Глава 15. В холмах, что будут зваться Бурыми.

По крайней мере, Морвэ был отмщён, и немного легче становилось оттого, что Борух сам участвовал в этой мести. Последнее, что он видел на берегу Восточного моря - как эльфы собирают камни и укладывают кольцом вокруг тела Морвэ. Сам он, должно быть, уже летел на запад, к Великому Морю и Заморским горам…

Борух сорвался с места, хотя мало было надежды нагнать бесплотный дух и вовсе не было надежды его увидеть. Он желал хоть что-нибудь сказать на прощанье, и никак не мог найти слов, пока наконец не выкрикнул:

- Морвэ, ты не должен был умереть, ты должен был жить! Это я должен был умереть, о тебе весь народ будет плакать, а я…

А он, даже помогая эльфам, едва не выжег часть их земель, оставив от всей их красоты, от трав и кустов, цветов и бабочек одну золу. Эльфы едва остановили пламя! Просто не подумал в ярости, хотя осторожности и способности просчитывать свои действия не утратил. Подбираясь к шатрам, Борух верно оценил и меру опасности для себя, и сухую погоду, и силу и направление ветра, дувшего в сторону от него и от эльфов, и подобранное копьё бросал - сзади, и верно придумал, как нанести врагам наибольший вред. А вред, что мог причинить отнюдь не врагам - осознал лишь сейчас. Хорошо хоть, не желал его; а прежде - и желал. От того зла, что некогда причинил Морвэ, должно быть, и удовольствие получал. Это он должен был умереть…

Он вновь проваливался во мрак отчаяния, но на сей раз скоро справился с ним, хотя боль потери и отнимала силы. Теперь он знал противоядие: напомнить себе о том, как переменился он сам и его жизнь, а затем и обо всём лучшем в ней. А тем чёрным мыслям поддаваться нельзя, и прятаться от них тоже никуда не годится. Он из-за этого эльфов не мог видеть! Чем бы это обернулось, если б он и дальше прятался от правды, пытаясь не видеть, не слышать, не знать? Новой ненавистью - теперь за то, что эльфы самим своим видом причиняют боль, напоминая о том, что он творил?!

Понимание как лучом высветило дотоле тёмный уголок души. Именно за это когда-то и ненавидел, да и другие орки тоже - даже тех эльфов, что становились рабами и лазутчиками Твердыни! Шкура по-настоящему возненавидел эльфов с тех пор, как впервые убил одного из них, и дальше словно двигался по замкнутому кругу - из которого другие орки так и не вырывались. До того столь жгучей ненависти, которую мог превозмочь лишь страх смерти, не было.

Конечно, он ещё орчонком заучил, что эльфы - злейшие враги, и их надо убивать, иначе убьют и замучат тебя самого - этот страх тоже порождал вражду. Как в том бородаче, осознал Борух. И его угрозы и требования, и само нападение вызваны страхом - куда более сильным, чем опасения рыбаков. Словно он полагал эльфов способными напасть на самих Смуглолицых, если что. Но и сам вид эльфов с первого взгляда вызвал в Шкуре злость - отчего? Углубившись в отброшенное за ненадобностью прошлое, Борух ответил: оттого, что подчёркивал его уродство. Орки и всё красивое старались изуродовать - от чистых ручьёв до эльфийских мозаик.

Но для этого нужно отличать прекрасное от безобразного. А для того, чтобы прятаться от осознания вины - и доброе от злого. Получается, о добре и красоте Шкура знал и до песни Государя Нарготронда - хотя был совершенно уверен, что всё это эльфийские басни? А не был ли тогдашний его ужас перед светом - ужасом перед правдой о собственном зле, уродстве и убожестве, правдой, осознание которой его бы просто убило?! Только песня открыла орку не эту жестокую правду, а иную, и он не умер, а откликнулся. В нём - в тогдашнем Шкуре! - нашлось чему откликаться.

Боруху открылась одна из граней того, что он утратил, когда оборвалась песня Менестреля: он не был созданием Тьмы по своей сути. Пусть его предка слепил Моргот, но не из ничего же!

"Заколдованные звери".

Ну конечно! Клыки и когти, и повадки хищника, и то, что ему нравились леса. Лесной зверь, изначально красивый, здоровый и незлой, часть общей гармонии леса, часть единой, невыразимо сложной музыки мира, о существовании которой Борух догадался у Моря. Причём зверь полуразумный, знающий разницу между хорошим и дурным. Подобием разума обладали волколаки и гигантские пауки из злых созданий и, как он слышал, орлы и отдельные псы из светлых. Большее в него, как видно, вкладывали: или тёмные духи, или эльфы.

Вот что увидел в нём Морвэ, и как лесной эльф - пожалел того зверя, каким он мог бы быть.

