Микула Селянинович – гламурный пахарь

 

Удивителен русский язык!

Глагол «орать» когда‑то означал «пахать».

А в некоторых деревенских говорах и сейчас «пахать полы» значит – «подметать в доме»…

В общем, понятно, чем занимался Микула Селянинович – шел по пашне, налегая на соху. Соху тащила соловая кобылка.

Былина про Микулу была в прежние годы очень популярная. Ведь в ней выведен образ трудового крестьянства как опоры державы. Да еще в конце былины герой обещал напоить‑накормить мужичков совершенно бесплатно, как положено при коммунизме…

Стоп. Ни о каком крестьянстве речи не идет, поскольку в древние времена и слова‑то такого не было. И наш Микула не «Крестьянинович» (сын христианина), а именно что «Селянинович», потомок сельского жителя. Хлебороб, землепашец, земледелец, оратай… Есть еще слово «землероб».

Но это какой‑то странный землероб. И средства производства у него нетипичные:

 

У оратая кобылка соловая,

Гужики у нее да шелковые,

Сошка у оратая кленовая,

Омешики на сошке булатные,

Присошечек у сошки серебряный,

А рогачик‑то у сошки красна золота.

 

Железный лемех – это, конечно, хорошо, но уж из булатной стали – явный перебор: ври, да меру знай! Да и украшать соху серебром и золотом никто бы не додумался! Не говоря уже о том, что шелковые гужи сами бы выскальзывали из рук.

И оделся Микула совершенно неподходящим образом:

 

У оратая сапожки зелен сафьян:

Вот шилом пяты, носы востры,

Вот под пяту‑пяту воробей пролетит,

Около носа хоть яйцо прокати.

У оратая шляпа пуховая,

А кафтанчик у него черна бархата.

 

Идти по борозде в сапожках на высоченном (воробей пролетит!) каблуке как‑то затруднительно. А на черном бархате будет видна любая соринка.

Мог ли простой землепашец позволить себе такое?

Землепашец не мог. А вот царь запросто.

В древних земледельческих цивилизациях начало посевной кампании непременно было торжественным ритуалом. Первую борозду собственноручно прокладывал и Желтый Император в Древнем Китае, и Верховный Инка в Перу, и многие другие властители. Понятно, что не в обноски были они одеты и не палкой‑копалкой вооружены…

Так что происхождение у Микулы весьма почтенное, и, пожалуй, он тоже относится к группе «старших» богатырей. Тем более что «сумочка скоморошеская» с тягой земной принадлежит именно ему. И доехать до него конная дружина никак не может, хотя и слышит, «как орет в поле оратай, посвистывает», а соха его «поскрипливает». И соху эту вся дружина поднять не в силах. И в боевых действиях он, как и Святогор, не участвует…

Ан нет! Участвует! Когда Вольга говорит волшебному пахарю, что пожаловал его, Вольгу, князь Владимир тремя городами, и теперь он едет туда «за получкою» (данью), Микула его предупреждает:

 

Как живут там мужички да все разбойнички…

 

Оказалось, у тех разбойничков наш гламурный трудяга покупал соль, но мужички заломили такую цену, что поневоле

 

Положил тут их я ведь до тысячи…

 

Вот тебе и мирный труженик. Конечно, Вольга уговорил Микулу ехать с дружиной – у пахаря богатый опыт тарифной войны… И посадил в тех городах наместником.

О чем тут речь? О том, что селянина в городе постоянно норовят обобрать? Не только. Перед нами хорошо известная по учебникам истории Средних веков борьба феодалов с горожанами.

Тут и знаменитое Микулино угощение можно понять совсем по‑другому:

 

Я как ржи‑то напашу да во скирды сложу,

Я во скирды сложу да домой выволочу,

Домой выволочу да дома вымолочу,

А я пива наварю да мужичков напою,

А тут станут мужики меня похваливати…

 

В былинах и песнях многих народов с жатвой, молотьбой и пьяным угощением обычно сравнивается… битва! Как в «Слове о полку Игореве»: «Тут достало (то есть хватило) кровавого вина: сватов напоили и сами полегли»…

Вольга когда‑то был звериным богом Велесом. Микула – богом земледелия. И вот эти бывшие боги отправляются на пару потрошить мужичков… Воистину, со временем все мельчает!

