Прогулка с мистером Рандольфом

 

I

Я выслушиваю признание

 

Поприветствовавший меня голос принадлежал мистеру Рандольфу Дюпору.

Едва он вошел и стремительно направился ко мне, старуха тотчас же разжала костлявые пальцы и торопливо удалилась обратно в пивной зал, где села нахохлившись.

— Что привело вас сюда в рыночный день, мисс Горст? — спросил мистер Рандольф, широко улыбаясь. — Уж не решили ли вы купить корову?

Я из вежливости хихикнула в ответ на шутку, хотя появление молодого человека поставило меня в затруднительное положение.

Я не могла честно сказать, что я делаю в «Дюпор-армз», ибо леди Тансор желала сохранить в тайне свое поручение с письмом, но и откровенно лгать мне не хотелось. Посему я прибегла к полуправде: мол, миледи отпустила меня на все утро, и я зашла в «Дюпор-армз», чтобы перекусить перед возвращением в Эвенвуд. Даже такая вполне простительная ложь вызвала у меня внутренний протест; но по ходу Великого Предприятия мне, несомненно, еще не раз придется прибегать к подобным — и худшим — хитростям, а значит, к ним надо привыкать.

— Вы уже перекусили? — спросил мистер Рандольф. — Да? Замечательно! А что ваша спутница?

— Спутница?

— Пожилая дама, стоявшая рядом с вами, когда я вошел. Верно, случайная знакомая?

— О нет, вовсе не знакомая, — поспешно возразила я. — Она просто приняла меня за кого-то другого. Я знать ее не знаю.

— Ну что ж, — промолвил мистер Рандольф с самым удовлетворенным видом, — если вас ничего больше здесь не держит, вы позволите проводить вас в Эвенвуд? Нет, нет! Нисколько не затруднит! Право, я настаиваю. По такой погоде прогуляться — одно удовольствие. Соглашайтесь, прошу вас.

Я с радостью согласилась, и он вышел прочь, чтобы распорядиться насчет доставки своей лошади обратно в усадьбу, а я осталась ждать в вестибюле.

Оглянувшись через плечо на дверь пивного зала, я обнаружила, что таинственная «Б. К.» исчезла.

Вскоре мистер Рандольф вернулся, подставил мне локоть, и мы с ним вышли на залитую солнцем, шумную Маркет-сквер, теперь битком набитую разномастным сельским людом, толкущимся между прилавками с разным товаром и загончиками с ревущим скотом.

Мой спутник болтал самым веселым и непринужденным образом, словно с давним хорошим другом, показывая мне по дороге различные общественные здания — муниципалитет, хлебную биржу, городское собрание, величественную церковь Апостола Иоанна Богослова — и дома наиболее видных жителей Истона, включая роскошный краснокирпичный особняк доктора Пордейджа, врача леди Тансор.

— Ну-с, мисс Горст, — говорит мистер Рандольф, когда мы выходим за городскую черту и начинаем спускаться по отлогой тенистой дороге, ведущей к деревушке Дак-Энд, — расскажите мне, как вам показался Эвенвуд.

Я отвечаю, что на первый взгляд Эвенвуд производит впечатление райского уголка, где очень трудно быть несчастным.

— Мне не хотелось бы возражать, — с сомнением произносит он, — но рано или поздно несчастье приходит ко всем нам — даже к обитателям райских уголков вроде Эвенвуда.

Я осмеливаюсь заметить, что в таком красивом и благостном окружении любое несчастье переносится гораздо легче, а вот в окружении уродливом и отвратительном — намного тяжелее.

— Я раньше как-то не смотрел на дело с такой стороны, — живо откликается молодой человек. — Вы очень умны, мисс Горст…

Похоже, он хочет добавить еще что-то, но в последний момент прикусывает язык.

— Вы собирались сказать «для горничной»? — спрашиваю я. Но, видя, что он слегка краснеет, и не желая ставить его в неловкое положение, тотчас же признаюсь, что хотела просто поддразнить его, а на самом деле нисколько не обиделась — ведь я ясно сознаю свое место в Эвенвуде.

— Все же вы совсем не похожи на мисс Пламптр и остальных горничных, служивших у матушки, — говорит мистер Рандольф и повторяет чуть тише: — Совсем не похожи.

Я делаю непонимающий вид, ибо мне страшно интересно узнать, какое мнение он составил обо мне.

— Мне кажется, вы рождены не для того, чтобы служить горничной, — поясняет он. — Вот почему матушка отдала вам предпочтение перед всеми прочими соискательницами. Вы ничуть на них не похожи — в вас нет ничего заурядного. Она сразу увидела это, как и я.

