А праздники никто не отменял

 

К полудню следующего дня, когда Варя закончила свой рассказ, Рольф поразил ее не меньше Ивана. Никакого заламывания рук, которого она ожидала от Ивана, и никакого чтения морали, чего она ждала от Рольфа. Рольф гуглил Шуберта, расспрашивал Варю о ее разговоре с Марией. Не преминул, конечно, спросить, какого хрена она одолжила деньги своему помощнику, ведь еще год назад сама спрашивала его, Рольфа, можно ли это делать. Он ей тогда ясно сказал, что делать этого нельзя категорически. Варя видела, что у Рольфа просто язык чесался добавить что‑то и про ее офшор, но он сдержался. Вообще повел себя как настоящий мужчина. «Значит, мы должны через это пройти», – был его вердикт. Этим все было сказано.

– Ты дурочка все‑таки. Сколько раз я тебе говорил: ты слишком много о себе рассказываешь, постоянно теряешь всякие бумаги, легкомысленно относишься к деньгам. Безответственный, глупый ребенок. Теперь я буду тобой руководить. Ты будешь мне все‑все рассказывать? Просто поражаюсь, насколько ты не понимаешь жизнь. Хорошо, что хоть сообразила адвоката взять. Откуда он? Что ты про него знаешь?

Вопросам не было конца. В них было столько заботы Рольфа о ней, Варе. У Вари на душе становилось все спокойнее. Уж с Рольфом‑то – в придачу к Мэтью – она точно не пропадет. Как же она недооценивала «Собаку», умного, опытного, чуткого, с большой упрямой головой, в которую упакованы великолепные мозги. С его преданным сердцем, которое сейчас живет ее, Вариной, бедой. «Собака, милый мой Собака, – шептала она Рольфу, – спасибо тебе, что ты меня понял и принял весь этот кошмар, который я сотворила собственными руками. Не бросил меня в беде». – «Не говори глупостей, как я тебя брошу? Мы должны это пережить и перебороть. Wir mussen durch. Не думай сейчас об этом, тебе сейчас надо просто гулять, отдыхать. День прекрасный, осень, пора красок». Но не проходило и пяти минут, как Рольф снова задавал ей очередной вопрос. Видно было, что он сам в тревоге. Он хотел жить ее жизнью. Действительно, не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот как люди раскрываются…

Прошла неделя, началась следующая. Варя часто ездила к Мэтью. Они с Рольфом между собой называли его «тренер». Для конспирации. А также в силу естественной роли, которую Мэтью играл в ее жизни на данном этапе. «Тренер» поражал Варю своим умом, когда они сидели вместе, и своим пофигизмом, едва она выходила за дверь. Он должен был написать заключение для Москвы о процедурной стороне дела – вместо двух дней это заняло пять, и письмо было написано левой ногой.

– Мэтью, вот тут… по‑моему, этот кусок стоит не на месте. А если его сюда переставить, то вся вторая страница станет повтором. И везде слишком много оговорок, как будто ты сомневаешься в том, что пишешь.

– Это обычное письмо адвоката. Я не могу ничего категорично утверждать. Я и так сделал письмо гораздо более колким, punchy, чем принято, потому что его будут читать политики. Дальше заострять его я не могу. Это же юридическое заключение, а не политический памфлет.

Варе было как‑то неловко. Мэтью сразу себя так поставил, что он – великий, но клиентам этим в глаза не тычет, профессионально считаясь с их глупыми соображениями. Варя стеснялась прямо сказать этому снобу‑концептуалисту, что схалтурил он, ей‑богу. Мэтью казался насупленным, и это могло означать все, что угодно.

– Мэтт, я не слишком много своих мнений высказываю? В конце концов, ты же знаешь лучше… Я боюсь, а вдруг тебе со мной не комфортно работать?

– Мне интересно с тобой работать. Месяц всего прошел, а ты уже в пятерке моих любимых клиентов. Ты легко схватываешь суть, умеешь смотреть фактам в глаза. Знаешь, сколько клиентов часами говорят только о том, как все несправедливо? Многие люди вообще не понимают, в чем их обвиняют. А ты подготовлена и настроена на системную работу, понимаешь, где причина, а где следствие, легко определяешь место каждого элемента в общей системе. Хочешь к нам на работу прийти, когда вся эта история закончится? Наша контора не так богата, как твой банк, вряд ли ты будешь у нас первым классом в Москву летать, но у тебя мышление детектива, ты понимаешь суть ситуации и мотивы людей. Считай это предложением.

– Типичные слова мужчины, грош им цена. Сейчас ты, может, и сам в это веришь, а придет пора – найдешь кучу причин, по которым это невозможно.

Мэтью с каждой неделей все больше нравилось разговаривать с Варей. Конечно, когда она начинала ему высказывать свое мнение о его бумагах, это было смешно, но не настолько, чтобы раздражаться. Забавная особа, умненькая, мозг гибкий, а еще смелая, не ноет, не плачется, относится к ситуации с юмором. Одним словом, smart!

– Не буду спорить, мэм. Ваше знание жизни вообще и мужчин в частности у меня не вызывает сомнений. Однако уже шесть. Хочу предложить спуститься вниз, выпить со мной бокал вина.

– Конечно. Хорошо, что мы с тобой добили это письмо, правда?

– Да, но секретарь уже ушла, а я без нее в этих файлах могу все перепутать. Отправлю тебе чистовой вариант утром. Что будешь пить?

