Глава 11. За Мглистыми горами.

Чёрный обходил горную цепь, казавшуюся куда выше Синих Гор, пока не нашёл проход. Свернуть на юг его заставило не только нежелание карабкаться на снежные вершины, но и увиденные вдалеке гномы. Сталкиваться с ними орку вовсе не хотелось. Пробираясь по ущелью меж каменных стен, он припомнил и Окружные Горы, и вырубленный в скалах Нарготронд. В этих горах тоже могли бы поселиться не только гномы, но и эльфы-нолдор.

Мысли об эльфийских обителях долго не оставляли Чёрного. Всё-таки они всегда изменяли его, и в их свете он мог видеть дальше, глубже, целостней - не только скользить по поверхности, выхватывая то один, то другой кусочек большого и прекрасного мира. И как бы он ни был одинок, мрачно думал Чёрный, беседы с другими орками и жизнь рядом с ними едва ли его обрадуют. Вот если бы - с эльфами… Но это было невозможно. Как бы он ни отличался от сородичей, он был орком, а никак не эльфом. Может, ещё сошёл бы за Смуглолицего, если б не клыки, когти и уши - среди людей всякие встречались, и почти по-эльфийски прекрасные, и весьма уродливые...

Заслышав отдалённую людскую речь, он замер. Это было слишком созвучно его мыслям - встретить людей, тем более Смуглолицых, именно сейчас! Осторожно, словно засаду устраивая, он подобрался поближе к людскому селению. По земле стелился дым, который помешал учуять поперечный ветер - мужчина с косматой бородой смотрел, как горят сухие, лишённые коры, деревья лесной опушки. Чёрный припомнил Нан-Эльмот, и у него перехватило дыхание, но человек не допустил большого лесного пожара - края выбранного им участка были обильно политы водой, а травы заранее вырваны. Если где проскальзывал огонёк, сам же поджигатель его и затаптывал. Он не истреблял лес, а освобождал место; для чего - Чёрный не знал. До орка донеслись обрывки разговора на понятном, хоть и непривычно звучавшем, восточном наречии, и он решился.

Его волосы довольно отросли, чтобы закрыть ими уши - особенно если прижать их к голове, перетянув красной лентой, как у поселян. Клыки и так не видно, ежели следить за собой - не скалиться и рот широко не разевать. Обрубать когти по кончикам пальцев было больно, но ничего, заживут со временем… Когтистого и прикончить могли - уж, во всяком случае, к себе бы не пустили. Выкроенный из кожи кафтан был грубей людских, да и вообще кривоват, как он ни старался, но авось и такой сойдёт, думал Чёрный. Кожу, как и ткань на ленту незаметно стянул в том же селении.

К людям Чёрный шёл открыто, не таясь - как путник, ищущий приюта. Поселяне за оружие не хватались, но на безобразного чужака смотрели недоверчиво и неприязненно. Ему пришлось трижды поклониться и трижды повторить приветствие - в первый раз Смуглолицые промолчали, во второй - двое буркнули что-то неразборчиво, не то "Привет и тебе", не то "Иди куда шёл", и лишь на третий навстречу вышла девушка в охристо-рыжей накидке, с кувшином воды.

Помня прежние встречи со Смуглолицыми, Чёрный намеревался чинно поднести его к губам, не глядя на рабыню, и поучтивей поблагодарить стоявших поодаль мужчин. Но девушка незаметно для других толкнула его под локоть. Вода пролилась на землю, а она прошептала: "Первая часть - земле-кормилице, вторая часть - Ушедшим, а третью дозвольте в доме испить". Он ошеломлённо повторил подсказанное, и смуглый седобородый старик ответил на его приветствие.

Так он был принят - этого, несомненно, требовал незнакомый ему обычай: как видно, встреченное племя отличалось от народа Ульфанга, с которым всегда сообщался Чёрный. Чтобы узнать этот обычай, требовалось немало везения или же терпения. Но ему помогли не удача и не долгое терпеливое наблюдение, а незнакомка из людей. Он не занимал высокого положения, не владел ничем, что мог бы ей дать, не обещал, не грозил, даже не просил помочь - а она помогла. До сих пор никто никогда не помогал Чёрному, кроме Повелителей Заморья и Менестреля, и он не мог даже поблагодарить их. Её - мог, и мог узнать имя: Туллин.

Он остановился среди людей как гость, но старался сделаться для них своим: слушался Старшего, усваивал обычаи и разные навыки - например, учился рыхлить мотыгой землю. И подолгу беседовал. Последнее было не столько способом освоиться, сколько радостью - больше не приходилось выбирать между разговором с орками и со своими воспоминаниями. С людьми можно было говорить почти обо всём. Показать цветок с тонким ароматом или спросить название звезды. Восхититься туманом, который лёг в ложбинку белым озером. Поразмыслить, могут ли таящиеся в глухих лесах волколаки со временем стать обычными, незлыми зверями. Или, наоборот, послушать рассуждения Старших о духах чёрных и белых, которых человеку равно стоит сторониться. Наконец, просто, без брани и насмешек, обсудить повседневные дела. Ему нравилось, что люди, как и он сам, ругались в досаде или раздражении, а не постоянно, и, что уж вовсе удивительно, не издевались над его внешностью.

