Глава 1 Часть 5: Отдалившийся Отец

Немецкий психолог Александр Митчерлих пишет об этом кризисе отца-сына в своей книге «Общество без отца». Суть его идеи в том, что если сын не имеет возможности видеть, чем его отец занимается в течении дня двенадцать месяцев в году, в его душе возникает дыра, и дыра заполняется демонами, которые говорят ему, что работа его отца — это зло, и что его отец — это зло.

Страх сыновей, что отсутствующий отец — это зло, способствовал студенческим волнениям шестидесятых. Мятежные студенты Колумбийского Университета взяли президентский кабинет, увидев в его действиях доказательство связи с ЦРУ. Университет, похож на отца тем, что выглядит высокомерно и отстранёно, но где-то в его глубине, вы чувствуете что-то демоническое. Это ощущение возникает внутри, потому что подсознательные ощущения сыновей вступают в конфликт с их сознательными проявлениями. Этот внутренний конфликт возникает не потому что отец злой, а потому что отец отдалён.

Молодёжь пошла на проблемы с захватом президентского кабинета, чтобы преодолеть этот конфликт. Вся страна была в похожем процессе, порой находя письма из ЦРУ, но это не удовлетворило глубокой тоски — нужды сыновнего тела в близости с телом отца. «Где мой отец… Почему он не любит меня? Что происходит?»

Кинокартина «Марафонец» сосредоточена на молодом американце, подозревающем более старших мужчин. Главный герой, которого играет Дастин Хоффман, потерял своего отца, доведённого левыми до самоубийства в эру МакКарти. Заговор ставит юношу в опасное противостояние с доктором, создавшим концентрационный лагерь, которому Хоффман должен дать отпор и победить прежде чем он сможет найти мир со своим умершим отцом.

Когда демоны так подозрительны, как может сын, став старше, создать сколько-нибудь крепкую связь со взрослой мужской энергией, особенно энергией взрослого мужчины в позиции власти или лидерства. Как музыкант он будет разбивать вручную сделанные стариками гитары, а как учитель — подозревать более старых писателей, «вскрывать их противоречия». Как гражданин он охотнее будет участвовать в лечении, чем в политике. Он будет чувствовать себя чище, когда он не во власти. Он уедет в северную Калифорнию и будет выращивать марихуану или ездить на мотоцикле с коляской по штату Ман.

В настоящее время все уверены, что каждый человек во власти является или скоро станет коррупционером и тираном. Тем не менее греки понимали и восхваляли позитивную мужскую энергию, принявшую на себя власть. Они звали её энергией Зевса, включавшей в себя интеллект, крепкое здоровье, сердобольную решимость, добрую волю и щедрое лидерство. Энергия Зевса — это мужская власть, принятая ради общества.

Индейцы Северной Америки верят в здоровую мужскую власть. У Сенека вождь — мужчина, но выбранный женщинами — принимает власть ради племени. Он не владеет практически ничем. Все великие культуры кроме нашей сохраняли и жили с образом этой позитивной мужской энергии.

В Соединённых Штатах энергия Зевса планомерно уничтожается десятилетие за десятилетием. Поп-культура изначально подрывала уважение к этой энергии, начав с «Мегги и Джиггс» и «Блонди и Дагвуд» — комиксов 20-х и 30-х годов, в которых мужчина всегда был слабым и глупым. Оттуда образ слабого взрослого мужчины вошёл в мультфильмы.

Отец в современной телевизионной рекламе никогда не знает, какие лекарства лечат от простуды. А в комедийных ситуациях «Кросби Шоу» несмотря ни на что, мужчины непорядочны, неуклюжи и их легко перехитрить. Это женщины — те, кто обводит их вокруг пальца, и преподаёт им уроки, и те, благодаря кому город существует. Это не совсем то, чего «хотят мужчины». Много молодых голливудских сценаристов, конфликтовавших со своими отцами в Канзасе, мстят им на расстоянии, делая всех взрослых мужчин полными глупцами.

Они атакуют уважение к мужской целостности, которое каждый отец в глубине души хочет передать своим внукам и правнукам. По контрасту, в традиционных культурах, старые мужчины и старые женщины часто первыми говорят на публичных собраниях; юноши молчат и в безмолвном уважении внимают старейшинам. Теперь же мы видим двадцатисемилетных мужчин, занимающихся недружественными поглощениями, покупающих издательские дома, и в течение шести месяцев распродающих то, что старики создавали в течение тридцати лет.

