Про магнитики на холодильник

 

Бабулечку сложно переплюнуть. Но когда кому‑нибудь это удается, бабулечка говорит серьезно‑удивленно и даже с некоторой ноткой восхищения: «Дааа, Зинаида (Людмила, Фаина, Алевтина и пр.), сама блядь, но таких блядей, как ты, не видала!» И тогда понятно, что этот кто‑то вышел из бабулечкиных берегов, а это значит – отлучение от церкви Игумновой. А это значит, что никаких «Рябин», советов по телефону, безудержного богатого смеха от взаимного похудания до аппетитных форм. Ни‑че‑го. Вакуум. И бабулечка не научит – в похудательном чае главное что? Не чихнуть в общественном месте. А если уж осрамилась – неси себя к выходу достойно. Как будто ничего и не случилось. Без паники.

Потому что бабулечка – красота и способна добиваться своего без лишних слов. Бабулечка подчас ничего не говорит, она просто ходит и смеется богатым смехом. А если уж рот откроет, то страшно становится, как в этой налаченной белокурой головке умещается столько всего. От пятиэтажного мата до двенадцатичленной формулы бытия. «Марея, не бегай, не верещи и не чихни снова в пудру. Уф, не голова, а Дом Советов», – говаривала бабулечка после одного из многочисленных «фестивалей» и неизменно осушала трехлитровую банку молока. Ее харизма начинается с южных гор и пролегает до самых северных морей. Дальше она просто не была. Из каждой поездки она привозила по мужу. Как магнитики на холодильник. Потом она их откармливала, они начинали томиться волей и грызть царску руку. Это значило, что пора ехать за новым сувениром.

Муж говорит:

– Чем сегодня обедаем? Не уверен, что хочу сегодня жаркое по‑трансильвански, и плов не хочу, и долма надоела.

Я говорю бабулечкиными словами:

– Могу приготовить ремень в собственном соку. А если будешь жопу морщить, то на обед гуляш по коридору и битки в дверях.

И муж сразу притихает, говорит:

– Ну что ты, Мурочка, я же пошутил.

А я усмехаюсь и думаю: «Знамо дело, пошутил».

 

Красота

 

У меня муж очень красивый, поэтому он не признает головные уборы. Чтобы черные кудри с проседью весело и пьяно колыхались на ветру. Потому что красота. А я что, я с Урала. У нас в таком виде даже до киоска за бутылкой не добежишь, задубеешь на излете. Поэтому гуляю я зимой не в ботиночках на рыбьем меху и не в коктейльном платье, а как положено – в фуфайке, шапке и пимах. Ибо жар костей не ломит. А муж‑то у меня красивый. Он весь изысканный, бохемный, на итальянской подошве, в демисезонном пальте и в каком‑то умопомрачительном шарфике. И я стою, его грустно жду. Потом надоедает уже, говорю:

– Мы со шпицами только выйдем.

Он говорит:

– Ну и что? Я же приличный человек.

Я говорю:

– А я с Урала. Пошли, красота.

Ну, выходим, и он через десять минут уже начинает фиолетоветь. Отвечает все реже. Потом смотрю, у него сосулька из носа торчит. Говорю:

– Возьми мою шапку, у меня два капюшона.

Он отрицательно трясет кудрями, раза три всего трясет, параллельно всхлипывая. Поскольку как же так, красота‑то погибнет под моей неизысканной вязаной шапкой, и это его безудержно расстраивает. В итоге, конечно, шапка с оленями оказывается на нем. Я говорю:

– Красота! Только рогов не хватает. Давай еще кружок вокруг поселка.

И он покорно плетется в женской шапке с оленями, без сосульки в носу и помечтывая о теплых пимах.

Бабулечка у меня тоже красота. Она в магазин всегда собирается по три часа. Потому что – как же так, на нее же люди смотреть будут. А у нее одна прическа цементируется минут сорок. Потом надо выбрать – в чем. С этим тоже нельзя переборщить, с нарядом, а то можно ослепить встречный транспорт. С другой стороны, по пути могут встретиться жены любовников, и тут надо выглядеть на два, нет, на пять миллионов. Затем мейк‑ап, фотошоп и поход в платье путем накидывания на голову газового шарфика, дабы не разрушить всю конструкцию прически.

Последний штрих – губы. Тут нужен правильный цвет и четкий контур. Поэтому бабулечка выпадает на время в измененное состояние сознания, либо это она так советуется со всеми нашими предками. Говорит мне:

– Ну как?

Я говорю:

– Запиписечно! Идем, красота. А то магазин скоро закроют.

А она на меня смотрит и говорит:

– Марея, а ты‑то почему не одета до сих пор?

Я разглядываю себя и думаю: «Ну как же “не одета”? Футболка новая, джинсы мои любимые, кеды, между прочим, очень даже».

