду женщину). Сын говорит: «Это не то, чем я стану». И затем выходит вовне, в холодный равнодушный мир. Отделение от матери таит в себе множество опасностей. Бернадин Джекот и Лиам Хадсон хорошо описывают эту боль мальчиков в своей книге Путь мужской мысли: интеллект, интимность и эротическое воображение. Они отмечают, что если отделение сына от матери произошло слишком рано, например, во время латентного периода (примерно от семи до двенадцати лет), это может привести к формированию в нём холодной сдержанности, и он может выбрать в дальнейшем профессию учёного, техника или математика. Если же отделение произошло слишком поздно, он в большей степени будет склоняться к профессиям артиста, поэта или музыканта. Другими словами время отделения очень важно. Я полагаю, что эта прекрасная книга может стать важным дополнением к «Железному Джону».

Я по-прежнему глубоко восхищён интенсивностью старой немецкой сказки, особенно её живыми яркими метафорами спуска в пепел, голода по Королю во время отсутствия отца, любви к «Женщине-Богине» и стадий развития красного, белого и чёрного цветов. Эти метафоры помогают и мужчинам, и женщинам. Я получаю удовольствие, перечитывая присланные мне множеством людей истории и случаи из их жизней, и я очень доволен количеством стихотворений в этом тексте. Эта книга принесла мне много благодарностей и много волнений, не всегда заслуженных. Но вся эта суматоха напомнила как труден и сложен переход от детства к взрослой жизни. Существует много красоты и утончённости, и надежды в отношениях матери и сына, также как и в отношениях сына и отца.

«Железный Джон» вышел десять лет назад и много всего произошло с тех пор. Я думаю, что теперь у нас есть более острое осознание по многим спорным вопросам, поднимаемым в этой книге.

Предисловие

МЫ ЖИВЁМ в значимое и плодотворное время, когда становится очевидно, что образы мужественности, пропагандируемые поп-культурой, изношены; мужчина больше не может зависеть от них. К тридцати пяти годам он знает, что образы правильного мужчины, сильного мужчины, настоящего мужчины, принимаемые на веру со школы, не работают в жизни. Такой мужчина открыт для нового видения того, кем является мужчина или кем он может стать. Сказочные истории словно вода сквозь грунт прошли сквозь поколения мужчин и женщин. Мы можем верить их метафорам больше чем историям сочинённым, скажем, Хансом Кристианом Андерсеном. Метафоры старых сказок дают нам украсть ключ из-под подушки матери, поднять золотое перо, упавшее с пылающей груди Жар-Птицы, найти Дикаря под озёрной гладью, следовать через лес по следам собственных ран, и найти, что они похожи на следы бога — все эти метафоры предназначены для медленного впитывания всем телом. Они продолжаются разворачиваться лишь будучи интегрированными. Всё это есть в старых мифах, которые мы слышим: например, энергия Зевса — это позитивная лидерская энергия мужчины, которую поп-культура постоянно декларирует как несуществующую; у Короля Артура мы учимся ценности мужчины-учителя в жизни юноши; в истории Железного Джона мы видим важность движения из материнской сферы в отцовскую; и как и во всех посвящающих сказках мы учимся тому, как важно полностью оставить родительские ожидания и найти второго отца, или «второго Короля».

Существует мужское посвящение, женское посвящение и человеческое посвящение. В этом книге я говорю только о мужском посвящении. Я сразу хочу прояснить, что в этой книге нет призыва к превращению мужчин в женщин, в ней нет призыва к возврату мужской деспотии и подавления женщин и их ценностей, как это было в прошлые века. Мысли этой книги не ставят под сомнение женское движение. Два движения связаны друг с другом, но самостоятельны. Горе мужчин устойчиво растёт, начиная с Промышленной революции, и достигло такой глубины, что его уже невозможно игнорировать.

Тёмная сторона мужчин понятна. Их безумное потребление ресурсов Земли, обесценивание и унижение женщин, а их одержимость племенными войнами неоспорима. Не только генетическая наследственность помогает формированию этих одержимостей, но и культура, и окружающая нас обстановка. Мы имеем дефективную мифологию, которая игнорирует глубину мужских чувств, назначает мужчинам место на небесах, а не на земле, учит подчиняться фальшивым силам, не даёт мальчикам становиться мужчинами, и к тому же впутывает и мужчин, и женщин в систему промышленного господства, которое исключает и матриархат, и патриархат.

