Диковинные обитатели морозных джунглей

 

– Ну, и что у тебя лицо такое перекошенное с выпученными глазами? Будешь кофе‑то?

– Буду… Андрей, я что, правда перекошенная?

– Совершенно. В глазах страх застыл. Не бойся, теперь‑то уж чего бояться. Надо просто решать тему.

– А я думала, что хорошо держусь…

– Ты нормально держишься. Я тебе это еще осенью говорил. Но сейчас ты себя со стороны не видишь. А все произошло именно так, как я боялся.

– А Мэтью всю осень меня уверял, что…

– А я тебе говорил, что твой Мэтью дурак. Пацан. Выучился в английской школе юриспруденции, думает, умным стал. В бирюльки по книжкам, может, и умеет играть. А тут разработка профессионалов. Кто ее задумал, мы никогда, скорее всего, не узнаем, но пошла она по самому плохому варианту.

– Да уж, хуже некуда.

– Ты одно должна хорошо понять: это еще не дно. Дно впереди. Завтра, как иммунитет с тебя снимут, все взорвется. Все вой подымут, никто ни во что вникать не будет… Готовься, сожми себя в кулак и не позволяй себе заходиться. Потом будет еще хуже. Все твои наработанные связи порвутся. По крайней мере, на какое‑то время. Люди – они такие… Как говорил классик, публике подавай балаган. От тебя будут шарахаться, как от прокаженной. Не обижайся, что так говорю, просто будь к этому готова. Здесь‑то против тебя дело открывают, не знаешь?

– Ребята из правительства сказали, что не исключено. Ведь российская сторона тоже запросила снятия иммунитета. А не просить было нельзя, потеря лица. Не британцам же разбираться.

– Не объясняй прописных истин. Наши тебя, конечно, никогда не выдадут. Это исключено.

– Да это я понимаю, наши никогда никого не выдают. Но мне‑то какой от этого прок? Ты правильно сказал: надо решать тему. Но тема же в Лондоне, а я здесь. Как Мэтью в Лондоне будет следствие закрывать, если я в Москве и ничего им объяснить не смогу…

– Дура, что ли, совсем? Ты здесь на свободе, а там будешь за решеткой – просто чтобы не уехала обратно в Москву. А как тему решать – это надо думать.

– Андрей, мне и так плохо, не нагнетай, пожалуйста.

– А ты правде в глаза смотри, пожалуйста. Н‑да‑а. Это сколько же денег потребуется теперь. Тебя твой Мэтью по миру пустит. И своих ты не увидишь очень долго. Может быть, несколько лет. Британцы будут теперь в этом неспешно, методично копаться годами. Так что отдыхать поедешь в Сочи, ха‑ха.

– Андрей, я даже в Штаты не смогу поехать, не только в Англию?

– Дура, бл…дь, полная. Варя, ты не о том говоришь! «Поеду, не поеду»… Ты думай о главном. Тема в том, чтобы закрыть уголовное дело там, а если его откроют здесь, то и здесь тоже. И чем меньше ты будешь думать про заграницу, тем лучше. Но какая сволочь, этот ваш президент банка!

– А Мэтью говорил, что у него нет мотива…

– Заладила, «Мэтью, Мэтью…» Тоже мне, свет в окошке. Ты в него что, уже влюбилась?

– Ничего я не влюбилась. Ты просто ревнуешь, поэтому и называешь дураком. Он очень умный и в своей области действительно звезда.

– С влюбленными девушками бесполезно разговаривать. А этот твой партайгеноссе что?

– Рольф? Он, наверное, весь исстрадался. Я ему неделю не звонила, понятно почему. Сказала Пашке, чтобы тот позвонил Рольфу, когда мой самолет уже взлетит. Чтобы хоть как‑то успокоить мою бедную Собаку. Представляешь, каково ему там одному? Он же ничего не знает, голову ломает, почему от меня уже неделю нет звонков. Я ему сегодня вечером позвоню. Как я ему все это объясню, не представляю? Его удар хватит.

– Или не хватит. Не удивлюсь, если он тебя трахал, а при этом своим стучал.

– Андрей, ну что ты говоришь! Как у тебя язык поворачивается! Мы три года вместе, я ничего, кроме добра и поддержки, от него не видела.

– Слушай, не будь ребенком. Человек на такой работе, тем более немец, – к бабке не ходи, что он стукачок.

– Андрей, теоретически каждый может быть стукачом. Но я же знаю, как он ко мне относится, ведь три года притворяться нельзя.

– А он и не притворялся. Он может прекрасно к тебе относиться и при этом стучать.

– Тебе просто надо сделать мне побольнее и обхаять ну всех моих мужиков!

– Путаешься бог знает с кем и влипаешь по собственной дури в ситуации одна хуже другой.

– Рольф хороший. Это моя верная «Собака». Ты знаешь, как он мне помогал все эти месяцы… Что, думаешь, все это было просто так?

