В соавторстве с Александром Галичем

 

Это случилось поздней осенью 1955 года. Я только что закончил свою первую ленту, сделанную на «Мосфильме». Она называлась «Весенние голоса» – фильм-ревю о самодеятельности учащихся ремесленных училищ. И после картины поехал в свой, пожалуй, первый в жизни отпуск. Проводил я его в Болшеве, недалеко от Москвы, в Доме творчества кинематографистов. Там Борис Ласкин и Владимир Поляков сочиняли для меня сценарий «Карнавальной ночи». А я был послан в Болшево директором «Мосфильма» Иваном Пырьевым, чтобы помогать авторам, консультировать их, принимать их работу и вообще быть при них. И одновременно я находился как бы в отпуске. Стоял ноябрь. Время считалось плохим для отдыха – межсезонье, – и поэтому народу в доме было всего несколько человек. В их числе и Александр Галич, который писал какой-то сценарий, сейчас уж не припомню какой. Мы были знакомы и раньше, но в те тусклые осенние дни проводили много времени вместе. Гуляли, болтали и подружились. Тогда Галич еще не писал своих дивных песен, которые прославили его, пожалуй, больше чем пьесы и сценарии. Как-то вечером, в холл, где мы с Сашей сидели после ужина, вошел сценарист Николай Ершов и рассказал, что полчаса назад ехал из Москвы в электричке и услышал очень хорошую песню, которую пел нищий инвалид: «Есть по Чуйскому тракту дорога…» Коля запомнил наизусть только начало песни, а дальше в памяти остался лишь сюжет. И он прочитал нам наизусть первые четыре строфы. Я никогда потом не слышал эту песню и, если в первых четырех куплетах есть ошибки, то они именно так запечатлелись в Колиной памяти. Вот эти первые строфы:

 

– Есть по Чуйскому тракту дорога.

Много ездиет там шоферов.

Среди них был отчаянный шофер,

Звали Колька его Снегирев.

 

Он машину трехтонную «АМО»

Как невесту родную любил.

Тракт до самой монгольской границы

Он на «АМЕ» своем изучил.

 

На «Форде» там работала Рая,

И нередко над Чуем-рекой

«Форд» зеленый и грузное «АМО»

Друг за дружкой неслися стрелой…

 

И признался однажды ей Коля,

Но суровая Рая была:

– Когда «АМО» «Форда» перегонит,

Тогда Раечка будет твоя.

 

Потом, как запомнил Ершов, случилась какая-то леденящая кровь история во время автомобильной погони тяжелого отечественного грузовика за заграничной легковушкой. Колька Снегирев погиб. Нам с Галичем захотелось дописать песню. Подробностей сюжета мы не ведали, нам был известен только трагический финал. Мы понимали также, что продолжение следовало сочинять в той же стилистке, что и первые куплеты. Одним словом, ситуация была не из простых. Однако, гуляя по парку Дома творчества, который от двухэтажного особняка спускался к излучине Клязьмы, мы упорно работали, слагая куплет за куплетом. Песня получилась не короткая. Но, вроде, и в подлиннике тоже было не мало строф. Когда мы закончили свое совместное творчество (оно для нашего маленького коллектива было одновременно и дебютом, и лебединой песней), мы – аккомпанировал на гитаре Александр Галич – «выступили» перед Николаем Ершовым и его женой сценаристкой Розой Буданцевой. Думаю, что никто, кроме меня, не знает этого шедевра. А я горжусь тем, что однажды был стихотворным соавтором самого Галича, который предвосхитил Окуджаву и Высоцкого. Только поэтому и привожу продолжение песни, которое, беспечно веселясь, мы дружно сочиняли. Заранее прошу извинения у тех, кто знает подлинный, оригинальный текст за несовпадения и вольности… Итак, продолжение:

 

Вызывает раз Колю диспетчер:

– Слушай, Коля, задание есть.

На строительство энской дороги

Нужно срочно компрессор отвезть.

 

Только Коля задание принял,

Как почуял, что будет беда.

Он по Чуйскому тракту поехал,

Впереди он увидел «Форда».

 

Вмиг он вспомнил про Раины глазки

И про губки ее, как коралл.

Сдвинул кепку свою на затылок

И ногою на газ он нажал.

 

Занималося ясное утро…

В это утро над Чуем-рекой

«Форд» зеленый и грузное «АМО»

Друг за дружкой неслися стрелой.