Бабулечка говорит:

– Значит, так: ты выходишь через три минуты после меня и не приближайся ко мне ближе чем на три метра. И не отсвечивай, мне еще замуж…

 

Про крошки на кухне

 

Бабулечка рассказывает:

– С Рожжеством вас, была на «Рябине», завтра еще пойду. Видела бывшего с его нынешней. Вперились на меня оба, зенки вылупили да всю «Рябину» так и просидели. Совсем не отдохнула из‑за них.

Я говорю:

– Ну ты знатная красотка. Шутка ли – всю «Рябину» самоутверждаться.

Бабулечка говорит:

– А потом он мне всю ночь названивал и молчал, сука. А я как шебутная ору в трубку: «Алло, алло, да алло же, блядь!» Я же думаю, что‑то случилось. Забыла, что у него вместо головы жопа. А потом Володька‑бизнесмен со второго этажа приходит и говорит мне через дверь: «Анна Васильевна, дорогой ты мой человек, дай же, блядь, поспать‑то! То котик твой плюшеву игрушку катат по ночам так, что перекрытия дрожат, теперь ты вопишь как полоумная. Захлопни уже калитку при всем уважении. И кота похудей, ради Христа, не то скоро к нам провалится». И тут трубка как завопит на меня голосом бывшего: «Ты там с мужиком?! Убью падлу!» А я стою с мужиком, три часа ночи, да, за двумя дверьми, в руках, как обычно, топорик, на всех засовах я, деревянна дверь изнутри доской приперта. Короче, предохранилась от них по полной, а все никакого спасу. От мужиков‑то. А возьмешь – так толку с гулькин хрен. Одни крошки на кухне. И я, свободная молодая женщина, стою клята, мята, ругана. Будто все еще замужем.

Я говорю:

– А мы ходили в ресторан, и я врезалась в стеклянную дверь. Муж катался со смеху так, что думала, я его потеряю. Дверь тоже не пострадала, только запачкалась. Ты там где? Ладно, проржёшься – перезвони.

 

Зима

 

Муж говорит:

– Тамерлан такой Тамерлан. Я дал старому шпицу кость, теперь вместо него воронка, пострадали также Истра и Звенигород.

Я спрашиваю:

– Мы про одного и того же Тамерлана говорим? Это тот, у которого вторая кличка Чайка? Кстати, ты не знаешь, почему он лает, как эта благородная птица, проживающая на помойках?

Он говорит:

– Может, он воспитывался чайками или на море?

Я говорю:

– Давно ли в Рузе нашли море? Или прячут, а то, знамо дело, понаедут из своих Москвей, не протолкнесси.

Пока мы говорим, Тамерлан берет еще одну кость и Казань, одновременно претендуя на дополнительную, мертвой хваткой вцепившись в пах старому шпицу, который держит оборону, жамкая кость всеми своими новыми четырьмя зубами. Старые молочные смешно и нарядно торчат по сторонам. Тамерлан не охраняет свои кости, он ими властвует. Употреблять их по назначению он пока физически не в состоянии. Размеры не позволяют. И кости лежат себе сиротливо, ждут своей участи. Как Фроси Бурлаковы из «Приходите завтра».

У кошки Фроси сушняк. То ли зима, то ли хлещет по ночам в виртуале коньяк с бухгалтером Алексом, а потом отсыпается в раковине, не раздевшись, прямо в шубе. И мы говорим: «Как не стыдно?! А еще в шубе!» И она на нас смотрит устало с лицом: «Откройте кран и уходите. Как же я от вас устала, блядь».

Я над мужем часто шучу. Поет по телику какой‑нибудь Лев Лещенко про «Со всех вокзалов поезда» и «Лай‑лай», а я мужу кричу:

– Беги скорее, тут твой поет!

Он прибегает, думает – Стинг какой, а там: «Шо это были я и лай‑лай». Муж еще на Кадышевой с «Кольцом» попадается часто. А потом смотрит на меня, как Фрося из раковины, и я понимаю – зима.

 

А давай

 

Мы с мужем друг для друга ни разу не сдерживающие факторы. Я ему говорю:

– А давай то‑то и то‑то?

Так он говорит мне всегда:

– А давай!

И это иногда конечно же плохо заканчивается. Вот, к примеру, вчера – мы всех проводили и легли переотдыхивать с тазиком кедровых орешков перед увлекательным сериалом. Ну и в перестрелках не заметили, как обожрались до потери пульса, дружно, в два лица.

И всю ночь мы друг другу даже таблеточки подать не могли. Я говорю:

– Надо как‑то раздельно объедаться. К примеру, ты ешь, я не ем. И наоборот, в свою очередь. Мы же налаживали автодежурство из гостей.

Он обиделся и говорит:

– А ничего, что мы женаты? И вообще, из гостей – это один раз и было, и то лучше бы ты пила. А то у меня такое чувство, что мы в разводе.

Я говорю:

– Ну, иногда это необходимо. Например, когда я с крыльца лечу, подвернув ногу, меня надо кому‑то ловить. Или ты за рулем, а я говорю – «смотри на дорогу», «помедленней, не въебись», «поехали», «тормози». А если мы вдвоем будем водить, как ты, то полиция сразу сделает месячный план.