Большая часть того, что написано в этой книге написано для гетеросексуальных мужчин, но это не исключает гомосексуальных мужчин. До восемнадцатого века люди не использовали термин гомосексуалист; в то время мужчины-геи воспринимались просто как часть большого мужского сообщества. Мифология не делает большой разницы между гомосексуальными и гетеросексуальными мужчинами.

В этой книге я говорю о Дикаре, и различие между варваром и Дикарём — абсолютно принципиально. Варварский способ жизни приносит огромный вред душе, земле и человечеству; мы можем сказать, что варвар ранен, и старается этого не замечать.

Дикарь, замечающий свою рану, больше походит на дзен-монаха, шамана или отшельника, сблизившегося с природой.

Знание того, как строить гнездо в пустом дереве, как лететь на зимовку, как исполнять брачный танец — вся эта информация хранится в инстинктивных резервуарах птичьего разума. Но человеческие существа, зная, как много гибкости им может понадобиться в новых ситуациях, решили хранить этот тип знаний вне инстинктивных систем; они хранили их в историях. Истории того времени — сказки, легенды, мифы, байки у очага — составляют сокровищницу, где хранятся новые способы реагирования, которые можно заимствовать, когда традиционные и привычные способы износились.

Некоторые из знатоков этой сокровищницы в последние столетия: Георг Гроддек, Гурджиев, Карл Юнг, Генрих Циммер, Джозеф Кэмпбелл и Жорж Дюмезиль. Моей первой учительницей по анализу сказок была Мария-Луиза фон Франц, и я старался быть таким же искренним в анализе маскулинных историй, какой была она в анализе феминности во многих своих книгах.

Эта книга основывается на целом сообществе мужчин, долго работавших в этой области до того, как в ней появился я. Первый среди них — это Александр Митчерлих, немецкий аналитик, умерший в 1981 году; есть много замечательных англоязычных мыслителей. Я глубоко впечатлён мужчинами, у которых имел удовольствие учиться в течение последних восьми лет: Майкл Мид, Джеймс Хиллман, Терри Добсон, Роберт Мур и Джон Стокс, и многие другие. Я благодарю Кейта Томпсона за его интерес к мужскому материалу и за изменение первой главы после нашего интервью. И я благодарю моего издателя, Вильяма Патрика, за его энтузиазм и его озарения.

Я также признателен многим людям, доверившимся мне достаточно, чтобы выслушать, и достаточно меня уважающим, чтобы рассказать свои истории или просто певшим, танцевавшим, или плакавшим.

Даже несмотря на то, что в этой книге я выкладываю путь инициации, состоящий из восьми этапов, другие мужчины могут увидеть другой порядок этих этапов или совершенно другие этапы. Мы делаем путь, по которому идём. Антонио Мачадо сказал:

Ты путешественник, но вокруг нет дорог Лишь ветер прокладывает тропинки на море

Роберт Блай

Глава 1: Подушка и Ключ

В ЗАПАДНОМ мире мы очень много говорим об «американском мужчине» или «европейском мужчине» как будто существуют некие характерные черты, остающиеся постоянными на протяжении десятилетий или хотя бы в течение одного десятилетия.

Например, мужчины, живущие в Америке сегодня, сильно отличаются от Сатурнианского фермера старой закалки, гордого своей интровертивностью, приехавшего из Новой Англии в 1603 году и усердно высиживающем по три службы в неотапливаемой церкви. На юге, напротив, развит тип экспансивного, привязанного к матери кавалера, и никто из этих «Американских мужчин» не походит ни на энергичного железнодорожного дельца, появившегося позже на Севере страны, ни на опрометчивую «я-обойдусь-без» культуру поселенцев Востока.

Даже в наше время социально приемлемые модели были эффектно изменены. Например, в пятидесятые в Американский характер добавилось немного упорства, и это стало эталоном мужественности, принятым многими мужчинами: Мужчина пятидесятых.

Он рано начинает работать, ответственно трудится, содержит жену с детьми и восхищается дисциплиной. Рейган — мумифицированная версия такого упорного человека. Это была версия мужчины, который плохо понимал женские души, но высоко ценил их тела; а его взгляд на культуру и роль Америки был мальчишеским и оптимистичным. Сильнейшими его качествами были решительность и уверенность в себе, но под маской обаяния и грубоватого добродушия было и оставалось много изолированности, потерь и пассивности. Если он не имел врагов, он не был уверен в том, что жив.