Конечно, приходилось бдительно следить за собой - чтобы почти не раскрывать рта при разговоре или еде: его клыков не должны были заметить. Чёрный - имя которого здесь произносили как "Борух", а не "Борг" - преуспел в этом, всегда держась немного в стороне, а со временем это вошло в привычку. Однажды он даже тихо подпел своим хриплым голосом Смуглолицым, звавшим Солнце скорей вернуться из-за гор высоких, из-за реки широкой. Теперь обычный распорядок переменился, и он большую часть дня проводил на солнце, а не спал в укрытии. Это было неудобно и не слишком приятно, но не более.

Главное, что могло подвести орка, при всей его осторожности - очередной приступ беспричинной злости, и он со страхом ждал его. Если поймут, что он орк, а не человек, верно, придётся спасаться бегством. А если и не догадаются - оттого, что он не боится солнечного света - подравшегося или попортившего что чужака могут выгнать сами. Навсегда. А Туллин пожалеет, что помогла устроиться, и даже смотреть в его сторону не станет.

Он всегда отыскивал её взглядом, смотрел искоса - чем занята, и сам себя не понимал. Туллин отнюдь не походила на эльфа, которым можно было бы восхищаться и любоваться, а он не отводил глаз. Девушка была самой некрасивой в селении: горбатая, с кривым приплюснутым носом и широким щербатым ртом, от которого тянулся через щёку грубый неровный шрам. Быть может, потому она и была так добра к пришельцу - из всех поселян именно она больше всех на него походила. Но Чёрный не мог относиться к Туллин и как к орчанке, с которой можно развеяться. Когда он оказывался рядом, на миг встречался глазами, задевал невзначай, сердце его долго не могло успокоиться, но это волнение крови не было схоже со стремлением хищника настигнуть добычу. Он вовсе не жаждал поработить и сломать её. Он жаждал, чтобы сердце Туллин тоже билось сильней, когда они оказывались рядом.

О Туллин, как и о своём прошлом, он не говорил никому, и всё же не сумел утаиться. Однажды его буквально прижал к частоколу статный и высокий Сталлах:

- Не смей приближаться к Туллин, Борух. Она не для тебя.

- Она и не твоя, - ответил он, обмахнув языком вмиг пересохшие губы. - Ты не называл её своей.

- Я могу назвать её женой, когда захочу. А ты - если только с дозволения Старшего. Ты не нашего рода. И урод к тому же, хоть и потомок древних вождей.

Может, но не назвал. Сталлах тоже хочет, чтобы Туллин пожелала этого сама, а не просто подчинилась, сообразил Чёрный, и это заслонило от него странные слова о древних вождях. И тоже хочет, чтобы она всегда была рядом. Но ему-то зачем именно Туллин понадобилась?

- Да, я урод, а ты - красавец. Может, тебе и найти кого покрасивее? Туллин не одна в Тобари.

- Не смей сравнивать! Пусть Туллин в детстве изуродовали заречные, её глаза всё равно сияют - для всех вокруг, как Солнце всем светит. А твои глаза бегают, змеюка ты скользкая. И вор. Я знаю, это ты украл со двора Кунда кожи и отрез материи. Я перед самой пропажей как раз бродил вокруг, травы искал - никого из чужаков рядом не было. У нас-то воров нет.

Чёрный изумлённо посмотрел на Сталлаха. Орки могли честить друг друга ворами, но только если украли - у них. Или там у вождей, у сильнейших - это был неплохой повод для доноса. У тех Смуглолицых, которых он знал прежде, тоже брали, что хотели, по праву сильного. А тут - воров, говорит, нет. Да и Кунд не из Старших и не родич Сталлаху - казалось бы, ему должно быть всё равно? Правда, Сталлах мог донести Кунду, или Старшим… Или Туллин.

- Только Туллин не говори. Я не буду подходить слишком близко, не спрошу, хочет ли она быть моей, только не говори ей.

- Да знаю, что бродяга, ничего своего не осталось и идти больше некуда было, - махнул рукой Сталлах. - Потому я и молчал. Но если ещё на Туллин глаз положишь или обидишь её - молчать больше не стану. Обокрал, а потом воспользовался правом гостя! Как дурную собаку заколют.

Он выразительно провёл рукой по кинжалу, какие носили все взрослые мужчины селения.

- Давно бы уже догадались и закололи, если бы не твоё имя. Никому в голову не приходит, что вернувшийся с запада потомок Боронда Предводителя мог до такого опуститься, - с этими словами Сталлах направился к своему дому.

