Окончание воспоминаний мистера Джона Лазаря

 

До конца августа 1856 года и весь следующий месяц мистер Горст жил в Quinta da Pinheiro.

Здоровье его, как я и надеялся, в последние дни лета постепенно поправлялось. Он совершал долгие прогулки по окрестным сосновым лесам, а чаще поднимался в Маунт, где любил сидеть у дверей церкви Пресвятой Богородицы, задумчиво глядя на далекую линию горизонта. В иные разы, возвратившись из Фуншала после делового дня, я находил своего гостя в саду, где он спал в подвешенном между двумя яблонями гамаке, накрыв лицо соломенной шляпой, или на балконе, где он сидел с сигарой, закинув ноги на перила, и читал.

Я позволил мистеру Горсту пользоваться своей скромной библиотекой, что премного его обрадовало, ибо он оказался страстным библиофилом и, похоже, не знал большего наслаждения, чем рассуждать о колофонах, переплетах, шрифтах и тому подобном, причем с самым очаровательным энтузиазмом. Конечно, в моей коллекции было мало книг, способных удовлетворить взыскательному библиофильскому вкусу, но мой гость вполне довольствовался возможностью провести вечер за непритязательным изданием Смоллетта или Филдинга, и я прекрасно помню, какую радость он испытал при виде потрепанного экземпляра «Приключений Гулливера».

— Я не перечитывал «Гулливера» с детства! — воскликнул он, и на его отмеченном печатью страданий лице, к великому моему удовольствию, появилось выражение совершенного восторга.

Так все продолжалось до третьей недели сентября.

Скоро мне предстояло покинуть Мадейру и снова отправиться в Англию. Здоровье моего товарища если не полностью восстановилось, то заметно поправилось, и он говорил, что чувствует в себе достаточно сил, чтобы вернуться к своей жизни на Лансароте. Однако я не хотел отпускать мистера Горста, опасаясь, что там он быстро впадет в прежнюю немощь.

— Почему бы вам не остаться до моего возвращения, а уж тогда и принять решение? — спросил я. — Если вы уедете слишком скоро и снова захвораете, благотворный эффект, оказанный на вас здешним климатом, сойдет на нет. Кроме того, мне было бы очень приятно знать, что в мое отсутствие мой дом не пустует и находится в хороших руках.

— У меня и вправду нет причин возвращаться на Лансароте, — ответил он, — если не считать остатков прежней решимости закончить там свои дни. И разумеется, мне будет тяжело покинуть этот райский уголок. Тем не менее мне кажется, я должен уехать.

За все время, проведенное нами вместе, мой товарищ ни словом не обмолвился о своем прошлом, а я, верный данному обещанию, не предпринимал никаких попыток затронуть сей предмет. Но что-то переменилось в нем: желание остаться в самозаточении на Лансароте ослабло. Я ясно видел это на протяжении всех сентябрьских дней и услышал сейчас в неуверенных словах, им произнесенных. Жизнь и надежда возвращались к Эдвину Горсту.

Коротко говоря, после еще нескольких продолжительных бесед он наконец согласился остаться в Quinta da Pinheiro до моего приезда из Англии, а уже потом решить, вернуться ли ему на Канары, поселиться ли на Мадейре или отправиться еще куда-нибудь.

 

 

За неделю до отъезда я получил письмо от моего старого друга Джорджа Мерчисона, английского консула. Он приглашал меня и мистера Горста на прием, устраивавшийся следующим вечером у него на вилле по случаю прибытия на остров очередных гостей.

Ко времени нашего появления в главной гостиной уже собралось многолюдное общество. Мерчисон, шумливый весельчак, поприветствовал нас энергичным рукопожатием и тотчас повел знакомиться с почетными гостями.

— Мистер Блантайр, разрешите отрекомендовать вам моего давнего друга, мистера Джона Лазаря. Джон, это мистер Джеймс Блантайр, директор «Блантайр и Калдер».

Имя Джеймса Блантайра было мне хорошо знакомо: возглавляемая им фирма являлась ведущим импортером мадейрского вина, хотя я пока еще ни разу с ней не сотрудничал. С ним был старший брат, мистер Александр Блантайр, второй директор фирмы. Помимо них присутствовали сын вдового мистера Джеймса Блантайра по имени Фергюс; миссис Александр Блантайр и ее дочери, мисс Маргарита и мисс Сюзанна; а также миссис Блантайр-старшая, мать мистера Александра и мистера Джеймса, — немощного вида старая дама с белоснежными волосами, для поправки чьего здоровья семейство и предприняло путешествие на Мадейру.