 

 

В неравной борьбе с голодом

 

– А Микула – тоже хтонический? – спросил Костя.

– Конечно. Он ведь не летает и не плавает. Занимается в основном землей… Э, что это с тобой?

Но Костя не ответил. Он тихонько свернул на обочину, сначала присел, а потом снял рюкзак и растянулся во весь рост на траве.

– Костя! – закричал Колобок. – Ох ты, беда‑то какая… Вот что значит богатырский‑то метаболизм… Старый я дурак, вернее, вечный! Кузьма‑Демьян! Сделай что‑нибудь!

– Мало ли что! – сказал филин и стал описывать круги. Внезапно он камнем пал в траву и выкрикнул: – Тем более!

– Спасибо! – сказал Глобальный и подкатился к месту, указанному птицей.

Вернулся он с каким‑то корешком в лапках. Кое‑как открыл рюкзак, залез внутрь, вытащил трофейную флягу, откупорил ее с великим трудом…

– Помогай, крылатый!

Кузьма‑Демьян изо всех сил замахал крыльями.

– Ну вот, очнулся… Давай‑ка помой этот корешок да пожуй…

– Это что? – сказал Костя и пришел в себя.

– Это девясил. Накормить он тебя не накормит, а помереть не даст.

Как‑то не приходилось раньше Косте Жихареву голодать. Случая не было. Наоборот, когда начал спортивную жизнь, питаться пришлось чуть ли не по хронометру и с учетом калорий. Придет с тренировки домой поздним вечером, откроет полный холодильник, а закроет пустой… Одна пачка пельменей «Добрыня» сиротливо лежит, потому что лень воду кипятить. Но сейчас, кажется, сырьем бы сгрыз те пельмени!

Корешок оказался горьким, но в голове прояснилось.

– Колобочек, а почему тут вдоль дороги шашлыком не торгуют?

– Ну ты спросил! Разве есть на свете такая былина, чтобы Алеша Попович, допустим, шашлычника повстречал на пути? Да в здешнем виртуале не может богатырь найти на дороге ни мотеля, ни трактира, ни шоферской чайной, а видит только калик перехожих, осажденные татарами города, отдельных супостатов да других богатырей. Кроме того, у тебя и денег нет…

– Это верно, – вздохнул Костя. – Только прикидываю я, что и настоящий богатырь шашлычника на бабки сто пудов кинет…

– Верно прикидываешь. Не честь добру молодцу басурманина обогащать, пусть радуется, что вообще не убили… Потому и нету здесь ни шашлыка, ни шавермы, ни биг‑мака паршивого. А ты лучше поднимайся‑ка, – велел вожатый. – Видишь, во‑он там дерево стоит?

– Ага, – сказал Костя. – Только это, наверное, не просто дерево, а – Дерево?

– Вроде того, – согласился Колобок. – Вообще‑то раньше там у Соловья Одихмантьевича блокпост был… Так вот. Ни до какого Микулы ты в таком состоянии не дойдешь – туда три дня конница Вольги скакала, и то еле‑еле достигла. Так что ты приляг в травку, чтобы тебя не видно было, и жди, когда мы с филином вернемся… Кто бы мимо ни шел, ни ехал – не показывай себя! Не храбрись! Про ятаган забудь – еще сам себе что‑нибудь отрубишь! Хорошо бы тебе вообще на дерево забраться, да сомневаюсь я…

– Заберусь! – пообещал Костя. – Я же не совсем дохлый, а так… слабость временная возникла…

– Хорошо. А меня Кузьма‑Демьян понесет к Микуле. Поклонюсь ему в ножки, не переломлюсь. Скажу – так и так, погибает‑де могучий отрок голодной смертью под сырым дубом, привези его к себе за стол на почестен пир…

– А Микуле тоже сюда три дня скакать? – испугался мальчик.

