Настоящий заговор Арабеллы Стюарт

 

Молодая женщина, из‑за которой столько блестящих аристократов было обвинено в измене, сама, наконец, попала в Тауэр по обвинению в оскорблении величества.

Леди Арабелла Стюарт дерзнула влюбиться и выйти замуж за своего возлюбленного без согласия короля. Такой поступок особы королевской крови подвергал ее ответственности перед законом, некогда искалечившим жизнь и ее бабке, леди Маргариты Дуглас, графини Леннокс.

В истории английского королевского дома вряд ли найдется эпизод более любопытный, чем трагикомическая повесть о любви Арабеллы Стюарт к ее внешне красивому, но душевно малопривлекательному родственнику Уильяму Сеймуру.

Оба влюбленных вели свое происхождение от Генриха VII. Как уже говорилось, леди Арабеллу многие прочили в королевы после кончины Елизаветы; и сама покойная королева, как уверяли, сказала однажды, глядя на малютку Арабеллу: «Придет время, когда этот ребенок займет мое место».

При восшествии на престол Якова I ей было двадцать восемь лет. Миловидная, изящная, веселая и остроумная, она оживляла скучноватую жизнь при дворе уродливого короля‑заики и была кумиром общества. Как принцесса крови, она имела целый рой поклонников и претендентов на ее руку. Король польский, герцог Пармский, государи севера и юга искали союза с ней, и сам Генрих IV Бурбон мечтал о ее голубых глазах и роскошных прядях вьющихся волос. «Я бы охотно сделал предложение принцессе Арабелле, – сказал он однажды своему министру Сюлли, – если бы ее провозгласили наследницей престола».

Но суровые обычаи английского двора обрекли несчастную женщину на безбрачие. Кроме того, иностранные правительства видели в ней орудие своих политических интриг. Она была любимицей в Риме и Мадриде, где ее считали сторонницей католицизма и другом Испании. Это стремление врагов Англии принимать заботливое участие в судьбе леди Арабеллы стало главной причиной того неусыпного надзора, которым ее окружил Сесил, а после его падения – другие Говарды, герцог Суффолк и Нортгамптон. Истина заключалась в том, что сохранить свободу она могла, только оставаясь старой девой.

Когда ей исполнилось тридцать пять лет, король, более не придававший серьезного значения вопросу о ее браке, заметил ей, что теперь она может выходить за того, кто согласится ее взять. Она поймала двоюродного братца на слове и вскоре нашла своего Тристана в лице лорда Уильяма Сеймура. Этот двадцатитрехлетний юноша, холодный и расчетливый, был ближайшим, после Якова и Арабеллы, претендентом на английский трон.

Впоследствии Сеймур доказал свою способность на благородный порыв, если только это не было с его стороны хорошо рассчитанным шагом: он предложил себя в жертву палачу вместо Карла I, так что в этом случае жестокий и неблагодарный любовник Арабеллы Стюарт предстает в романтическом ореоле верного слуги короны. Но его роман с леди Арабеллой отнюдь не пробуждает симпатии к сэру Уильяму.

Может быть, причина его неблагородного обращения с ней крылась в том, что Сеймур прошел в детстве горькую школу несчастья, ожесточившую его. Род его постоянно находился в опале. Отец сэра Уильяма томился в Тауэре; брак бабки был официально признан незаконным. На протяжении последних ста лет почти все взрослые Сеймуры кончили жизнь под секирой палача. Во всем королевстве не было человека, который мог бы, подобно Уильяму Сеймуру, указать в церкви Святого Петра на большее количество могил своих безвременно почивших предков.

Надломленный ударами судьбы, отец сэра Уильяма умер, оставив его на попечение старика дяди, чье состояние было разорено огромными штрафами. К тому же Уильям был младшим сыном в семье и не мог надеяться получить когда‑либо наследство. Между тем он жаждал роскоши и прочного положения в обществе. И вот, поразмыслив, он решил, что единственным средством к быстрому возвышению для него может быть только женитьба на царственной особе.