Подруга говорит: – Мой уехал на Новый год на Кубу с друзьями. И у нас такая пауза висит ощутимая. И вообще непонятно, за что ему так повезло.

А другая подруга говорит:

– Праздники только начались, а он меня уже достал. Глаза бы не видели. Хоть бы жопу до магазина оторвал, гад. Четвертый день с дивана неподъемный. Так ладно бы, если послушно сидел, заткнувшись в тряпочку, так оно же трещит, как хер в коробке.

Бабулечка говорит:

– Мы с котом живем душа в душу. Я его люблю, а он меня боится. И я считаю – это наилучшая форма взаимоотношений.

А кот сидит и правда боится. Лопнуть. Такая вот любовь.

 

Про вранье

 

У меня есть весы. Они мне часто врут и уезжают к маме. Отношения так себе. Потому что им нужны какие‑то особые условия. Пол ровный, батарейку менять. И как вы понимаете, не очень‑то и хотелось. Потому что женщина весом больше шестидесяти кг не считается человеком. Когда оказываешься в новой женской компании, то первые три вопроса, которые тебе задают, это – замужем ли, есть ли дети и сколько весишь. Я сначала не врала, и женщины меня очень жалели и говорили: «Ну, понятно». И на этом все.

Потому что о чем? Потому что для полного контакта нужно быть замужем или (в некоторых случаях это еще лучше) в разводе, с детьми и весить до пятидесяти пяти. А так что? Ясное дело – жирная, без детей, значит, развод не за горами. Короче, при таких параметрах распознать во мне человека практически невозможно. Потом я начала врать, и все как‑то встало на свои места. Говорю:

– Двое, муж козел и пятьдесят два.

Мне говорят:

– Да вроде не похоже на пятьдесят два.

Я говорю:

– Кость легкая.

И всё, есть контакт. Оказывается, у всех кость легкая, только у некоторых тяжелая, в папу. Можно считать это моей данью социализации. Благодаря вранью я реализую свой интерес к миру.

Муж говорит: «Главное, себе не врать, а остальным можно». Фрося согласна. Весит пять кэгэ, а кошкам врет, что три. Говорит: «Я не толстая, я пушистая». И идет обедать по пятому разу. Котам тоже врет, про возраст. А коты бродят вокруг дома и сходят с ума по аппетитной малолеточке. Фро на них смотрит с лицом «Была бы нужда бело тело ломать, замуж мне недосуг, господа. В жопу – это туда. И это не приглашение». Ложится на мужнину черную рубашку и распушается во весь ее пятидесятый размер.

Фрося умная, не ведется. Потому что хрен знает, до чего это все может довести. Возможно, в какой‑то момент и паспорт придется показать. А по нему она престарелая горжетка. К нам иногда приходят очень умные гости. Перетереть с Фросей за атомную физику. Для них замуж, дети и вес – не главное. Потому что в лозунге «Семья – это всё» имеет смысл только вторая часть. Бабулечка из таких шикарниц. Она сама себе королевишна. И когда за ней ползает как‑нибудь дед, она говорит: – Я в свои шешнадцать объебки уже не подбираю. – И уходит в свои семьдесят шесть самоотверженно есть красную икру и смотреть сериал. – А чо, – говорит бабулечка, художественно размазывая икру по колбасе. – Пиздеть‑то – не шаньги мазать. Зато никаких крошек на кухне.

 

Про жизнь и комизм

 

Жизнь меняется каждый день и каждый раз комично. Мы с мужем утром просыпаемся, выходим к кофею, а у нас собаки в гостиной сидят не наши. По правде сказать, они вообще каждый день не наши. Однажды выходим, а на нас смотрят Буратино и Карабас Барабас. У старого шпица вытянулся нос и новые зубы ему пока явно велики. На следующее утро выходим, а там Слон и Моська. У старого уши в рост пошли, а младший обнаружил в себе лай. Опять выходим, а там Жираф и Колобок. У кого ноги за ночь отросли, а кто‑то ртом по земле катается. Только у Фроси перманент. Она неизменно мамонт. И смотрит на нас с лицом «Вы это видели? А я предупреждала! Как в воду глядела! Огриков подсунули!».

Гости приходят, говорят: – Какие вы добрые, дворняжек приютили.

Мы говорим:

– Это шпицы.

Гости нас жалеют и говорят:

– Не расстраивайтесь, вы же не будете их за это меньше любить.

Мы говорим:

– Да это щенячий пух вылазит и скоро нарастет основного в пять раз больше.

Ну, гости на нас смотрят так, с сочувствием, и говорят:

– Конечно‑конечно, нарастет, вы только не расстраивайтесь так сильно.