Вот откуда древние вожди взялись. Бор, Борлад, Борлах, Бортанд… Боронд, должно быть, предок Бора - отец, дед или прадед. А его, раз Борух, сочли потомком, не ведая, что он - много старше этих древних вождей. Не только Бора, но, верно, и этого Боронда. Старше Солнца и Луны. Чёрный вдруг ощутил, как они молоды, все эти поселяне, даже старики, как скоро они сменяют друг друга. Прежде он не задумывался об этом - орочья жизнь на войне ещё короче людской. Обычная орочья, но не его, и эта разница между ним и людьми поражала. Не менее поражало, что он, Чёрный, с его многовековым опытом не учил этих скоро расцветающих и скоро увядающих людей, а сам учился у них, и ещё многому должен был научиться.

Из-за этого изумления в тот день Чёрный на Сталлаха и не злился. Но на другой, когда Туллин шла за водой, в груди заныло: она никогда не будет его, и всё из-за Сталлаха! Он стоял на пути, и он был угрозой. Если бы его не стало, никто и не узнал бы о краже. Орк начал было прикидывать, как бы исподтишка, хитростью, избавиться от врага, вроде как от Проныры раньше, и словно в стену упёрся. Тот Проныра был обязан жизнью ему, Чёрному, а тут - наоборот: если б не молчание Сталлаха, его бы давно убили. Нет, нельзя так со Сталлахом! Не Проныра!

Он заскрежетал зубами и не выдержал: расколотил выставленные кувшины, один за одним, в мельчайшие осколки. Придя в себя, орк с ужасом ждал кары: изгонят навсегда? или - заколют? Но его только выругали, отхлестали по щекам да велели самому за гончарным кругом постоять, пока новые кувшины не сделает.

Хозяин разбитых стоял за спиной и придирался:

- С этим кривобоким сам по воду ходить будешь! А это что такое - кувшин или горшок, не разберу! Ты у меня легко не отделаешься, даже не думай!

Чёрный, однако, был уверен, что он как раз легко отделался. Совсем приятной стала работа, когда к гончару заглянула Туллин и тихо сказала:

- Борух, ну зачем ты так? Трезвый ты гораздо лучше.

Итак, все, и даже Туллин, были уверены, что он просто напился! В следующий раз, почувствовав, что скоро невмочь будет терпеть, Чёрный прежде бросился к вину, но не выпил, вылил на землю. Пусть опять спишут на опьянение.

Этой странностью, на которую прежде Чёрный не обращал внимания, отличались и Смуглолицые народа Ульфанга: пьяными они куда больше уподоблялись оркам, и всё-таки иные из них напивались раз за разом. Правда, этот род безумия был свойствен отнюдь не всем людям.

Так он и жил, не без трудностей, конечно. То обычаи нарушал. То его бранили и даже поколачивали за то, что опять безобразничал "спьяну". И разоблачения всегда боялся. И Туллин казалась близкой и недосягаемой вместе, как отражение звёзд в воде, особенно когда Сталлах всё-таки назвал её своей - должно быть, с согласия. Ревниво следя за женой, он разве что не прожигал в Чёрном дырку. А всё-таки ужиться с людьми было куда легче, чем с орками. Ещё нигде к нему не относились так хорошо, как тут, в Тобари, и он понемногу сроднялся с деревней и с нынешним произношением имени, Борух.

Однажды в селение явились пёстро одетые и увешанные драгоценностями чужаки из Заречья. Мужчины схватились за кинжалы и дротики, но пришельцы выставили открытые ладони: мол, с миром идём, не с войной.

- Я, Фархунд, буду говорить с вашими вождями от имени Халлума Чёрного, вернейшего из слуг Властелина Ночи и Ужаса. Все земли от Великой реки от Серых гор принадлежат ему, и вы тоже должны подчиниться.

- Мы - никогда - никому - не служили, - раздельно выговорил Старший, Олбард, поглаживая бороду. - Ни чёрным - ни белым. Никому. Перебить нас вы, конечно, можете, только за каждую жизнь заплатите своей. Я так думаю - и не одной.

- Не-ет, не-ет, достопочтенный, знай, мы явились сюда не за мёртвыми телами, - Фархунд улыбался, и тёмные глаза блестели металлом, - да и зачем бы мне убивать тебя, посуди сам? Много лет ты прожил на свете, и состарился, и скоро уйдёшь - знаешь ли, куда?

- Известно куда - к своим предкам. Все они были свободны, - ответствовал Олбард.

- О да, были свободны - пока были живы. А ныне - знаешь ли ты? Не слышал ли ты, что все мёртвые уходят в страну Ночи и Ужаса? Длань её Властелина тяжела, очень тяжела, тяжелей свинца и камня. И она обрушится на всех мятежников и отступников.

Олбард чуть побледнел. Он не страшился быть убитым, но о стране Ночи и Ужаса явно слышал прежде и боялся её. Боруха тоже передёрнуло, и тут он вспомнил о словах Менестреля. Пришельцы показывали, что безоружны - правда, орк знал, что это могло быть и обманом. Но это была не их земля.