Вновь вернувшись мыслью к гибели Морвэ, Борух пожалел, что не может положить свой камень к тем, что складывали эльфы, и прийти к этому кургану не сможет. Он собрал горкой немного камней - как будто дополняя курган, пусть и на расстоянии. Подумал, не сложить ли настоящий курган Государю Нарготронда - прежний, если он и был, давно разнесло волнами и течениями. И вспомнил, впервые за долгое время, его слова о возвращении: многие века уже прошли! Когда именно должен был вернуться дух в своём прежнем обличье, надолго ли и где его искать, Борух не имел ни малейшего понятия, а всё равно это утешало.

Искал он пока лес - раз выяснилось, что настоящее его место именно там. И найдя, вновь жил один, как в первые века после Великого Разрушения - как назвал гибель Белерианда Морвэ. И как тогда - вспоминал и созерцал, и изумлялся многому, и просто жил. Леса, которыми сплошь поросла обширная холмистая равнина, были не так густы, как оставшиеся за высоким хребтом, названия которого Борух не знал, но главное - сам он отличался от прежнего.

Теперь он порой улавливал если не мелодию леса в целом, то отдельные слагающие её голоса. И терпеливо, как охотник из засады, наблюдал за поведением разных зверей, после долго размышляя об их свойствах и нравах, о том, чему бы стоило у них поучиться. Иногда подражал звериным голосам или же движениям - стараясь бегать на четвереньках как волк, копать нору как барсук, лазать по стволу и перебираться с ветки на ветку как белка. Как-то принялся бегать, размахивая руками как крыльями, а потом, вообразив себя со стороны, долго смеялся: кем бы ни были его предки, летать они точно не умели! Обогатились и его воспоминания: разве поверил бы только освободившийся от власти Ангбанда Чёрный, что он будет веками жить среди людей, больше того - будет беседовать с эльфом, и между ними возникнет некая близость! А Море! Его можно было вспоминать бесконечно и бесконечно разгадывать. И Восточное - тоже.

Лес он в беспричинной злости уже не портил, даже на охоте всё реже бывая кровожадным. Чаще рождавшаяся в нём злость теперь обращалась на себя или своё. Сколько раз приходилось заново делать копьё, восстанавливать размётанный шалаш, добывать шкуры на новую одежду! А то - снова жизнь меркла, начинала предоставляться сплошь постыдной и отвратительной, и казалось, всё: лес, небо, солнце - отвергает и проклинает злое создание. Тогда он от стыда и отчаяния зарывался в землю, чтобы и солнце его не видело, стискивал голову, скрежетал зубами - не позволяя этому, однако, заходить слишком далеко или затягиваться. Борух сознательно допускал, чтобы злость, которую он не мог в себе истребить, выражалась именно так, а не обращалась вовне: учинение новых безобразий принесло бы ещё бóльшие страдания.

Заскучав, Борух пускался на поиски людей - сначала осторожно присматриваясь и прислушиваясь к языку: как он убедился, разговор, начатый на их собственном наречии, а также подражание обычным жестам и позам всегда сильно влияли на отношение людей к чужаку. Помогало и то, что Боруха чаще всего и принимали за человека. То ли из-за того, что он во время своих помрачений стискивал голову, то ли ещё от чего, его уши плотней пристали к голове и не были видны из-под волос без всяких повязок. Подолгу жить среди людей, однако, мешали всё те же припадки отчаяния, когда он от стыда никого не мог видеть и сбегал откуда угодно. Мог бы, конечно, возвращаться, как после побегов в свою бытность гонцом. Но, во-первых, людям пришлось бы объяснять причину побега, а во-вторых, для лесного зверя по натуре и естественно вернуться в лес…

Как-то ранней весной на лесную опушку явилось незнакомое Боруху создание. Высокое как тролль, но совсем непохожее на неповоротливого, словно грубо отёсанного тролля - гладкокожее, со стройным длинным телом, которое плотно облегала серая одежда, со множеством тонких и гибких пальцев на сложенных "лодочкой" руках, и продолговатой головой, над которой метёлкой торчали волосы, вверху завиваясь кудрями. Когда это существо, походившее и на человека, и на ходячее дерево, приблизилось, Борух понял, что это - женщина. Несмотря на явственное сродство с лесом, она так и остановилась на опушке. Женщина-дерево обошла её, раскрыв пальцы, и роняя в землю семя за семенем.

Следом за первой явились и другие, и схожие, и несхожие с ней - всё одни женщины. Те уже заходили глубже и начали непонятный труд, заботливо поглаживая деревья и кусты или подолгу глядя на них. Голоса их звучали редко и тихо, но подолгу не смолкали. А лес они - только пришедшие! - оглядывали по-хозяйски. Борух опасался их великанского роста и силы. Завидев вдали одну из древовидок, как он прозвал их про себя, Борух укрывался в ближайшей пустой норе или почти мгновенно взбирался на высокое дерево - подражание зверям сделало его тело послушней. Он и молодым орком умел метко стрелять и бесшумно подкрадываться, теперь же удивлялся былой угловатости вроде бы точных движений, их рваному, сбивчивому ритму - оттого оркам и требовался барабанный бой или примитивная песня, чтобы двигаться не вразнобой.