– Нет, у него кобылка богатырская, в три прыжка поспеет… Так что мы полетели!

Они и полетели, а Костя остался один на один с дубом.

Дерево и вправду было Дерево – высотой примерно с пятиэтажный дом, а то и поболе. И обхватить его не было никакой возможности.

Но кто‑то на дуб уже лазил – в коре виднелись глубокие зарубки. Костя поправил рюкзачок, закрепил ятаган и полез.

Точно, использовали уже это дерево как наблюдательный пункт – только очень давно. Между ветвями остались следы чего‑то вроде помоста – сгнившие доски, покрытые истлевшим ковром. А снизу‑то ничего не было видно!

Костя выбрал местечко понадежней, снял ношу и уселся, опершись о ствол спиной. Достал корешок, еще пожевал. Гадость какая! Зато в пузе не сосет…

– И чего я сюда потащился? – сказал мальчик сам себе. – Мне что, экзамен по этим былинам сдавать? Наизусть учить?

Он достал из рюкзачка книгу, открыл наугад и прочитал вслух:

 

Высота ли, высота поднебесная,

Глубота, глубота окиян‑море,

Широко раздолье по всей земли,

Глубоки омуты днепровские…

 

И тотчас где‑то грянули незримые струны, зарокотали, заревели, завели высокие голоса в унисон с басами песню бессловесную…

От неожиданности Костя зажмурился и чуть с дуба не рухнул.

А когда разожмурился, оказалось, что стало видно далеко‑далеко, как в жизни не бывает – вся земля теперь была как один зеленый остров, омываемый ярко‑синим – еще синее неба – морем. Крошечные города стояли на берегах извилистых рек, малютки‑воины ходили туда‑сюда в квадратиках полков, одинокие всадники сшибались в поединках… Не то «Сегун», не то «Герои меча и магии», не то еще какая стратегическая игрушка…

«Как бы непорядок… Вот вернутся наши, а тут все по‑другому! Не надо! Лишнее это!» – закричал про себя юный Жихарев.

Ну точно – от книжек этих один вред…

Но, к его счастью, и музыка помаленьку утихла, и пейзаж постепенно вернулся в прежнее состояние.

Костя запихал книгу поглубже в рюкзак – от греха подальше. А сам задремал, потому что сон есть лучшее средство в борьбе с голодом. Немцы говорят: кто спит – тот обедает…

Проснулся он от чьего‑то пронзительного голоса. Чуть‑чуть отвел рукой ветку…

По дороге шагал Аника‑воин – почему‑то шел он не только без доспехов и оружия, но и босиком. Сзади двигалась тощая фигура в грязно‑белой хламиде и пихала бедолагу черенком косы в спину.

– Ишшы, ишшы! – приговаривала фигура. – Должон быть! Должон быть ятаган, шшыт и прочая! Что за воин без оружия! Я тебя по всей форме обязана доставить, со всей амуницией! Там ведь как: одной портянки в наличии не окажется, так не примут, бумажные души!

Даже Костя догадался, кто это командует Аникой. Ох и жуткое у нее обличие! Не зря ее весь народ боится, кроме разве что совсем отмороженных!

– Я же говорю – все этот кругломордый медведь отобрал! – оправдывался воин.

– Ишшы! – настаивала Смерть. – Я, чтобы упаковать тебя, ирода, целой вечности не пожалею! Я тебе, навуходоносору, спуску не дам! Какого‑то медведя круглого придумал! Не бывает круглых медведей! Да ишшо загонял меня вконец! А я, между прочим, костяная, а не железная!

Тут она остановилась, постучала себя косточкой пальца по черепу, стукнула косой о землю и провозгласила:

– А вот ступай‑ка ты, генерал адмиралыч фельдмаршалов, свое добро самостоятельно искать, а я тебя тут подожду! На этом самом месте! Мне ведь, сам знаешь, торопиться некуда… Как найдешь, так ворочайся…

И зевнула смертным зевом.