Сегодня просыпаемся, а у старого шпица шасси выросло и выдвигается туда‑сюда. Это у него зубы в два ряда так наросли, что он с выдвинутой нижней челюстью ходит, и ему туда оседают пыль и еда. Можно трехочковый забивать. Хорошая такая корзина вышла. Звоним заводчице, а она говорит: – Вы сейчас на них не смотрите часто, есть шанс помереть со смеху.

Мама говорит: – Ты тоже неравномерно росла, по диагонали. От тебя с рождения только уши былые остались. Они у тебя изначально были под взрослый размер. Мы даже испугались, когда увидели.

И я да, не могу себя найти на школьных классных фотках. Прихожу к мужу, говорю:

– Как думаешь, где тут я?

А он говорит:

– Давай это выяснять методом исключения. Убираем сразу всех мальчиков.

Я говорю:

– Не факт.

Бабулечка любила снимать всю семью и специально для этого приглашала фотографов на дом. Все наряжались, и никто не смел сопротивляться. Показывает мои фотки из своего архива и говорит:

– Это ты со шрамом на лбу – бумеранг во дворе кидала. Это ты в мотоциклетной каске с прогулки пришла, там один петух тебя люто не любил. Это тебя от гудрона отмывают. А тут мы тебя три часа не могли найти, ты висела на заборе с ворованными огурцами в карманах. А это не знаю кто, соседский мальчишка какой‑то.

Я говорю:

– Бабулечка, это вообще‑то я.

Она как засмеется богатым смехом и говорит:

– Какая нелепка, щас усцусь…

 

Про встречи

 

В жизни много неожиданных встреч. К писательнице Марте Кетро в прошлом году через дыру в стене приходил ханурик. «Крыса!» – заверещала Марта. «Огромная!» – забилось сознание и попыталось отключиться. «Марта Кетро!» – в восторге подумал ханурик и ринулся навстречу просить автограф и целовать ножки. Марта сразу почему‑то одновременно подумала про Бога и мужа и бросилась звонить обоим. Бог был, как всегда, недоступен, в метро или просто абонент не абонент. Перед Новым годом у Бога всегда загруз. Ко всем кто‑то приходит, большой и страшный, чаще писец. К Марте пришел ханурик, и это сбило ее с толку. Чего ждать от ханурика – не мог сказать даже муж. Но просто, как всегда, выехал на помощь. Пока муж ехал, ханурик получил все, что хотел, и ушел через дыру в стене. А Марта – она даже успела его полюбить. Вот такая она, жизнь. Не успеешь испугаться – уже любишь.

Мой папа однажды встретил крысу в собственном туалете. «Крыса!» – заорал папа. «Мужик», – устало подумала крыса. Потом у них была своя игра. Папа стучал в собственный туалет, и она должна была на пять минут куда‑то выйти, чтобы не смущать папу. Крыса сначала не хотела. Подумаешь – мужик, напужали ежа голой жопой, ага. Потом она стала деликатнее и лениво, будто ей самой надо по срочным делам, уходила через свой крысиный телепорт. Она заседала в своем кабинете примерно месяц, а потом пропала. Папа тоскливо стучал в дверь морзянкой, но она не приходила. Папе потребовалось время, чтобы забыть эту потрясающую крысу, и он завел себе другую, человеческую. Не такую потрясающую, но вполне себе крысу.

Кошка Фрося однажды встретила шпица. «Едришь, пердимонокль!» – испугалась Фрося. Шпиц был и правда похож на пердимонокль, только поменьше. «Мать моя», – подумал шпиц и бросился искать на Фросе еду. Кроме глаз, на Фросе и поесть было нечего, сплошной мех. Так шпиц понял, что Фрося несъедобная, особенно когда спит. А Фрося полюбила пердимонокль и часто с наслаждением наблюдала из‑под полуопущенных век, как его плющит. Потом как‑то неожиданно появился второй пердимонокль. «У меня их двое», – часто то ли хвасталась, то ли жаловалась Фрося приходящим кошкам. «Как ты с ними справляешься? – изумлялись кошки. – Два пердимонокля, шутка ли?» А Фрося отвечала: «Свое говно не пахнет. Вырастут – возьму их с собой в Портофино». И, грациозно лавируя меж кучками, представляла себя в Куршевеле. «Какое счастье – эти пердимонокли», – ласково думала Фрося и любовно раздавала подзатыльники меховой лапой.

 

Тамерлан

 

Игрушечный хомяк, шпиц Тамерлан, доел елочную гирлянду и взял жизнь в свои лапы. Завоевал все подушки, выкатил в центр гостиной конуру из кошачьей переноски и вывел старого шпица на прогулку. Идти было трудно, здоровенная псина тянула вперед, и Тамерлан чувствовал, что не справляется. «Тпру, шальной, – громыхнул Тамерлан. – Несет косого на забор, ишак тебя понеси». В желудке шла война палочек, и от того Тамерлана подташнивало, но выпустить собачий поводок из зубов он не мог. Мало ли куда ускачет глупая скотина, наестся непотребного.

– Мужик, – говорит муж.

Я говорю:

– Ага, и воняет от него грязными мужскими носками.