— Я сама не знаю толком, для какой участи я рождена, — отвечаю я, начиная находить удовольствие в своей роли. — Знаю лишь, что волею обстоятельств я оказалась вынуждена самостоятельно пробивать дорогу в жизни, пользуясь несколькими небольшими преимуществами, данными мне воспитанием и образованием. У миссис Баттерсби, полагаю, такой же случай.

— У миссис Би?

Упоминание о домоправительнице приводит мистера Рандольфа в замешательство, и я объясняю, что леди Тансор подметила сходство наших с ней жизненных ситуаций: обе мы явно занимали более высокое общественное положение, прежде чем поступили в домашнее услужение.

— А, ну да, — произносит он с заметным облегчением, словно ожидал от меня какого-то иного ответа, а потом добавляет, что всякое сравнение с миссис Баттерсби будет в мою пользу.

Я, разумеется, возражаю, но мистер Рандольф исполнен решимости убедить меня в справедливости комплимента.

— Полно, полно вам, мисс Горст! — восклицает он с шутливым укором. — Не надо ложной скромности! Отец миссис Би был простым священником, весьма ограниченным в средствах, — по крайней мере, я так слышал. Финансовые неурядицы лишили его и его детей того малого, что он имел. Он умер полным банкротом, насколько мне известно. Вы же, с другой стороны…

Я выжидательно смотрю на него.

— В общем, разница в происхождении и воспитании между вами и миссис Би очевидна, так мне кажется. Натурально, я не посмею настойчиво расспрашивать вас, проверяя правильность своей догадки, — ведь мы с вами едва знакомы. От матушки я знаю лишь, что вы сирота. Вас воспитывала какая-нибудь родственница, полагаю?

— Опекунша, назначенная моим отцом перед смертью.

— Вы росли в сельской местности?

— Нет, в Париже.

Внезапно я сознаю, что потеряла бдительность. Мне следует быть осторожнее, пусть я и не сказала ничего такого, о чем не знает мать мистера Рандольфа. Во избежание других, возможно, более затруднительных вопросов я меняю тему разговора и спрашиваю, читал ли он поэму брата о Мерлине и Нимуэ.

Он запрокидывает голову и хохочет.

— Читал ли я поэму Персея? Нет, нет! Боюсь, меня интересуют совсем другие вещи. Я предпочитаю славную рыбалку да добрую охоту. Нет, мисс Горст, я не читал поэму и вряд ли когда-нибудь прочту. Знаю, я много теряю — она превосходна, вне всяких сомнений, — но ничего не поделаешь. Меня все считают болваном в семье, особенно матушка. Классический случай с умом и силой — Персею достался весь ум… Тут матушка постаралась, — продолжает мистер Рандольф. — Она с самого детства всячески поощряла Персея. Он вечно строчил стишки, вечно сидел по уши в какой-нибудь поэтической книге, и она постоянно читала ему вслух — главным образом произведения мистера Теннисона или мистера Феба Даунта, своего бывшего жениха, незадолго до свадьбы убитого каким-то сумасшедшим, знакомым еще по школе. Ужасная история. Матушка так от нее и не оправилась. Полагаю, вы слышали о мистере Даунте?

Я отвечаю, что имя я слышала и раньше, а теперь знакомлюсь с сочинениями мистера Даунта, читая вслух миледи.

— Что ж, — сухо улыбается он, — я вам не завидую. Матушка, конечно же, не дает никому и слова сказать против своего возлюбленного барда, которого оплакивает по сей день. Думаю, она всегда столь настойчиво побуждала Персея подражать ему, поскольку хотела сделать из него своего рода замену. Что же касается до мистера Даунта, он никуда не ушел из матушкиной жизни — он и поныне остается в ее сердце, ее мыслях и навсегда там останется. А на следующей неделе — одиннадцатое.

— Одиннадцатое?

— Одиннадцатого числа каждого месяца матушка отмечает день памяти мистера Даунта, погибшего одиннадцатого декабря пятьдесят четвертого года. В этот день она пойдет в мавзолей, где покоится бедолага.

— Должно быть, — замечаю я, — вашему отцу было очень тяжело жить, постоянно ощущая незримое присутствие покойного возлюбленного своей жены.

— Да нет, — произносит мистер Рандольф, печально и задумчиво глядя вдаль. — Отец всегда мирился с таким положением вещей. Он знал, что ее не переделать. Бедный отец! Он при всем своем старании не мог сравняться с мистером Даунтом, как я никогда не смогу сравняться с Персеем. Матушка по-своему любила отца, но она большей частью своего существа живет в давнем прошлом — во времени, предшествовавшем знакомству с ним. Она не видит в этом ничего плохого, но излишняя сосредоточенность на том, чего уже нельзя изменить, все-таки штука вредная — вы не находите?