Аника от неожиданности присел, взвизгнул: «Обязательно!», всплеснул руками и… засверкал босыми пятками по дороге.

«Выходит, мы с Колобком этого гада от смерти вчистую отмазали, – сообразил Костя. – Фиг он теперь сюда вернется, и фиг он теперь помрет. Нормальные люди все скончаются, а он, значит…»

Костя чуть не заорал от такой несправедливости, но вовремя опомнился.

Смерть между тем подошла к дубу, села, прислонилась к стволу и положила косу рядом, чтобы в случае чего быстренько дотянуться.

«Она сказочная или настоящая? – думал Жихарев и вдруг спохватился: – Да я тут и сам‑то – настоящий ли?»

И с ужасом увидел, что высокая сочная трава вокруг грязной Смертиной хламиды начинает желтеть и жухнуть.

А с ближних ветвей дуба облетают листья и падают желуди…

 

Второй встречный

 

Стало так страшно, что Костя опять проснулся. И сразу же посмотрел вниз – но на траве возле дуба никто, к счастью, не дремал. И была трава все того же ярко‑зеленого цвета…

– Ну, Колобочина дрянская! – сказал он вслух, чтобы окончательно пробудиться и прогнать страх. – Ну ты меня подставил! Кислотный твой корешок оказался – проглючило меня! Хорошо, что мне допинг‑контроль еще не скоро проходить…

Но ждать на ясную голову стало совсем скучно, и мальчик опять вытащил из рюкзака сборник былин. Теперь‑то он знал, что книга никакая не волшебная, а это глюки полезли. Поэтому он раскрыл том поближе к концу. На этот раз оказалось такое:

 

Скоморох ходит по улице,

Скоморох ходит по широкой.

Он и плачет, возрыдаючи,

Свою участь проклинаючи:

«Уж ты, участь, ты, участь моя,

Разнесчастная жизнь такова!»

Еще стук‑стук под окошечко:

«Вы пустите скомороха ночевать,

Вы пустите молодого ночевать!»…

 

Костя замолчал и прислушался на всякий случай – вдруг да опять начнутся перемены в природе?

– Снова жесть какая‑то! – решил он и захлопнул книгу. Потом глянул на корешок – не пожевать ли еще?

– Теперь‑то я знаю, что глюки – это глюки, и бояться тут некого, – успокоил он сам себя и захрустел горькой сочной плотью…

Через какое‑то время внизу послышались крики:

– Бей его, Фома!

– Бей его, Ерема!

– Ну да, – сказал Костя. – Так я и поверил. Откуда тут Фома с Еремой возьмутся? Фома с родителями в Турции отдыхает, а Ереме нельзя поврежденный мениск тревожить…

Имелись в виду Костины одноклассники Фоменко и Еремеев.

– Бей татя!

– Лупи татя!

– Смерть татю!

– Татя – на кол!

Костя приподнялся, чтобы поглядеть на такой интересный глюк.

По дороге бежал, держа что‑то в охапке, высокий тощий мужик, а за ним двое других – пониже и покрепче. Они колотили тощего палками, отчего тот подскакивал и верещал от ударов, как зайчик.

– Поделом татю мука!

«Э, – подумал Костя. – Вот оно что делается! Тятя – так ведь по‑старинному отца зовут! Это детки батюшку родимого бьют! А я тут сижу и смотрю!»

Глюк там или не глюк, но для юного представителя семейства Жихаревых не было чернее и подлее поступка, чем поднять руку на родного отца. И неважно, что там, под дубом, верещит чужой батюшка, лупцуемый злодеями‑сыновьями. Все равно непорядок!

Костя забыл про голод и слабость, спрыгнул с дуба и выбежал на дорогу.

– Смирррно! – рявкнул он, вспомнив, что Жихарев‑старший именно так разгонял на Новый год драку во дворе. – Ат‑тставить!