В 1610 году, во время пребывания королевского двора в Вудстоке, Сеймур находился в местной коллегии Святой Магдалины и имел возможность бродить в тенистых аллеях королевского парка наедине с леди Арабеллой; разница в возрасте служила им надежной защитой от любопытных взоров и нескромных намеков. Что нашла в нем Арабелла? Видимо, это был каприз или скорее внезапный порыв страсти стареющей женщины, ослепивший ее. Поэты все еще прославляли ее красоту, придворные восхищались ее остроумием, но с ней давно никто не говорил на языке любви. А Сеймур заговорил, да еще так пламенно! Однажды он пробрался к ней в комнату, бросился перед ней на колени и попросил ее руки. Арабелла взглянула на юношу большими голубыми глазами и молча обняла его.

О случившемся каким‑то образом стало известно. По внушению Нортгамптона король тотчас распорядился арестовать фрейлин леди Арабеллы, а саму ее посадил под надзор. Однако она пока еще не совершила ничего противозаконного, и Яков призадумался о ее дальнейшей судьбе. Решив, что золотая клетка должна утешить несчастную птичку, он распорядился отослать ей ящик с серебряной посудой и назначил пенсион в тысячу шестьсот фунтов.

Однако леди Арабелла была не на шутку влюблена, и холодный металл не мог остудить ее страсти. Спустя неделю после ареста она вторично приняла Сеймура в своей комнате и поклялась ему в верности.

Новое свидание также не осталось тайной влюбленных, и Сеймур был вызван в королевский Совет для ответа по обвинению в оскорблении величества. Сеймур холодно и презрительно отвечал, что не хотел никого оскорблять, а желал только приобрести богатство и положение, но, если король требует, он тотчас откажется от всех обязательств перед леди Арабеллой.

Королю понравилась циничная откровенность сэра Уильяма, и дело было прекращено и забыто. Казалось, поуспокоилась и леди Арабелла. На все шутки о ее юном поклоннике она отвечала с веселым добродушием и с увлечением занялась придворными маскарадами. За такую покладистость Яков отпал ей на откуп на один год продажу вина и водки в Ирландии, что равнялось ста тысячам фунтов годового дохода.

Молодой лицемер тоже никому не докучал сердечными излияниями. Три‑четыре месяца прошли вполне тихо. Но вот однажды Сеймур посвятил в свои планы Эдуарда Родни, своего сверстника, родственника и друга. Вдвоем они отправились в Гринвич, где отыскали некоего патера, который согласился тайно совершить обряд венчания. На другой день, 9 июля 1610 года, он действительно соединил Сеймура и леди Арабеллу священными узами, расторгнуть которые были уже не в силах ни король, ни его министры.

Этот поступок сочли непростительным преступлением. Яков пришел в страшный гнев. Все участники венчания были арестованы, за исключением Родни, которому удалось скрыться. Арабелла была помещена под надзор сэра Томаса Парри в доме на берегу Темзы, а Сеймур отправился туда же, куда и большинство его предков, – в Тауэр.

Новобрачные, разлученные в первые часы медового месяца, по‑разному переносили сразивший их удар: Сеймур не находил себе места от злобы, а его жена всецело предалась горю от разлуки с любимым.

Главной заботой сэра Уильяма было достать денег для оплаты его недельных счетов пребывания в Тауэре. Ему выделили недурные комнаты в башне Святого Фомы и позволили обставить темницу по собственному вкусу. Поэтому в то время как Арабелла заливалась слезами, ее супруг ссорился с Ваадом из‑за обоев, мебели и посуды. Наконец обои были наклеены, окна украшены шелковыми занавесями, шкафы заполнены книгами в роскошных переплетах. Но, к удивлению Ваада, который занимался меблировкой помещения, у принца с тысячью прихотей не нашлось и пенса для уплаты по счетам. Тогда Сеймур перевез из дома жены все то, чего не мог купить, и водворился в башне Святого Фомы с неменьшим комфортом, чем у себя дома.

В глазах леди Арабеллы роскошь и удобства, напротив, потеряли всякую цену. Она располагала относительной свободой: ей прислуживали собственные слуги, она могла гулять в саду, пользоваться книгами и письменными принадлежностями. Но мысленно она жила в комнате супруга, и ее воображение рисовало его изнывающим от любви к ней. Она писала Сеймуру нежные письма, на которые он не отвечал ни слова. Но леди Арабелла не отчаивалась; ей довольно было и ее любви. Когда он заболел, она написала ему: «Если это простуда, то я готова приписать ее тайному сочувствию между нами, потому что у меня самой в то же время болела щека. Ради Бога, не предавайся слишком горю и не расстраивай своего здоровья… В каком бы положении ты ни находился, меня утешает мысль, что ты мой… Как видишь, когда я тревожусь, я докучаю тебе своими нежностями, тогда как ты не писал ни словечка о том, что поделываешь. Впрочем, пиши когда вздумается. Будь здоров, а я счастлива уже тем, что я твоя верная, любящая жена».