— Отчасти вы правы, — соглашаюсь я, думая о своих родителях, которых никогда не знала. — Но с другой стороны, разве не должны мы чтить прошлое и память ушедших от нас людей, чтобы они всегда жили в наших сердцах?

— О да, должны, — откликается он. — Безусловно. Особенно в семье вроде моей. Вам не убежать от прошлого, если вы Дюпор.

Мне льстило, что мистер Рандольф столь доверительно беседует со мной, особой едва знакомой и вдобавок служанкой. Глупо, конечно, но я приняла его откровения за комплимент, свидетельствующий, что он питает ко мне приязнь — возможно, несколько большую, чем приязнь, с какой он, похоже, относился ко всем без изъятья.

— Ваш отец был военным, кажется? — спросила я после непродолжительного молчания.

— Служил в прусской армии. Дослужился до полковника. Даром что был поляком по происхождению.

— Поляком? Как интересно.

— Разве? Боюсь, я особо не задумывался на сей счет. Я ни разу не был в Польше, а отец почти ничего о ней не рассказывал. Он всегда говорил, что предпочитает Англию и что знакомство с моей матерью и переезд сюда стали для него главным успехом в жизни. Мы не поддерживаем отношений с родней с отцовской стороны. Матушка всегда возражала.

— Вы родились в Польше?

— Нет, здесь, в Эвенвуде. А вот Персей родился в Богемии, где отец и мать познакомились. Не у Шекспира ли где-то есть такой персонаж — король Богемии?

— Да, у него, — рассмеялась я. — В «Зимней сказке». Король Поликсен.

— Ага, он самый. Так вот, мой брат — в своем роде некоронованный король. Но я ничего не имею против. Дело в том, мисс Горст, что я очень благодарен Природе, возложившей все наследственные обязанности на Персея. Боюсь, из меня не вышло бы достойного наследника, и я искренне рад, что именно моему брату, а не мне придется однажды надеть корону. Видите ли, я вполне доволен нынешней своей жизнью и не хочу ничего менять.

Похоже, главенствующее положение брата в семье — и как наследника, и как любимца матери — не вызывало у мистера Рандольфа ни малейшего возмущения или зависти, каковые чувства свойственны многим младшим сыновьям.

Я заметила, что старшинство досталось мистеру Персею лишь по случайности рождения.

— Но сумел ли бы я справиться с ролью наследника, появись я на свет первым? Вот в чем вопрос. Нет, мне суждено всегда оставаться в тени брата. Если бы меня такое мое положение не устраивало, тогда другое дело, но оно меня всецело устраивает. Оно позволяет мне… — Мистер Рандольф на миг замялся, потом весело пожал плечами. — Ну, позволяет продолжать поиск разных интересных возможностей. По природе своей я отнюдь не ленив и должен что-то сделать в жизни.

— А чем бы вы хотели заняться? Вы уже выбрали себе поприще?

Несколько мгновений мистер Рандольф смотрел на меня с несвойственным для него уклончивым выражением лица, потом наконец ответил:

— Нет, не сказать чтобы выбрал. Одно время я хотел выучиться на инженера, но матушка и слышать об этом не желала. Конечно, если бы я поступил в университет, как Персей, у меня наверняка составилось бы более ясное представление о моих способностях и наклонностях, но матушка посчитала, что мне там делать нечего, и отдала меня в частную школу-пансион. Вот я и продолжаю осматриваться вокруг — в надежде подыскать себе дело по душе.

После дальнейших моих осторожных расспросов он поведал, что мистер Персей получил самое лучшее образование, какое только возможно, а вот его образованием, к сожалению, почти умышленно пренебрегли.

Наследника отправили в Итон, где учились многие поколения Дюпоров, а потом он поступил в родственное учебное заведение в Кембридже — Королевский колледж. Мистера же Рандольфа поручили заботам часто сменявших друг друга домашних учителей весьма сомнительной компетенции, а затем отослали в Саффолк доучиваться в школе-пансионе, которую держал один священник — бывший сотрудник оксфордского Брейзноз-колледжа. Там, вместе с полудюжиной юных джентльменов такого же склада, он оставался почти два года.

— Конечно, это вам не университет, но я никогда не был так счастлив, как в школе доктора Сэвиджа, — с тоской в голосе сказал мистер Рандольф, не глядя на меня. — И я обзавелся там хорошими друзьями — а с одним из них сошелся особенно близко. Но потом меня забрали домой, и вот я живу здесь… осматриваясь вокруг.

 

 

Мы уже миновали Аппер-Торнбрук — скопление крытых соломой хижин, стоявших рядком по обеим сторонам от главной дороги из Истона, — и теперь входили в деревню Эвенвуд. Слева от нас простиралось общественное пастбище, спускавшееся к реке. Мы остановились в самом начале улочки, что пролегала между пастбищем и церковью с примыкающим к ней пасторатом, где жил Феб Даунт в пору служения своего отца в местном приходе, а ныне обитали мистер и миссис Трипп.