Фома и Ерема – не настоящие, а здешние – от неожиданности и вправду остановились, опустили суковатые дубинки…

Костя понял, что снова вышел косяк – никак не походили Фома и Ерема на сыновей побиваемого, поскольку были много его постарше. Или казались таковыми из‑за длинных косматых бород…

«Все равно – двое на одного! Сто пудов непорядок!» – сказал про себя Жихарев.

В самом деле – не лезть же теперь обратно на дуб! Это вообще позор!

Тем более что палки бородачей тут же обрушились на самого Костю с двух сторон.

Костя подождал, пока не стало совсем больно (эге, это уже не глюки!), озверел, вырвал дубинки из рук космачей и с ревом погнал парочку по дороге, туда, откуда пришли.

Фома и Ерема как‑то быстро прекратили сопротивление и пустились бежать, то и дело оглядываясь.

Костя переломил обе дубинки об колено, отшвырнул обломки и забарабанил кулаками в грудь, словно горилла – так было принято у них в спортзале в случае победы.

Потом посмотрел на спасенного.

Это был парень постарше Кости, примерно тех же годов, что братья‑курсанты. Бородка у него росла жидкая, а волосы длинные, как у рок‑музыканта. Он прижимал к груди что‑то вроде короба, с которым ходят в лес по ягоду.

Парень поставил короб на дорогу и низко поклонился:

– Исполать тебе, добрый молодец!

Костя растерялся. Как тут нужно с людьми разговаривать? Колобок ведь никаких наставлений не оставил. Он велел тихо сидеть и не высовываться!

Жихарев сосредоточился, крепко подумал и выдавил из себя:

– Гой еси…

– Да уж вижу, что гой, и никто другой, – сказал парень. – Кабы не ты, родной отец, так еще до темноты настал мне конец. Совсем деревенщина озверела, и добро бы за дело! Их, вишь ли, задело, что я мимо проходил и кое‑что прихватил. Разжился я у них колбаской, а заплатить хотел песней и пляской. Но не ходит тута такая валюта! Живут грустно, не зная искусства. Грубый здесь народ, все понимают наоборот! Не надо им куплетов неприличных, а надо лишь монетов наличных…

– Сто пудов, – сказал Костя. – Деревенские всегда на городских волокут. Хорошо, что с Малых Улет все молодые поуезжали… А ты всегда так складно говоришь?

(Про себя же подумал: «Какой‑то он такой… Не очень‑то былинный…»)

– …А когда тебя люди превратно понимают, – продолжал незнакомец, – так тебе запросто все кости переломают. Для того и создана складная речь, чтобы людей от зверства отвлечь. Да вот беда – срабатывает не всегда! Здешний мужик темен и дик, ему даром не надо затейника из стольного Киева‑града! Для Владимира‑солнышка был я хорош, а Фоме с Еремой, вишь ли, не гож! Какая ж ты дура, матушка‑культура: по городам прошла, а в село не зашла… Видно, желает, чтоб скоморох голодной смертию сдох!

Тут Костя понял, кто таков есть спасенный. Неудачный гастролер, вот он кто!

Что ж, бывает. В Кислорецке, например, многие эстрадные звезды пролетали и обламывались: и Витя Филон, и сестры Шепиловы из группы «Примкнувшие», и певица Федот, и даже знаменитый оркестр Франсуа Мандельброта – правда, поддельный…

Хотя их‑то дубьем не провожали…

– Ладно, – сказал Костя. – Знакомиться будем. Меня Константином зовут, а тебя?…

Парень приосанился.

– Знает на Руси каждая собака, кто таков есть Ефрем Куковяка – лицедей без мрачных идей! Ведь для лицедея нет ни эллина, ни иудея, так как живу, радея за всех людей я! И не просто лажу по садам и огородам, но несу мир и счастие всем народам! Бывает, заберусь в обычную кладовую – ан решу там проблему публичную, мировую! Проникну в хозяйский сарай – устрою там самый эдемский рай! Загляну на минутку даже к Шарику в будку – и собачья жизнь улучшится не на шутку! Бедная ли хижина, боярский ли терем – скоморох всегда себе верен. Прихожу во град – и мне там каждый рад, заявлюсь в село – и село улыбками расцвело, ибо я талантлив зело, когда правлю свое ремесло!