- Дозволь ответить мне, Старший, - Олбард степенно кивнул.

- Говори, Борух.

- Не все мёртвые уходят в страну Ночи, а только те, кто принадлежит Тьме. Эльфы уходят на отдых за Море, в Чертоги Безвременья в стране светлых Повелителей Заморья… и люди, которые отвергли Тьму, тоже.

О последнем орку никто не говорил, но так было бы правильно, и он сказал так.

- Да ты, как вижу я, достоин прославления как знаток преданий, Борух, и недаром мудрый и достопочтенный Олбард дозволил тебе держать слово, - продолжая улыбаться, ответил Фархунд. - Но так было прежде - пока Властелин Ночи, величайший, ужасающий и могущественнейший, обитал на западе мира и собирал там тех, кто был ему верен. И милостиво ждал, пока прочие люди, отвергнув невежество, отвергнув его врагов и белых демонов, что ты зовёшь эльфами, обратятся к нему. Но они до конца остались мятежниками, и Властелин Ночи оставил наш мир, навсегда удалившись в свою страну Ночи. Теперь все мёртвые принадлежат только ему…

Борух вздрогнул. Так вот как закончилась война! Фархунд, конечно, недоговаривал. По его словам выходило, будто Моргот ушёл из мира, потому что разочаровался в людях, а не потому, что остался без войск, без Твердыни и без сил. Он просто сбежал в эту страну Ночи от Повелителей Заморья - а, может, его туда и вовсе выгнали силой.

Смерть теперь станет ещё страшней, но ему-то что до этого? Он так и так орк, создание Тьмы. По крайней мере, теперь живёт в мире, где Моргота нет. А как это Халлум звал себя слугой Властелина Ночи, если того и в мире-то больше не было, удивился он.

Последняя мысль, похоже, посетила и Олбарда, и он заговорил:

- А где же обитает ваш чёрный Халлум, вернейший слуга - тоже в стране Ночи, рядом со своим Властелином?

- Не-ет, не-ет, достопочтенный Олбард, великий Халлум не отошёл к своим благородным предкам, верно служившим Властелину Ночи и Ужаса. Но он величайший провидец и колдун, и приносит жертвы Властелину Ночи, и вопрошает его и получает ответ. Может и мёртвых поднять, и спросить, как им живётся в стране Ночи. Хочешь ли, достопочтенный Олбард, узнать, как мучат в стране Ночи твоих предков-мятежников? Хочешь ли сам их вопросить и узнать правду - я приведу сюда лучших чародеев Халлума, и они поднимут всех лежащих в этой земле?

- Нет, нет, не надо, не хочу, - прошептал посеревший Олбард. Едва ли он поверил в посмертные муки отказавшихся служить Морготу, но, кажется, заречным удалось запугать его этими колдунами, мертвецами и призраками.

Остальные тоже съёжились, и невысокая Туллин стала ещё меньше ростом. Боруху представилось, как сдастся дрогнувший Старший, и её уволокут, и отдадут в рабыни одному из заречных пришельцев, и будут люто избивать, если сделает что не так. Избивать так, как уже избили однажды, в детстве…

- Дозволь ответить мне, Старший! - вскинул голову превозмогший страх Сталлах, которому, как видно, представилось то же. - Фархунд лжёт, он обманщик, как все заречные! Никто не может такое сотворить! Мёртвые лежат в своих могилах и не отвечают, даже когда их зовут те, кто их любил!

- Жертва Повелителям Заморья не помогает призвать ушедшего в Чертоги Безвременья, - поддержал его Борух. Сейчас они со Сталлахом оказались на одной стороне, против Фархунда и его людей. - С чего бы это жертва Морготу помогла призвать мертвеца из страны Ночи? Он и тех, кто служил ему…

Лица пришедших исказились - имя "Моргот" было им знакомо, и ненавистны те, кто его использовал. Один из них, не дав Боруху договорить, выхватил из-под полы кривой клинок и резко взмахнул им. Верно, он зарубил бы Боруха, если б не его опыт и реакция, а так - срезал лишь клок волос, да упала перерезанная лента, что всегда туго стягивала их.

Он обернулся, выхватил кинжал, ожидая поддержки поселян - заречные враги и впрямь обманули, прикинувшись безоружными! - но на Боруха смотрели ещё с большим ужасом, чем на пришельцев. Всё поняв, он вскинул руку к торчащему концу уродливого заострённого уха.

- Вот, смотрите, кто больше всех защищает врагов Властелина Ночи - нежить! - закричал Фархунд. - Теперь верите, что мертвецов можно поднять колдовством?!

Его схватили множество рук - не только заречных, но и поселян, и Фархунд силой раскрыл рот, обнажив клыки.

- А я-то… - голос Олбарда дрожал. - Мне ж говорили, что из ушедших на запад за Борондом ни один не вернулся, что всех их убили враги или земля, или вода. Мне ж говорили…

- Да не мертвец я, - рванулся из хватки Борух. - Орк. Но я же вас не трогал, не пытался убить или ещё что!