— Можно пройти здесь, — промолвил мистер Рандольф, указывая в сторону пастората. — Так быстрее, чем через ворота.

И вот мы прошли по улочке и вскоре вступили в парк. От калитки извилистая тропа отлого поднималась к главной подъездной аллее и смыкалась с ней на вершине возвышенности — там перед нами открылся великолепный вид на огромную усадьбу, чьи восемь купольных башен вырисовывались темным силуэтом на фоне зеленовато-голубого неба.

— Вы сейчас к матушке? — спросил мистер Рандольф, когда мы начали спускаться к реке.

— Нет. Леди Тансор уехала в Лондон.

— В Лондон, говорите? Странно. Она ничего мне не сказала — впрочем, я последний, кому она сообщает о своих планах. Какое-то важное финансовое дело, полагаю, хотя в последнее время она обычно посылает в город Персея.

Немного погодя мы останавливаемся на изящном каменном мосту, перекинутом через Эвенбрук. Мистер Рандольф показывает мне место чуть выше по течению, где он, страстный рыболов, частенько сиживает с удочкой и сетью по утрам, а потом вдруг умолкает на полуслове и поворачивается ко мне.

— Мисс Горст… — Он снимает шляпу и нервно ерошит волосы. — Я не хочу, чтобы вы плохо обо мне думали, и поэтому должен сказать вам кое-что… сделать признание.

Я выражаю удивление, что мистеру Рандольфу уже есть в чем признаться мне после столь непродолжительного знакомства.

— То-то и оно, — следует ответ. — Мне бы не хотелось, чтобы у вас с самого начала составилось неблагоприятное мнение обо мне.

Я даю позволение продолжать и с немалым любопытством жду, когда он заговорит.

Заметно покраснев, он снимает длинный сюртук и кладет на парапет рядом со шляпой.

— Дело в том, мисс Горст, — начинает он, — что наша сегодняшняя встреча была не совсем случайной, знаете ли. Я ехал верхом через деревню и заметил вас на дороге в Истон. Я немножко подождал, потом доехал до города окольным путем и увидел, как вы заходите в «Дюпор-армз». Я поставил лошадь в конюшню и стал ждать на улице, когда вы выйдете. Вы долго не показывались, и я решил зайти в гостиницу и отыскать вас там. Вот мое признание. Вы простите меня?

— За что? — спрашиваю я, позабавленная трогательно-серьезным выражением его лица, вдруг напомнившего мне серьезное личико Амели Веррон, выполняющей в нашей «классной комнате» заданный мной урок.

— Я подумал, вы можете счесть такой поступок… ну… довольно наглым для человека, едва знакомого с вами, — признается он, — а мне не хотелось бы произвести на вас плохое впечатление.

Я заверяю мистера Рандольфа, что вовсе не считаю его поведение наглым или в каком-либо смысле непристойным, но добавляю, что вот миссис Баттерсби, наверное, не согласилась бы со мной.

— Неужели? — говорит он, поворачиваясь, чтобы взять с парапета сюртук и шляпу. — Почему вы так решили?

Я отвечаю, что миссис Баттерсби, похоже, имеет самые строгие понятия о допустимом и недопустимом в отношениях между домашними слугами и теми, кто поставлен над ними.

Мистер Рандольф молча кивает, но на лице у него опять отражается непонятное облегчение.

Когда мы подходим к усадьбе, он обращает мое внимание на изысканную ковку ворот и ограды и указывает рукой на отдельные детали, достойные пристального рассмотрения, низко наклоняясь ко мне, чтобы правильно направить мой взгляд. Потом мы проходим через широкий усыпанный песком двор, мимо инкрустированного изображениями тритонов фонтана, весело плещущего посреди овального газона.

У переднего крыльца мистер Рандольф собирается откланяться, но я останавливаю его вопросом, который крутился у меня в голове с самого момента, как мы покинули мост: почему он последовал за мной в Истон?

— Да так, под влиянием момента. — Он беспечно улыбается. — Просто мне стало интересно, какие у вас могут быть дела в Истоне утром, когда вы должны прислуживать матушке. Любопытство, и ничего больше. Я только не хотел, чтобы вы подумали, будто я действовал исподтишка, когда поехал за вами, а потом якобы случайно с вами встретился. Ну вот мы и дома. Всего вам доброго, мисс Горст. Было очень приятно.

Внезапно заторопившись, он дотрагивается до шляпы и быстро уходит в сторону конюшни.

Лишь тогда я замечаю, что в двери одной из башен кто-то стоит. Миссис Баттерсби. Она провожает взглядом мистера Рандольфа, выходящего со двора, а потом смотрит в мою сторону, но с совершенно бесстрастным, даже холодным выражением лица. Через несколько секунд она удаляется обратно в дом и затворяет за собой дверь.