У Сеймура не было времени, чтобы предаваться таким нежностям. Он заботился о себе и своих удобствах и писал только к лордам Совета, прося восстановить его в милости у короля.

Между тем минули зима, весна и лето. Арабелла стосковалась по мужу и однажды без разрешения села в лодку, спустилась по реке и побеседовала с узником через окно его жилища, выходящее на пристань. Об этой поездке донесли в Уайтхолл, и король распорядился отделить свою романтическую родственницу от ее супруга двенадцатью графствами, отправив ее на север, в Дургам. С этого часа любовь вступила в борьбу с властью. Возник настоящий заговор Арабеллы Стюарт, состоявший в том, что жена дерзнула воссоединиться со своим мужем.

В начале июня 1611 года вице‑адмирал Уильям Монсон, отправлявшийся по своим делам в Биллингсгэт, узнал от своих гребцов, что в предыдущую ночь какой‑то человек в черном платье и черном парике вышел из Тауэра и сел в поджидавшую его у пристани лодку. У сообразительного вице‑адмирала сразу мелькнула мысль: неужели Сеймур сбежал? Он стал собирать сведения и скоро узнал, что сыщики искали на Темзе молодого джентльмена и даму средних лет и что одно французское судно, стоявшее на якоре в Лей‑Роде, приняло на борт какую‑то странную компанию и на рассвете вышло по направлению к Кале.

Уверенный в том, что напал на след беглецов, Монсон решил воспользоваться благоприятным случаем к возвышению и самому захватить леди Арабеллу и Сеймура. Старый моряк, хорошо знакомый с течениями в Ла‑Манше, сообразил, что французское судно достигнет Кале не ранее вечера. Он тотчас отправился в Гринвич и потребовал в свое распоряжение военный корабль. Ввиду его высокого положения во флоте ему не отказали, так что спустя каких‑нибудь два‑три часа после беседы с гребцами Монсон уже начал погоню за таинственными беглецами.

Арабелла задумала и привела свой план в исполнение с замечательным терпением и искусством, и не ее вина, что он удался только наполовину. Она могла утешаться по крайней мере тем, что ее возлюбленный супруг получил свободу. Ее саму, увы, ждал Тауэр.

Перед отъездом из Лондона в Дургам она в последний раз обратилась к лордам Совета с прошением, в котором писала, что, выйдя замуж, она всего лишь воспользовалась правом, предоставленным каждой женщине, и просила или освободить ее с мужем, или вынести законное судебное решение по их делу. «Если же, милорды, – писала она, – вы не можете или не желаете своей властью доставить мне законное удовлетворение, то, умоляю вас, по крайней мере, будьте моими заступниками перед его величеством и просите, чтобы мне не было отказано в правосудии, оказывать которое всем, не исключая и лиц его крови, король обязался присягой». Просьба ее осталась без внимания.

Дальнее путешествие тяжело отразилось на ее здоровье; по пути она трижды падала в обморок, и епископ Дургамский, сопровождавший ее, согласился дать ей отдых. Для леди Арабеллы наняли домик в восточном Барнете, и здесь, на свежем воздухе, она ожила, но эта перемена в состоянии ее здоровья оставалась известной только ее горничной и верному слуге Кромптону. Епископ уехал дальше на север, чтобы подготовить для нее помещение, и она осталась в Барнете под присмотром придворного врача Джеймса Крофта.

Тогда‑то в голове леди Арабеллы и созрел план двойного побега: своего – из Барнета и Сеймура – из Тауэра. Кромптон добыл мужскую одежду, лошадей и французского шкипера, месье Корвэ, который согласился доставить беглецов во Францию. Деньги для осуществления этого предприятия – ни много ни мало двадцать тысяч фунтов – дала тетка Арабеллы, леди Мэри, графиня Шрюсбери.

Молодой Родни с жаром принял участие в заговоре. На его долю выпало обеспечить побег Сеймура. Чтобы ввести в заблуждение сыщиков, было заказано два костюма, совершенно одинаковых, от пряжек на башмаках до пера на шляпе (Родни был одного роста с Сеймуром), а для узника были припасены дополнительно одеяние кучера и черный парик.