Муж говорит:

– Цени мир целиком.

«Хорьки презренные», – подумал Тамерлан, зап а х носками еще сильнее и властно задергал поводком. Глупую скотину рвало во все стороны, она наелась веника. Веник сопротивлялся, ему было тепло там, где он застрял, на мороз не хотелось.

Мимо проходила догиня Клеопатра. «Какая ляля, – с нежностью восхитился Тамерлан. – Как было бы прекрасно извалять ее в снегу или загнать в угол». «Харизматичный хомяк, – подумала Клео, – интересно, какого размера у него сорочки». Валяки в снегу, углы и другие чисто мужские эротические фантазии не входили в ее планы. «Твои? – спросила Клео, кивнув на нас и старого шпица. – Хорошенькие». «У меня дома таких целая куча, – ответил Тамерлан. – Ты звезды с неба любишь?» Клеопатра поставила ноги так, чтобы со всех сторон были видны умопомрачительные коленки, и ответила: «Посмотрим». И повернулась к нам восхитительнейшей филейной частью. Откуда‑то запела Далида. Бэнг‑бэнг, бэнг‑бэнг. И Клеопатра плавно, как в замедленной съемке, проследовала за глухой забор. Скотину все еще не романтично рвало во все стороны. «Хорьки позорные, – вспомнил про нас Тамерлан, – нормально выйти нельзя. Хорошо хоть не насрали при даме».

 

Фэн‑шуй

 

Мама доверяет фэн‑шую. Ходит с компасом, и мы за нее переживаем. Говорит:

– У вас деньги в туалете. Это значит, вам надо все рабочие вопросы решать там, а спальню перенести в гостиную, потому что у вас там энергетический вихрь. Как вы там спите? Я уж, так и быть, поживу в гостевом домике, чтобы вас не смущать. И Фросю ко мне переведем. Мы с ней похожи. Красивые и характер скверный. Это символизирует большую удачу, особенно если в доме есть мужчины. Мы вам тут нагнетем такую хорошую энергетику – закачаетесь. Кстати, бабулечка по моей рекомендации давно из туалета работает.

Я говорю:

– Так она на слабительном все время.

Один мой знакомый, архитектор южных кровей, строил шикарные дома тем, кому всегда не хватало денег. И по этой причине они наняли фэн‑шуистку, статную такую блондинку с выдающимся нашим всем.

Она должна была откорректировать архитектора в его начинаниях. Архитектор тоже был не прочь ее откорректировать и уже было благостно залюбовался ножками фэн‑шуистки, влезающей на гору строительного мусора, не выдержал, взлетел за ней и трепетно приложился к самому дорогому.

Так они и стояли – она, покачиваясь с компасом на каблуках, он, благородно поддерживая ее за центр тяжести. Сопротивляться было опасно или не хотелось, а может, она была занята своими фэн‑шуистскими расчетами и не обратила внимания. Так бывает. Как бы то ни было, мой знакомый архитектор находился на волне надежды. И тут появился заказчик. Фэн‑шуйная красотка сказала:

– Тут надо все переделывать, а лучше вообще перенести фундамент на два метра к востоку, и разверните дом фасадом на запад, пусть солнце встает в спальне.

Архитектор забыл про пошедшие по швам джинсы и вопросительно взглянул на заказчика, у которого уже начал расходиться по швам мозг, его поднимало в левитации над землей и всем его естеством тянуло к фэн‑шую. Архитектор обиделся и сказал:

– Хорошего вам фэн‑шуя, – и уехал, хлопнув «Маздой». А потом сидел и жаловался мне: – Ненавижу фэн‑шуй. Жаль, хороший был бабец, сочный.

Фрося у нас, несмотря на скверный характер, чувствует все энергетические потоки и поэтому часто норовит меня задушить своим шикарным телом. Ложится мне на голову и перерождается в трансформаторную будку. Мама говорит:

– У тебя с головой всегда было плохо. Тебе ее при родах удачно помяли, поэтому ты долбанутая, а это очень ценится в женщинах.

А я сижу с Фросей на башке, как Наденька Шевелева, и что‑то там себе думаю, а может, не думаю. Кто знает, что там происходит в голове у долбанутых женщин.

 

Про заек

 

Бабулечка открывает дверь и говорит:

– О, Марея, выпала как из пизды на лыжах. Ракель, как говорится, ты откель?

У бабулечки всегда ко мне много сравнительных степеней. Как хуевина от часов, как хрен на блюде и многие другие приятные вещи. А я перед тем тряслась пять часов в маленьком вонючем автобусе, и на меня множественно дышали перегаром, и в тот момент я была хмурый и неприятный человек и лаяла на людей. И поэтому молча просикатила в туалет, дабы не расплескаться на ковры.

Мама заходит и говорит:

– Зазналась, она у нас теперь прозаик.

– Про что? – говорит бабулечка. – Каких таких заек? Пельмени будете?

Мама говорит:

– Мы привезли коту два килограмма минтая.