- Хитроумен ты, Борух, но тут не только искусность, а и разум изменили тебе, - цокнул языком Фархунд. В отличие от поселян он не слишком боялся "мертвеца". - Орк, бодрый и сильный при свете дня? Орк, якшавшийся с белыми демонами и знающий, куда они уходят после смерти? Неужто ты считаешь нас вовсе лишёнными голов?!

Фархунд завязал Чёрному рот такой же красной лентой, как он до того носил на голове, и чуть слышно прошептал в самое ухо:

- Знаю я, кто ты такой, и тебе не жить, орочье отродье. Мою любимую жену раз уволокли орки - прикончить пришлось, а то народилась бы такая же тварь, переносящая солнечный свет и способная прикинуться человеком-уродцем. Только у тебя небось и мамаша из эльфийских прихвостней.

Чёрного, с удивлением осознавшего, что поклонявшийся Морготу пришелец ненавидит орков не меньше, чем эльфов, потащили за пределы селения.

- Мертвеца похоронить бы надо, - стараясь сохранять самообладание, пробормотал Кунд.

- Примет ли Старший это мудрое решение? - Фархунд вновь улыбался. - Скажи своё слово, о достойнейший: похоронить ли мертвеца в сырой земле, в могиле, как ваших достойнейших предков, сложить ли курган из камней, как принято у дружков белых демонов, или сжечь тело, как поступаем мы?

- Нельзя живого хоронить! - выкрикнул пришедший в себя Сталлах. - Не знаю, кто такой этот Борух - человек урод, орк или ещё кто - но точно живой. Я говорил с ним как-то наедине…

- И подпал под его чары, и лишился разума, - мягко произнёс Фархунд и скомандовал своим, уже иным тоном. - А этого - принести в жертву Властелину Ночи.

Никто не возразил ему.

Старший выбрал традиционную могилу. Выкопав глубокую яму, орка швырнули туда, а после каждый бросил вниз по горсти земли. Всего по горсти - из страха перед живым мертвецом.

- Едва прикрыт, не годится так, - пробормотал, уходя, Кунд.

- Да, не годится нарушать старинные обычаи, и мы, несомненно, довершим начатое, - успокоил его Фархунд, - после принесения жертвы Властелину Ночи и Ужаса, ибо это важнее всего. Следуйте за мной - и я научу вас, как совершать такие жертвы.

Полузасыпанный Чёрный слышал лишь удаляющиеся шаги и подавленные голоса поселян. Они не желали приносить Сталлаха в жертву Властелину Ночи и заранее оплакивали его, но уже не смели противостоять тому, кто мог наводнить их земли множеством умертвий. Они поверили всему, что он сказал.

Когда наступила тишина, орк попытался подняться, выбраться из ямы, но не мог, даже если б ему не связали ноги и руки: слишком глубоко. Его ждала смерть - когда люди вернутся засыпать как следует или позже, от голода и жажды.

Смерти он боялся, но не мог не признать, что ему и так слишком долго везло. Но лучше бы - быть убитым в бою с врагами или утонуть в реке, или упасть с горы. Только не так. Если полностью засыплют заживо, может, это и не мучительней будет, чем утонуть или умереть от ран, но тогда не крутился бы в голове этот вопрос.

За что?! За что?! За что?!

Если бы он убил Сталлаха или уволок куда-нибудь Туллин, он бы понял, почему его убили. Но он же не сделал этого! Или хоть - убили бы за кражу у Кунда, за нарушение обычаев, за очередной срыв. Тоже бы понятно: терпение кончилось. Даже - просто за то, что он орк, к этому он был готов, хоть и старался жить как люди!

Но его бы никто не тронул, если бы он не начал говорить против Властелина Ночи. Он, наверное, никогда в жизни не поступал лучше, чем сейчас, даже когда хотел биться за Повелителей Заморья - потому что тогда только хотел и не смог, а сейчас сумел, и отважился, и всё, как надо, сказал… И за это его убивают - не Фархунд, для которого Чёрный, ясное дело, враг, а поселяне, свободу которых он, как мог, пытался отстоять. Фархунд и горсти не бросил, а Олбард, которого поддержали только он да Сталлах, бросил, и яму копал. И Сталлаха тоже убьют, за то же - значит, и его бы убили, даже если бы он настоящим человеком был! Это было так неправильно, так горько, что на его глазах выступили слёзы. За что?!

Вдали послышались крики и треск пламени. Сквозь них Чёрный различил близкие крадущиеся шаги. А потом в яму спустилась верёвка, и по верёвке спустилась Туллин.

- Сталлаха не спасти, так хоть тебя, - прошептала она, разрезая путы и сглатывая слёзы. - Сейчас никто ничего не заметит, все поглощены этим жутким жертвоприношением - беги, Борух!