Мужчина пятидесятых полагал, что должен любить футбол, быть агрессивным, защищать Соединённые Штаты, никогда не плакать и всегда быть кормильцем. Но в этом образе мужчины было мало пространства для чувств или для интимности. Личности недоставало ощущения жизни. Душе не хватало сострадания, и это отчасти было причиной безумной гонки Вьетнамской войны; позже это проявилось в том, что мы можем назвать «тепличным» пространством в голове Рейгана, приведшим его к чёрствости и жестокости по отношению к беспомощным людям Сальвадора, старикам, безработным, школьникам и бедным людям в целом.

У Мужчины пятидесятых было ясное видение того, что такое мужчина, и в чём состоит его ответственность, но изолированность и односторонность этого видения были опасны.

В шестидесятые появилась другая версия мужчины. Расточительство и жестокость Вьетнамской войны поставили перед мужчинами вопрос: что же такое взрослый мужчина на самом деле. Если взрослость означает Вьетнам, хотят ли они стать частью этого? Между тем, феминистское движение заставило мужчин по-настоящему посмотреть на женщин, заставляя их осознать свои проблемы и страдания — то, чего избегал Мужчина пятидесятых с помощью тяжёлого труда. Из-за того, что мужчины начали изучать историю женщин и женскую чувствительность, некоторые мужчины начали прислушиваться к сигналам своей женской части и обращать на них внимание. Этот процесс продолжается и по сей день, и я бы сказал, что большинство мужчин так или иначе участвуют в нём.

Есть нечто замечательное в этой эволюции — я имею в виду практику доброжелательного отношения мужчин к своему «феминному» самосознанию и выращивание его. Это важно — однако я чувствую в этом какую-то ошибку. Мужчина за последние двадцать лет стал более вдумчивым, более добрым. Но это не сделало его более свободным. Он хороший мальчик, радующий не только свою Мать, но и молодую женщину, живущую с ним.

В семидесятых я начал видеть по всей стране феномен, который можно обозначить как «мягкий мужчина». Даже сегодня я иногда смотрю в аудиторию, и, могу назвать едва ли не половину юношей мягкими. Это привлекательные, полезные люди — мне они нравятся — они интересуются тем, как не навредить земле или не развязать войну. Во всём их существе и образе жизни очень много бережного отношения к окружающему миру.

Но множество из этих мужчин несчастны. Вы быстро заметите в них недостаток энергии. Они скорее сохраняют жизнь, чем дают её. Забавно, но вы можете часто увидеть этих мужчин с решительными женщинами, которые излучают позитивную энергию.

Здесь мы имеем прекрасно воспитанного юношу, экологически превосходящего своего отца, полного сочувствия к целостности и гармонии окружающего мира, но пока в нём слишком мало жизненности, чтобы что-то сделать для этого мира.

Решительные или дающие жизнь женщины, появившиеся в шестидесятых, и, так сказать, унаследовавшие старый дух, играют большую роль в появлении такого сохраняющего жизнь, но не дающего жизнь мужчины.

Я помню стикер на бампере появившийся в шестидесятые: «ЖЕНЩИНЫ ГОВОРЯТ ДА МУЖЧИНАМ, ГОВОРЯЩИМ НЕТ». Мы признаём, что требовалось много мужества, чтобы противостоять призыву, сесть в тюрьму или переехать в Канаду, но столько же мужества требовалось и чтобы пойти по призыву и уехать во Вьетнам. Но женщины двадцать лет назад определённо говорили, что они предпочитают более мягких чувствительных мужчин.

Таким образом, мужское развитие немного пострадало из-за таких предпочтений. Менее чувствительное возмужание было приравнено к насилию, а более чувствительное — вознаграждалось.

Некоторые энергичные женщины и в то время, и сейчас в девяностые, выбирали и до сих выбирают в любовники мягких мужчин и, таким образом, вполне возможно, их сыновей. Новое распределение энергии «Ян» внутри таких пар не случайно. Юноши по разным причинам хотят более жёстких женщин, а женщины начинают жаждать более мягких мужчин. Какое-то время это выглядело, как правильная перекомпоновка, но мы жили так достаточно долго, чтобы увидеть, что она не работает.