 

II

Разговор за чаепитием

 

Я провела день за выполнением разнообразных дел, порученных мне миледи перед отъездом в Лондон, — и, бог ты мой, в каком же раздражении и негодовании я пребывала под конец!

Туфли, туфли, туфли! Всех фасонов и видов — в таком количестве, что и не счесть. И каждую пару требовалось достать, до блеска начистить щеткой, или поваксить, или протереть смоченной в молоке губкой, а затем завернуть в ткань и положить на место.

Потом шляпы, шляпки и прочие головные уборы — тоже бесчисленные. Все нужно было извлечь из картонок одну за другой, чтобы смахнуть с них пыль перьевой метелкой или разгладить щеточкой ворс бархата, а где необходимо — привести в порядок смятые украшения (правда, пришлось обойтись без щипчиков для шляпных цветов: я не захотела спуститься вниз и спросить о них миссис Баттерсби, как велела миледи).

Убрав последнюю картонку, я взялась за иголку с ниткой, чтобы зашить прорешку на вчерашнем платье, а потом принялась за уборку в спальне: все там намыла, начистила, вынесла «ночную вазу» и наполнила графины свежей водой.

Наконец, когда ясный свет дня уже начал меркнуть, я рухнула на диван в гостиной миледи, изнуренная, грязная и в самом скверном расположении духа.

 

 

Должно быть, меня сморила дремота, ибо спустя какое-то время я, вздрогнув, очнулась и осознала, что уже почти половина пятого, а миссис Баттерсби приглашала меня на чай к четырем. «Господи, опять опоздала!» — с отчаянием думала я, чуть не бегом спускаясь в столовую для слуг.

Комната домоправительницы — маленькая и уютная, с двумя окнами во двор, где я накануне утром столкнулась со Сьюки, — находилась прямо напротив комнаты старшего дворецкого, в другом конце зала, и к ней вела короткая изогнутая лестница. Перед разожженным камином там стояли удобный диван, кресло с простеганной пуговицами спинкой и низкий столик. Старинный дубовый буфет, заставленный посудой; стол с раздвижными ножками и откидной крышкой в простенке между окнами и два стула рядом; книжная полка с Библией ин-фолио и еще несколькими томиками; два цветных эстампа на стене возле буфета. Довершала обстановку детская лошадка-качалка, выглядевшая здесь несколько несуразно.

Когда я вошла в сопровождении одного из лакеев, миссис Баттерсби сидела с книгой в кресле у камина.

Я извинилась за опоздание и призналась, что заснула от усталости после того, как выполнила все поручения миледи.

— Пожалуйста, не берите в голову, мисс Горст, — промолвила миссис Баттерсби, откладывая в сторону книгу («Дикий Уэльс» мистера Борроу, сразу заметила я). — Работа горничной, как и работа домоправительницы, зачастую бывает весьма утомительной. Вдобавок ко всему, вы ведь еще с утра сходили в Истон и обратно.

Я только сейчас заметила в ее голосе своеобразную певучесть, протяжность — вероятно, последние остатки незнакомого мне акцента. Но — о! — эта неулыбчивая улыбка! Такая двусмысленная, многозначительная, раздражающе загадочная! Миссис Баттерсби видела, как я возвращаюсь домой с мистером Рандольфом; она знает также, куда я ходила, но вряд ли знает зачем. Она, вне всяких сомнений, не одобряет, что мистер Рандольф сопровождал меня на обратном пути из Истона, как не одобрила бы, что Сьюки называет меня по имени, если бы услышала такое. Однако она само радушие и дружелюбие, когда подает мне полную чашку, принесенную одной из кухонных служанок, и на лице у нее ни тени осуждения. Только к концу чаепития, в ходе которого наша беседа сводилась к обмену самыми банальными общими фразами, я начинаю чувствовать скрытое неудовольствие домоправительницы.

— Ну что ж, мисс Горст, — говорит она, когда служанка с подносом удалилась, — надеюсь, вы славно прогулялись в обществе мистера Рандольфа Дюпора. Похоже, погода сегодня располагала к прогулкам — хотя сама я из дома не выходила, занятая своими хозяйственными обязанностями.

Вот оно! Завуалированное порицание и обвинение, тонкая шпилька в мой адрес, отпущенная с величайшей ловкостью.

— Да, очень славно, — отвечаю я с самым простодушным и безмятежным видом. — Мистер Дюпор чрезвычайно приятен в общении, и погода сегодня, как вы верно заметили, чудесная.