 

Повороты, объезды, обрывы,

И тумана рассветного дым…

Свищет ветер им в окна кабины,

Мчится Коля за счастьем своим.

 

Вот все ближе и ближе и ближе

Тот зеленый, заманчивый «Форд».

Ой ты, Коля, отчаянный шофер!

Для кого же ты ставишь рекорд?

 

И на сорок седьмом километре,

Где стоит Тамерланов утес,

Грунт дорожный, дождями размытый,

Неожиданно «АМО» занес.

 

И с обрыва скатилося «АМО»,

Не догнав рокового «Форда».

Ведь недаром предчувствовал Коля,

Что сегодня случится беда.

 

Обернулася в ужасе Рая,

Завизжали ее тормоза.

Ой ты Рая, суровая Рая,

Что с реки ты не сводишь глаза.

 

Ты бросаешься в волны с обрыва,

На лице твоем черная тень…

И напрасно на энской дороге

Поджидали компрессор в тот день.

 

Он доставлен был только назавтра,

Сам диспетчер доставил его.

А от бедного Коли и Раи

Не осталось почти ничего.

 

Только там, где утес Тамерлана,

Слышен часто шоферский сигнал.

Там лежит от «Форда» карбюратор

И от «АМО» помятый штурвал.

 

Есть по Чуйскому тракту дорога,

Много ездиет там шоферов.

Среди них был отчаянный шофер,

Звали Колька его Снегирев

 

Вот, собственно, и вся история. Правда, боюсь, что несколько куплетов я все же позабыл. Когда после долгих лет забвения Галича и проклятий в его адрес, случился первый в нашей стране вечер памяти (а это было в начале перестроечных лет), я вел ту встречу в Московском Доме Кино. И тогда я рассказал эту незатейливую историю и прочитал наше совместное стихотворное баловство.

 

 

Не множу я число друзей

 

 

Сверстнику

 

 

Его взяло отчаянье и зло.

В тюрьме родился, в ней провел всю

жизнь он.

Иным везет. Ему не повезло:

застенком для него была отчизна.

 

Пожизненно! Весь срок прошел в тюрьме,

где свыкся он с суровым распорядком.

Он знал, конечно, что живет в дерьме,

но уговаривал себя, что он в порядке.

 

Он жал плечом – незыблема стена!

А правила жестоки, неизменны.

Да, на таран не шел, и в том его вина.

Порой лишь бился головой о стену.

 

Считал, что в каталажке и умрет.

Но вдруг начальник новый был назначен,

пробил в стене дыру, проем, проход

и для начала всё переиначил.

 

Привольный мир открыла та дыра:

дорогу, речку, луг, где лошадь ржала.

В пролом рванула первой детвора

и босиком по полю побежала.

 

Ребята в речку прыгали визжа,

они свободу приняли как должно.

А он, привыкший к кулакам вождя,

с опаской шел, наощупь, осторожно.

 

Приволье, а ему не по себе:

нет стукачей, не бьют, не держат плетку.

И он, мечтавший о такой судьбе,

вдруг захотел вернуться за решетку…

 

Он рад и злобен. И в конце пути

всё проклинает и благословляет.

Тюрьма не только держит взаперти,

она к тому ж еще и охраняет.

 

Гримасой жалкою его лицо свело,

фигура сгорбилась понуро и устало.

С эпохою ему не повезло —

как раз на жизнь свобода опоздала!

 

1989

 

* * *

 

 

Сон – это жизни продолженье,

но ночь – не продолженье дня.

Тут очень сложное сложенье,

замысловатое сраженье

со светом тьмы и с явью сна.

 

И неизвестно, где больнее,

и неизвестно, где страшнее —

в дремоте или наяву.

Но все ж во мгле ночной слышнее,

когда на помощь я зову…

 

 

* * *

 

 

Скажи мне, кто твой друг, и я скажу —

кто ты! —

знакома поговорка эта с детства.

В ней столько чистоты и простоты —

иных веков наивное наследство.

 

Скажи мне, кто твой враг, и я – кто ты? —

скажу.

Вражда врага надежней дружбы друга.

Бесценной ненавистью вражьей дорожу.

Ведь в этом силы собственной порука.

 

 

* * *

 

 

Как пробиться к такому стиху,

чтобы он излучал обаяние,

чтобы чувства ложились в строку

без излишеств и без придыхания?