Они поднялись по верёвке, друг за другом. Наверху он осторожно, чтобы не оцарапать, сжал тонкие пальцы Туллин, мимоходом удивившись, что, пока он жил в Тобари, когти больше не приходилось обрезать.

- Беги со мной, - жарко зашептал Чёрный. - Я опять стану бродягой, но всё лучше, чем тут. Тебя рабыней сделают, издеваться будут, я точно знаю. Может, тоже в жертву Морготу принесут.

- А сначала рабынями сделают маму и старшую сестру, - уронила Туллин. - Я не могу их бросить. И потом… ты не мертвец, конечно, и не орк, орки такие не бывают. Но точно не человек.

Сталлах умирал или был мёртв, а Туллин стояла в шаге от него, и он не был противен ей, раз пришла его спасать. И позволила держать за руку. Он не причинит ей боли.

Наверное, Борух схватил бы Туллин в охапку и утащил за собой, что бы она там ни говорила, только крики вдали затихли. Возможно, Фархунд уже вёл остальных сюда, довершать казнь. Чёрного им не догнать, но то - одного, а с Туллин наверняка схватят. Обоих.

Он смотрел ей в глаза, запоминая - пусть и это прощание останется ещё одним сокровищем в памяти. Туллин осторожно вынула свою ладонь из его руки и повторила:

- Беги, Борух.

Глава 12. Бельфалас.

Оставив селение, Борух бежал вдоль высоких гор с заснеженными вершинами. Сначала он почти не останавливался, потом - только по необходимости. Пока не достиг соснового бора.

Ступая по хвое, усыпавшей землю, Борух понемногу успокаивался. Конечно, в Тобари не вернуться, и с Туллин больше не встретиться, но его не найдут. Люди Заречья, да и поселяне, выжигавшие опушки, чтобы засеять их, вряд ли чувствовали себя в лесу, как дома. А он за горами десятилетиями не покидал лесов. Упавшая шишка стукнула по плечу, он подхватил её и долго разглядывал. Чешуйки её уже раскрылись, выпустив на свободу семена. Интересно, каково это - быть семенем, что незаметно покоится внутри плотной оболочки, а затем падает в землю, не зная, что ему суждено прорасти и вытянуться к небу, и дать новые семена?

Углубляясь в лес, он вышел на тропу - не звериную, не орочью, протоптанную людьми, и отступил назад. Тропа наверняка выводила к жилью, а он пока желал побыть один. Позже он, конечно, встретится с людьми - в том, что попробовать стоило, после жизни в Тобари сомнений не было. Да и её завершение убеждало в том же. Не то, конечно, что орка чуть не похоронили заживо, а испытанная им боль. По его опыту, болью заканчивалось лишь действительно хорошее. Дурное причиняло страдания, пока длилось, и страдания иного рода - ужас, отвращение, тоску, рабство, обречённость…

Как в годы перед Последней Войной, когда он делал прямо противное тому, чего желал, без малейшей надежды что-либо изменить. Не подобие ли той же обречённости двигало селянами? Моргот бежал из мира, и Ангбанд поглотило Море, но его тень осталась. Борух припомнил взгляд Олбарда - да, он был запуган и сломлен. Остальные ждали слова Старшего, с надеждой смотрели на него, а он сказал - копайте могилу. И после смолчал, дав слово Фархунду... Но неужто не найдётся того, кто встал бы на место Олбарда? Быть может, позже кто-то очнётся и взбунтуется против заречных, и их возглавит новый Старший. Только не убьют ли его люди Фархунда, особенно если их придёт больше и среди них будет настоящий колдун? А после - того, кто посмеет сменить и этого Старшего, пока Тобари не покорится окончательно?

Тропка, на которую спустя время вернулся Борух, была узкой и петляла меж стволов. За очередным поворотом он разглядел вдали коренастого человека. Он стоял, мрачно скрестив сжатые в кулаки руки и вдавливая толстую ногу в морду распростёртого на земле орка. Орк жалко скрёб по земле когтями. Борух отбежал назад и тут же выбранил себя: он и похож, и непохож на сородичей, и бегство как раз подскажет преследователям, что перед ними враг! Надо бы, напротив, доказать своё отличие от других - скажем, помочь людям в стычке с орками. Так он скорее останется в живых и, может быть, будет принят.

Других орков, однако, не было ни видно, ни слышно, и даже запаха их не ощущалось; к тому же и человек, и поверженный им враг оставались молчаливы и неподвижны. Статуи! Но как же похожи на живых - Чёрный думал, таким искусством владеют одни эльфы! Правда, эльфы вряд ли создали бы именно такую статую, это не в их духе. Он приблизился - получше разглядеть мрачную, но искусно выполненную работу. От скульптуры исходила странная сила, и высеченные в камне глаза, казалось, пристально следили за ним. Он торопливо обошёл кругом, чтобы избавиться от неотрывного взгляда, но едва оказался за спиной статуи, раздался гул, и голова повернулась в его сторону. Каменная фигура и впрямь была живой!