Мерчисон представил нас поочередно всем присутствующим и напоследок подвел к старшей дочери мистера Александра Блантайра, мисс Маргарите Блантайр. Знакомясь со всеми остальными, Горст лишь слегка кланялся и сдержанно произносил «добрый вечер», но к мисс Блантайр обратился с весьма учтивой приветственной речью, заверяя молодую леди, что Мадейра сущий рай, и выражая надежду, что она замечательно проведет зиму на острове и что здешний климат окажет на ее бабушку такое же целительное действие, какое оказал на него.

— Значит, вы здесь уже давно, мистер Горст? — спросила мисс Блантайр.

— Всего несколько недель, — ответил он, — но даже за столь короткий срок мое здоровье значительно поправилось, и я надеюсь на дальнейшее улучшение, ибо мистер Лазарь любезно позволил мне пожить у него в доме до его возвращения из Англии.

Далее мы с ней обменялись несколькими фразами по поводу моего скорого отъезда, а потом к нам подошел мистер Джеймс Блантайр, чтобы отрекомендовать нас другу своего сына, некоему мистеру Родерику Шиллито, собиравшемуся провести с Блантайрами зиму на арендованной ими вилле.

Должен признаться, сей джентльмен, на вид ровесник Горста, не произвел на меня приятного впечатления — еще сильнее он не понравился Горсту, который сразу после процедуры представления извинился и отошел в противоположный конец комнаты, где присоединился к группе гостей, включавшей моего друга доктора Ричарда Принса, одного из лучших английских врачей в Фуншале. Мне мистер Шиллито сказал, что очень рад со мной познакомиться, но Горсту просто кивнул, воздержавшись от обычных любезностей, и при этом прищурился и слегка нахмурил брови, словно напряженно стараясь что-то вспомнить.

Когда Горст отошел, я с минуту стоял, украдкой разглядывая мисс Маргариту Блантайр — прелестную барышню лет двадцати, невысокого роста и изящно сложенную, со светло-каштановыми волосами, ямочкой на подбородке и милым открытым выражением лица. Чуть позже от ее матери, невесть почему возжелавшей довериться мне, совершенно незнакомому человеку, я узнал, что сразу по достижении совершеннолетия Маргарита помолвится со своим кузеном Фергюсом.

— До чего же приятно видеть двух молодых людей, столь нежно привязанных друг к другу, — сказала миссис Блантайр. — Вы не находите, мистер Лазарь?

Разумеется, из вежливости я согласился с данным утверждением, но сугубо теоретически, поскольку не заметил признаков особой любви между двоюродными братом и сестрой. Фергюс, одутловатый малый с короткой шеей и низким лбом, едва ли мог внушить страсть женщине — тем паче такой явно благоразумной и бесспорно привлекательной девушке, как мисс Блантайр.

С другой стороны, отец Фергюса, мистер Джеймс Блантайр, произвел на меня впечатление исключительно целеустремленного человека — чисто выбритый, дородный, с волевым подбородком, он совершенно не походил на своего старшего брата, сухопарого длиннолицего господина с узким ртом и пышными седыми бакенбардами, который весь вечер держался несколько в стороне от родственников и лишь изредка вступал в разговор.

Мне показалось странным, что мистер Александр Блантайр, хотя и старший из братьев, заметно тушевался перед мистером Джеймсом, тотчас ставшим центром всеобщего внимания. Именно мистер Джеймс направлял разговор на интересующие всех темы; именно он позаботился о том, чтобы миссис Блантайр-старшая устроилась удобно и ни в чем не нуждалась; именно он сделал своим племянницам комплимент по поводу красивых букетиков; и именно на него все выжидательно посмотрели, когда Мерчисон спросил, не желают ли гости прогуляться по террасе и полюбоваться китайскими фонариками, развешанными среди величественных древних деревьев, составлявших главную особенность сада.

Все это время Горст продолжал беседовать с доктором Принсом в дальнем конце гостиной; однако, заметив, что Блантайры вместе с мистером Шиллито выходят en masse на террасу, он вернулся туда, где стояли мы с хозяином дома.

— Как вам наши новые соседи, мистер Горст? — спросил Мерчисон.

Мой товарищ промолчал, и мне пришлось ответить за него.

— Очень приятное и интересное семейство, — сказал я. — Ну и разумеется, фирма «Блантайр и Калдер» имеет превосходную репутацию.

— Здесь вы правы, — откликнулся Мерчисон, — и я скажу вам еще одно. Мистеру Фергюсу Блантайру придется приглядывать за своим сокровищем нынешней зимой. На Мадейре много молодых людей, которые были бы рады занять его место рядом с его хорошенькой кузиной, — верно, Горст?

К моему удивлению, ответ последовал незамедлительно.

— Мисс Блантайр совершенно очаровательна и, безусловно, способна стать украшением любого общества.