— Вы правы, — говорит она, беря свою чашку. — Мистер Рандольф и вправду весьма приятен в общении. Такой непринужденный, такой искренний — и такой не похожий на брата. Окружающие в большинстве своем считают мистера Персея высокомерным и неприступным, каковые качества напрочь отсутствуют у младшего брата.

Пауза. Маленький глоток. Улыбка.

— Вы ходили в Истон по собственному почину, полагаю?

— Да. Миледи любезно отпустила меня на все утро, поскольку дела призвали ее в город.

— Поздравляю вас, мисс Горст. Подумать только — не успели вы приехать в Эвенвуд, а леди Тансор уже отпускает вас на целое утро! Беспрецедентный случай, я бы сказала. Ваша предшественница не пользовалась такими милостями.

— Мисс Пламптр?

— Ну да. Мисс Дороти Пламптр. Конечно, она была начисто лишена обаяния, что шло ей во вред.

— Но я слышала, она плохо служила миледи, — неискренне говорю я. — Еще я слышала, здесь вышла какая-то неприятная история, ставшая причиной ее увольнения. Надеюсь, я не позволяю себе лишнего?

— Ничуть. Все разговоры, происходящие между нами двумя здесь, в этой комнате, носят сугубо частный характер, и вы совершенно верно слышали: действительно, имел место прискорбный инцидент — кража одной из брошей ее светлости. Я лично в жизни не поверила бы, что мисс Пламптр способна на такое. Она так и не призналась в краже, хотя в конечном счете брошь нашли в ее комнате. Но все это осталось в прошлом. Теперь место мисс Пламптр занимаете вы, мисс Горст, и вас ждет совсем другое будущее, я уверена.

Я улыбаюсь, словно польщенная комплиментом, но помалкиваю.

— Мистер Покок прав, — добавляет она. — «Умница-разумница» — так он вас назвал, кажется? В любом случае, вы очень хорошо осведомлены о здешних событиях — прямо-таки маленькая лазутчица! Сначала профессор Слейк, теперь мисс Пламптр — не говоря уже о том, сколь быстро вы снискали расположение и леди Тансор, и мистера Рандольфа. Мистер Персей Дюпор, несомненно, будет следующим — или вы и его уже покорили? Вот это была бы настоящая победа! Все-таки сам наследник!

К вечной полуулыбке теперь добавляется тихий смех и добродушно-лукавое выражение лица. «Мы с вами уже стали друзьями, — словно говорит чарующий взгляд миссис Баттерсби, — а друзья могут говорить друг другу подобные вещи, не боясь обидеть». Но я не верю. Она не питает ко мне приязни и не хочет подружиться со мной, хотя я понятия не имею, каким своим поступком я настроила ее против себя. Неужели она не может простить мне невольную дерзость, выразившуюся в том, что я — простая горничная — позволила мистеру Рандольфу Дюпору проводить себя до Эвенвуда? Или дело в ревности к миледи, благоволящей ко мне? А может, считая меня равной по общественному положению, она опасается соперничества с моей стороны?

В разговоре с леди Тансор я назвала миссис Баттерсби «весьма толковой особой» — и да, она явно обладала умом и способностями, ставившими ее выше всех прочих слуг. Я не сомневалась, что она занимала в Царстве Прислуги особое положение (практически заместительницы или полномочной представительницы леди Тансор), которое страстно желала сохранить за собой. Какой бы ни была причина ее недоброжелательного отношения, мне хотелось выяснить, в чем именно она заключается. Пока же я знала лишь, что неожиданно для себя обзавелась врагом.

Тут в дверь постучала служанка, подававшая нам чай, и доложила, что в сухую кладовую проникли крысы — не может ли миссис Баттерсби прийти сейчас же?

— Что ж, долг зовет, — со смиренным вздохом промолвила домоправительница, когда служанка удалилась. — Он постоянно зовет. Сейчас у меня законный час отдыха — и вот вам пожалуйста. Боюсь, нам придется закончить нашу в высшей степени интересную беседу и мистеру Борроу придется подождать до моего возвращения — а вернусь я, скорее всего, ближе к полуночи. Как всегда.

Еще один вздох.

— Иные просто не могут позволить себе такую роскошь, как проводить время в свое удовольствие. Вечно появляются какие-то дела — вот теперь крысы!

Продолжая говорить, миссис Баттерсби поднимается с места и ставит мистера Борроу обратно на книжную полку.

— Но не беда. Было очень приятно, мисс Горст. Тут, в Эвенвуде, вы подчиняетесь только ее светлости и никому больше — как и я. Но если вам на первых порах, пока вы привыкаете к здешним порядкам, понадобится моя помощь или совет, я полностью к вашим услугам. Все считают меня довольно строгой особой, знаете ли. Возможно, я и вправду такая. Но я держусь иначе с теми, над кем не имею власти, а потому на вас моя строгость никогда не распространится, мисс Горст.