Я впервые узнал о страданиях «мягких» мужчин, когда они рассказывали свои истории на ранних мужских собраниях. В 1980 Лама сообщества в Нью-Мехико попросил меня вести их первую мужскую конференцию, где собралось около сорока мужчин. Каждый день мы концентрировались на одном греческом боге и на одном мифе, а позже во второй половине дня, собирались, чтобы поговорить. Когда юноши говорили, для них не было ничего необычного в том, чтобы проплакать пять минут. Количество горя и страдания в этих юношах поразило меня.

Часть их горя поднималась из отчуждённости от своих отцов, которую они остро чувствовали, но часть горя вытекала из их проблем в браке или в отношениях. Они учились быть чувствительными, но одной чувствительности недостаточно, чтобы провести брак сквозь трудные времена. В каждых отношениях время от времени необходимо что-то жёсткое: и мужчина, и женщина должны иметь это. Но, часто в тот момент, когда это было необходимо, юноши были к этому не готовы. Они были воспитаны, но требовалось что-то другое — для их отношений и для их жизни.

«Мягкий» мужчина был способен сказать: «Я могу чувствовать твою боль, и я считаю твою жизнь такой же важной как моя, и я буду заботиться о тебе, и ободрять тебя». Но он не мог сказать, чего он хочет и держаться этого. Решение такого рода было слишком трудным для него.

В Одиссее Гермес наставляет Одиссея, что, когда тот приблизится к Церцее, обладающей определённым видом матриархальной энергии, он должен поднять или показать свой меч. В этих ранних сессиях для многих юношей было трудно увидеть разницу между показом меча и причинением боли. Один мужчина — своего рода воплощение определённого духовного восприятия шестидесятых, мужчина, который в буквальном смысле жил на дереве в течение года за пределами Санта Круза, оказался не в состоянии вытянуть руку, держа меч. Он так хорошо научился не причинять никому боль, что он не мог поднять сталь, даже для того, чтобы поймать ей солнечного зайчика. Но демонстрация меча не всегда означает драку. Она может также наводить на мысль о радостной решимости.

Путешествие многих американских и западных мужчин в мягкость, в чувствительность, в «развитие женской части» было очень ценным путешествием, но большее путешествие впереди. Этот этап не последний.

Глава 3 Часть 2: Наивность

Мы видим всё больше и больше пассивности в мужчинах, но но также мы видим всё больше и больше наивности. Наивный мужчина чувствует гордость, когда его атакуют. Если его жена или подруга неистовствует, кричит, что он «шовинист», «сексист», «мужик», он не только не отворачивается, он берёт это. Он разрывает свою рубашку так, чтобы она смогла более ясно увидеть, куда метать копья. Он заканчивает скандал с тремя-четырьмя дротиками, воткнутыми в его тело, и кровь хлещет вокруг заливая пол. Если бы он был тореадором, то оставался бы на месте, пока бык бежит на него, даже не отвлекая его рубашкой и не двигаясь, пока рог не втыкался бы в него. После каждого боя друзья несут его на своих плечах в больницу.

Он чувствует, что, поглощая удары, совершает смелый и продвинутый поступок; он наверняка повысит свои способности к пребыванию в изоляции. Женщина, такая таинственная и возвышенная, уделила ему внимание. Быть атакованным кем-то кого ты любишь — что может быть более чудесным? Возможно, раны могут быть платой за какое-то шовинистическое действие, и таким образом помогают мужчине оставаться в его особом безмолвии.

Наивный мужчина будет также гордиться тем, что он может подбирать чужую боль. В частности он подбирает женскую боль. Когда пяти лет от роду он сидел за кухонным столом, его мать могла поделиться с ним своим горем, и он почувствовал гордость от того, что она поделилась с ним таким взрослыми вещами, даже если показался при этому своему отцу слабаком. Позже он может привлекаться женщинами, чтобы «разделить их боль». Его особость делает его в своих собственных глазах чем-то вроде врача. Часто он находится в большем контакте с болью женщины, чем со своей собственной, и он будет предлагать нести её боль до тех пор пока находится в согласии со своим сердцем, и пока эта задача является добродетельной. В общем, я думаю, каждая гендерная группа перестаёт чувствовать свою собственную боль, когда пытается нести боль другого пола. Я не имею в виду, что мужчина не должен слушать. Но выслушивание женской боли и её поедание — это две разные вещи. Женщины на протяжении веков пытались нести мужские страдания — это плохо работает.