Мы с Мерчисоном оба заметили, как Горст быстро бросил взгляд на террасу, где молодая барышня стояла со своей матерью, восторгаясь китайскими фонариками.

— Ого! — воскликнул Мерчисон, многозначительно подмигнув. — Вот, значит, как обстоят дела! Я оказался ближе к истине, чем предполагал. Что вы об этом думаете, Лазарь?

Я толком не знал, что и думать. Я нисколько не винил Горста — мужчину, в конце концов, неженатого — в том, что он восхищен мисс Блантайр; просто я не ожидал столь откровенного проявления чувств от своего товарища, в обычных обстоятельствах не обнаруживавшего ни малейшего желания раскрываться перед окружающими. Я вспомнил свою первую встречу с ним — сломленным духом изгнанником, невероятным усилием воли отказавшимся от обычного человеческого общения и участия, ждущим лишь смерти, дабы освободиться от тяжкой ноши, о которой он никогда не говорил. Вспомнил — и от души порадовался, что именно благодаря моему скромному содействию он встал на путь исцеления.

К концу вечера я принялся обходить гостиную, прощаясь с многочисленными знакомыми, пришедшими по приглашению Мерчисона, чтобы сердечно принять семейство Блантайров на Мадейре. Мистер Шиллито с мистером Фергюсом Блантайром большую часть вечера провели на террасе, куря сигары и оживленно разговаривая. Я был рад, что они держались в стороне от общества в гостиной, ведь в таком случае исключалась вероятность каких-либо неприятных ситуаций с участием Горста, с первого взгляда проникшегося (по крайней мере, так казалось) необъяснимым отвращением к мистеру Шиллито. Бывает, конечно, что незнакомые люди вызывают у нас безотчетную неприязнь; но все же меня не покидало ощущение, что здесь кроется нечто большее, хотя что именно — оставалось загадкой, как и многое другое, имеющее отношение к моему новому другу.

Скоро я покончил со светскими обязанностями, и мы с Горстом собрались уходить. Мерчисон стоял в вестибюле, прощаясь с отбывающими гостями. Когда он пожимал руку Горсту, из гостиной вышли Блантайры, предшествуемые мистером Шиллито.

— А, вот вы где, Горст, — промолвил последний резким, бесцеремонным тоном. — Я хотел вас спросить — вы уверены, что мы с вами не встречались прежде? Я весь вечер ломал голову, где я мог вас видеть раньше, — а я, знаете ли, уверен, что видел.

В следующий миг наглядно проявилась перемена, произошедшая в моем госте за недели, что он провел в Quinta da Pinheiro, отдыхая и восстанавливая здоровье.

При словах мистера Шиллито в нем, казалось, внезапно вскипела темная, грозная сила. Стиснув кулаки, расправив плечи, твердо расставив ноги на каменных плитах, словно перед прыжком, он ответил на пристальный наглый взгляд мистера Шиллито самым решительным и вызывающим образом.

Признаться, в течение нескольких секунд, пока длился инцидент, я едва узнавал Горста, ибо в нем не осталось ничего от меланхоличного, уставшего от жизни человека, которого я знал со времени нашего прибытия на Мадейру. Хотя он выпрямился во весь свой внушительный рост, поза его больше всего напомнила мне позу терьера, почуявшего запах добычи и присевшего перед броском вперед.

Мистер Шиллито тоже заметил разительную перемену в нем — и, видимо, еще что-то, ускользнувшее от моего внимания. Он вдруг смертельно побледнел и нервно отступил на шаг назад, словно Горст вызвал у него какое-то страшное, но долго подавлявшееся воспоминание. Потом подошел Мерчисон, принялся со смехом жать руки джентльменам, кланяться дамам, галантно спрашивать у миссис Блантайр-старшей позволения проводить ее до паланкина.9 Пока они прощались, Горст повернулся и вышел в темноту.

Я нагнал своего товарища на улочке рядом с виллой Мерчисона. Он стоял, глядя на озаренные луной горные вершины, и курил сигару.

— Что-нибудь случилось, Горст? — спросил я.

— Ровным счетом ничего. Не желаете сигару?

Я отклонил предложение, и мы в молчании немного прошлись по крутой улочке.

— Воловья повозка ждет, — наконец сказал я. — Поедем?

— Пожалуй, я прогуляюсь пешком, если вы не против, — ответил Горст. — Я знаю дорогу.

— Я с вами…

— Нет, — перебил он довольно грубо. — Пожалуйста, не беспокойтесь. Я пойду один. — Потом добавил помягче: — Если вы не возражаете.

Будучи усталым, я ничуть не возражал и спросил лишь, точно ли он найдет дорогу до виллы, находившейся примерно в миле оттуда. Горст с уверенностью ответил утвердительно, и на том мы расстались.