Я приложил руку к подрыву энергии Зевса, будучи двадцатилетним и тридцатилетним. В литературном сообществе я нападал на каждого старика в радиусе моей атаки, и наслаждался, глядя, как мои стрелы вонзаются в них — то были стрелы нервного возбуждения, сдерживаемого в моей психике. Я видел много кусков дневной жизни моего отца, его привычный стиль работы и его щедрое отношение к рабочим; но это всё, что я видел, и дыра во мне заполнилась демонами, как и предсказывал Митчерлих. Старики, которых я едва знал, получали мой гнев.

Когда сын действует из страха перед демонами, это делает его плоским, чёрствым, изолированным и сухим. Он не знает, как восстановить свою свежую илистую часть. Через несколько лет я начал чувствовать, что уменьшаюсь, не столько в своей «женственной» части, сколько в мужественной. Я обнаружил, как мне недостаёт контакта с мужчинами — или я должен сказать, с моим отцом?

Я начал думать о нём, не только как об одном из тех, кто недодал мне любви или внимания, или дружеского общения, но как одного из тех, кто сам недополучил этого от своего отца и своей матери, и культуры в целом. Это переосмысление продолжается до сих пор.

Каждый раз, когда я вижу отца, у меня появляются новые сложные чувства: сколько лишений я испытал по его воле, а о скольких он просто не знал и не догадывался?

Юнг сказал нечто тревожное об этой трудности. Он сказал, что когда сын помещает на первое место чувства матери, он учится женской позиции относительно мужественности, и принимает женский взгляд на своего отца и свою мужественность. Он будет видеть своего отца глазами своей матери. Так как между отцом и матерью существует конкуренция за привязанность сына, вы не получите ни полноценного образа отца от вашей матери, ни полноценного образа матери от вашего отца.

Некоторые матери транслируют, что цивилизованность и культура, и чувствительность, и взаимоотношения — это для матерей и дочерей, или для матерей и чувствительных сыновей, тогда как отец поддерживает и воплощает жёсткость, может даже жестокость, бесчувственность, зацикленность, рациональность, одержимость деньгами, безжалостность. «Твой отец не может изменить этого». Так сын часто растёт с раненым образом своего отца — совсем не обязательно созданным действиями отца или его словами, а основанным на взгляде матери на эти действия или слова.

Я знаю, что в моём собственном опыте я первый раз встретился со своими чувствами через мою мать. Она обеспечила мне мой первый опыт различения чувств, спросив: «Тебе грустно?». Но эта встреча с чувствами повлекла за собой неодобрительный взгляд отца, не слишком много говорящего о чувствах.

Нужно время, чтобы сын преодолел эти ранние неодобрительные взгляды отца. Психика цепко держится за эти ранние восприятия. Идеализация матери или одержимость ею, любовь или ненависть к ней, может оставаться с сыном в тридцать, в тридцать пять, в сорок. Где-то около сорока или сорока пяти движение к отцу становится естественным — желание видеть его более ясно, сблизиться с ним. Это происходит необъяснимо, как будто по биологическому расписанию.

Друг рассказал мне, как это было в его жизни. Около тридцати пяти он начал задаваться вопросом, какой его отец на самом деле. Он не видел его около десяти лет. Прилетев в Сиэттл, где жил его отец, он постучал в дверь, и когда его отец открыл дверь, сказал: «Я хочу, чтобы ты понял одну вещь. Я больше не согласен с тем, что мать думала о тебе».

«И что случилось?» — спросил я.

«Мой отец заплакал и сказал: Теперь я могу умереть.» Отцы ждут. Что ещё им остаётся?

Я не говорю, что все отцы хороши; матери могут быть правы относительно негативных сторон отца, но также они могут быть склонны к критике проявлений мужественности за то, что они не похожи на женственность, и за их непредсказуемость.