Перемены он заметил тем же летом и осенью: всюду, куда проникал хоть луч солнца, выросло множество ягод - к удовольствию птиц, белок, медведей и Боруха. На опушках и полянах дружно проклюнулись новые ростки. Каждая дикая яблонька, груша, рябина была усыпана необычно крупными плодами, созрело и множество орехов. Тополя, липы и ясени, напротив, точно позабыли о поре цветения, хотя и не казались спящими, как зимой. Скорей они собирались с силами - это ощущалось по оттенку коры и движению соков. Однажды разбуженный шумом, Борух едва поверил глазам: тополь выдернул корни из земли и перешагнул на новое место!

Издали наблюдая за древовидками, Борух ни разу не замечал, чтобы они сердились, и решился заговорить. Могущественные создания, тесно связанные с лесом, могли бы ему помочь избавиться от того, что омрачало его жизнь.

- Дай рассмотреть тебя, лесной житель, - медленно проговорила на белериандском смуглая древовидка. Другие тоже собирались вокруг, и по спине Боруха пробежал холодок. - Странен ты, очень странен. Нас боишься, но уходить не уходишь; держишься то как человек, то как зверь лесной. Ты ведь человек, верно я думаю? Изо всех Свободных народов ты более всего походишь на человека.

- А если бы в этот лес пришёл орк, - осторожно спросил Борух, видя её сомнения, - как бы вы поступили?

Древовидки заплескали руками, точно сильный ветер поднялся в лесу.

- Проникни сюда один из этих черносердых - криворуких - древогубителей - разбойников… ему отсюда не выйти, - спустя время ответила женщина. - Отчего ты задал этот вопрос? Ты видел поблизости орка, или слышал, что орки идут сюда, или боишься их появления, или ты сам в родстве с орками?

Коричнево-зелёные глаза внимательно вглядывались в Боруха. Явный обман раскроют, подумал он, но и правды говорить нельзя… Впрочем - в самом ли деле он сейчас орк? Вряд ли сородичи признают его своим.

- Когда-то тёмные духи околдовали лесных зверей, так, что они стали уродливы и злобны, и возненавидели даже родной лес. Потом некоторые из них, - присочинил он, - овладели женщинами из людей, и у них были дети. Я, Борух, - их потомок. Мне нравится лес, и жизнь среди людей - тоже, и я не хочу вредить им. Но те чары всё-таки действуют и мучат меня. Вы так могущественны - даже деревья ходят по вашему велению, и ваша мудрость велика! Вы можете избавить меня от чар?

- Теперь я нахожу тебя более сходным с другими людьми, чем подумалось вначале. Ты тороплив, как все люди - едва заговорил с нами и ждёшь немедленной помощи. Но ты заблуждаешься. Снять тёмные чары со зверя ли, человека ли - не в нашей власти. Будь ты деревом или кустом, мы обсудили бы, как тебе помочь, ибо мы - Пастыри Древ. Но ты, видится мне, не дерево.

- Нет, я не дерево, - поспешно ответил Борух: он желал стать самим собой, а не обрасти листвой и врасти в землю! - А что это значит - «Пастыри Древ»?

Женщина начала долгий, долгий рассказ о народе энтов. Борух обрадовался, услышав, что речи энтов научили эльфы: быть может, и зверей учили говорить они, а не какие-нибудь тёмные духи! Чуть позже он пожелал сам учиться у женщин-энтов: они, несомненно, знали не только названия, но и все свойства цветов, ягод, трав. И как никто понимали лес, так что он надеялся лучше вникнуть в его мелодию. Учение шло очень неспешно - причиной тому были и опасения Боруха подолгу оставаться в обществе энтов, и их нелюбовь к спешке, и постоянная занятость, оставлявшая мало времени для долгих бесед.

Ученье только началось как следует, когда лес совершенно преобразился. Деревья с густыми кронами, пышно и дружно зацветающие по весне, разошлись согласно породам змейками, спиралями, кругами, овалами с большими промежутками между ними. Промежутки эти занимали где земляничная поляна, где дорожка из маргариток… Тёмные чащи совсем исчезли, ушли и хищные звери, и птицы распевали свои трели без опаски. Раз оглядевшись вокруг, Борух осознал, что леса-то и нет больше! Он обратился в сад - более светлый и радостный, правда, не столь сложный и таинственный. Этот солнечный, яркий, звенящий сад с послушными воле хозяек деревьями был полон чудес, как если бы разбивали его эльфы.