– Варя, не имеет значения, что я думаю. Жизнь покажет. Нет больше в твоей жизни Рольфа, пойми. Все, кирдык.

– Этого не может быть, Андрей. Мы еще три недели назад строили планы, как мы вместе купим дом в Гамбурге через год. Ты взялся сегодня меня до суицида довести?

– Да не болтай глупостей. Суицид! Тоже мне, барышня истеричная…

– Ты подумай, что ты мне за час наговорил! Семью я не увижу, в Англии меня ждет тюрьма, единственного нормального мужчину, которого я нашла, можно сказать, прости господи, практически под старость, я теряю. Почему он меня не дождется?

– Потому что тебя не будет рядом. Стукач он или совершенно нормальный мужик, но ты ему больше не нужна. Никакому, даже самому нормальному мужику не нужна баба, которая не рядом, не готовит, не спит, не стирает и от которой никакого прока, кроме проблем. Забудь своего Рольфа. Чем быстрее забудешь, тем меньше будешь строить иллюзий, суетиться, всяких глупых – и, кстати, крайне вредных для себя – попыток предпринимать. Давай по рюмке хлопнем за твой приезд и разбежимся. Тебе спать надо. Всю ночь летела. Твое здоровье, барышня!

Варя втащила свой рюкзак и огромную сумку в маленькую темную квартиру. Зажгла свет в коридоре. Сняла дубленку и повесила в шкаф. Первым делом надо найти в квартире кофе – может, где‑то завалялся… Потом позвонить Ирине, помощнице, и Рольфу. Нет, сначала Пашке с Иваном, что долетела. Нет, им можно потом, у них еще день, сначала в Лондон.

Телефон Ирины был отключен. Домашний не отвечал. Дичь какая‑то. В Лондоне уже семь часов. Детей‑то Ирина никуда не могла деть. Ладно, мобильник может не отвечать, потому что она в метро, но дома‑то почему никто не берет трубку? Надо пока срочно позвонить Рольфу. Если думать сразу обо всем, свихнешься. Надо все делать по порядку.

– Собака, прости меня, что я тебе не звонила почти неделю. Я не могла. Я прилетела в Москву. Звоню из дома.

– Что случилось, Madchen? Мне сегодня твой Павел под утро позвонил, разбудил в пять, сказал: ты просила передать, что летишь в Москву, чтобы я не волновался и что ты мне позвонишь, как сможешь. Как я мог после этого не волноваться, я весь день сходил с ума, не мог работать. Что стряслось?

Варя рассказала как можно более скупо. Рольф прервал ее на полуслове:

– Ты отменила уже нашу поездку в Церматт?

– Нашу поездку в Церматт? Нет, конечно. Даже подумать об этом было некогда. Это еще будет только в марте. Ты что, считаешь, мы не сможем теперь поехать? Может, до марта все как‑то прояснится?

Рольф только крякнул про себя, на другом конце провода. Дура была, дурой и осталась. Детский сад. Вообще никакого понимания, в какую мясорубку попала. Бедная девчонка, его глупая Madchen.

– Может, прояснится. Значит, Церматт на тебе, сама решай, что делать с бронированием.

– Так ты что, не хочешь уже со мной ехать, Собака?

Для Рольфа продолжение разговора стало мучительным. Если бог ума не дал, тут уж ничего не попишешь. Развели Варю как… Рольф не знал выражения «полная лохушка», поэтому у него не было слов.

– Слушай, ты сегодня очень устала, ночь в самолете… Тебе надо спать. Завтра позвони в свой лондонский офис, узнай у них, как прошел Совет директоров, какие звучали политические оценки, это крайне важно. Ты поняла меня?

– А ты, если что услышишь, мне скажешь?

– А что я смогу услышать и где?

– Не знаю… Просто предполагаю, что завтра по всему Лондону будет звон.

– Ты из Москвы звонишь. Не забывай, тебя там все время слушают.

– И к чему ты это сказал?

– Я не хочу больше ничего говорить. Ты мне постарайся пока больше не звонить. Понятно? Я сам тебе позвоню, когда смогу…

Варя оторопело смотрела на умолкшую трубку. Черная комедия. Земля уходила из‑под ног. Андрей сегодня сказал «забудь», она решила – он это со зла. Рольф сказал «не звони мне больше»… В квартире ужасный холод. Захотелось плакать. Звонить Пашке или Ивану в таком состоянии нельзя. Господи, если хотя бы было не так холодно. Почему в Москве минус тридцать? Она плеснула в стакан виски. Только не терять остатки разума. Снова набрала Ирину. Мобильный отключен, дома никто не подходит. Что с ней могло произойти? И с детьми. Какой‑то кошмар! Варя решила все же набрать Ивана, потому что голова уже падала на стол, трещала по швам, а глаза не слипались даже, а просто усыхали – их жгло, будто под веки песка насыпали. В этот момент в безмолвной, почти нежилой, холодной квартире надрывно‑громко зазвонил городской телефон. Это было настолько неожиданно, что Варя содрогнулась: кто может ей звонить на домашний, никто ведь не знает, что она в Москве…

– Варвара Васильевна, здравствуйте…

– Ирина, это вы? Господи, этого не может быть. Я вам уже час звоню. Вы сами‑то где? Откуда вы знаете, что я в Москве?

