О различных обществах и равноправии

«Человеческое общество, вся культура и вся цивилизация, в конечном счете, есть не что иное, как мир понятий, застывших в определенной форме и в определенных видах» Питирим Сорокин.

Поэтому все союзы, будучи общественными организациями, совершенно равноправны и отличаются только принципами внутреннего устройства. По сути, это небольшие местячковые кланы, впрочем. Они могут быть и весьма массовыми, масштабными. Поддержка идеологии клана, независимо от твоих достоинств, является главным основанием для приема в эти союзы‑кружки‑общества.

В этой связи при твоем решении о вступлении в какой‑либо союз или сообщество помни, что нет предела совершенству и нет ни одного общества, где все было бы идеально или соответствовало осознаваемым целям и задачам твоей личности. Таким образом¸ надо идти вперед, по возможности, отбросив иллюзии, с понимание того – с кем ты и «до какого именно столба» вы будете двигаться вместе. Ну, а стремится всегда нужно не то, чтобы «в начальники» (это выйдет само собой), но – в сферы управления, влияющие на жизнь. Это важно для того, чтобы ты управлял (имел рычаги управления, в том числе для своей жизни), а не тобой управляли.

Должен признаться, что я не всегда был таким умным, как сейчас, и в молодости не знал много из того, что доподлинно известно сегодня. Поэтому я вступал в разные сообщества и иногда сожалел об этом.

Скажу и еще одну истину. Сам факт твоих экспериментов не скажет о тебе как о неисправимом дураке, а лишь как о человеке, ищущих свой стиль, свое место, и познающем мир в силу своих способностей.

Поэтому в части работы в сообществах стремись не к объединению разных, а к сотрудничеству равных, сообществу уникальностей. Ценность еще и в том, что перед тобой в любом союзе‑кружке живые люди, с которыми можно поговорить, чему‑то научиться, в том числе и из их опыта, через них познакомиться с новыми перспективными и потенциальными компаньонами – сотрудниками. И по возможности люби своих оппонентов, хотя бы ради того, чтобы действовать им на нервы. Все люди, посланные нам – это наше отражение. И посланы они для того, чтобы мы, смотря на этих людей, исправляли свои ошибки, и когда мы их исправляем, эти люди либо тоже меняются, либо уходят из нашей жизни. (Б.Л. Пастернак).

Еще один важный аспект взаимодействия в обществах таков, что мнение их руководителей не всегда будет соответствовать твоему. Но, поскольку в твоем возрасте еще рано думать о таких непреложных истинах, как, к примеру: «Блажен муж иже не идет на суд нечестивых и на седалище их не седе» (из Св. писания) или о словах Александра Пушкина: «Ты – поэт! Живи один», хотя бы потому, что у тебя в силу возраста это и не получится, не переживай.

Всему – свое время. Но знай и о том, что суждения, имеющие хождения в различных обществах, не так‑то просто изменять. Вот тому пример.

Александра Дюма‑отца пустили в Россию только в 1858 году, когда царь Николай I, запретивший его роман «Учитель фехтования», уже умер. За любознательным французом, отправлявшим свои путевые заметки в Париж, был установлен негласный надзор полиции (впрочем, Дюма его не заметил, может быть, из‑за восторженного приема, оказанного ему петербургским обществом). У Дюма появились русские друзья, самоотверженно помогавшие ему постигать «варварскую Россию» и везде его сопровождавшие. Дюма с экскурсионным визитом посетил русскую тюрьму, и после на страницах парижского журнала наивно посоветовал Александру II освободить узников Петропавловской крепости и разрушить казематы. Но наивность – не порок.

В результате девятимесячного путешествия знаменитого француза в России родились его «Путевые впечатления. В России».

Впрочем, политтехнологи прошлого тут же принялись высмеивать легкомысленного иностранца, попытавшегося объять необъятное: рассказать о настоящем и прошлом огромной страны. С их легкой руки пошла гулять цитата о «развесистой клюкве», под которой якобы отдыхал незадачливый автор. Русские современники Дюма проверить цитату не могли: «Путевые впечатления» были опубликованы в России только в 1993 году. Сегодняшний внимательный и педантичный читатель при всем желании благом и непринужденном никакой «клюквы» в книге автора «Трех мушкетеров» не найдет, но зато в ней есть восхищение русским хлебосольством, петербургскими «белыми» ночами и эрудицией его новых друзей. И негодование на несвободу, воровство, мздоимство чиновников и неудобные дрожки… С тех пор многое изменилось, дрожками уже никто не пользуется, но остались те же традиции мнений определенных сообществ, которые не суть, что объективны и вообще – точны. За каждым из них надо искать свою мотивационную подоплеку. Вот от такого влияния «господствующих» мнений или их авторов в лице временных председателей каких‑либо сообществ я и хочу тебя предостеречь.