Жить в нём, правда, стало трудней - Борух временами остро ощущал собственное несоответствие его ритмам. Он предпочёл переселиться на границу сада, выстроил там постоянную хижину и, как в Тобари, возделывал землю возле неё. Так было проще и общаться с жившими поблизости людьми, что учились у энтов разводить сады, и по временам останавливался у тех людей.

Когда же всё начинало тяготить его, вновь убегал от всего и всех - далеко, так как в энтийском саду нельзя было зарыться в землю, не разрушив его порядка и гармонии. Убегал и тогда, когда в сад приходили энты-мужчины, страшившие Боруха больше своих жён.

Так текли века. Сад был прекрасен и светел, безопасен и изобилен едой, энты мудры и добры, и охотно делились знаниями, люди принимали Боруха как своего. Он дорожил всем этим, как и продолжающимся миром, давно обретённой свободой, прекрасными воспоминаниями.

Только он по-прежнему не знал, как найти вернувшегося Государя Нарготронда или эльфа из сна, как обрести собственную мелодию… И можно ли хоть как-то исправить то, что с ним сделали - как выразился Морвэ - тоже не знал. Даже не знал, куда стремиться, всё более сомневаясь, что действительно сможет жить как полуразумный лесной зверь. Или как человек - слишком уж краткой была людская жизнь. И вернуться к Морю он не мог, пока не исполнил того, к чему оно призывало…

Иногда Борух думал, что в его жизни есть всё - кроме самого главного.

Глава 15. Мордор.

Всё уснувшие до лучших времён надежды и мечты пробудил эльф, что медленно шёл вдоль границы сада, внимательно в него вглядываясь. Борух не видел таких с Последней Войны: изысканно отделанный кафтан, особенное благородство облика, совершенство на первый взгляд простого обруча, охватившего ровно подстриженные пепельные волосы, выдавали в нём не лесного эльфа, а скорее нолдо. Как за людьми из Заморья, Борух наблюдал за ним скрытно - но, как видно, слишком пристально.

Незнакомец ощутил взгляд со спины и обернулся; от него исходила сила, которую нельзя было не почувствовать. Светлый дух в эльфийском обличье! Прятаться было бессмысленно. Чтобы не быть принятым за врага, Борух склонился перед духом и произнёс:

- Рад видеть тебя, служитель валар!

Последнее слово не принадлежало белериандскому языку - оно было нолдорским, но на Последней Войне, сколько мог припомнить Борух, порой звучало. В ответном взгляде светящихся серых глаз читался живейший интерес.

- И я всегда рад видеть почтение к валар и мудрость - необычайную в подобном тебе существе. Ведь ты - отчасти орк? Не бойся сказать правду: иначе несказанное будет тяготить тебя.

- Да, это так, - с облегчением отозвался Борух. Не нужно было ничего доказывать, притворяться человеком, скрытничать или оправдываться: его сразу приняли таким, каков он есть! Совсем как тот зеленоглазый менестрель…

- Не встречал ли ты подобного тебе духа, живущего вблизи Восточного моря? Я не знаю его имени, но он очень помог мне, и я считаю его другом. Он тоже выглядит как эльф, только черноволосый, круглолицый и зеленоглазый, и играет музыку на… деревянной рамке для игры, какие бывают у эльфов.

- На арфе? Нет, я не встречал майа в таком обличье у моря Рун, и тебе незачем искать с ним встречи - я стану тебе не худшим другом. Все мы равно помогаем народам Средиземья и равно служим валар. Он ли научил тебя чтить их?

Дух шагнул навстречу Боруху, положил руку на его плечо - не стыдясь признать другом орка, пусть и переменившегося. Никогда не встречавший такого доверия, он улыбнулся в ответ. И кратко рассказал, что некогда служил Морготу, но после понял, что Ангбанд губит всё прекрасное, сея лишь смерть, хаос и разрушение. Поэтому он пожелал перейти на сторону валар, хотя и не сумел - а после гибели Белерианда жил свободно, то один, то среди людей. Немало странствовал. Последнее время учился у энтов. И постепенно менялся.

- Хаос и разрушение, - печально повторил майа. - Ты подлинно нашёл друга и единомышленника - ничего на свете я не желаю так сильно, как порядка и единства. И ты можешь принести великую пользу в этом - и своими знаниями, и иначе. Следуй за мной.

"Всё же это знание можно использовать... Ступай," - внезапно вспомнилось Боруху. Вот почему дух не был предубеждён против орка - он сам служил Ангбанду, и сам переменился не меньше! Правда, он и тогда пытался задержать разрушение Белерианда своим приказом - но, как видно, тоже не мог противиться Морготу…

- Тебя когда-то звали Гортхауром, - поражённо выдохнул Борух, - и считали правой рукой Моргота. Но ты не бежал за ним из мира, значит - встал на сторону валар?! Как мне тебя называть?