Бабулечка оживилась:

– Сейчас быстро коту нажую, тогда и пообедаем.

А кот сидит и тоже неприятный человек, и готов уже всех порвать и порваться сам. Он мечтает о Кубе и девчонках, роме, сигарах и отрастить черные с проседью кудри на голове и груди. Сам кот при этом белый с незнамо откуда забредшими рыжими нелепыми кусками в самых смешных местах – где усы и причиндалы. И гости приходят и видят – кот с огромными «этими самыми» и усы четким квадратом. Ясное дело, не свои. Да не может такого быть. И каждый старается подергать – не накладные ли? Потом гадают, где стащил? А кот не ворюга какой‑нибудь, и «эти самые» – вообще оптический обман. Рыжее на белом чрезмерно выделяется и где‑то даже полнит основное тулово. Он даже не жирный ворюга. Он благородный пират, он весело грабит и убивает, и морская соль в вороном мехе, а потом ром, сигары, девочки, подушку поправьте.

В общем, все мешают котовьему счастью, и, чтобы отомстить, он решает не худеть сегодня, к тому же бабулечка так вкусно нажевала минтаю с белой булкой. Решает наесться так, чтобы избавить уже себя от этого мира. А бабулечка не ведется и ставит ему тазик. Мол, кушай, дорогой котик, подыхай от обжорства. И кота разрывает от противоречий. Конечно, точечно мстить всегда эффективнее. Бабулечка будет рыдать и идти за гробом. И все будут говорить: «А ведь он, несмотря на “эти самые”, был славным котом и просто хорошим человеком. Не уберегли, не уберегли». И все плачут, и гудят трубы механического завода, а вот вступили химического и – в качестве квинтэссенции – медеплавильного комбината, в котором лучшая столовка в истории человечества.

За этими мыслями кот засыпает у тазика, продолжая есть. Потому что мастерство не пропьешь. А то пишут про каких‑то заек, тьфу. Кх‑кх, плохо нажевала, зараза.

 

37,3

 

Муж у меня такой муж. Он, если что‑то принимается делать, отдается этому чему‑то полностью. Например, болеет простудой. Лежит и помирает. Температура аж 37,3. Говорит:

– Ты уж тут без меня шпицев не обижай, хорошие парни растут. – И слеза крупная стекает.

И я ночью по пять раз просыпаюсь пощупать, жив ли. А он просыпается и тоже меня проверяет.

Или, например, упаковывает какую‑нибудь свою офигенскую баранину в какие‑то тряпки. Часа по три. Мы, женщины, как? Раз‑раз, суп сварила, поставила пирог печь, заложила белье в стиралку, посуду в посудомойку, побежала машину дров нарубила, в магазин сгоняла, елку на мелкие куски порубила. А муж нет. Он снег готовится отгребать часа по два, потом идет и через пятнадцать минут приползает без спины умирать и начинает со мной голосом Радзинского общаться. И я ему разрешаю водочки для профилактики. И у меня уже прямо условный рефлекс: Радзинский – водочка.

Или сидит варит суп. Он не просто варит суп, он ВАРИТ СУП. И конкретно этим занят часа два. Он серьезен и сосредоточен, как хирург. Скальпель, зажим, тампон. Всем выйти из операционной. Мы, женщины, варим суп как? Раз‑раз, закинули одно – убежали, прибегаем, только чтобы закинуть следующие продукты. И суп у нас как‑то сам по себе варится, самостоятельно.

Бабулечка у меня чемпион по лепке пельменей. Как налепит, как налепит, что мы потом все чемпионы по бегу в туалет. Зато все дома, как и запланировала бабулечка. Муж расстраивается, что у него не получается искусно вылепливать эти чудесные женские пиписьки. Сидит, настойчиво лепит и ждет, когда количество перерастет в качество. Гордо говорит, что у него всегда так было. И если часто тренироваться отгребать снег, то можно состязаться со снегоуборочной машиной.

Я говорю:

– Ты потом сможешь состязаться только в составе параолимпийской сборной, вид спорта – подводные шахматы.

Он бросает пельмени и говорит:

– Да я же еврей‑ихтиандр! Смотри, какая у меня грудная клетка!

И идет тренироваться в шахматы с задержкой дыхания. И я его за каждую победу награждаю шоколадной медалью. Иначе сразу 37,3.

 

Про то, как на одной фазе

 

У нас на линиях электропередачи случилась авария и всю ночь была одна фаза. Смотрите телик, люди добрые, приятного вам замерзания. Шпицы отправились с нами в долгое эротическое путешествие. В баню. Топить печь и кутаться в одеялы. Сосед переселил всю семью в дизельный «Мерседес». Им было весело. Они всю ночь заливисто смеялись. Дизельные «Мерседесы», вероятно, так хорошо отапливаются. И в салоне у них поэтому лето. Пахнет травой и потолок грибами утыкан.