Стояла тихая, ясная ночь. С минуту я смотрел, как мой товарищ шагает вверх по узкой улочке, вдоль высоких каменных стен, через которые свешивались пальмовые листья, плети жимолости и отягощенные плодами ветви фруктовых деревьев. У поворота он остановился и обернулся. Над дверью маленького домика с башенкой горел фонарь, освещая бледно-желтым светом булыжную мостовую. Несколько секунд Горст стоял под фонарем, затягиваясь сигарой. Потом помахал мне рукой и скрылся за поворотом.

 

 

Настал день моего отъезда с Мадейры в Англию. Я отправил в порт дорожные сундуки и чемоданы и отдал последние распоряжения трем своим слугам, строго-настрого наказав до моего возвращения относиться к мистеру Горсту как к хозяину.

Когда я вышел из кабинета, направляясь к поджидавшей на улице воловьей повозке, Горст стоял в вестибюле со шляпой в руке — он только что вернулся с прогулки по лесу.

— До свидания, Горст, — сказал я. — Я напишу вам обо всем, что творится нынче в доброй старой Англии. И вы тоже напишете мне, как поживаете и чем занимаетесь, правда ведь?

— Конечно, — ответил он, — с превеликим удовольствием.

Он немного помолчал, а потом протянул мне руку — не дрожащую, как раньше, но сильную и крепкую.

— Спасибо вам, Лазарь, — только и промолвил он, но слова эти глубоко тронули меня, ибо я знал, что они идут от самого сердца.

То были последние слова, услышанные мной от мистера Эдвина Горста.

 

 

17

ЛЕДИ ТАНСОР ОТКРЫВАЕТ ДУШУ

 

I

Я получаю выговор

 

Я закрыла мемуары мистера Джона Лазаря в самом безрадостном расположении духа. Теперь я знала кое-что о своем отце, но это знание не принесло утешения, а лишь породило во мне безумное, неосуществимое желание увидеть его живого, каким он был на самом деле, а не каким остался в моих смутных воспоминаниях.

Мистер Лазарь (о нем у меня сложилось самое высокое мнение) также дал мне поверхностное впечатление о моей матери и моих родственниках Блантайрах, о которых я никогда прежде не слышала.

Маргарита. Замшелое надгробье на кладбище Сен-Винсен всплыло перед моим умственным взором, когда я вспомнила свои отчаянные попытки вообразить, как выглядела при жизни особа, носившая столь благозвучное имя, — высокого роста она была или малого и имела ли такой добрый и милый нрав, с каким связывалось в моем детском воображении имя Маргарита. Судя по рассказу мистера Лазаря, она действительно была милой и доброй, даром что в памяти моей сохранился лишь туманный, призрачный образ. Уже скоро, надо надеяться, выписки из ее дневника, прислать которые обещал мистер Торнхау, помогут мне составить более отчетливое представление о наружности и характере моей матери. Пока же мне остается довольствоваться тем, что есть, — маленьким фрагментом воспоминаний славного мистера Лазаря.

Я бросилась на кровать, расстроенная и удрученная множеством вопросов, теснившихся в уме. Особенно меня занимал упомянутый мистером Лазарем господин — мистер Родерик Шиллито, чье имя я моментально вспомнила. Он присутствовал на званом ужине, устраивавшемся в доме миледи на Гросвенор-стрит во время нашей поездки в Лондон, — «школьный друг моего покойного жениха», так его отрекомендовала госпожа. Вполне возможно, тот факт, что двадцать лет назад на Мадейре он познакомился с обоими моими родителями, объяснялся необычным стечением обстоятельств, как и совпадение инициалов «Б. К.». Однако, хотя случайных совпадений, порой самых немыслимых, в нашей жизни гораздо больше, чем мы обычно полагаем, нынешнее общение мистера Шиллито с леди Тансор не казалось мне случайным. Может статься, откровенная неприязнь моего отца к упомянутому господину брала начало в их предыдущем знакомстве? Может даже, существовала некая связь между моим отцом и школьным другом мистера Шиллито, Фебом Даунтом?

От этих мыслей меня отвлек звон колокольчика в углу комнаты. Наконец-то миледи вызывала меня.

 

 

— Мисс Горст! — с широкой улыбкой воскликнул мистер Армитидж Вайс. — Входите, входите!

Он открыл дверь на мой стук и стоял передо мной, опираясь на трость. Миледи, с запечатанным конвертом в руке, сидела у камина, безучастно уставившись на огонь.

— Как поживаете, мисс Горст? — сердечно спросил мистер Вайс.

— Благодарю вас, сэр, хорошо, — ответила я, делая почтительный реверанс.

— Замечательно! Замечательно! Проходите же, присаживайтесь у камина, пожалуйста.