– Я тоже в Москве.

– Как в Москве? Каким образом?

– Меня вызвали в наше посольство в пятницу. Я по дороге все хотела вам позвонить, но у вас в Вайоминге было три часа ночи, то есть десять по Лондону. Я на работу опоздала, бегу бегом, а тут звонят из посольства и велят срочно ехать к ним. У меня было минут двадцать вам позвонить, но я как‑то растерялась, извините. В общем, не позвонила. В посольстве мне все объяснили и сказали, что нам надо срочно уехать.

– Кому «нам»? Я ничего не понимаю. Вам лично?

– Вы не волнуйтесь, я, наверное, просто сбивчиво рассказываю. Мне и Косте вместе с детьми. Сказали, срочно собирайтесь. Я пришла в офис, стала разбирать бумаги. Мне же не только свои бумаги надо было забрать, но и все ваши. На всякий случай. Потом мы с Костей всю ночь собирали вещи, сколько смогли увезти. Утром приехали посольские и отвезли нас в аэропорт. Провожали до трапа, и ни у кого не было уверенности, улетим мы или нет. Потому что в любой момент могла приехать полиция и нас остановить. Но все‑таки, слава богу, улетели. Я так рада, что в Москве. Сколько мы с вами от этого Инвестбанка натерпелись. Никогда больше не поеду в Лондон.

– А почему вы мне потом не позвонили? Хотя бы уже из Москвы? Ой, я ничего не соображаю. Ведь получается, что вы же с субботы в Москве, правильно я вас поняла? Я в субботу уже была в Вашингтоне. А сегодня понедельник. Почему вы только сейчас звоните?

– Посольские просили вам не звонить, пока вы там. Чтобы все выглядело так, будто вы вообще ничего не знаете про иммунитет и так далее, что сидите в Америке спокойно и, как и планировали, прилетите как ни в чем не бывало в Лондон. Посольские сказали, что вас в Америке наверняка тоже слушают, и мой звонок… ну, он мог бы помешать вашему отъезду. А сегодня позвонили сообщить, что вы долетели в Москву. Я так рада, что у вас все так удачно сложилось.

– Да уж, сложилось просто классно. А что с нашим офисом?

– Там плохо, конечно. Я, когда в пятницу собиралась, никому не сказала, что мы в Москву улетаем. Алена с Виталием ничего не знали, может, они и сейчас не в курсе. Я на банковской блэкберри еще читаю всю почту банка, как и вы. Вы же видели, что там пока полная тишина, просто сделали рассылку о том, что завтра закрытое заседание. А по какому вопросу, не написали. То есть про то, что с нас завтра снимут иммунитет по запросу британской полиции, в банке еще не знают, кроме тех, кто все это организовал. Поэтому в пятницу Алена с Виталием тоже ничего не знали. Они только знали, что я была в посольстве, потому что я им позвонила, когда меня по дороге в офис завернули в посольство. Я прихожу, они спрашивают, почему я вдруг в посольство поехала, я им что‑то наплела, как мне велели. Они люди вежливые, но поняли, что что‑то не так. Потом в полдень рассылка: во вторник закрытое заседание. Все офисы забегали, зашушукались, в столовой, в коридорах, ну и так далее. Алена на меня смотрит через стол, а я ничего не говорю, только лихорадочно бумаги привожу в порядок и в сумку пихаю выборочно. Я, конечно, старалась все‑таки не сумками бумаги забирать, а так, деликатно, только все ваши и свои личные бумаги, в которых никому рыться не надо.

– Да уж, они там всласть порылись.

– Это понятно, да там ничего и нет, но нам с вами отсюда с нуля все восстанавливать тоже совершенно не нужно. Все счета, все координаты, что вашего лендлорда, что строителей, врачей и прочее. Павлика вашего документы из Америки. Зачем все это врагу оставлять? Вы извините, я ваши туфли Prada не забрала, они такие красивые, мне так жалко было их в офисе оставлять! Но если бы я еще туфли стала пихать в рюкзак, Виталий, наверное, в обморок упал бы.

– Ирина, какие туфли… Скажите, вы что, так прямо за день и собрались? И всю семью вывезли?

– Да, посольские сказали, что мы все должны срочно уехать. Я хотела, чтобы Костя остался, мы ведь толком ничего не собрали, квартиру не закрыли. Но они сказали, что нельзя и что они через пару дней сообщат, безопасно ли Косте вернуться за вещами и когда.

– Какой ужас! А Косте‑то что могло грозить?

– Я тоже думаю, что они перестраховывались. Но вот так. Что тут скажешь. А вас, значит, в Америке одну бросили?