Миссис Баттерсби уже отворила передо мной дверь. Наши взгляды встречаются.

— Надеюсь, вы еще как-нибудь зайдете ко мне? — спрашивает она, когда я переступаю через порог.

— Конечно, миссис Баттерсби, с превеликим удовольствием, — говорю я с самой любезной улыбкой. — Если выдастся свободная минутка.

 

III

Акт милосердия

 

Миледи вернулась из Лондона только к семи и тотчас вызвала меня, чтобы одеться к ужину. Она выглядела усталой и подавленной после хлопотного дня.

— Вы исполнили вашу небольшую епитимью? — холодно осведомилась она, едва я вошла.

— Да, миледи.

— И сразу отправились обратно в усадьбу, как я велела?

Заметив мои колебания, она сурово поджала губы.

— Вам есть что сказать мне?

Памятуя о необходимости любой ценой завоевать доверие госпожи, я почла за разумное сообщить о своей встрече с «Б. К.». Услышав, что я не только видела получательницу письма, но и разговаривала с ней, леди Тансор заметно взволновалась и тотчас отошла к окну, где стала спиной ко мне, нервно теребя черную бархотку на шее.

— Так значит, вы пообщались с ней? — спросила она, продолжая смотреть в окно.

— Очень коротко, миледи, — просто сказала, что мне надо незамедлительно вернуться в Эвенвуд.

— И больше ничего?

— Ничего, миледи.

— А она сказала вам что-нибудь?

— Нет, миледи. Ничего существенного.

После этих моих слов баронесса испустила протяжный вздох, и поза ее стала менее напряженной.

— Какое у вас составилось мнение о ней? — спросила она далее.

Не желая случайно оконфузиться, я заметила лишь, что женщина эта, похоже, стеснена в средствах, и затем осмелилась высказать предположение (на самом деле единственное, пришедшее мне в голову относительно личности «Б. К.»), что прежде она работала в услужении, а ныне впала в нужду.

— Да! — воскликнула леди Тансор, внезапно просветлев лицом. — Вы угадали! Вы сущее чудо, Алиса. Вижу, впредь мне придется быть поосторожнее, иначе вы раскроете все мои маленькие секреты! Вы правы: она служанка, бывшая няня, одно время смотревшая за моей сестрой и мною. Милая, славная миссис Кеннеди!

— Значит, ее зовут Кеннеди? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает миледи и после непродолжительной паузы добавляет: — Миссис Берта Кеннеди — в детстве мы называли ее Би-Кей.

— А муж у нее есть?

— Она вдова, увы, и оказалась в крайне стесненных обстоятельствах. Разумеется, я почитаю своим долгом выдавать ей небольшое вспомоществование, когда она обращается ко мне, что она делает крайне неохотно и с полным пониманием необходимости сохранять наши сношения в тайне. В сегодняшнем письме я послала немного денег, дабы облегчить ей нынешнее бедственное положение. Вот почему я велела вам тотчас же возвращаться обратно — чтобы не ставить дорогую миссис Кеннеди в неловкое положение. Бедняжка! Увидеть ее в такой нужде спустя долгие годы — это стало для меня настоящим потрясением.

— Так значит, вы виделись с ней, миледи?

Она на миг смешалась, но быстро овладела собой.

— Разве я сказала «увидеть»? Я имела в виду, разумеется, узнать о ее жизненных невзгодах из письма, недавно полученного от нее.

Баронесса медленно опустилась на приоконный диванчик — с тихой улыбкой, которая, полагаю, долженствовала выражать умиление, вызванное мыслями о бывшей няне, но в которой мне, при воспоминании о противной неряшливой старухе с грязными цепкими руками, почудилось скорее облегчение.

Одев миледи к вечерней трапезе, я наконец вернулась в свою комнату, подробно записала в Секретном дневнике все события дня и немного почитала мистера Уилки Коллинза, пока мне самой не настало время спуститься к ужину.

 

 

За столом в комнате старшего дворецкого сидели в ряд мистер Покок, мистер Маггз, Генри Кресвик и Джон Бримли, камердинер мистера Рандольфа, — самодовольный толстощекий малый с густо напомаженными волосами и насмешливо-презрительным видом человека, познавшего тайны мироздания, недоступные больше никому на свете.

Миссис Баттерсби молча сидела на своем месте во главе стола. Рядом с ней располагался еще один человек, которого, вместе с Джоном Бримли, мне сейчас представили: мистер Артур Эпплгейт, сам старший дворецкий.

— Так вы говорите, погребение состоится в следующую среду, мистер Покок, — произнес мистер Эпплгейт — чисто выбритый круглолицый мужчина с коротко подстриженными седыми волосами и хриплым одышливым голосом.