Он провел меня к диванчику напротив леди Тансор, затем сел рядом со мной, слишком близко, по-прежнему улыбаясь обычной своей странной, зловеще-любезной улыбкой. Миледи не шелохнулась, но продолжала пристально смотреть на языки пламени.

Наконец она повернулась ко мне. Лицо у нее осунулось, под глазами темнели круги.

— Это вам, — сухо промолвила она, взглянув на конверт. — От мистера Роксолла.

— От мистера Монтегю Роксолла, — добавил мистер Вайс, вытягивая длинные ноги и закладывая руки за голову с самым непринужденным и самодовольным видом. — Отличный малый! Легенда среди представителей нашего ремесла. Умен, чертовски умен.

Он говорил теплым, доверительным тоном, но от его холодно поблескивающего взгляда у меня по спине побежали мурашки и возникло ощущение, будто я ненароком ступила на тонкий лед. Мне оставалось лишь предположить, что мистер Вайс и миледи хотели воспрепятствовать моему общению с мистером Роксоллом, ибо оно представляло для них какую-то угрозу.

— Нам сегодня случилось заглянуть в Норт-Лодж, — произнесла миледи ровным, бесстрастным тоном, тем не менее встревожившим меня, — и мистер Роксолл попросил нас передать вам письмо. Он также справился о вашем самочувствии и выразил сожаление, что дела задержали его в отъезде дольше, чем он предполагал. Признаться, я понятия не имела, что вы с ним состоите в столь коротких отношениях.

— О нет, миледи! — поспешно сказала я, услышав обвинительные нотки в ее голосе. — Ничего подобного.

— Прошу прощения, Алиса. У меня сложилось впечатление, что вы впервые встретились с мистером Роксоллом на похоронах профессора Слейка.

— Так и есть, миледи.

— Но похоже, вы продолжили знакомство с ним без моего ведома.

Почему она допрашивает меня таким образом? Я лично не видела ничего предосудительного в общении с мистером Роксоллом, но представлялось очевидным, что миледи и мистеру Вайсу оно очень не по душе. Потом мне вдруг пришло в голову, что, возможно, все дело в убийстве мистера Пола Картерета, столь сильно интересовавшем покойного профессора Слей-ка. Посему я решила не упоминать о своем разговоре с мистером Роксоллом на данную тему.

Глядя миледи прямо в глаза, я объяснила, что совершенно случайно встретилась с мистером Роксоллом у вдовьего особняка и, пока мы шли через парк вместе, он выразил желание пригласить меня на чай в Норт-Лодж.

— Ого! — воскликнул мистер Вайс с циничным смешком. — На чай, значит? Ну и ну!

— В таком случае, — холодно сказала миледи, протягивая мне конверт, — можете взять письмо.

Несколько мгновений все молчали.

— Так вы говорите, у вдовьего особняка? — потом спросила миледи, судя по всему напряженно обдумывавшая какой-то вопрос.

— Прошу прощения, миледи?

— Вы сказали, что случайно встретили мистера Роксолла у вдовьего особняка.

— Да, миледи. Он забирал там письма, написанные профессором Слейком к…

Я замялась и тотчас поняла, что делать этого не следовало. Миледи встрепенулась и впилась в меня огромными черными глазами.

— Да, Алиса?

— К вашему покойному отцу, — закончила я по возможности спокойнее.

— Письма к моему отцу?

— Да, миледи.

— Мистер Роксолл сообщил вам о содержании писем?

— Нет, миледи. Он тогда еще не ознакомился с ними. Я знаю только, что писем много.

Баронесса встала и подошла к окну. Мистер Вайс кашлянул и добродушно улыбнулся.

— Насколько я понял, мисс Горст, вам предстоит повышение. Компаньонка ее светлости, да?

— Да, сэр.

Я с напускной скромностью потупила голову, исполненная решимости говорить как можно меньше, но мистер Вайс определенно не собирался молчать.

— Уверен, вы вполне этого заслуживаете. Но все же некогда, надо полагать, вы ждали от жизни большего — будучи особой знатного происхождения, я имею в виду.

— Я росла сиротой, сэр, — ответила я, — как вам наверняка известно. И хотя получила хорошее образование, я не могу притязать — и не притязаю — ни на какие особые привилегии по праву рождения. Я совершенно довольна нынешним своим положением, намного превзошедшим самые смелые мои ожидания, и я благодарна миледи за благосклонность, которую она продолжает выказывать мне и которую я постараюсь заслуживать и впредь.

Милая речь, подумала я, предназначенная столько же для миледи, сколько для мистера Вайса — последний уже собирался ответить, когда заговорила первая.