– Ну да, в общем. Собственно, мне уехать‑то не так уж трудно было, но, конечно, нас всех несколько трясло. Особенно потому что мы всю ситуацию плохо понимали. У меня было два коротких разговора с Москвой, это вся информация.

– Я так рада, что я в Москве. Я пока в банк написала, что срочно вылетаю в Москву по семейным обстоятельствам, как посольские велели, а заявление об уходе пошлю на следующей неделе… После всего, что мы с вами за осень от них вынесли, после всех этих обысков, сломанных якобы компьютеров, когда они мне только врали и врали… Никогда туда не вернусь. Сейчас нам главное найти, где жить, и старшего в школу определить. Мы пока у родителей, все вместе в трехкомнатной квартире. Конечно, полный паноптикум. Косте обратно в Лондон надо, вещи оттуда как‑то отправить, с хозяином контракт расторгнуть, там неустойка будет, конечно… Откуда мы деньги возьмем, я вообще не представляю. Косте надо на работу срочно устраиваться. Ужас какой‑то. Ой, простите, я все о себе и о себе. А вы‑то как, Варвара Васильевна? У вас хоть еда есть какая‑нибудь? Может, Костя вам завтра что‑то привезет?

– Спасибо, Ирочка, еще не хватало, чтобы вы мне еду возили, у вас самой проблем невпроворот. Для меня главное сейчас три вещи: провести Интернет в квартиру, найти домработницу, хоть раз в неделю, только уборка и стирка, и, конечно, надо водителя искать. Без машины мы с вами не сможем функционировать.

– Согласна. С завтрашнего дня начну по этим направлениям работать. Вы не думайте, я вас не брошу, даже не мечтайте от меня избавиться. Буду с вами как и раньше работать. Сколько сможете мне платить, столько и ладно. А не сможете, тоже не трагедия. Муж есть, пусть кормит.

– Ира, можно я вам еще одну вещь скажу? Просто больше некому. Можете себе представить, Рольф только что меня послал на х…

– Могу. Что от мужиков еще можно ожидать. Обосрался, видать, извините за грубое слово. Ничего, очухается, еще приползет прощения просить.

– А Андрей говорит, что я Рольфу теперь не нужна.

– Это он от ревности, не обращайте внимания.

– Вероятно. Ничего, завтра соберусь с силами. Просто сегодня от перелета, недосыпа, холода как‑то раскисла. Извините меня. Сижу сейчас тут на кухне, и все сыплется одно за другим, одно за другим. Просто не знаешь, за что хвататься.

– А адвокат ваш что говорит?

– Позавчера сказал: как только узнает, что я благополучно добралась до Москвы, сразу пойдет в полицию выяснять. Вот, наверное, сегодня уже целый день выясняет.

– Вы только не расстраивайтесь, если он ничего не выяснит, ладно? Идите спать, Варвара Васильевна, вам надо выспаться и в себя прийти.

– Да, Ира. До завтра.

Еды в доме не было и быть не могло. Есть же хотелось страшно. Варя открыла шкафчик, там была только фасоль, подозрительного вида гречка и ссохшиеся макароны. Похоже, они были куплены еще до отъезда в Лондон много лет назад. Варить из этого счастья какую‑то блокадную еду не было сил. Варя съела несколько кусков сахара, глотнула еще виски и легла в кровать. За окном трещал мороз, в комнату падал тусклый луч уличного фонаря. Из окна дуло. Варя накинула плед поверх одеяла, потом еще шаль и долго не могла уснуть от холода, голода и полного, совершенно бездонного отчаяния, но потом усталость взяла свое.

Утром проснулась она поздно и долго лежала в кровати. Не было смелости встать и начать действовать. О том, чтобы выйти на улицу, сходить в магазин купить еды, не было и речи. На такой подвиг она была не способна. Надо бы сделать йогу, что ли. Какая йога, даже душ принять сил нет! Варя встала, надела кашемировый теплый халат, шерстяные носки, сунула ноги в шлепанцы. С трудом почистила зубы, причесываться уже сил не было. Глянула в зеркало в ванной. Отекшее от перелета лицо и нечесаные волосы. Да уж, все одно к одному. Сварила кофе, села за кухонный стол, закурила. Позвонила трем‑четырем самым близким друзьям. Никто еще ничего не знал и только ужасался. Варя просила их не ужасаться, а, если можно, помочь по мелочам. Побродила по квартире, снова выпила кофе, закурила четвертую сигарету. Страшно хотелось позвонить Рольфу и услышать от него, что накануне он сказал чушь просто от неожиданности. Варя говорила себе, что об этом нельзя думать. В обед подъехала Наташа, привезла две сумки продуктов. Другая подруга обещала подослать с водителем свой лэптоп с модемом «Скайлинк». Варя не знала, что такое «Скайлинк». Подруга объяснила: это то же самое, что «Йота», но берет лучше. Это был диковинный язык, на котором Варя говорить не умела. Она чувствовала себя, как будто приехала в новую страну, где все непривычно, незнакомо и очень сложно. Милана взялась уговорить свою домработницу работать и у Вари, по крайней мере раз в неделю. Варя потихоньку разбирала чемодан с лыжными вещами, отвечала на звонки. Позвонил Мэтью, но сказал лишь, что пока ничего не выяснил. Варя набрала свой бывший офис в банке, ребята – Виталий и Алена – только собирались идти на закрытое заседание. После обеда привезли лэптоп, и Варя тут же залезла в Интернет. Ей надо было себя чем‑то занять, и она решила начать писать статью про интерьеры современных домов в разных культурных контекстах для какого‑нибудь глянцевого журнала типа Architectural Digest. Есть ли такой журнал в Москве – она даже этого не знала, но наверняка есть что‑то подобное…