Шпицы всю ночь ходили за нами и боялись потерять. Без них никуда не выйти, даже в туалет. И уж тем более в баню. Так и передвигались связкой по четыре. Фрося эвакуироваться отказалась. Проснулась, перевернулась на другой бок, сказала:

– Идите, я их задержу.

А мы сидели на полке с двумя брутальными шпицами, практически в каменном мешке. Совсем не пошевелиться. Ждали электричества. Потом нас положили, тоже под охраной. Приказали спать и ушли ужинать баней. Мы орали им русским языком, а они только прижимали мускулистые уши и продолжали жрать дальше. Муж встал и набрызгал везде антигрызином. Не помогло. А антиохерин закончился еще на Фросе.

Я так переживала, что потеряла глаз. Его тут же нашли и затоптали шпицы. Пришлось идти в лес за новым. Прямо, блядь, «Двенадцать месяцев» какие‑то. Пробралась по сугробам, ищу одним глазом линзы. Искать плохо. Один глаз на север, другой на юг. Фрося путалась под ногами и орала басом. Это очень помогает искать глаза. Я плюнула на глаза, хоть они ни в чем и не виноваты, и тревожно заснула под двумя шпицами, слушая, как бьется об заслонку огонь в печи.

 

Сама

 

Человек из фб, которого зовут Компьютерный доктор, настойчиво советует мне компьютерного доктора. Интересно, а то – что? Нет, я, как настоящая женщина, сначала попробую решить вопрос своими силами. Недавно у меня сломался очень приличный ноутбук. Сильно нагревался на муже. Во время горячих ожесточенных боев между нашими и фашистами. Муж корчился, дул то на пальцы, то на иные важные части. Выиграла я. Начала ходить в шортах посреди зимы. Муж сразу бросил ноутбук и теперь даже не смотрит в его сторону.

Чтобы закрепить результат, решила ноутбук починить. Так ведь мужчины крепче любят. Когда – вуа‑ля! – и все в доме починила. А муж на диване со скипетром и державой. В смысле с пультом и рюмкой коньяка. И на людях называть его САМ. Приходят сантехники, к примеру, а ты выходишь в шортах зимой, накинув только оренбургский пуховый платок, и говоришь: «САМ по хозяйству отъехал. Будет в течение часа». И даешь распоряжения. А САМ спит после обеда. Встает, а дом уже с одной стороны подкопан и висит. Муж с разбегу заскакивает в валенки и тулуп и бежит в пургу руководить. А ты тут ни при чем, ты в шортах.

Так вот, за ноутбук. Я активный пользователь Интернета. Даже в шортах. Вооружившись кредиткой и перечитав весь Интернет на эту тему, я решила нанести на процессор своего ноутбука термопасту. Вскрыла. Фу, пылищи‑то. Протерла тряпочкой. Всплакнула над забившимся во внутренности ноутбука мехом ушедших в рай котиков. Собралась, тряпка, нашла, где у него процессор. Нанесла пасту. Посидела, сделала то же самое с другими выступающими частями, кажется, это была видеокарта и еще что‑то. Решила, что хуже точно не будет. Охлаждать надо по максимуму. Вечером муж скорбел, ноутбук охладился так, что не включался никакими способами. Я тщательно дефилировала в шортах, прерывая гробовое молчание лишь: «Может, мать?» Муж смотрел на меня глазами раненого хомяка. Северный мост, точно, это северный мост!

Но время лечит. Даже лучше шорт. Вчера мне пришло в голову сделать из скороварки самогонный аппарат. САМ долго смотрел то на меня, то на шорты, прикидывая, вероятно, что ему дороже обходится. Сказал:

– Завтра поедем на выставку в город. Засиделась ты у меня.

 

Любовь и другие животные

 

Я говорила, что бабулечка бросила курить? Так вот, следующая серия – у бабулечки новый дед. Ванька. Мама приезжает, бабулечка с порога говорит:

– Ну, ты как из одного места на лыжах, прости хосподи. Мы с Ванькой на концерт собрались, а ты тут нарисовалась, хрен сотрешь. Если хочешь, жди – я часа на три сбегаю. Утром была «скорая». Приступ сняли. Посмотри, подводку ровно нарисовала?

Пришел Ванька – старше ее, местный Ричард Гир, ни одной морщины. Мама ему комплимент, а он:

– Так Нина уж два года как умерла.

Бабулечка говорит:

– Светлана, у тебя во сколько автобус? Счетчик мне успеешь завязать, чтобы не мотало? Ты уж поезжай, доченька, пораньше, а то я вдруг че‑нибудь не то скажу.

Кот от такой вульгарщины собрал чемодан и переехал из города в деревню, к моей сестре Нюшеньке. Устроил себе Кубу в бане. И девки голы, да не какие‑то, а наши, православны, крепки телом белым да кулаком смелым. И выпить есть с кем. Бабы сказывают, ейный, сестрин муж Серега – еще то животное. Сказывают с ужасом и стыдом. И мужей подкаблучных под столом досадливо в орешник понужают. Вечерами кот сидел в косоворотке и тулупе у дома на бревнах, славянофильствовал, в газетку самосад заворачивал. Сам‑то кот не курил, все Сереге. Философствующие интеллигенты вообще странные. Серега так и говорил: «Ебнутый ты какой‑то, Вася». И страшно трогал огромной ручищей по телу туда‑сюда.