Арабелла выпросила себе еще месяц на поправку здоровья. Стоял май, и день побега был назначен на 3 июня. К несчастью, это был понедельник.

В назначенный день, в четыре часа пополудни, Арабелла надела мужской плащ и шляпу, натянула ботфорты, привесила шпагу и, захватив свои драгоценности, покинула дом в сопровождении горничной и кавалера свиты. После получасовой ходьбы она добралась до уединенной гостиницы, где ее ожидал Кромптон с оседланными лошадьми. Кавалькада поспешила в Блэквел, куда должен был прибыть Сеймур.

Однако в шесть часов вечера его все еще не было. На реке стояли нанятые лодки с багажом, и все было готово к отплытию, но Арабелла и слышать не хотела об отъезде без мужа. Ожидание отняло еще час драгоценного времени; часы пробили семь, и гребцы начали выказывать нетерпение.

В восемь часов лодочники решительно объявили, что нужно или отправляться тотчас, или отложить отплытие до рассвета. Поскольку Сеймура все не было, Арабелла со слезами села в лодку и отчалила от блэквелской пристани.

Солнце закатилось сразу после ее отъезда; в темноте ее лодка несколько раз натыкалась на другие суда, пока, наконец, не отыскалась шхуна месье Корвэ. Дул встречный ветер, море было неспокойно, путешествие обещало быть трудным, и, тем не менее, Арабелла не спешила с отплытием, все еще надеясь подобрать мужа с какой‑нибудь проходившей мимо барки. Она была уверена, что его побег удался и только случайность задержала Сеймура в пути.

Еще несколько часов было потеряно, прежде чем судно, наконец, вышло в море. Эта задержка и позволила Монсону настичь беглянку. Вице‑адмирал вел погоню на быстроходном «Приключении». Незадолго перед закатом на фрегате заметили судно месье Корвэ. Французский берег был недалек, и шкипер устремился к нему на всех парусах, но после тринадцати предупредительных выстрелов с фрегата спустил флаг и сдался.

Совместный побег не удался по вине Сеймура.

Получив от Родни черный парик и платье, узник прикинулся больным и несколько дней не покидал своей комнаты. Ваад ни о чем не подозревал и даже впоследствии больше всего сердился на то, что Сеймур лишил его наживы, заблаговременно вывезя из своего жилища всю серебряную посуду.

Весь понедельник Сеймур провел в постели и пропустил назначенное время. Только на закате, когда в Тауэр въехала телега с Родни, он вскочил, надел извозчичий костюм и, хлопая бичом, беспрепятственно выехал из крепостных ворот.

У пристани их ожидала лодка и оседланный конь. Сеймур сел на лошадь и умчался, а Родни отчалил к Блэквелу, где оба встретились опять около девяти часов вечера. Дорогой Сеймур успел еще раз переодеться, и хозяин гостиницы, где супруги должны были встретиться, с удивлением заметил, что оба путешественника одеты совершенно одинаково. От хозяина Сеймур узнал, что Арабелла уехала, не дождавшись его. Тогда друзья снова расстались: теперь Родни уехал верхом, чтобы сбить с толку преследователей, а Сеймур спустился по Темзе в Лей‑Роде, где его ожидало известие, что французское судно недавно снялось с якоря. Считая бесполезной всякую попытку угнаться за женой, он нанял какой‑то угольный транспорт, капитан которого согласился высадить его в Нидерландах. Таким образом он избежал поимки и благополучно достиг континента.

Когда экипаж «Приключения» поднялся на борт французской шхуны, Арабелла вышла на палубу, объявила свое имя и сдалась. На вопрос Монсона, где находится Сеймур, она с улыбкой отвечала, что не знает, но надеется, что он успеет добраться до Франции.

Пассажиров месье Корвэ пересадили на фрегат и повезли обратно в Англию, и как только корабль достиг берега, Монсон отправил донесение королю обо всем случившемся.

Всех участников побега расселили в разные тюрьмы. Леди Арабелле досталось то самое помещение в Тауэре, где содержалась ее бабка, графиня Леннокс. В Тауэре очутился и попавшийся Родни.