К вечеру Интернет действительно взорвался, как и предсказывал накануне Андрей. «Беспрецедентный коррупционный скандал в международном банке… С трех высокопоставленных сотрудников российского офиса снят дипломатический иммунитет по требованию британских и российских властей… Дело о коррупции бывшего главы российского офиса… будут расследовать две полиции мира… Представитель России в Инвестбанке подозревается в пособничестве российской мафии… Российская организованная преступность дотянулась до международных организаций…» Этому не было конца. Позвонил Иван:

– Варя, ты чем занимаешься?

– Хочешь верь, хочешь нет, я села писать статью о дизайне.

– Ты нечеловеческий молодец, Вареныш. Я только очень прошу тебя – не читай никаких газет!

– Особенно большевистских натощак?

– Вот именно. Не лезь в Интернет. Там журналисты просто делают свою работу, продают то, что могут продать. Ты не должна этого читать. Если будет что‑то, хоть сколь‑либо важное для тебя, я тебе тут же пришлю. А этот поток помоев тебе не надо видеть. Ты там очень мерзнешь?

– Угу.

– Наверху в шкафу в коридоре есть много моих теплых вещей.

– Угу, особенно ценно, что там три твоих блейзера.

– Там мое старое, очень теплое пальто. Все‑таки не твоя коротенькая дубленка. Оно, конечно, тебе будет велико, но всегда можно сказать, что это стиль унисекс.

– А что, много г. вна пишут?

– А что могут писать журналисты? Информационный повод для них уникальный. Каков повод, такое и освещение.

– Да, «публике подавай балаган». «Нам с Ванечкой» этого не надо.

– Вот именно, «душечка». Так держать. Не теряй чувства юмора.

Утром следующего дня Варя поехала к одному из крупнейших российских бизнесменов, которого она давно и достаточно близко знала. Тот встретился с ней без проволочек, хотя был крайне труднодоступным человеком.

– Да, история пошла по самому плохому сценарию, – сказал он. – Нашим не надо было верить ни одному слову этого президента. Сам, сволочь, все и слил в полицию.

– Слушай, как бы все ни развивалось, но мне в любом случае прежде всего нужна работа. Ты можешь мне помочь?

– Нет, – ответил ее собеседник, не задумываясь. – Это было бы крайне неосмотрительно. Я не думаю, что ты можешь рассчитывать найти работу, пока не закроется следствие. Не обижайся.

– Так оно может и год не закрыться. И даже больше. Как я проживу?

– Не знаю как. Думай. Но на работу сейчас тебя никто не возьмет. Это, к сожалению, реальность.

– Я даже адвокату не могу платить. Из чего? Конечно, есть сбережения. Но это не тот порядок цифр… А жить на что?

– Варя, все это так. И у меня готового ответа нет. И, наверное, его сейчас ни у кого нет. Надо посмотреть, как все будет развиваться. Обещаю тебе только, что буду думать. Если возникнут конкретные вопросы, которые я в состоянии помочь решить, буду помогать. Держи меня в курсе. Деньгами помогать не буду, сразу говорю. Это тоже может выйти боком. Это все, что пока могу обещать. Ты до сих пор все делала грамотно, быстро и тихо уехала, хотя я не думаю, что американцы хотели тебя остановить. Хотели бы – остановили. Теперь переводи деньги из Лондона сюда, только небольшими суммами, чтобы не спровоцировать арест счетов.

– Какой арест счетов? У меня там денег кот наплакал.

– Для полноты картины они счета рано или поздно должны арестовать, это ясно, как день.

– Это какая‑то бездонная пропасть…

– Что теперь руки заламывать! Крутись как‑то. Давай, не вешай нос, и чтоб глаз блестел. Мне надо бежать. И так уже опоздал.