– Ну да, – сказал Жихарев. – Только что ты про село другое говорил…

Скоморох Ефрем Куковяка не смутился:

– Бывают и неудачи – а как же иначе? Чего ждать от толпы, ведь в массе своей люди тупы… С ними надо как со скотом… Но, впрочем, я не о том! Об этом потом! Ты ведь стал мне братом, родным притом! Спас меня от побоев, прогнал злодеев обоих… А в знак нашего братства надо нам нательными рубахами поменяться! Так всегда делают в Киевской Руси, хоть у кого спроси…

«Вот повезло! – возрадовался Костя. – Спихну ему свою прикольную футболку. Этому комику она больше подойдет. Вот что значит совершить добрый поступок! Видно, я и без Колобка здесь чего‑то стою… Правда, у Куковяки рубаха вся в прорехах… Ну да зато без форварда!»

Костя охотно стянул футболку через голову. О том, что в тряпках скомороха могут водиться, например, вши, он подумал в самую последнюю очередь…

От этой мысли по спине мальчика пробежали мурашки – пока только воображаемые.

Но Куковяка, в отличие от Кости, не стал скидывать свою дерюжную сорочку. Он открыл короб, порылся и достал на свет что‑то ярко‑красное в белый горошек.

– Вот – отрываю от сердца, да некуда деться…

Даже для Кости это нарядное шелковое чудо было великовато, а рукава вообще достигали земли.

– Долгий рукав говорит о том, что хозяин не занят никаким трудом, – пояснил скоморох. – Хоть шелк китайский, вражеский, зато покрой боярский, княжеский!

У Кости не было даже ремешка, чтобы подпоясаться – «бермуды» его держались на резинке. И узлом на пузе эту рубаху не завяжешь, потому что она цельная, с косым воротом. А если в штаны заправить, получается вообще позор…

Рукава Жихарев кое‑как подвернул, но они то и дело норовили снова раскататься во всю длину.

– Тем еще эта ткань хороша, что не любят ее ни блоха, ни вша, – продолжал Ефрем Куковяка, и Костя облегченно вздохнул. – На шелку насекомые не размножаются, потому как у них лапки разъезжаются… Ну, а теперь время приспело, чтобы обмыть это дело!

– Не пью, – сурово сказал Костя. – Режим.

– А мед‑пиво? – сказал скоморох. – Мы же с тобой вдвоем ко князю Владимиру на пир пойдем. Пожалует тебе Красно Солнышко чашу, а ты опозоришь державу нашу?

– Пиво – сто пудов нельзя, – решительно сказал Жихарев. – У меня вес стабильный. А вот мед… Как же его пить, его ложкой едят…

И проглотил слюну – ладно, мед так мед! В нем калорий много, глюкозы!

– А попробуй! – сказал Куковяка и протянул флягу, обшитую кожей.

«Аникина, то есть моя, посудина лучше», – подумал Костя и поднес горлышко ко рту.

Он‑то ждал, что золотая медовая струя потечет неспешно, но пахучая жидкость хлынула ему в глотку так резко, что он едва не поперхнулся. И только тогда подумал:

«Мед здесь какой‑то разбавленный…»

– Какой может быть режим, коли мы к бродячему люду принадлежим? – продолжал Куковяка. – Ведь артисты как дети, наше место в буфете… Только злодейская порода чурается крепкого меда, а кто девок не любит – и вовсе кусок урода! Тем более, что уберег ты меня от мужицкой расправы, хотя и Фома с Еремой по‑своему правы…

Тарахтел он так быстро, что Косте даже слово вставить было некуда. Коварный мед только усилил чувство голода и замутил голову.

Но все‑таки Жихарев собрался с силой, ухватил скомороха за ворот и очень настойчиво спросил:

– Жратва есть?