Слово «особый» важно для наивного мужчины, и он имеет особые отношения с некоторыми людьми. Мы все имеем какие-то особые отношения, но наивный мужчина окружает особого человека приторной разновидностью доброй воли. Эти отношения настолько особые, что он никогда не исследует тёмную сторону этого человека, который может быть его сыном, дочерью, женой, бойфрендом или подругой. Он принимает ответы, сбивающие его с дороги, вступает в сговор с кем-то с их тёмной стороны. «Некоторые люди такие особые» — говорит он.

Мы могли бы сказать, что если он не исследует тёмную сторону своего сына или своей дочери, возможно они не исследуют его. Он может также иметь секрет или особые отношения с раненым маленьким мальчиком внутри себя. Если это так, он не будет сомневаться в маленьком мальчике, таким образом не выпуская наружу его жалость к себе, и в действительности не слушая его вообще. Он просто даст мальчику убежать из его жизни.

Искренность для него — это великое дело. Он предполагает, что человек, незнакомец или любовник разговаривает с ним прямодушно, доброжелательно, говоря исключительно от сердца. Он соглашается с Руссо и Уитменом в том, что каждый человек в основном благороден по природе, и только немного испорчен социальными институтами. Он вкладывает много ресурсов в свою собственную искренность. Он верит в неё, как если бы это была лошадь или городская стена. Он верит, что она рано или поздно случится, и когда случится, то защитит его от того, что происходит с менее открытыми людьми. Он может сказать: «Это правда, что я изменил тебе с твоей лучшей подругой, пока ты была в отъезде, и даже после твоего возвращения, но я был откровенен и рассказал тебе об этом. Так с чего бы тебе злиться на меня?»

Наивный мужчина претворяет в жизнь странные самоизолирующие игры. Для примера, когда разгневанная женщина критикует его, он может очень разумно ответить: «Ты права. Я не имел права так поступать.» Если её гнев превращает в ярость, он склоняет голову и говорит «Я всегда так поступал.» В третьем акте, он может вовлечь своего отца: «Его никогда не было рядом, он никогда не поддерживал меня ни в чём.» Она продолжает находиться в ярости и он склоняется всё ниже. Он быстро теряет почву под ногами, и в четвёртом акте может сказать: «Все мужчины — дерьмо.» Теперь он в намного большей изоляции, чем был несколько минут назад. Он чувствовал себя отвергнутым женщиной, но теперь он отвергнут и всеми другими мужчинами тоже. Один мой знакомый проигрывал эту пьесу каждый раз во время серьёзной ссоры с женщиной — примерно раз в неделю.

Наивный мужчина теряет то, что для него наиболее важно — потому что у него отсутствуют границы. Это особенно верно для мужчины Нью Эйдж или мужчины, стремящегося к «высшему сознанию». Воры входят и выходят из его дома с большими сумками, а он не замечает их. Он рассказывает о своём «белом свете» на вечеринке; он делится содержанием своего сна с первым встречным. Мифологически, встречая великана, он рассказывает ему обо всех своих планах. Он редко борется за то, что его; он отдаёт свои яйца, а другие люди выращивают птенцов. Мы можем сказать, что не имея границ, он не может создать ни хорошего контейнера для своей души, ни хорошего контейнера для двоих. Утечка где-то в нём. Он может сам сломать свой контейнер, увидев привлекательное лицо. Как артист он импровизирует; как поэт — теряет размер и форму. Импровизация не всегда ошибочна, но, как правило, он гордится потерей формы, потому что подозрительно относится к границам. Отсутствие границ, в конечном счёте, разрушает его.

Наивный мужчина, как правило, неуместно относится к экстазу. Его тянет к экстазу в неподходящее время или в неподходящем месте, и он игнорирует все маскулинные источники экстаза. Он хочет получить его через женственность, через Великую Мать, через богиню, несмотря на то, что заземление, работающее для женщин, для него не работает. Он использует экстаз, чтобы отделиться от заземлённости или от дисциплины.