- Аулендиль, - ответил Гортхаур, - ибо я - ученик Аулэ.

Борух решил, что его явно переоценили, назвав мудрым. Судя по промелькнувшему в глазах майа выражению, он не ждал, что Боруху понадобятся объяснения - кто такой Аулэ и какие ещё есть валар. Однако он терпеливо ответил на все вопросы, а затем задал свои - о женщинах-энтах и о том, как лес на холмах преображался в сады. Его интересовала любая мелочь: как именно Борух познакомился с энтами, как они беседовали с людьми, какими жестами пользуются в общении между собой и с деревьями… Он подумал, что Гортхаур всегда был любознателен - когда-то желал прочесть подробное описание крепости Химринга, а сейчас заинтересовался энтами и их садами.

За разговором Борух не замечал дороги, пока не уткнулся взглядом в проход между чёрными горами - теми самыми, мимо которых его гнали как пленника. Сейчас они смотрелись ещё более мрачно и зловеще.

- Именно здесь я обустроил свою страну, - подтвердил Аулендиль. - Я собираю в этот прежде пустынный край орков со всего Средиземья - тебе ли объяснять, что они творили, предоставленные самим себе! Приготовься - здесь мне придётся принять более грозный облик, но тебе бояться не стоит.

- Понимаю. Орки не подчинятся тому, кто выглядит, как эльф. Но разве множество орков, собранных вместе, не будут нападать на всех, кто живёт поблизости?

- Они страшатся кары. Их держат в повиновении командиры, а тех - стоящие над ними, вплоть до меня самого. Но временами они вопреки моей воле совершают набеги - такова природа орков, - с печалью признался Гортхаур, перелепляясь на глазах, что вызвало у Боруха головокружение. К его радости, майа и теперь выглядел красивым, гордым и благородным, хотя стал больше походить на прежнего Гортхаура. - Но знай, что я желал бы изменить их. Поможешь ли ты мне?

Изменить орков! Сделать других такими же, как сам Борух, а потом - лучше, вовсе избавив от чёрных чар - мог ли он мечтать о таком! Прежде освободится он сам, а затем - не будет более чужаком, неведомо кем неведомо откуда, вечно таящимся ото всех. И вместе с тем… превратить жалкое существование других орков в полноценную жизнь - это стоило усилий. Как давно он не служил ничему высшему, чем он сам! Просто жил, как живут те же звери. Быть может, этого и недоставало больше всего с тех пор, как он перестал следовать зову Моря - цели, к которой можно стремиться.

- Если это возможно - я всё ради этого сделаю!

- Возможно, - уверенно ответил Гортхаур. - С твоей помощью. Для начала расскажи, чем именно ты занимался после падения Ангбанда, а затем - дозволь изучить тебя. Вижу, ты не боишься солнечного света, как обыкновенные орки?

- И больших рек и моря, - прибавил Борух. Гортхаур чуть улыбнулся.

Проход выводил мимо стоящей в два ряда стражи на плоскую равнину, на которой местами росли пучки жёстких трав. Орков на ней собралось довольно, но суеты, грызни и хаоса было меньше, чем ждал Борух. Не переругиваться орки не могли, но они ничего не разрушали, не делили добычу, не дрались и не издевались над пленными - они работали. Кто прокладывал дорогу, кто поправлял крышу длинного дома в ровном ряду таких же, кто разносил воду. Правда, рядом стояли или шли надсмотрщики с бичами.

- Свобода была бы губительна для них самих, - проследил направление его взгляда Гортхаур. - Орки перебили бы друг друга или сгинули в бессмысленных набегах на более сильных. Жёсткая дисциплина сохраняет им жизнь, обеспечивает жильём, пищей и водой всех, а не только сильнейших. А непрестанный труд оставляет мало сил для вымещения злобы друг на друге. Но они не понимают собственного блага - и такое случается не с одними орками.

О своей жизни в восточных землях Борух начал было рассказывать так подробно, как только мог, но почти сразу понял, что Гортхаура интересуют действия и воздействия, а не мысли, чувства и воспоминания. Знания о них были бесполезны для осуществления задуманного.

Увиденное по пути угнетало и устрашало, и на лбу Боруха не раз выступала испарина. Его поддерживала мысль о высокой цели - и тёплый, успокаивающий, упреждающий вопросы голос некогда тёмного духа. Даже после смены облика в его тоне, выражении, жестах осталось нечто от Аулендиля.

- Тебя смутили эти учения? Знай, лишь немногие из орков, что ты видишь, станут воинами. Не более, чем требуется для защиты границ и подавления мятежей и раздоров. Но большие учения дают выход их ярости и позволяют занять больдогов, способных жить лишь войной. Лучше пусть они руководят учениями здесь, чем шайками и отрядами в мирных землях, согласен?