Варя вернулась домой. Газеты все еще выли. Отписалась абсолютно вся пресса, какая имеется в мире, все агентства…

Варя села в уголок на кухне. Репутация разрушена, раз. Работы нет и не будет, два. Мэтью платить нечем, три. Жить непонятно на что, четыре. Ирина с ее проблемами, которые суть их общие проблемы, пять. Без машины не прожить, а денег на нее тоже нет, шесть. По телефонам говорить нельзя, потому что все прослушивается, семь. Делом в Британии должен заниматься Мэтью, а как она с ним может общаться, если он там, а она здесь? Это восемь. Квартира в Лондоне стоит открытая, с ней надо что‑то делать, желательно сдать пока, что ли… В любом случае, вещи надо отправить либо в Вашингтон, либо в Москву, а как это сделать, если она туда не может поехать? Это девять. Одежды нет, десять. Варе плакать не хотелось. Она уже перешла рубеж, до которого еще можно было испытывать страдание. Там, где она оказалась теперь, не существовало эмоций, воздух был разрежен, чист и холоден. В этом холоде и пустоте чувствовать что‑то было невозможно, можно было только думать. Неважно, о чем. Процесс осмысления должен набрать какую‑то инерцию, тогда, наверное, начнет что‑то придумываться. Не прыгать же из окна, в самом деле. Надо за что‑то зацепиться, чтобы потом начать карабкаться вверх. Это все замечательные общие слова, клише и штампы… Пустышки. Если не получается думать об общем, надо думать о частном. Например, начать с номера десять. Она позвонила Ивану, они стали обсуждать его приезд в Москву через Лондон, как и что привезти с собой, как организовать перевоз остального, как расплатиться с горничной…

– Следователь избегает общения со мной, – сказал ей через несколько дней Мэтью по телефону, – что само по себе странно. Я ведь единственная ниточка, через которую он хоть как‑то может работать, двигаться вперед. Обыск у тебя в лондонской квартире был, не знаешь? Ты могла бы попросить свою горничную определить это? Или ты говорила, что у тебя есть друг, немец. Может, он наведается в твою квартиру?

– Горничная совершенная дура, а Рольф… Нет, я не должна его впутывать. У него своя работа, карьера. Давай оставим его в покое.

– Я это не очень понимаю, но если ты так считаешь…

– Иван приедет через неделю в Лондон, чтобы привести мне в Москву вещи. Он разберется, был ли обыск. Но если хочешь, ты можешь сам сходить. Я позвоню портье, скажу, чтобы открыл тебе квартиру.

– Это допустимо, но зачем, если через неделю Иван приедет сам. Неделя ничего не решает. Даже лучше будет, если к тому времени они уже произведут обыск, потому что в квартире останется протокол, и из него что‑то станет ясно насчет характера обвинений. В этом смысле хорошо, что твой муж едет в Лондон. С другой стороны, ты должна вот что понимать. Маловерятно, что его арестуют, но этого нельзя стопроцентно исключать, я обязан тебе это сказать, как твой адвокат.

– А за что его‑то арестовывать?

– Чтобы допросить. Я не говорю, что полиция сможет сформулировать какие‑то претензии к нему, нет. Но он получал от тебя регулярно деньги, и это им известно. Значит, он может знать источник происхождения этих денег, они могут расспрашивать его, что он знает о круге твоих друзей, знакомых, с кем из них встречался в Лондоне или еще где. Он – один из немногих источников информации, которыми полиция может еще воспользоваться. Ведь больше в Лондоне никого нет: ни тебя, ни твоего секретаря, никого.

– Но Иринин муж спокойно съездил в Лондон, собрал вещи, отправил их в Москву и вернулся. Полиция пришла с обыском, как ты знаешь, именно когда Костя был там, но его‑то они не задерживали и не допрашивали.

– Муж Ирины не имеет никакой информации о тебе. А твой муж имеет.

Так. Варе становилось все хуже и хуже. Еще и Ивана могут арестовать. Да, маловероятно, конечно, но имеет ли она право подвергать его такому риску? Она сидит тут в Москве, в безопасности, а его посылает черт знает на что. Варя промучилась этим вопросом до вечера. Позвонила Пашке: что мне с этим делать?

– А что папа сам говорит?

– Я с ним еще это не обсуждала. Он скажет «я закрою амбразуру грудью», ты же его знаешь. Он не будет думать. А ты должен подумать с холодной головой.

– Я своей холодной головой вот что тебе, мама, скажу: а какой у тебя есть выход? Всю твою одежду, все остальное из лондонской квартиры надо отправлять. Что‑то – в Москву, а что там не поместится – сюда, в Вашингтон. Кто это может сделать? Тебе ехать нельзя, и у тебя не осталось близких друзей в Лондоне. Ирины, например. Если я поеду, будет еще хуже. Риски точно такие же, как у папы, но мне вдобавок еще и в Москву не нужно, в отличие от него. И работы у меня полно. Но, я тебе скажу, риски минимальные. Ну, задержат его, неприятно, конечно, но дальше‑то что? Посидит в полиции два‑три часа, ну полдня самое большее. Придет Мэтью, они его допросят и отпустят. Короче, у тебя нет другого выхода.