— Я не уверена, Алиса, что вы поступили правильно, согласившись выпить чаю с мистером Монтегю Роксоллом. Однако я не стану запрещать вам визит к нему. Надеюсь лишь, что теперь вы понимаете, что с вашей стороны было неблагоразумно — и даже отчасти неприлично — принимать приглашение мистера Роксолла, предварительно не посоветовавшись со мной. Вы должны признать, что я многажды проявляла к вам снисходительность — снисходительность, какой прежде не выказывала ни одной своей горничной. Но мое терпение не безгранично.

— Не безгранично, — повторил мистер Вайс, глубокомысленно кивая.

— Я надеялась, — добавила миледи, — что между нами больше не будет секретов.

Я подивилась ее лицемерию. Не будет секретов, ну конечно! Она жила и дышала секретами, но при этом бранила меня за то, что я не обо всем рассказываю.

— Возможно, — подал голос мистер Вайс, — если бы мисс Горст позволила вам прочитать письмо мистера Роксолла, вы бы убедились, что ничего непристойного не умышляется, и все стало бы на свои места. Вы же не против, мисс Горст, правда? На самом деле я уверен, что вы сами намеревались показать письмо ее светлости сразу по получении. Разве я не прав?

Он припер меня к стенке — и знал это. Он сидел там, широко улыбаясь, такой самоуверенный, нарочито любезный, до странного непринужденный, и отблески огня сверкали на его часовой цепочке и запонках.

Не имея выбора, я подошла к леди и вернула ей нераспечатанный конверт.

— И больше никаких секретов, Алиса, — прошептала она.

— Да, миледи.

Письмо она прочитала за несколько секунд и отдала мне с сердитым видом. Не промолвив ни слова, она быстро прошла в смежную спальню и с грохотом захлопнула за собой дверь.

Я взглянула на листок с несколькими написанными на нем строками.

 

Уважаемая мисс Горст!

Наконец-то я вернулся в Эвенвуд. Уже на носу Рождество, но если Вы все еще готовы принять мое приглашение, я буду рад приветствовать Вас в Норт-Лодже в следующее воскресенье, 31-го числа, в три часа пополудни.

У меня будет еще один гость, один мой молодой друг, приехавший из Лондона провести праздники с больным отцом. Его жена тоже будет, так что Вы не останетесь без дуэньи.

Искренне Ваш

мистер Р. Дж. Роксолл.

 

— Ну что ж, — услышала я голос мистера Вайса, когда засовывала прочитанное письмо в карман, — все сделано и улажено. И завтра сочельник! Что может быть прекрасней?

Теперь он стоял спиной к камину, опираясь на трость, и смотрел на меня с очередной своей нервирующей улыбкой. Он казался воплощением доброты, очарования и заботы, но я знала, что все это только видимость. И знала также, какую опасность он для меня представляет, ибо живо помнила, как он сидел переодетый в пивном кабаке, нос к носу с гнусным Билли Яппом.

Пока я обдумывала, следует ли мне подождать, когда миледи выйдет из спальни, или лучше вернуться в свою комнату и ждать очередного призывного звонка, раздался короткий стук в дверь, и в следующий миг она отворилась, явив взору мистера Персея — он неподвижно стоял на пороге с обычным бесстрастным выражением лица. Потом я заметила, что он начал сжимать и разжимать кулак, когда перевел взгляд с меня на щеголеватого мистера Вайса. Мелочь, конечно, но все же этот непроизвольный жест свидетельствовал, что молодой человек возмущен, застав в покоях своей матери мистера Вайса стоящим у камина в такой развязной позе, словно он здесь хозяин.

— А, Вайс, вы здесь, — с холодной учтивостью промолвил он. — И мисс Горст тоже.

— Я действительно здесь, — нимало не смутившись, ответствовал мистер Вайс и отвесил преувеличенно любезный поклон. — Не угодно ли войти?

Слова прозвучали нарочито оскорбительно. Как будто мистер Персей Дюпор нуждался в приглашении из уст гостя, чтобы войти в покои собственной родительницы!

Закрыв за собой дверь, мистер Персей вошел в комнату и осмотрелся по сторонам.

— Где моя мать?

— Увы, сегодня утром она проснулась с головной болью, — произнес мистер Вайс, томно растягивая слоги. — По моему совету мы с ней совершили прогулку в ландо — одевшись потеплее, разумеется. Я давно убедился, что изрядная доза свежего деревенского воздуха — лучшее средство от головной боли. Я рад доложить, что ее светлость одобрила мою рекомендацию и вернулась с прогулки в гораздо лучшем самочувствии, хотя и немного уставшая. Сейчас она отдыхает.

«А вы лжете легко и непринужденно, сэр», — подумала я, поймав хитрый, заговорщицкий взгляд мистера Вайса.