Бабулечка часто звонила справиться о коте. Ее интересовали два вопроса: завел ли кот баруху и не похудел ли. Надо сказать, что первые дни кот испытывал страшные перегрузки, поскольку приходилось пережевывать пищу самому. От этого на животе из одного кубика стали смутно проглядывать два. Деревенские кошки тоже считали кота некондицией, прозвали поэтом и готовы были дружить только на волне жалости. Кот не знал, что такое дружить. До сих пор ему этого делать не приходилось. Кошки как одна показывали ему усмешку номер восемнадцать – «презрение» и уходили в клуб «Чердак». На модный дискач, караоке, стрипкот‑шоу. Лакать сухой мартини из самогона с парочкой плавающих мышат. Ждать одиноких прекрасных принцев с кроватью и горошиной.

Подсел Серега с черепахой.

«Джеронима Захарна», – представилась черепаха.

«Василий», – сказал Василий.

Оба уставились в звездное небо.

– Ебнутые вы какие‑то, – гоготнул Серега. – Совсем гармошка не играет. Тьфу.

 

Гастрономическое

 

У нас от зимы скукоживаются двери, и им становится велик дверной проем. Чтобы сохранить второй этаж, который от хлопанья дверьми уже который раз пытается улететь в теплые страны, муж приклеивает на дверные проемы круглые мягкие прокладки из ИКЕА, чтобы дверям было мягше хлопать. Шпицы думают, что прокладки наклеены для того, чтобы их выедать. Теперь у них игра. Муж лепит, шпицы выедают. Муж проигрывает и от того срывается на сладком. А потом ходит и тревожно задирает майку перед зеркалом. А шпицы сладко чавкают прокладками и улыбаются. Им очень вкусно. Мужу грустно. Сладкому никак. Его нет.

Однажды, когда я еще была молода и красива, иными словами – не замужем, ко мне пришла крыса. Пообщаться. Я предложила ей салату, но она была на диете и слизала только майонез. На следующий день я заколотила дыру в полу бруском. Хотела показать крысе, что меня нет дома. Крыса не поверила, поскольку сама женщина. На скорую руку перекусила бруском и вышла, до смерти перепугав кота. Кот был русский голубой. Кличка Парламент. Это крысу каждый раз очень сильно смешило. Она смеялась грузным смехом, и складки на ее животе вздрагивали при каждом новом взрыве хохота. Было понятно, что у крысы хорошо развиты легкие и пресс. А также то, что она давно общается с людьми и котами.

Кот орал, вонзившись в табурет, потел и боялся спуститься пописать. Крыса старалась не замечать его вонючий вой. Во‑первых, не культурно, во‑вторых, не уходить же из гостей, не отобедав. Пока я кромсала салат на нас двоих, она лежала перед телевизором на диване. Листала один и тот же туалетный журнал про селебрити и, разглядывая фотки Джонни Деппа, много говорила со мной про Ванессу Паради. Мол, что он в ней нашел? «Так себе. Мог бы и лучше найти. И зубы у нее не так широко расставлены, как у меня, да ведь?» Я говорила: «Да ведь». «Можно я пока хоть постер съем?», – со слезами на глазах просила крыса. Душевная женщина. И графа любит.

За все время, пока мы с ней общались, я на нервах связала пятиметровый шарф. А потом она ушла, так как почувствовала, что привязывается. Написала записку, что она интимофоб и я сама во всем виновата. Просила складывать журналы в туалет, а майонез оставлять на столе, можно прямо в банке. Я написала, чтобы она сама катилась подальше. Так у нас завязалась переписка. «Если Джонни зайдет, не говори ему, где я, хорошо?» – писала мне крыса. «Хорошо, – отвечала я, – одевайся теплее, в подвале холодно». И укладывала рядом с майонезом шарф. Кот от ужаса превратился в русский голубой табурет. «Спасибо огромное за шарф, – писала крыса, – очень вкусно». «На здоровье, – отвечала я, – таблетки от изжоги в верхнем ящике стола».

А потом мы с котом скоропостижно съехали с той квартиры, так как у нас случился всемирный потоп. Крысы в списках спасенных я не нашла. Как оплакивают крыс, даже самых близких, я не знала. Лишь каждый раз скорбела над майонезом. Недавно я где‑то прочитала, что Джонни Депп теперь с какой‑то новой крысой. На фотографии они радостно ели майонез и закусывали шарфиками от Лакруа.

– Зубы хороши, ими можно легко вспахать поле, – заглядывает муж через плечо. – А шарфики у тебя вкуснее получаются.

Я говорю:

– Да уж, судя по скорости, с которой ты их жрешь. Опять поте