Однако пока она не нападала, и отступивший Борух пускаться в бегство не стал. Позади наступила напряжённая тишина, а шаги такого преследователя - пожелай он броситься в погоню - трудно было бы не услышать. Испуг орка пересиливало изумление: он никогда не встречал таких странных троллей. Или, может быть, то была помесь троллей с людьми? Нет, и этого быть не могло: лежащий орк тоже был каменным. Выходит - всё же статуи? Однако знакомиться с творцами таких изваяний, кем бы они ни были, Борух бы не решился. О тропе пришлось забыть, да и сам лес покинуть: быть может, за всеми его пределами следили.

В конце концов он вышел к Великой Реке. В этом месте её можно было перейти - дощатый мост, в этот час рыжий от закатного света, вёл к длинному острову, и как несложно было догадаться, от него на другой берег. Там жили такие же Смуглолицые, как Фархунд, его племя. Борух вгляделся вдаль, припал к земле: кажется, никто не следит. Страх отступил, и его охватила жажда мести: за то, что разрушили его жизнь в Тобари, за Туллин, за всё. Фархунду он, конечно, отомстить не сумеет. Но среди всего вражеского племени найдутся и послабее, и поглупее – так всегда бывает. К тому же причинённый им вред может, так или иначе, задеть и Фархунда: свои, а то и родичи.

Только как их достать – не в одиночку же? Мстители-одиночки долго не живут. У этих заречных должны быть другие враги, к которым можно присоединиться - только где их искать? На юге, на севере? Быть может, даже на востоке, сообразил Борух. Не обязательно жители всех земель за рекой точно такие, как Фархунд – он рассмеялся, вообразив армию в десять тысяч одинаковых Фархундов. Они могли подчиняться поклонникам Моргота из страха – или даже по сей день противостоять им. Орк потряс головой. Что за глупость - мстить, даже не понимая, кто - враг, а кто - нет! И всё же враги – были, и ненависть к ним жгла его горячим углем внутри. Конечно, в первую очередь искать союзников стоило на юге, а никак не на востоке.

Горы всё ближе подходили к реке, и, наконец, Борух обошёл последние их отроги. Могучий поток, разливаясь всё шире, нёс свои воды через тёплый и прекрасный, но пустынный край. Горько и пряно пахли травы, многие из которых Чёрному были незнакомы, и множество птиц кружило в воздухе. Иные из них без боязни опускались рядом с орком или, пролетая, чуть задевали его крылом. Это было столь чудно, что мысль об охоте не сразу пришла ему в голову. Только как следует проголодавшись, он вскинул новенький, изготовленный уже во время бегства лук. Клинок и нож Боруха заречные, по счастью, бросили неподалёку от могилы, а то ему пришлось бы тяжелей. Вскоре после охоты, когда узнавшие страх птицы с криками разлетелись, ноздрей Боруха коснулся чуть слышный запах Моря.

Моря, с которым он десятилетия назад прощался навек.

Борух поспешил навстречу ему, как навстречу далёкому свету. Здесь некого было опасаться, и он не мог не подарить себе Море - не просто взгляд издалека! Вблизи Море оказалось ещё удивительней, чем издали: оно пело, и голос его был глубже всего, что знал Чёрный - кроме одной лишь глубины звёздного неба. Ему подумалось, что и у небес может быть своя песня. Быть может, птицы в вышине слышат её, и потому среди них так много умеющих петь.

У Моря, столь переменчивого и столь неизменного, что время возле него текло иначе, Борух задержался надолго. Долго и неспешно оно раскрывало себя, свои краски и запахи, светлые блики и невидимые глазу бездны, лёгкость и зыбкость пены и слитность могучего движения, подобного дыханию исполина, и всё это отображалось в его музыке. Волны набегали на берег, касаясь ног орка, и с ними прокатывались волны музыки, и сквозь него, мимо него, к иным, разносился зов Моря. Кого-то иного оно звало в светлое Заморье, кого-то иного - в путь по волнам, в дальние края, кого-то иного - сюда, на побережье. И его, Чёрного - к чему-то звало, но он не мог разобрать, и всё пытался постичь его зов. Однажды показалось - нашёл, и он попытался запеть сам, ту песню о Солнце, что пели в Тобари. Но если в людском хоре его грубый голос терялся, то рядом с мерным и глубоким голосом Моря он так резал слух, что Борух смолк и скривился.

А на другой день началась буря, и музыка обратилась грохотом, и волны яростно бросались на берег, швыряясь в Чёрного чем ни попадя. Вместо мудрой и гармоничной силы воды наполнила иная, тоже могучая, но дикая и разрушительная. Такое Море, вовсе несходное с тем, что некогда предстало в песне, и орка взъярило и взбаламутило. В злобе он истребил явно больше морских птиц, чем требовалось для пропитания, а осевшая было на дно неутолённая жажда мести погнала его из безлюдных земель. Он решил пройти ещё немного вдоль побережья - не найдёт ли чьих следов, и, коли нет - повернуть назад.