— Тогда я не стану ее беспокоить, — сказал мистер Персей. — Я просто хотел сообщить, что брат вернулся из Уэльса и что Шиллито тоже прибыл. Он в Китайской гостиной и спрашивает вас. Полагаю, вы можете спуститься к нему?

Он не скрывал своей неприязни к мистеру Вайсу, хотя последний оставался непоколебимым в своем лучезарном самодовольстве.

— Безусловно, — живо откликнулся он, а потом добавил, поворачиваясь ко мне: — Думаю, вы можете быть свободны, мисс Горст. Ее светлость позвонит к вам, если вы понадобитесь.

Я сделала книксен и направилась к двери, а он вновь обратился к мистеру Персею:

— Я поздравлял мисс Горст с успехом. Скоро дни тяжкого труда закончатся для нее. Она станет компаньонкой миледи! В общем и целом — замечательный пример торжества благородного происхождения над обстоятельствами. Кровь всегда дает о себе знать!

Проигнорировав эту бойкую тираду, мистер Персей отворил передо мной дверь и слегка наклонил голову, когда я проходила мимо. Потом наши взгляды встретились, буквально на мгновение, и за эту долю секунды я увидела в его глазах нечто такое, от чего мое сердце забилось учащенно. Что это было? Тогда я не поняла толком, но я покинула покои миледи в гораздо лучшем настроении против прежнего.

 

 

Мемуары мистера Лазаря по-прежнему лежали у меня на столе. Засветив свечу и лениво раскрыв книгу, я случайно наткнулась взглядом на строки, повествующие об устроенном в честь Блантайров приеме, где познакомились мои родители, и описывающие мистера Родерика Шиллито — который в данный момент, несомненно, наслаждался досугом в Китайской гостиной в обществе мистера Вайса.

Что будет, когда меня представят (а меня непременно представят) этому джентльмену? Пробудит ли в нем фамилия Горст воспоминания о человеке, случайно встреченном на Мадейре двадцать лет назад? Я могу оказаться под подозрением, даже в опасности. Но я, по крайней мере, предупреждена, хотя это мало утешает.

Тут зазвенел колокольчик, и я вновь спустилась в покои миледи.

 

II

Я снова вхожу в милость

 

Госпожа сидела у камина, созерцая ярко горящие дрова. Ни мистера Персея, ни мистера Вайса в комнате не было.

Когда я вошла, она повернула ко мне бледное, изнуренное лицо и ласково промолвила:

— Подойдите, Алиса, и сядьте здесь. Я хочу кое-что сказать вам.

Я снова села на диванчик напротив нее. К моему изумлению, миледи подалась вперед и нежно взяла мои руки.

— Давным-давно у меня была подруга, — начала она, — самая близкая подруга на свете, единственная в жизни верная подруга. Мы с ней были неразлучны, как любящие сестры.

Она на мгновение отвела взгляд. Я заметила слезы у нее в глазах и хотела заговорить, но она подняла ладонь, останавливая меня.

— Нет, Алиса, не говорите ничего. Даже сейчас воспоминания о ней причиняют мне боль — тем более острую, что моя собственная обожаемая сестра покинула нас, когда я была совсем еще маленькой, — вам наверняка рассказывали, что бедняжка упала с моста в Эвенбрук и утонула. Годы спустя, на несколько счастливых лет, о которых я навсегда сохраню самые теплые воспоминания, эта подруга заполнила пустоту в моей жизни, образовавшуюся со смертью моей любимой сестры. Мы с ней делились всеми секретами, всеми надеждами и мечтами; и вот так, связанные узами глубочайшей любви и доверия, мы с ней вступили в пору женской зрелости. Она каждое лето приезжала в Эвенвуд и стала любимицей моего отца. Но потом некие… обстоятельства… разрушили соединявшие нас узы, лишив нас возможности продолжать прежние близкие отношения.

— Вы виделись с ней с тех пор?

— Ни разу, — вздохнула миледи. — Вот уже двадцать лет о ней ни слуху ни духу — и никто так и не сумел занять ее место. Конечно, у меня много знакомых, здесь и в городе, но такой, как она, я никогда больше не встречала. Между нами было редкое взаимопонимание, видите ли, хотя во многих отношениях мы были совершенно разные. Моя подруга порой вела себя легкомысленно и безответственно — она словно беззаботно порхала по жизни, а я выросла серьезной во взглядах и осторожной во всех поступках. Полагаю, мы с ней дополняли друг друга и составляли единое целое благодаря нашим различиям. Мы и внешне не имели ничего общего. Она — миниатюрная куколка с чудесными белокурыми волосами и светло-голубыми глазами, ну а я черноволосая, темноглазая и высокая, как мужчина. Верно, мы представляли собой странную пару!