Следствие тянулось долго. Одни заключенные по этому делу покидали тюрьму, потому что умирали, другие – потому что чистосердечно рассказывали обо всем. Родни, от которого ничего не добились, получил позволение уехать во Францию, где при дворе французского короля встретился со своим кузеном Сеймуром.

Арабелла на допросах была покорна и уступчива; ее тетка, графиня Шрюсбери, напротив, горда и высокомерна – она поклялась перед пэрами хранить молчание обо всех подробностях бегства ее племянницы. Обе женщины оставались в Тауэре дольше всех других участников побега. Одной из причин их долгого заключения было то, что королевский любимец Роберт Карр взирал тогда жадными глазами на имущество узников Тауэра – Рэйли, Перси, Арабеллы и графини Шрюсбери, и Ваад получил приказание всячески провоцировать их и собирать сведения, могущие послужить поводом к конфискациям.

Графиню Шрюсбери привлекли к суду за нежелание отвечать на вопросы дознания – в этом усмотрели оскорбление короля. Ее приговорили к штрафу в двадцать тысяч фунтов и бессрочному заключению, по усмотрению короля. Год за годом она жила в отведенных ей комнатах одной из башен Тауэра, пока не пало влияние Говардов при дворе.

А Сеймур в это время веселился в Брюсселе и Париже, писал унизительные письма к Якову с просьбой о прощении и ссорился с Ваадом из‑за сервизов и мебели, оставшихся в башне Святого Фомы. Не прошло и полугода, как он начисто забыл свою жену; свои долги – еще раньше.

Покинутая мужем и всем светом, леди Арабелла пять лет томилась в комнате своей бабки. Она часто писала королю, напоминая ему его слова о том, что она может выходить замуж за кого пожелает. Она подписывала свои письма «А. С», что можно было понимать и как «Арабелла Стюарт», и как «Арабелла Сеймур». «Смилуйтесь, смилуйтесь! – заклинала она. – Ради самого Бога, смилуйтесь!» В своей темнице она упорно водила иголкой по канве, желая преподнести королю подарок, который напоминал бы ему о ней. Но Яков отклонил подношение. Она угрожала умереть и смертью отомстить своим палачам, но король не боялся упреков в том, что он извел свою родственницу. Словом, она испробовала все средства подействовать на сердце короля – все было тщетно. Тогда Арабелла слегла в постель и стала медленно чахнуть. Но Ваад не смягчил условия ее содержания – ей по‑прежнему прислуживали тюремщики, и она должна была есть обыкновенную тюремную пищу.

В конце концов ее жалобы перешли в горячечный бред, и когда доктора справились с болезнью, оказалось, что Арабелла разделила судьбу Офелии – она лишилась рассудка. Утратив всякое понятие о прошлом и настоящем, она лепетала бессмысленные фразы, подобно младенцу.

Тем временем Ваад был смещен, и на его место назначен более совестливый наместник, сэр Алан Анслей. Но Арабелле было уже мало дела до того, что происходит вокруг нее. Однако у нее оставались друзья, готовые рискнуть ради нее своей жизнью. Летом 1614 года, на третий год ее заточения, священник англиканской церкви Палмер и верный Кромптон задумали освободить Арабеллу из Тауэра. Безумное предприятие кончилось тем, что обоих заговорщиков засадили в тюрьму, а за леди Арабеллой установили еще более строгий надзор.

После неудачной попытки освобождения она прожила недолго. День за днем она тихо увядала, иногда бралась за иголку, иногда за лютню и, наконец, однажды не проснулась.

В темную осеннюю ночь ее останки перенесли в Вестминстерское аббатство, где были похоронены все представители ее рода. На ее могиле не было поставлено ни креста, ни ограды.

Сеймур зорко следил за событиями, надеясь после смерти жены вернуться на родину. Он ни разу не написал к ней, хотя знал обо всех ее несчастьях. Когда Арабелла умерла, Яков дозволил ему вновь появиться при дворе. Во время гражданской войны он, как уже было сказано, прославился тем, что вызвался пойти на казнь вместо короля; но затем, чтобы не остаться внакладе, женился на дочери парламентского генерала. Эта женитьба сохранила ему при Кромвеле жизнь и владения; а когда Карл II возвратился на престол отца, то воспоминание о его геройском поступке принесло ему герцогский титул. Остается неизвестным, заплатил ли герцог Сеймур за ковры, некогда приобретенные им для комнат в башне Святого Фомы.