– Костя, Иринин муж, съездил и ничего. Полиция к ним пришла с обыском, он им чай предложил. Они не отказались. Сидели, пили чай и говорили, что его жена должна приехать в Лондон, потому что им надо ее допросить. А Костя знаешь, что им сказал?

– Что?

– Он говорит: «А почему бы вам не обменять мою жену на Березовского?». А полицейские ему: «Это вне нашей компетенции». И быстренько ушли. Мы с Ириной очень смеялись.

– Вот и правильно. А про папсика я тебе все сказал. Не боись, «запускай Берлагу», короче.

Иван, конечно, был того же мнения, в этом‑то Варя и не сомневалась. Они договорились, что Иван по дороге из аэропорта к дому позвонит Мэтью и тот его встретит у подъезда, чтобы войти вместе.

Несмотря на твердую позицию Павла и Мэтью, что Ивану надо ехать в Лондон, Варя то и дело впадала в панику.

– Лишь бы его только не арестовали при вылете в Москву, когда тебя уже рядом с ним не будет, – заныла она при следующем разговоре с Мэтью.

– В его случае эта логика не работает. Его арест при вылете – просто неоправданная жестокость. У лондонской полиции не будет возможности утверждать, что это сделано в интересах следствия. Он им нужен ведь не как подозреваемый, за которым стоило следить в Лондоне все три дня. Он им нужен как источник информации о тебе. Три дня они не хотели с ним разговаривать, а перед его отлетом вдруг захотели? Таким актом бессмысленной жестокости они только дадут дополнительные сильнейшие козыри тебе и России и не смогут уже настаивать, чтобы приехала ты. Нет, если у них есть мысль его задержать и допросить, это произойдет либо на паспортном контроле, либо – скорее всего – в квартире. И предлог будет таков: мол, он находится в квартире для того, чтобы уничтожать инкриминирующие тебя материалы. Поэтому я буду с ним именно в это время.

 

* * *

 

– Иван, ты уже идешь на посадку? Ты текстани, как будете взлетать, я тогда смогу пойти спать. А утром текстани, когда сядешь.

– Варя, тут шторм в Вашингтоне, на всем Восточном побережье снежная буря. Я приехал в аэропорт и застал полный бардак. Пока вылет отложили на три часа. Ты иди спать.

Черная комедия продолжала набирать обороты. После трех часов вылет отложили еще на три, потом еще на два. В Москве в разгаре уже был следующий день, когда самолет наконец вылетел из Вашингтона предрассветной ранью. Иван просидел в аэропорту одиннадцать часов. Мэтью уже в третий раз корректировал свой график. Хоть не ворчал, и то хорошо. Теперь самолет должен был сесть в Лондоне в шесть, а Мэтью – встретить Ивана в восемь вечера. У Вари наступала вторая бессонная ночь: в Москве была полночь, когда мужчины позвонили ей.

– Обыск был. На кухне оставлен протокол. Я возьму его, отсканирую и пришлю тебе. Давай я сейчас прочту тебе список изъятого, ты попробуй сообразить, есть ли там что‑то неприятное для тебя.

– Это пустой документ, это – флешка от фотоаппарата, там наши фотографии. Это – понятия не имею что, но думаю, мои записи с совещаний в банке, это документы о продаже квартиры в Москве год назад, в этой папке были счета, но, во‑первых, там нет ничего необъяснимого, а во‑вторых, полиция и так получит мои счета, если захочет. Это документы на наш с Павлом дом в Бруклине, а эта папка – по‑моему, там лежали копии счетов за всевозможные ремонты. Тут, в Лондоне, и в моем доме в Вашингтоне. Компьютер еще, говоришь, забрали? Честно говоря, я даже не подозревала, что у меня был еще один компьютер. Ума не приложу, что это такое. Наверное, старый, с незапамятных времен. В общем, старье. А что написано в ордере на обыск? В чем меня вообще обвиняют?

– Тут написано, что при помощи своей офшорной компании со счетами в Швейцарии ты отмывала, возможно, совместно с русскими бизнесменами доходы, получаемые незаконными путями.

Если у пропасти нет дна, то что же тогда на выходе? Ведь ничего бесконечного не бывает. Варя уже ничему не удивлялась, ей было почти интересно узнать, какой новый, еще более жуткий виток может сделать эта узкая черная и бездонная дыра, всасывающая ее, Варю, которая с чистой совестью проработала шесть лет в Лондоне и вдруг, как только оставила эту работу, оказалась в центре внимания Overseas Anti‑Corruption Unit полиции Лондона.

– Сколько дней Иван пробудет в Москве? Десять? Я просто не хочу вам мешать. Я должен приехать в Москву, у нас с тобой уже накопилось достаточно информации, чтобы начать вырабатывать линию твоей защиты. И мне много о чем надо тебя расспросить. Давай предварительно договоримся, что я приеду на следующий день после отлета Ивана. Я посмотрю свой график и уточню, а ты пока помоги мне с российской визой.