С печальным смешком она отпустила мои руки и откинулась на спинку кресла, погруженная в отрадные воспоминания.

Несколько минут мы сидели молча, прислушиваясь к треску горящих поленьев. Потом госпожа снова подалась вперед, взяла мои руки и заглянула мне в глаза.

— Вот что я хотела сказать вам, милая Алиса. Я с первого взгляда поняла, что однажды мы с вами станем друзьями — настоящими друзьями, какими некогда были мы с той девушкой. Вы явились ко мне простой служанкой, но я сразу вас раскусила. Я сразу поняла, кто вы такая на самом деле.

О, эти пронзительные глаза — темные, как фиалковые лепестки, как очи византийской иконы, устремленные в вечность! Такие прекрасные, такие пленительные, такие непостижимо загадочные! Мне казалось, будто я тону в их мерцающей, коварной глубине, безвольно поддаваясь их магнетической силе, как до меня поддавались многие другие. В первый момент слова миледи испугали меня, но тотчас стало ясно, что в них нет ни намека на угрозу. Напротив, в них прозвучала искренняя нежность — чарующая нежность, какой я не слышала никогда прежде.

— Мои речи покажутся вам странными, — продолжала миледи, — ведь, в конце концов, я знакома с вами совсем недавно. Признаться, меня и саму удивляет необъяснимая духовная близость, существующая между нами. Я пыталась бороться со своей глубокой симпатией к вам, ясно сознавая неравенство нашего общественного положения; я старалась — отчаянно старалась! — держаться с вами так, как подобает держаться госпоже со своей служанкой, чему примером служит мое поведение в случае с приглашением мистера Роксолла. Но я не могу долее противиться сердцу… Возможно, вы не поверите, но моя жизнь полна невзгод, и у меня нет никого, с кем я могла бы поделиться своими печалями. Я вижу недоверие в ваших глазах, но я говорю чистую правду. Конечно, у меня есть мой любимый сын Персей, но иные вещи мать не может рассказывать своим детям, а другие вынуждена утаивать от них ради их же блага. Как следствие, я чувствую себя бесконечно одинокой. Признаюсь, меня страшит перспектива доживать свои дни без нежной привязанности к представительнице моего пола — привязанности, какую я в далеком прошлом питала к своей бывшей подруге и о какой каждодневно мечтаю… Итак, Алиса, согласны ли вы  стать для меня такой подругой, а не только компаньонкой на жалованье? Моей верной, преданной подругой?

— Даже не знаю, что и сказать, миледи, — пролепетала я, принимая благодарно-смущенный вид, но внутренне ликуя. — Это так… неожиданно… так незаслуженно…

— О, Алиса, милая глупышка! — рассмеялась она. — Вы должны сказать «да, конечно» и перестать называть меня «миледи» — я имею в виду, когда мы с вами наедине, как сейчас. Мое имя Эмили Грейс Дюпор, и отныне вы должны всегда называть меня просто Эмили — за исключением тех случаев, когда мы с вами будем находиться в обществе посторонних лиц или моих сыновей.

— Но ведь вы с вашей подругой были ровесницами, — возразила я. — А я так молода, так неопытна. Наверно, вам нужна подруга вашего возраста?

— Чепуха! — воскликнула миледи. — Конечно, вы молоды летами, но у вас необычайно умная голова на плечах. И почему бы мне не иметь подругу младше меня, особенно если мы с ней сходимся во взглядах на жизнь? Я знаю, вы тоже чувствуете, что нашим судьбам было суждено переплестись. Ведь правда, чувствуете?

Я не могла отрицать этого, ибо так оно и было на самом деле — собственно, именно поэтому меня и прислали сюда. Едва я прошептала утвердительный ответ, миледи упала передо мной на колени, обняла меня за шею и поцеловала.

— Вот так! — воскликнула она. — Скреплено поцелуем!

Нетрудно представить, как я изумилась, когда госпожа преклонила колени, словно в молитвенном экстазе, и заговорила столь страстным тоном. Мне невольно вспомнилось, как она стояла на коленях перед гробницей Феба Даунта, охваченная горем. Но сейчас глаза миледи сияли, полные мольбы и надежды, и я, к дальнейшему своему изумлению, ответила на объятие и погрузилась в странное состояние добровольной покорности, из которого вышла лишь с великим трудом.

Я не понимала, что вызвало в ней такую удивительную перемену — метаморфозу столь внезапную и разительную, что даже мой подозрительный взгляд не увидел в ней ни намека на притворство. Признаюсь, у меня просто голова шла кругом: я знала, что мне нельзя доверять леди Тансор, но все же была польщена и тронута пылким предложением дружбы от единственного в мире человека, которого ни при каких обстоятельствах не могла назвать своим другом.

С удовлетвор<