- Вид этой башни мне и самому не нравится, друг мой - и понравится не более, когда она будет достроена. Но посуди сам, возможно ли из этих камней и лапами этих строителей создать нечто прекрасное?

- Догадываюсь, на что это походит для помнящего Ангбанд. Но тебе не стоит бояться - на пытку ведут не так. Я не только знаю, как причинить боль - как её избежать, знаю не хуже.

Он погрузил Боруха в полусонное и отстранённое состояние - без чего исследование, несомненно, оказалось бы мучительным. Гортхауру требовались частицы кожи и внутренних органов, он проверял реакцию на свет, огонь, резкий холод, различные зелья, скорость восстановления после ран… Наконец, всё закончилось.

- Благодарю за терпение. Мне в самом деле стало понятней, как можно улучшить орков. Правда, это потребует много времени - которого, увы, пока недостаёт.

- А снять с меня чары ты не можешь? - не удержался Борух. На изучение он согласился прежде всего в надежде излечиться.

- Боюсь, что пока нет, - с сожалением ответил Гортхаур. - Но твоё терпение не останется без награды. Ты возглавишь земледелие в плодородных землях на юго-востоке Мордора. Дело это первостепенной важности. Орки скоро множатся, и если им недостанет пищи, они направятся добывать её в соседние земли, как умеют. Под твоим началом они будут сеять не огонь и кровь, но пшеницу и ячмень.

Борух с сомнением посмотрел на майа.

- Ты справишься лучше любого орка - так как не будешь лентяем и самодуром, и лучше любого человека - поскольку хорошо знаешь орков; к тому же и те, и другие невежественны в земледелии. Ты же учился у энтов. Я надеюсь пригласить в Мордор и их самих, но энты медлительны и едва ли скоро оставят сады, в которые вложили столько труда. Зваться будешь Грамбурзом - на языке, что я изобрёл, это означает "чёрный странник". Конец его, "Бурз", не только сходен с твоим прежним именем, но и послужит знаком близости ко мне, а начало - избавит тебя от вопросов о происхождении.

Новый язык, как всегда бывало, заинтересовал Чёрного, однако он оказался на редкость неприятным - более, чем его родное орочье наречие. Гортхаур настоял на том, чтобы новый Начальник полей разговаривал с орками и людьми только на языке Мордора. Единый язык, как он объяснил, позволяет избежать непониманий и многих раздоров. Зато орками Боруху предстояло только командовать, а жить - вместе с людьми. На юго-восток его тоже сопровождал человек из Смуглолицых.

Путь был далёк и небезопасен, страна - мрачна, но порой впечатляла. Из дымящихся расщелин вдруг взлетали к небу струи воды - одна, вторая, третья. Чем дальше от недостроенного Лугбурза, как звалась башня Гортхаура на его языке, тем гуще росли травы необычного оттенка - тёмно-лиловые, красноватые, белёсые.

Небывало обласканный, неожиданно вознесённый к власти, ошеломлённый стремительными переменами после неспешной жизни, в которой важные события разделяли десятки и сотни лет, облачённый в парадные доспехи и чёрный плащ с золотым шитьём, снабжённый воодушевляющими напутствиями, важными указаниями и планами будущих полей Борух наконец начал приходить в себя. Ему показалось весьма странным, что он, страшась многого в Мордоре, почти не боялся его Властелина и сразу доверился ему. Не был ли он околдован? Светлые чары несут добро, но обустроенная Гортхауром страна как-то не походила на эльфийские обители. Борух вновь вообразил себе его лицо, глаза, интонацию - настроения он всегда хорошо улавливал.

Гортхаур наверняка что-то скрывал; однако его сожаление о тех, кто не понимает собственного блага, о том, что не удаётся достичь порядка и единения, желание уничтожить хаос и раздоры (значит, и такие нападения, как на восточных эльфов!) казалось искренним. Когда-то он вообразил, будто у Моргота есть великий замысел, как улучшить мир - тут же не нужно было ничего воображать. Гортхаур в самом деле жаждал улучшить мир - и тоже, как Борух, всё сделал бы ради этого. У них были одни цели; остальное не имело значения.

А страна, а Лугбурз этот? Но Гортхаур же дал разумные объяснения, и потом - пока по-другому могло и не получаться, как у Боруха с песнями. Легко ли избавиться от следов Ангбанда! Может, и страха не было благодаря пониманию: оба, орк и дух, страдали от одного и того же…

Они миновали внутреннее море, угрюмое и безжизненное. Чайки не кружили над ним, из воды выступали лишь голые камни, а тёмные волны, тяжело ворочаясь и перекатываясь, уходили в чёрную грязь. И всё же оно было в родстве с Великим Морем и смутно помнило о том. Борух не мог не подойти, не зачерпнуть горькой воды, оставлявшей на руках белый соляной налёт, припоминая Великое Море - пусть ему и пришлось перепачкать новенькие сапоги.