Наивный мужчина погружается в своё настроение, будто в огромную дыру. Заметим, что некоторые женщины в состоянии обойти своё настроение. Если женщина находится в плохом настроении, например, перед вечеринкой, она может обойти его, снять его и избавиться от него, хотя бы на время. Но настроение наивного мужчины кажется устойчивым словно гора. Он не может отделиться от него. Если он чувствует обиду или плохое настроение, он идентифицируется с ним, и каждый, кто оказался рядом с ним, должен погрузиться в эту дыру. Будучи загипнотизированным своим настроением, он пропадает из жизни своей жены, детей, друзей.

Мужчина-без-границ может также специализироваться на замалчивании. Если, например, он договорился с другими людьми, как должны быть расставлены стулья перед выступлением, и его назначают расставить эти стулья, он может умолчать, что решил оставить их стоять, как они стояли. Те, с кем он договаривался, часто старше него, тотчас же срываются и кричат. По существу, он обманул их, и заработал и их гнев и всю его тяжесть. А он такой чистый и светлый — удивляется, почему другие люди так часто сердятся на него.

Наивный мужчина часто не знает, что в нём хочет оставаться больным. Внутри каждого мужчины или женщины есть больная субличность и здоровая субличность: и каждому нужно знать, какая из них сейчас говорит. Но осознание больной части себя и её силы находится вне поля восприятия наивного мужчины. Наивному мужчине часто не хватает того, что Джеймс Хиллман называл «естественной жестокостью». Однажды самка ястреба выталкивает из гнезда своих птенцов; в начале октября мы замечаем лиса, уводящего своих щенков далеко в лес. Но вознесённый мужчина позволяет вещам заходить слишком далеко. В начале отношений несколько резких слов истины могли бы оказаться весьма полезными. Вместо этого он ждёт и ждёт, и затем в конечном счёте получает сильные ранения.

Его хронометраж выключен. Мы замечаем, как часто он пропадает на секунду или около того, после принятия удара, словесного или физического. Он будет идти строго от боли, полученной от удара к чуткому пониманию причин произошедшего, полностью пропуская гнев. Злоупотребляя высказыванием Иисуса, он поворачивается отсутствующей щекой.

В качестве последнего замечания о наивности, мы могли бы сказать, что есть нечто в наивности, что требует предательства. Наивный мужчина всегда будет иметь странную связь с предательством. Не только он легко предаёт других, будучи уверенным в том, что его мотивы всегда хороши, но и женщина, живущая с действительно наивным мужчиной, через какое-то время чувствует себя вынужденной безлично предать его. Когда вокруг слишком много наивности, Вселенная не имеет другого выбора, кроме как выкристаллизовать в ответ немного предательства.

Глава 3 Часть 3: Оцепенение

Духовный мужчина может любить свет и при этом быть полностью оцепеневшим в районе грудной клетки. Трудно описать это прямо, и не совсем понятно, откуда происходит эта оцепенелость. Я расскажу свой личный миф.

Когда мне было два или три года, я пошёл к моему отцу и попросил его защитить меня. Но он был напряжённым человеком, и чувство опасности рядом с ним было ещё сильнее, чем на улице. Затем я пошёл к моей матери и попросил её защитить меня. Она согласилась. И тогда я почувствовал как оцепенение разливается от моей шеи к нижней части живота.

Это миф. Он может не быть правдой. Я не знаю, в каком возрасте оцепенел. Может быть, я генетически ожидал, что мой отец будет защищать меня, и когда этого не произошло… Я оцепенел от шока. Или, возможно, я знал, или думал, будто знал, будто если я приму материнскую защиту, то стану чувствовать как женщина. Но я был мужчиной, и поэтому я решил не иметь никаких чувств вообще.

Миф позволяет предположить, что материнская защита, вне зависимости от того, как хороши намерения матери, не может заменить отцовскую защиту.

Моя грудная клетка оставалась оцепеневшей почти до конца средней школы. Моя голова была горяча и полна крови, мои гениталии тоже были горячи и полны огня. Область между ними была проблемной. В средней школе девушка могла спросить: «Ты любишь меня?», и я не мог ответить. Если я задавал ей тот же вопрос, она могла ответить: «Ну, я уважаю тебя, и я восхищаюсь тобой, и я испытываю к тебе симпатию, и я даже увлечена тобой, но я не люблю тебя». Очевидно, когда она обращалась к ощущениям у себя в груди, то видела весь диапазон близости, целое шествие чувств, и она могла легко описать каждое из них в отдельности. Если я обращался к ощущениям в груди, я не видел ничего. И тогда я мог либо молчать, либо притворяться, что что-то чувствую.