Близ невысоких скал нашлись и следы, и сами люди. Завидев Боруха, старик бросил сеть, что выбирал из лодки, и заковылял к скалам, чуть приволакивая ногу и всё оглядываясь на орка. Поклон и отдалённое приветствие остановили рыбака лишь на пару мгновений. Борух задался вопросом - что бы такое сделать, чтобы он не так боялся? Такое, что орки не делают? Ответ нашёлся сразу. Взглядом прикинув участок, Борух принялся выдёргивать травы, аккуратно складывая их по краю. Затем, срезав с одного из редко растущих кустов крепкую ветку, приладил к ней нож, сооружая себе мотыгу, и принялся рыхлить землю. В сущности, его действия были бессмысленны - посеять он мог лишь семена тех трав, что вырастут и так - но для того, чтобы показать свои умения и намерения, это годилось. Старик остановился и наблюдал издалека, пока Борух не прервал своё занятие и не попытался приблизиться, и тогда только как мог заспешил прочь.

У скал, как он вскоре узнал, было рыбацкое селение. Жители его, крепко сложенные люди с обветренными лицами, скорей загорелыми, чем смуглыми, говорили на незнакомом Боруху языке. И не позволяли приблизиться. Поразмыслив, он решил не торопить события - в чём-в чём, а во времени недостатка не было. Лишь день за днём подходил всё ближе и всё дольше медлил уходить. Люди должны были убедиться, что Борух им не враг. Сильными союзниками рыбаки не казались, но они могли быть частью большего народа. Заодно - когда это стало возможно - он на слух учил язык, заинтересовавший его тем, что в нём встречались и некоторые восточные слова, и белериандские. Имена также напоминали имена людей Белерианда, союзников эльфов.

В один из дней, когда Борух медленно пробирался в сторону селения, к нему наконец устремился юноша с каштановой чёлкой, падающей на брови.

- Что ты такое? - спросил он с большим беспокойством, переступая с ноги на ногу. - Какого ты племени?

- Сейчас - никакого племени, - помедлив, ответил Борух. - Я живу один. Брожу по земле.

- Один? - его собеседник несколько успокоился, хотя во взгляде его ещё читалась тревога. - Значит, ты не ведёшь за собой сородичей?

- Нет, - ответил он. Ещё чего не хватало - приводить в этот край орков! Да их и самих к Морю не заманишь.

- А ты не умеешь… ты не из этих? - настороженно спросил парень и сделал несколько неопределённых жестов. Борух переспрашивал и так, и эдак, прежде, чем узнал, что под «этими» подразумевались колдуны. Итак, во всяком случае, их здесь не жаловали!

- Нет, такого я не умею. А сюда раньше колдуны приходили?

- Не сюда. Туда, где мы жили прежде, - он махнул рукой к западу, - как-то пришли нэрми. Они заколдовали те земли, и мы ушли оттуда. Так говорит дед.

- Нэрми - это люди, у которых жёлтое железо на руках, на голове? - с трудом подбирая слова, уточнил Борух.

- Нет, это не люди. Странное, чужое племя. И опасное. Колдуны.

Борух слегка поёжился. Опасные нелюди-колдуны… неужто тёмные духи? Ага, целое племя. Тогда - создатели живых камней? Колдовать точно умеют, а люди ли они… возможно, и нет. Действительно странное и опасное племя. Их бы поддержкой заручиться, но как?

И от самих-то рыбаков трудно было добиться поддержки или принятия - оно и неудивительно, если за человека его не признали. Но за орка, как он и надеялся, тоже - к его сородичам люди относились иначе. Народ Ульфанга легко сообщался с орками, хоть и без приязни, другие же, смотря по силе, нападали или бежали прочь. Эти же просто неохотно подпускали, следя за чужаком с большим недоверием.

Прошли месяцы прежде, чем Борух мог войти в селение и обратиться к Барагеру. Этот мрачноватый сероглазый мужчина в расцвете сил звал себя вождём. Быть может, он правил не только немногочисленными рыбаками, подумалось Боруху.

- Я слышал, вы не любите колдунов, - начал он. - Люди-колдуны, что живут к северо-востоку отсюда, за Великой Рекой, причинили мне большое зло. И не мне одному.

- Сочувствую. Но, сдаётся мне, ты ждёшь вовсе не слов сочувствия, - Барагер внимательно посмотрел на него и усмехнулся. - Если ты надеешься втянуть нас в какие-нибудь межплеменные распри - тебе это не удастся. Мы можем любить или не любить кого угодно, но не вмешиваемся ни в чьи дела. И особенно - ни в чью вражду. Даже будь мой народ куда больше, как в старину, я сказал бы то же.

- Я и не собирался призывать вас к чему-то подобному, - Борух с трудом подавил желание сжать зубы и кулаки или хоть отвести глаза. - Ведь вас не так много, и у вас мало оружия…

- Совсем нет - если не считать за оружие ножи или молот ку<