Проводник, всё поглядывавший на него с любопытством и опаской, спросил:

- Господин Грамбурз, ты как будто хорошо знаешь нашего Короля?

- Знал когда-то, давно, - рассеянно ответил Борух, думая частью о Море, частью - о том, что надо бы отучиться от имени "Гортхаур" - это всё равно что "Шкура". - Но за полторы тысячи лет он сильно изменился.

Проводник вздрогнул и больше вопросов не задавал.

На юге, где и предстояло устраивать сады и поля, висевшая в небе серая хмарь наконец развеялась. Среди буйной зелени обитали невиданные создания, часто хищные или ядовитые, но яркие и необычайные. Всё здесь пожирало, жалило, теснило друг друга, но и безудержно росло, цвело и множилось - кроме бледных вялых ростков на клочках полей, таких убогих среди этого дикого буйства. Новое начальство разместили в лучшем доме, дали ему рабов-орков - и перешли к делам, верней, к жалобам. Всё посаженное, что не забивали сорняки - начисто уничтожали жуки и гусеницы. Причём сорняки прорастали на другой день после прополки, а вредители казались неистребимыми.

- А что же вы едите, если ничего не удаётся? - удивился Борух.

- Что само вырастет, то и едим. Траву всякую, даже корни и листья сорняков этих проклятых! А то - и змей, и насекомых, - хмуро ответил худощавый мужчина с редкой бородкой. - Потому и тебя накормить нечем, кроме травы - не сердись, господин.

Борух удивился ещё больше. Женщины-энты, желая обратить лес в сад, не уничтожили ни кустика, а тут… Правда, в Тобари-то вырывали и выжигали всё, что мешало. Может, людям просто в голову не приходит, что можно иначе?

- А вы съедобные сорняки сажать не пробовали?

С того и начали; вскоре доставили и живых птиц - чтобы истребляли насекомых, а после шли в пищу. Людей в Мордоре жило немного - кочевники востока не хотели сюда переселяться, хотя им и сулили землю, рабов-орков и защиту. Тем более с условием заниматься непривычным земледелием и отдавать часть выращенного на нужды страны. Работали в основном орки - по ночам и, само собой, плохо; люди и впрямь не знали, как с ними обращаться - то стыдили, то выясняли степени родства и угрожали разделаться с матерью или братом, считая это самой страшной угрозой (которую потом и приводили в исполнение). Пришлось с головой уйти не только в земледелие, но и в налаживание дисциплины - с помощью более действенных угроз, и казней, и проверок, и наград за доносы…

В какой-то момент Грамбурз, попривыкший к новому имени, с ужасом осознал, что начинает вести себя - пусть не всегда - как заправский ангбандский командир. Да, сам он действительно старался, а не уклонялся от труда, и не карал без причины, но превратиться в маленького Гортхаура времён Тол-ин-Гаурхот тоже совсем не хотелось. В отчаяние он не впадал лишь потому, что часто злился не на себя, а на этих самых орков. И почти не вспоминал об эльфах и о том прекрасном, что было в его жизни, и о своей вине тоже - завертела суета. Нужно было отвлечься, уйти в воспоминания, но это оказалось неожиданно трудным.

Мешал язык, на котором он говорил в последнее время! Слова его не только неприятно звучали - они, как осознал Чёрный, обладали властной силой, принуждавшей ими же и думать. А думать этими словами о прекрасном - да и просто о своём - было очень трудно; они словно привязывали ум к одной лишь цели, побуждая забывать о том, что не имело к ней отношения…

Да, эта цель и для него была важна - но так можно было не обрести, а потерять самого себя! Он заметил, что на людей мордорский язык влияет меньше: быть может, у себя дома они говорят на другом? С этого времени он старался непременно выкраивать среди любых дел время, чтобы побыть одному, и в одиночестве почти непрестанно разговаривал сам с собой на белериандском, самом несхожем с языком Мордора из всех известных Чёрному наречий. Это и впрямь помогло восстановиться, но и сделало жизнь тяжелее: теперь он чувствовал себя обокраденным. У него украли имя - теперь все звали его только Грамбурзом, и он сам приучился к этому, украли полноценные, без колдовства, языки, и спокойную, свободную жизнь - тоже! Во что его вообще втянул этот Аулендиль?