О равноправии могу сказать особо, и тоже историей.

Однажды во время вечерней эрмитажной беседы императрица Екатерина II, размышляя вслух о пользе просвещения в деле исправления нравов, сказала, что после издания «Устава благочиния», а также «Городового положения» и люди знатные, и простолюдины уравнены в своих обязанностях перед городским начальством.

Обер‑шталмейстер Лев Александрович Нарышкин, забавлявший императрицу смелыми и весёлыми выходками, позволил себе в этом усомниться. «Погоди, Лев Александрович, – погрозила ему пальцем Екатерина. – Если набедокуришь, и тебе спуску не будет».

Тут же было решено, как сказали бы теперь, провести социальный эксперимент. Нарышкин должен был надеть простое платье и отправиться на один из петербургских рынков. Предполагалось, что он повздорит с каким‑нибудь торговцем, попадет в полицейский участок, откуда его должна вызволить императрица. Нарышкин полностью выполнил условия договора: на свой мундир он накинул худой армяк и отправился на Сенную площадь. Там, войдя в образ, устроил буйную перебранку с одним из купцов. Полицейский чин, подошедший на крики, принял было сторону торговца, и схватил Нарышкина за шиворот. Тут армяк его распахнулся, и ошеломленный страж порядка увидел под ним дорогой мундир. Он тотчас же отпустил обер‑шталмейстера и направил свой праведный гнев на торговца… Императрица в узком кругу приближенных со смехом обсуждала планы спасения Нарышкина. Вдруг открылась дверь, и вошел он сам, в порванном армяке, но с видом победоносным. Общество встретило его нелепую фигуру дружным смехом. Не смеялась только Екатерина…

Не ищи себе кумиров

Почему, спросишь ты? Да, в подавляющем большинстве случаев это суть бесполезное занятие. Большинство кумиров недостижимо далеки, и мы практически ничего не знаем об их реальном, не «медийном» лице, либо пользуемся многократно препарированными фактами из их жизни, преподанными нам СМИ. Я не раз сталкивался с этой ситуацией, поэтому и смею обратить на оную твое внимание.

Пока они вдали, кажется, что нет ничего лучше их, что‑то изнутри тебя «голосит» и подрывает подражать им во всем. Так ты теряешь исключительность, свою индивидуальность. Если удается так или иначе приблизится, ты видишь, что это, по сути, обычные люди, а в чем‑то они даже расстраивают твои ожидания, относительно себя. Поэтому я бы желал, чтобы у тебя не было ярко выраженных кумиров ни среди школьных «лидеров», ни среди популярных медийных или знаменитых личностей.

Достаточно просто знать, что они есть, и признавать их достижения, вполне кстати, обоснованные. То есть ценить свое отношений к ним и объективно то, чего они добились в своей жизни.

Завтрашний день никому не дает обещаний. И ты можешь достичь большего, чем кто‑либо до тебя, такая возможность реально существует.

За всю жизнь я не встретил ни одного гения, потому, что гений, как мне кажется, это тот, кто хорош в деле, которое ненавидит. Быть успешным и великим в том, что ему нравится, может каждый.

Но я всегда ценил Клинта Иствуда, как актера и продюсера, Джонни Деппа (по той же причине), Бориса Алмазова, пока не стал свидетелем его отношений к вещам, для меня значимым, и многих других личностей, о которых в свое время хорошо сказал писатель Андрей Аствацатуров.

«…Споры вокруг качества литературы часто бессмысленны. Автор, в том числе и классик, имеет ценность лишь в одном случае, когда он делает своего читателя соавтором и побуждает его самого сочинять, создавать искусство. И здесь ситуация может быть совершенно непредсказуемой: кого‑то к искусству побуждает Борис Пастернак. А другого Борис Пастернак не побуждает к творчеству, а наоборот – вгоняет в «тупняки». Зато это другого вдохновляет, к примеру, Пауль Целан. Только так проверяется ценность писателя. Она должна быть исключительно индивидуальной.

Что же касается «объективной», надличной ценности и значимости, она может быть выяснена только одним способом – повлиял ли автор на последующие литературные поколения, или нет. Если он, в самом деле, повлиял, то какая разница, что по его поводу думают отдельные критики и филологи? Какая разница, нравится мне или не нравится, к примеру, Тургенев? Мне он совсем не близок. Но влияние его на литературу, причем не только на русскую, а на западноевропейскую и американскую, весьма значительно. Поэтому он объективно велик».