Некоторые женщины переживают, когда мужчина не «выражает свои чувства», они думают, что он их сдерживает, или «рассказывая им что-то» на самом деле скрывает их; но более вероятно, что когда такой мужчина обращается к ощущениям у себя в груди, он просто не получает ответа.

Частично то оцепенение уже прошло. Я могу отвечать на вопросы о моих чувствах, и я могу видеть там людей в разноцветных одеждах, гуляющих вокруг, и говорящих каждый о своём. Вполне возможно, что когда мужчина становится старше, некоторые оцепеневшие части его тела естественным образом возвращаются к жизни. Также возможно, что оцепенение уходит, когда мы научаемся выходить к другим людям без защиты наших родителей. Мужчины моего возраста защищают меня — или я так чувствую, и несколько смелых и любящих женщин, и несколько решительных юношей.

Глава 3 Часть 5: Катабасис

Знак падения, сознательного или бессознательного, это заново достигнутое смирение, ассоциирующееся с водой и душой, как высота ассоциируется с духом. «Вода предпочитает низкие места.» Смирение особенно заметно происходит для мужчин, изначально благородных, удачливых, величавых.

Путь вниз-и-вовне обычно отделяет юношу от его компании летунов и от их поддержки, и это даёт ему знание о депрессии, возможно жившей в нём незамеченной в течении долгих лет. Начинается среднее время жизни ординарности, тоски, трещин на дороге, весомости и здравого смысла.

Наша история просто говорит, что после блужданий, не имея «ремесла», юноша наконец получил работу на кухне — традиционно находящейся в подвале — замка. История рассказывает, что после всех этих золотых пальцев и волос следующим рано или поздно становится водоворот, засасывающий мужчину сквозь пол, Спуск, который греки называли катабасисом.

В этом Спуске есть что-то большее, чем просто немного адреналина. Наше Я не хочет его, и даже если мы спускаемся, Я не хочет этого замечать. Звуки слова «катабасис», шершавые и грубые, хорошо описывают это путешествие.

Я говорю о том, что следующий шаг в инициации мужчины — это нахождение крысиной норы. Крысиная нора — это «тёмный путь», то, к чему не готовят в Вильямсе или в Хаверфорде, это путешествие для простонародья — как представляет себе успешный мужчина на вершине, это путь вниз-и-вовне.

Когда случается катабасис, мужчина уже не чувствует себя особенным. Он таковым и не является. Сегодня он в колледже, накормлен и удобно размещён — часто на чужие деньги — он защищён кирпичными стенами, которые выложили давно умершие мужчины; а завтра он уже бездомный, бредёт по улицам и выискивает какой-нибудь способ получить еду и кровать. Люди сразу же узнают, что вы в падении или уже упали: швейцары поворачиваются к вам спиной, официанты глумятся над вами, никто не придержит для вас дверь вагона метро.

Ваш внутренний душевный склад изменяется и старый стыд всплывает на поверхность. Один ходит с опущенной головой, чувствуя неотвратимость происходящего. Самопрооизвольные изменения внутренней маскулинности. Другой всё ещё грандиозный и наивный, юный внутри, с сияющим лицом — ждёт, надеется, щеголяет, ведёт себя как принц. Когда начинается Падение, место принца занимает старик. Беря на себя его удивлённую беспомощность, асоциальность, нервозность, одинокую заброшенность.

Вспомним Эдипа в его катабасисе: сегодня высокомерный требовательный король, а уже завтра — слепец, ведомый другими. В эти дни катабасис проходит сквозь зависимость — алкоголь, кокаин, крэк. Мужчина теряет здоровье и заканчивает с истощёнными ногами, выдохшейся энергией, лишённый жены и детей, лишённый друзей, дома и денег. Он теряет работу, самоуважение, «и всякий след своего создателя и в мастерстве, и в жизни».

Для мужчины, глубоко вовлечённого в свою работу, катабасис может проявиться без какой бы то ни было зависимости или ослабления здоровья. Такой мужчина хорошо действует в своём бизнесе, живёт сладкой жизнь