Кажется, довольно было подумать о Короле Мордора, как он сам объявился на юге - дал новые указания, осмотрел и одобрил плоды трудов своего Начальника полей, похвалил его мудрость и трудолюбие. Держался он так же тепло и доверительно, как и в прошлый раз, и такое обращение - как ни думал Чёрный, что на сей раз не поддастся - заставляло его чувствовать себя необыкновенно хорошо. Смутно припомнилось: когда он был совсем мал, быть может, и говорить ещё не умел, ему очень хотелось тепла, ласки… Но, наверное, орчонок не дождался их даже от матери.

- Я продолжаю размышлять об улучшении орков, друг мой, но всё недостаёт времени этим заняться. Однако я принёс тебе добрые вести. Мои друзья и ученики из эльфов вскоре завершат свои великие труды, и тогда - переменится не только судьба орков, но судьба всего Средиземья, и все его народы придут в согласие. Никакая сила не помешает утвердить разумный порядок по всей земле, истребив все силы мятежа и розни - навеки, ибо и время будет нам подвластно! Немного терпения! Осталось не более нескольких десятилетий, и мир уже не будет таким, как ты видишь и помнишь. Надеюсь, ты не допустишь, чтобы какие-нибудь орки за это время бежали отсюда в поисках еды…

- Постараюсь, - ошеломлённо ответил Чёрный. Так Король Мордора был в дружбе с эльфами! Они-то, конечно, и ему помогут окончательно стать Аулендилем, а каким прекрасным станет мир под их руками, и вообразить трудно! Ещё Чёрный заметил, что с ним майа опять говорит на белериандском - должно быть, этот ужасный язык он ввёл временно, большей частью, чтобы контролировать орков. Но они-то как раз искажали слова Чёрного наречия.

Начальник полей вернулся к своим трудам, одновременно пытаясь всё-таки остаться собой в Мордоре до тех пор, пока всё вокруг не переменится к лучшему. Выращенное исправно доставляли на запад, и понемногу удавалось засевать отдельные участки зерном - правда, если жизнелюбивые сорняки удавались и у орков, хлеб рос очень плохо, как бы ни следили за работниками. А по планам всё-таки следовало вырастить хлеб. Тут не только в лени дело, однажды понял Чёрный. Энты любят деревья, и люди, что возделывают поля, любят землю и то, что растят; а орки - ненавидят. И с этим не справиться никаким принуждением. Если бы Гортхаур поставил Шкуру не тюремщиком, а земледельцем, ничего хорошего из этого бы не вышло; его изменило не соблюдение разумных правил из-под палки, а свет эльфийской песни. Король Мордора ошибался.

Самым благоразумным было бы держать эти мысли при себе; но если думать не о возможных неприятностях, а о цели, лучшим было как раз высказаться. Чтобы исправить ошибку и сделать ещё шаг навстречу общей мечте. Чёрный ждал, пока Король Мордора вновь посетит свои поля, но он не возвращался много лет; наконец, главный по мордорскому земледелию не выдержал, взял провожатых и сам отправился к Тёмной башне.

Дорога подтвердила его правоту: страна стала лишь более мрачной и унылой. Разноцветных трав стало меньше - быть может, их вытаптывали караваны с продовольствием. Там, где он изумлялся взлетавшим из-под земли струям, стояли кузницы, обогреваемые паром; ещё часть воды разобрали по дорожным цистернам. Больше стало и орков, и вблизи Лугбурза они местами даже почву содрали до чёрного камня.

Король Мордора улыбнулся своему Начальнику полей, вновь похвалил за успехи, но слушать не стал: он как раз собирался завершить великое дело - то самое, что должно было переменить мир. Чёрный поспешил за ним. На гору майа ему запретил подниматься, и Чёрный задрал голову, с любопытством и предвкушением наблюдая, что же будет происходить.

Когда гора извергла пламя и тучи дыма, и затряслась, расседаясь, его охватил дикий ужас. Как будто вновь он попал на Последнюю Войну, и всё рушилось. Он вжался лицом в землю, но не мог не слышать грохота, и гула могучего пламени, и звона кующегося металла, и жуткого, скрежетом цепей разнёсшегося во все стороны, эхом отражённого от горных хребтов:

- Аш назг дурбатулук…

Спустившись с горы, майа выбросил вперёд руку с золотым кольцом - завораживающе красивым, кто бы мог подумать, что красота может создаваться так жутко! - и долго любовался им, гордо улыбаясь своей исполненной мечте. Наконец, он оторвался от созерцания собственного пальца и заметил Чёрного.

- Ты желал сказать мне что-то важное, мой Начальник полей? - спросил он. В его голосе словно ещё звенел и скрежетал металл заклятья. И всё же Чёрный решился поделиться сомнениями - Король Мордора явно благоволил к нему, а главное, в сущности, они желали одного и того же.

- Ты прав, нужен тот, кто будет действительно заботиться о полях, - ответил майа, вряд ли услышавший половину из сказанного. - Мне следовало давно заменить орков людьми, но я н<