— Точно так, — подтвердил дворецкий, отпивая глоток ячменной воды. — Тринадцатого числа в одиннадцать. Мистер Кэнди, насколько мне известно, тяжело болен и дни его сочтены, так что службу придется отправлять мистеру Триппу. Ах, был бы здесь доктор Даунт! Вот уж кто имел призвание к таким делам. Лучше его никого не знаю.

— Значит, мистер Покок, вы застали время, когда местный приход возглавлял доктор Даунт? — спросила я.

— Ну да, — ответил он. — Я поступил сюда на службу в пятьдесят седьмом году, в должности младшего дворецкого под началом мистера Крэншоу. Доктор Даунт покинул бренный мир в следующем году, но в округе все хорошо помнят его как человека исключительно образованного и очень доброжелательного.

— Здесь вы правы, — согласился мистер Маггз, уже перебравшийся в кресло у камина, чтобы выкурить трубочку. — И как же все у нас переменилось с появлением нового пастора!

— Ну, он уже давно не новый, Маггз, — возразил мистер Покок. — Однако вы правы: мистер Трипп во всем полная противоположность своему предшественнику. И да, доктор Даунт превосходно проводил заупокойные службы. Я присутствовал на похоронах старого Боба Мандэя — последних с участием прежнего пастора, если мне не изменяет память, — и скажу вам прямо: я в жизни не слышал надгробной речи лучше. Но сколь же, верно, было тяжело — даже для него, привычного к таким вещам, — похоронить единственного сына, причем всего спустя год после того, как он проводил в последний путь своего давнего друга, отца миледи. Это доконало беднягу, вне всяких сомнений.

— Да, истинно так, — согласился мистер Эпплгейт, печально качая головой.

— Леди Ти, полагаю, будет на похоронах старого профессора? — спросил Генри Кресвик.

— Ну разумеется, — вступил в разговор всезнающий Джон Бримли, одаряя своего собрата-камердинера презрительной улыбкой.

— А ты-то что знаешь на сей счет, Джон Бримли? — пренебрежительно бросил Кресвик.

— Уж всяко побольше твоего.

— Да, она будет, — вмешался мистер Покок, кидая предостерегающий взгляд на обоих молодых людей и отпивая очередной глоток ячменной воды.

Когда он поставил стакан на стол, я спросила, как долго покойный профессор Слейк исполнял обязанности хранителя библиотеки. Дворецкий на миг задумался, потом крикнул в открытую дверь, обращаясь к мужчине в старомодном фраке с бархатными лацканами, стоявшему у камина в столовой зале и разговаривавшему с одним из подручных мальчишек:

— Эй, Джеймс Джарвис! Когда профессор Слейк впервые приехал сюда?

— В феврале пятьдесят пятого, — незамедлительно последовал ответ.

— На Джеймса Джарвиса всегда можно положиться, — сказал мистер Покок, явно довольный собственной смекалкой, выразившейся в том, что он мигом сообразил переадресовать вопрос к обладателю столь феноменальной памяти. — Тридцать лет служит здесь привратником и ни разу такого не случалось, чтобы он запамятовал какую-нибудь дату. Профессор Слейк, мисс Горст, был добрым другом доктора Даунта и отца ее светлости, мистера Пола Картерета — вам, верно, известно, что мистер Картерет приходился кузеном покойному лорду Тансору, хотя и служил у него секретарем?

Прежде чем я успела ответить, зазвонил один из множества колокольчиков, висевших в дальнем углу комнаты.

— Бильярдная, — усмехнулся мистер Покок, вставая из-за стола. — Опять мистер Рандольф разбивает в пух и прах своего брата. Мистер Персей всегда топит горечь поражения в крепком бренди. Псовая охота да бильярд — только в них мистер Рандольф и берет верх над братом, благослови Господь славного малого. Но на свете не найдется сердца добрее или преданнее, точно вам говорю.

— Кто хочет знать?

Неожиданный вопрос — никак не связанный с последним предметом разговора — громогласно прозвучал из уст вышеупомянутого Джеймса Джарвиса, сейчас стоявшего в дверях.

— Что такое, Джарвис? — удивился мистер Покок.

— Кто хочет знать, когда старый Слейк приехал в Эвенвуд?

— Присутствующая здесь мисс Горст.

Мистер Джарвис отвесил мне глубокий поклон и сказал, что рад со мной познакомиться.

— Тому назад двадцать один год и семь месяцев, с точностью почти до дня, — затем сообщил он всему собранию с видом человека, готового бросить вызов любому, кто усомнится в его памяти или вычислительных способностях. — И большую часть указанного времени он вел себя как распоследняя зануда.

— В чем же выражалось его занудство? — с любопытством спросила я, хотя и почувствовала на себе неодобрительный взгляд ми<