Если сын учится чувствовать преимущественно от матери, впоследствии он, скорее всего, примет женскую точку зрения и на собственную мужественность. Он может быть очарован ей, но он будет бояться её. Он может сострадать ей и хотеть изменить, или не доверять ей и хотеть уничтожить. Он может восхищаться своей мужественностью, но он никогда не почувствует себя с ней свободно.

В конце концов, мужчине нужно избавиться от всех этих представлений и начать самостоятельно чувствовать, что есть его отец и что есть мужественность. Отличной помощью в решении этой задачи являются старинные истории, потому что они свободны от современных психологических предубеждений, потому что они выдержали проверку поколениями мужчин и женщин, и потому что они дают и тем, и другим, свет в теневой стороне зрелого возраста, восхитительной и опасной. Их модель — это ни модель совершенного мужчины, ни модель чрезмерно духовного мужчины.

В греческих мифах Аполлон выглядит как золотой мужчина, стоящий на чудовищно огромном сгустке энергий тьмы, тревоги, опасности, зовущемся Дионисом. Дикарь в нашей истории включает в себя части обоих энергий, и Аполлона, и Диониса.

Бутанцы делают птичьи маски с собачьими зубами. Это подразумевает хорошую двойную энергию. Мы все знаем, что защитники храма установлены перед восточными вратами храма. Защитник — это мужчина с насупленными бровями и жёстким выражением лица, с поднятой будто в танце ногой и занесённой дубинкой, сделанной из цветка. Индусы часто изображают мужественным Шиву, который одновременно был аскетом и хорошим любовником, сумасшедшим и мужем. Он принимает клыкастую форму Бхайравы и в этом аспекте он очень далёк от добродетельного образа традиционного Иисуса.

В поведении Христа есть намёк на энергию Бхайравы, когда он приходит в храм и изгоняет менял. Кельтская традиция предлагает мужчинам образ Кухулина — когда он разгорячится, мышцы его голеней перемещаются вперёд, а из его головы идёт дым.

Эти мощные энергии внутри мужчин являются Королём, который как и Железный Джон, находится в прудах, мимо которого мы проходили в прошлом. Хорошо, что божественность ассоциируется с Девой Марией и блаженным Христом, но мы можем почувствовать, насколько она могла бы отличаться, если бы также ассоциировалась с безумными танцорами, жестокими клыкастыми мужчинами и начиналась глубоко под водой, покрытая волосами.

Все мы, и мужчины, и женщины чувствуем некоторый страх, приближаясь к этим образам. В течение нескольких десятилетий мы пытались должным образом понять недостатки разрушительного типа личности мачо, и это внимание, как мне кажется, поможет сохранить в уме различия между Дикарём и варваром.

Когда мужчина связывается с Дикарём, он может обрести истинную силу. Он становится способным кричать и говорить, чего ему хочется таким образом, на какой были неспособны Мужчины шестидесятых и семидесятых. Приближение или воплощение чувственного пространства, которого добился Мужчина шестидесятых-семидесятых — это бесконечная ценность и она не будет оставлена. Но как я писал в поэме под названием «Медитация в философии»:

Когда ты кричишь, они не отвечают.
Они поворачивают лица к стене кроватки и умирают.

Способность мужчины кричать и быть жестоким не предполагает его доминирования, отношения к людям как к безжизненным объектам, требования земель или империй, погружения в Холодную Войну — всё это модель мачизма.

Женщины в семидесятые требовали развития того, что известно в индийской традиции как проявление энергии Кали: возможностей говорить о том, что хочется, танцев с черепами вокруг своего гнезда и разрыву отношений, когда они того пожелают.

Мужчинам нужно создать параллельную связь с жёсткой энергией Диониса, которую Индусы зовут Кала. Наша история говорит, что первым шагом Короля в поиске Дикаря было погружение на дно пруда. Некоторые мужчины и так способны спуститься в это место сквозь накопленное горе. Однако соединение с энергией Кала позволит получить тот же эффект, что и от встреч женщин с их энергиями. Если мужчины не сделают этого, то не смогут сохранить себя.

Мужчины страдают прямо сейчас — юноши особенно. Сейчас, когда так много мужчин соприкасаются со своим горем, со своей тоской по связи с отцом и наставником, мы в большей степени готовы увидеть Дикаря и ещё раз вернуться к посвящению. Я чувствую здесь много надежды.

В этой точке много вещей могут случиться.