– Ты приедешь в Москву? Как хорошо. Действительно, по телефону невозможно больше работать. Ты правда приедешь?

– Это вообще‑то от тебя зависит. Ты готова оплатить этот приезд?

– Ну да, про это я и не подумала. А какой у меня выход? Конечно, готова. А ничего, если я куплю тебе билет экономкласса?

– Только потому, что ты мой пятый любимый клиент. Шучу, конечно, ничего. Я же понимаю твое теперешнее финансовое положение.

– Да уж… Я тебе билет на мили куплю. А на сколько дней ты сможешь приехать?

– Думаю, что приеду в четверг, а уеду в воскресенье. Я могу сделать это только за счет выходных.

– Спасибо, Мэтт. Скажи Ивану, что я ему утром позвоню. Сейчас пусть идет спать.

Утром она попросила Ивана съездить к Рольфу. Когда она улетала после Рождества в Америку, то оставила у него вечернее оперное платье, пару пиджаков, выходные туфли, пальто Dolce&Gabbana, сапоги Chanel, в общем, все, что носила во время тура по Германии. Рольф должен был все это привезти из Германии в Лондон. Варя продиктовала Ивану список вещей.

– Ну, я скажу тебе… – позвонил ей к вечеру Иван. – Я думал, он твой друг… Он встретил меня дома, там была какая‑то пожилая женщина…

– Такая маленькая кругленькая?

– Да, бабка какая‑то. Они предложили кофе, а в коридоре стояли наготове два огромных пластиковых пакета с твоими вещами. Все свалено вперемешку, какие‑то резиновые сапоги, твои старые кеды, которые, я думал, ты давно уже выбросила, какие‑то грязные варежки.

– И это все уже стояло упакованное в коридоре? Хорошо еще, что в окно тебе не выбросили, в квартиру впустить не побоялись. Да и кофе предложили, неслыханный гуманизм. А тетка, похоже, по описанию то ли бывшая жена из Гамбурга, то ли подруга прошлой жизни. Видела ее мельком, она приезжала к нему в Лондон в прошлом году…

– Выписал ее, видать, как прикрытие. Он кофе со мной пил, а у него глаз так дергался. И лицо в красной сыпи, аллергия как будто, я не разбираюсь. В общем, парень обосрался по самое некуда. Бог ему судья, Вареныш. Так люди и проверяются. Я поехал в аэропорт. Утром прилечу. Ты хоть эту ночь поспи нормально, очень тебя прошу.

В Москве было нереально холодно. Настолько, что, видимо, многие машины уже перестали заводиться, потому что на улицах пропал обычный московский трафик, превращающий центр города в огромную парковку с сотнями тысяч никуда не движущихся машин. Почти не было и пешеходов. Мороз все крепчал, черная дыра засасывала Варю все глубже, и исхода не было никакого.

Иван приехал, сразу стало теплее. Он провел стационарный Интернет, привез из «Икеи» какие‑то плашки, планки, бог знает что и сварганил подобие полуоткрытого шкафа, потому что московский гардероб Вари с его приездом утроился. Утеплил окна, разобрал бумаги, синхронизировал ее электронную почту с почтой Ирины, чтобы им было легче работать. Вместе с Костей съездил в Домодедово, растаможил и привез домой барахло, которое не смог увезти на себе. Нашел и для него какое‑то место в квартире. По вечерам готовил вкусненькие супчики, запекал баранину в духовке. Пару раз они сходили с оставшимися друзьями в ресторан. Какое‑то подобие жизни возвращалось. Варе так не хотелось, чтобы Иван уезжал! Как только он ее оставит, эти морозные джунгли снова обступят ее со всех сторон. Мэтью задерживался, его офис напортачил с визой, чего еще можно было от них ожидать… Ирине все пришлось переделывать по второму разу.

Иван уехал. Варя проводила его до двери рано утром и пошла в ванную принять душ. В ванной было темно. Она посмотрела на раковину, не успев включить свет, и вдруг почувствовала, как закружилась голова. Варя ухватилась за края раковины обеими руками. «Этого не может быть. Это все происходит не со мной. Просто не может быть, чтобы это была я. Меня подозревают в отмывании денег, я, Варя, теперь не международный банкир, а уголовник. Так думают все. Рольф, его баба, все лондонские коллеги. А я стою в темной ванной и пытаюсь не сойти с ума». Варя зажгла свет в ванной, разделась и встала под душ. Вода согревала тело, это было приятно, отвлекало. Хотелось стоять под душем и никуда никогда не вылезать. Так, ей сегодня надо обязательно дописать статью в журнал, а потом уговорить Павла сделать красивые фотографии его дома в Бруклине и смотаться к отцу в выходные, чтобы сделать фотографии их обновленного вашингтонского дома. Снимки лондонской квартиры у нее есть. Это все пойдет в статью. Завтра надо перевести Мэтью деньги за февраль. Еще надо уговорить Ленку достроить наконец квартир