– А! – воскликнул скоморох. – Верно, стоило ли брататься, коли нечем пропитаться… Хотя пить без закуски – это чисто по‑русски! Медку втюхал – рукавом занюхал! Мы лишь странники на холмах земли, но мы же не жрать в этот мир пришли! И не затем, чтоб его объяснить, а с целью его изменить! Такая судьба даруется редко… А впрочем, коли хочешь – вот тебе репка. Недавно росла у Еремы на грядке, так что все в порядке. Сперва землицу с нее отряси а потом грызи, но больше уж не проси – не уродилась нынче репа на Руси…

Костя и репке обрадовался, хотя никогда раньше ее не пробовал. На вкус она была такая… одним словом, полезная. Клетчатка там, микроэлементы… Для удовольствия нипочем грызть не станешь. Но хотя бы не горькая!

Куковяка снова полез в мешок, и Жихарев думал, что уж сейчас‑то появится на свет что‑нибудь повкуснее.

Но это была всего лишь складная шахматная доска. Надо же, какая живучая это игра, оказывается!

– А чтобы время прошло скорее, сразимся в тавлеи, – сказал Ефрем‑скоморох. – Моя торба против твоей, кто проиграет, тот судьбу проклинает, своим добром соперника дарит и за науку благодарит…

В нарядной коробке между тем обнаружились шашки. В шашки Костя играл неплохо, да только вот уже давненько не брал он их в руки…

– Хоть добра у меня – кот наплакал, но есть, что поставить на кон, – сказал Ефрем. – Грибы соленые, яблоки моченые, хлеба кусок, сметаны туесок… Есть и жареный гусь – проиграю, без ужина обойдусь…

Гусь окончательно добил Костю. Это после репы‑то! Конечно, Колобок обещал вернуться с едой, но это еще когда будет!

– Лады, – сказал он. – Есть чем ответить…

И, пошатываясь, побрел к дубу за рюкзаком с трофеями.

 

Попал мальчонка

 

… – Это и есть твой богатырь?

Голос был незнакомый и очень низкий.

Костя разлепил глаза.

Высоко‑высоко в небо уходили четыре колонны – примерно такие, как на входе в кислорецкий Дом культуры. Колонны не стояли на месте, они подрагивали, а одна так даже приподнялась слегка и опустилась на место…

– Костя! Костя, что с тобой?

– Мало ли что!

Ага! Уже лучше! Колобок и филин вернулись!

Мальчик приподнялся и сел.

Колонны оказались лошадиными ногами. На самой лошади сидел необъятный бородач – и как только бедная коняшка его носила?

– Костя, ты куда штаны дел? – строго спросил Колобок.

Жихарев провел дрожащими пальцами по ноге. «Бермудов» точно на нем не было. Не было и кроссовок. Не было бейсболки на голове. А особенно не было часов «Жан‑Жак Вальжан» – даром что календарь на них показывал все то же 31 июня… И давление всегда было в норме…

Хорошо, что хоть трусы и носки остались!

Да еще нарядная рубашка – аккуратно свернутая, она лежала под головой в роли подушки.

– Я не знаю, – честно ответил он.

– Видишь, Микулушка, какие дела у тебя под носом творятся? Уже малых детушек спаивают и грабят!

Брови Микулы Селяниновича, похожие на двух толстых черных котов, сошлись к переносице:

– Злы татарове лютуют? Так отчего ж они тебя, малый, в полон не угнали? Отвечай, коли старший спрашивает!

Коли старший спрашивает, то и встать не худо. Костя поднялся.

– Не, – сказал он. – Не было тут никаких татар. Это меня медом угостили… То есть сказали, что медом, а там портвейн какой‑то…

Вкус портвейна Костя знал, хотя и пригубил один раз, но чуть‑чуть, чтобы дома запах не услыхали.

– Кто тебя угощал? – гремел Микула.

– Этот… как его… Артист Ефремов! Нет, Кука… Нака… В общем, скоромох!

– Скоморох, – поправил Колобок.

– Еще мы в эти играли… вроде шашек…

– Понятно, – вздохнул вожатый.