Гордость сменилась на ненависть и презрение.

Понимание на отрицание.

Самокритика на самобичевание…

Вспомните свои чувства, когда рядом тот, кто вам больше всего ненавистен…

А теперь представьте, что он – это и есть вы сами…

Не сбежать, не скрыться, ни на секунду упокоения…

 

Кажется, я подхожу к грани того, что самоубийство станет не просто уходом из жизни, а -… расправа с самым большим врагом моей жизни…

Тот, кто испортил все, кто сломал меня, кто лишил всего самого дорогого…

Лишил даже будущего. ВСЕГО!

Не простить и не смириться…

 

 

- Мария, - я испуганно подскочила на месте и невольно обернулась к дверям.

- Привет, Лили.

- Привет, как ты?

- Никак, ничего хорошего.

 

Лили, медсестра и новая моя хорошая знакомая. Не раз я пыталась высказывать ей свое наболевшее. Она делала вид, что понимает, и что ей искренне жаль. Увы, простите, простите, но не верю я в честность этих слов!

Да и не заслуживаю я сострадания.

Не заслуживаю.

 

Хотя не устаю ныть, уповать на свою гадкую жизнь. Идиотическая песня калеки. Песня, которую носишь в себе. Ненавижу! Ненавижу и проклинаю тот миг, когда срываюсь и начинаю жалеть себя, изливать свою боль кому-то.

Слабое существо, а потому и срываюсь. Срываюсь. Больше не буду… Не буду…

Правда?

 

- Сегодня же Рождество. Мы все в холе собираемся. Устроим настоящий праздник для всей дружной, «больничной» семьи. Спустишься?

- Спасибо, но не стоит.

- Мария, прошу.

- И что я там буду делать?

- Рождество – вечер чудес. Давай веселиться.

- Прости, но я в чудеса больше не верю…

- А дети верят. Хотя бы для них сотвори сказку. Ради них мы все это и устраиваем. Хотя нет, не только ради них. Что я вру… Так что давай, дорогуша, поднимайся, и поехали виз…

- И что мне? Вокруг елки в коляске плясать?

Тяжело сглотнула.

- Нет. Почитаешь им сказки, - голос пристыжено стих.

- А вы сами не справитесь? Думаю всем не хватит… – шумно вздохнула и отвернулась от девушки.

- А у нас очень много детей, - радость резко сменилась на печаль. Боль. – Слишком, и не все уже могут покидать свои кровати. – Злость, злость? Я узнала в его голосе ноки обиды и ярости. - Каждый год мы творим для них сказку, превращаем обыденный вечер, ночь одиночества и тоски в надежду и чудо. Неужели, так сложно? Сама не веришь в сказку, не лишай ее других. Ты жива – и будь благодарна за это Богу. Слышишь?

 

Покраснела.

 

- Я буду минут через пять.

- Давай я помогу забраться в кресло.

- Не нужно, иди. Я сама,… сама…

 

Слезы едва удерживались на моих ресницах…

Вот такие слова лишь заслуживаю я, лишь упреки... Иначе  лишь говорю о ненависти к себе, а на самом деле  гадкая жалость, прикидываясь червивой злостью, роет, грызет мою душу, взывая к слезам и боли.

 

Кретинка…

 

Глава Тринадцатая

***

(Луи)

 

Шум. Гам. Вопли.

Это – не городская больница, а какой-то сумасшедший дом.

И чего праздник раздувать в нечто грандиозное?

- Простите, Вы не подскажите мне, где я могу найти Марию Бронс, какой номер палаты? Пострадавшая при крушении поезда.

- Молодой человек, не кричите так! Не нервничайте. Сегодня же праздник!

 

Тяжелый вздох.

- Мадам, я так устал за сегодня, что готов убить любого, - холодным, ровным голосом произнес, лишая возможности сомневаться в серьезности моих слов. - Так что будьте благоразумны, и просто скажите мне, где я могу найти Марию Бронс.

Запнулась. Дернулась. Нервно скривилась.

- Прямо по коридору, и выйдете в холл. Она сейчас там, ваша Мария.

 

***

Я замер. Замер, в оцепенении… Не мог поверить своим глазам…

 

***

(Мария)

 

Навязчивое, удушающее чувство волнения. Я не могла понять, что происходит.

 

Испуганно обернулась…

Короткий, скользящий взгляд, и вдруг застыла…

 

Наши глаза встретились…

Боль? Жалость?

В его холодных озерах сейчас взорвался истинный, горячий, жгучий гейзер и вдруг резко застыл, застыл, мгновенно сковавшись льдом - заледенели струи и брызги, так и не достигнув корки снега.

 

Калека…

 

Я читала в его глазах осознание этого…

Инвалид…

Намертво прикованная к креслу…

 

Ужас… Разочарование… Отвращение… Неловкость…

 

Резко отвернулась…

 

Милая, пристыженная улыбка, желая скрыть обиду и боль. Застывшие в горле слезы. Застывший крик, визг, писк…

Скривилась, от невозможности выиграть бой с обидой…

Скользящий взгляд по взволнованным, увлеченным историей, детишкам, отрезвляющий взгляд - и принялась дальше читать, оживляя в их сознании волшебный мир сказки «Гимн Рождеству».

 

НЕ думать! Не думать!

 

Сцепить зубы, и не думать!

 

***

(Луи)

 

Все еще не в себе… Боялся вздохнуть.

- Молодой человек, будьте так добры. Помогите мне, - слова кружились в голове, рьяно пробиваясь к сознанию, но неуклонная оборона шока стирала все старания в прах.

 

Я не сразу осознал, что иду по какому-то коридору, ступеньки лестницы, завороты, повороты, переходы…

Что это?

Незнакомая девушка, медсестра, жадно ухватив меня за рукав, настырно тянула куда-то за собой.

 

Что ей надо?

 

Хотел, было, прошептать, спросить, но слова застряли в груди вместе с воздухом.

 

- Хорошо? – вдруг обернулось ко мне это странное существо и, жадно всматриваясь в глаза, попыталось отыскать там рассудок, откопать ответы.

- Что? – едва смог пошевелить языком.

- Как что? – нервно, удивленно вздрогнули брови, - Вы что, меня не слушали?

- Нет.

Удивленно выпучила глаза.

- Ладно, - тяжелый вздох. Перешла на интимный, вкрадчивый шепот. - В этой палате больной мальчик. Последняя стадия онко… Ему осталось… всего ничего. Так что прошу. Молю, подарите ему сказку…, умоляю. Это - его последнее Рождество…

И  несмело ткнула мне в руки какую-то книжку.

 

- Вот, любую сказку. Хотя бы оду…. Они маленькие… Пожалуйста.

- А вы?

- Меня ждет другие ребята. А этот, этот слишком ненавидит врачей, чтобы… Прошу, сегодня же Рождество… Ради ребенка…

 

 

Я застыл, замер, не дыша и не шевелясь. Бессмысленный взгляд на пеструю палитурку…

А в голове ад… Ад, хаос, последствия взрыва ужасной правды.

 

Они сказали, что ее здоровью ничего не угрожает…