 

Как пробиться к обычным словам,

в их естественном, скромном значении,

сдернуть с них шелуху, всякий хлам…

Где набраться такого умения?

 

Как пробиться еще к колдовству,

чтоб звучала строфа, как мелодия,

чтобы строчки несли красоту

и живыми остались в народе.

 

 

* * *

 

Нине

 

 

Когда я просто на тебя смотрю,

то за тебя судьбу благодарю.

 

Когда твоя рука в моей руке,

то всё плохое где-то вдалеке.

 

Когда щекой к твоей я прислонюсь,

то ничего на свете не боюсь.

 

Когда я глажу волосы твои,

то сердце замирает от любви.

 

Когда гляжу в счастливые глаза,

то на моих от нежности слеза.

 

Как то, что чувствую, пересказать?

Ты мне жена, сестра, подруга, мать.

 

Не существует безупречных слов,

что могут передать мою любовь.

 

И оттого, что рядом ты со мной,

я – добрый, я – хороший, я – живой.

 

Стих этот старомоден, неказист

и слишком прост, но искренен и чист.

 

С улыбкой светлой на тебя смотрю,

и жизнь, что вместе мы, благодарю.

 

1985

 

Встреча

 

 

После ливня летний лес в испарине.

Душно. Солнце село за рекой.

Я иду, а мне навстречу парень,

он – черноволосый и худой.

 

Он возник внезапно из туманности

со знакомым, близким мне лицом.

Где-то с ним встречался в давней

давности,

словно с другом, братом иль отцом.

 

Время вдруг смутилось, заколодилось,

стасовалось, как колода карт…

На меня глядела моя молодость —

это сам я сорок лет назад!

 

Головой кивнули одновременно,

посмотрели пристально в глаза.

Я узнал родную неуверенность…

О, как мне мешали тормоза!

 

На меня взирал он с тихой завистью,

с грустью я рассматривал его.

В будущем его, я знал безжалостно,

будет всё, не сбудется всего.

 

Он застенчив, весел, нет в нем скрытности,

пишет он наивные стихи.

Я провижу позднее развитие,

я предвижу ранние грехи.

 

Будут имя, книги, фильмы, женщины.

Только все, что взял, берешь ты в долг.

И на время… Нет нужды в оценщике —

ты пустым уходишь в эпилог.

 

Главное богатство – это горести,

наживаешь их из года в год!

Что имеет отношенье к совести,

из печалей и невзгод растет.

 

Он в меня смотрелся, словно в зеркало,

отраженье – старая балда!

Лишь бы душу жизнь не исковеркала,

если что другое – не беда.

 

Слушал он, смеялся недоверчиво,

сомневался в собственной судьбе.

Прошлое и нынешнее встретились!

Или я немного не в себе?

 

Попрощались мы с улыбкой странною,

разошлись и обернулись вслед.

Он потом растаял за туманами,

будто его не было и нет.

 

Только капли россыпями с дерева

шлепаются в мокрую траву…

Мне, пожалуй, не нужна уверенность,

было ли всё это наяву.

 

1987

 

P.S. Это стихотворение натолкнуло меня на сюжет мистической повести «Предсказание», где уже поживший писатель встречается сам с собой, только молодым. А потом, в 1992 году, возник и фильм, где главные роли исполнили очаровательная французская актриса Ирен Жакоб, а также Олег Басилашвили и Андрей Соколов.

 

На отдыхе

 

 

У природы нет плохой погоды —

написал я много лет назад.

Столько я упреков от народа

выслушал, что сам себе не рад.

 

Был моложе, веселей, беспечней,

не страшился я держать ответ.

Болтанешь, как будто плюнешь в вечность,

ан обратно уж дороги нет.

 

Да и мне не скрыться от судьбины:

отдых! Я приехал на курорт!

Три недели страшной холодины,

дождь на нас чихал, как злющий черт.

 

Мнимый парадокс весьма опасен,

фраза прилепилась, как печать.

Я и сам с собою не согласен,

я хочу при солнце отдыхать.

 

Штормы, вихри, смерчи, ураганы,

зной, буран, самум и снегопад,

я скажу вам, очень не желанны.

Я беру свои слова назад!

 

Отрекаюсь от своей ошибки,

забираю эту песню вспять.

У природы – редкие улыбки!

Только их и надо привечать.

 

Жизнь идет, сменяя цикл за циклом.

Ну, какая старость благодать?!

А меня и эту беспринципность

надо понимать и принимать.

 

1989