– То же, что и ты.

– Расскажи мне, зачем тебе вообще этот банк? Это сплошь бюрократия и политика. Ты настолько smart, неужели не хочешь заниматься чем‑то более живым, реальным?

Они долго сидели за бокалом вина, болтали. Варя пришла домой в приподнятом настроении.

– Что так поздно? – спросил Рольф.

– Болтали с «тренером».

– А‑а, ну хорошо. Что‑то полезное сказал?

На следующий день Варя с «тренером» пошли на «тренировку» – к юристам, которых к этому делу приставила Москва. Тренировка была непростой. Приставленные из Москвы вели себя, конечно, крайне дружелюбно, заявив, что они здесь для того, чтобы вместе с Мэтью Дарси ей, Варе, помочь. Тем не менее направленность их интереса не сильно отличалась от шубертовской, они жаждали правды и только правды, а мнение Мэтью их вообще не интересовало, его позвали просто для приличия, чтобы Варя потом не сказала, что ее допрашивали без адвоката. Поэтому Варя говорила и говорила, не давая Мэтью особо‑то и слова вставить, чтобы посланцы видели, что она без оглядки на адвоката рассказывает им как на духу все, что наболело, приправляя это женской слезой. Когда двухчасовая беседа закончилась и Варя с Мэтью вышли на улицу, Мэтью сказал (хоть Варя его и не спрашивала): «Ты все правильно говорила, молодец. Правда, даже если бы это было по‑другому, я все равно не смог бы слова вставить. Ты же всегда говоришь, что сама считаешь нужным». Мэтью совершенно не хотел ее упрекать, но почему‑то эта фраза вырвалась. Наверное, оттого что нанятые Москвой «посланцы», два британца и американец из крупнейшей юридической конторы, входящей в первую пятерку в мире, уж очень задирали нос. В роль Мэтью не входило ставить их на место, они же все‑таки с его клиентом должны быть заодно, но было ясно, что его клиента они защищать не будут, поэтому было жаль двух часов, потраченных ни на что. А еще один все время неприлично пялился на ее ноги, и это Мэтью раздражало. Уж это совершенно непрофессионально.

Они расстались у собора Святого Павла поздно вечером, а ранним вечером следующего дня Варя опять сидела в офисе Мэтью. Спускаясь с пятого этажа на четвертый, где были переговорные, Мэтью даже радовался, что после дня муторных бумаг и вязких разговоров с его клиентом из Лидса ему предстоит светская беседа с русской барышней, которая нравилась ему все больше и больше.

– Здравствуйте, мэм. У меня такое чувство, что я с вами провожу больше времени, чем с собственной герлфренд.

– Может, это потому, что я плачу́ больше?

– Хм‑м. Ты сегодня прекрасно выглядишь. Ты один из пяти моих любимых клиентов, но по стилю – номер один.

– Как ты думаешь, когда «композитор» напишет свой доклад?

– У Шуберта, насколько я помню, нет формального deadline. Но президент банка сказал, если не ошибаюсь, твоему руководству, что ожидает доклад к концу октября.

Мэтью не прореагировал на Варино «композитор». Он слишком утонченный человек для таких пацанских шуток… Счет стал «один – один».

 

* * *

 

Между тем «композитор» затягивал с докладом. Он уже просрочил больше недели. Мария требовала от него больше фактов и больше обвинений. Фактов была уйма, но они как‑то не относились к делу. Шуберт послал Марии проект доклада. Та потребовала, чтобы в приложении были приведены все собранные материалы, то есть абсолютно все, что удалось наскрести в русском офисе и компьютерах сотрудников. Шуберт возражал, что приложить надо лишь те материалы, на которые он ссылается в докладе. На это Мария заявила, что лично прилетит в Вашингтон обсудить «доработку доклада в целом».

– Ричард, ваш доклад слишком, как бы правильнее выразиться, лаконичный. Мы оба с вами знаем, что Барбара порочный человек. Это надо ясно показать и президенту банка, и Москве.

– Мария, если бы это было уголовное расследование, все было бы по‑другому. Да, материала, который в принципе может оказаться компрометирующим, много. Но я же не могу бездоказательно утверждать, что за этим материалом кроется коррупция. Людей, которые писали Барбаре мейлы типа «посоветуй, как лучше сделать такой‑то проект», я допросить не могу. Давали они ей деньги или нет? Кто это может сказать? Делать предположение, что скорее давали, чем нет? Это, простите, будет наивно. Вы же сами запретили мне опрашивать кого‑либо за пределами банка. Я мог бы к ее мужу своего сотрудника послать, чтобы врасплох застать, может, тот и рассказал бы что‑то. Вы могли тех клиентов, которые состояли с ней в переписке, своими силами опросить. Тоже, что‑нибудь, наверное, выявилось бы. Вы же этого не сделали! И мне руки связали.

– Чушь какую‑то несете, Ричард. Как это я могла допрашивать клиентов банка! Мы же не полицейский участок. Вы, именно вы, Ричард, обязаны так проанализировать собранный материал, чтобы было видно, как человек год за годом, сидя в банке, занимался поборами с клиентов банка и делился со своими подчиненными. Ведь вы сами в этом уверены, разве нет? Вот, например, ее собственноручные записи, тут много цифр, стрелок, сокращений, которые наверняка ведут к именам клиентов. А вот на другом листке перечень всех клиентов из России, с которыми банк работал в прошлом году. Зачем она их выписывала? А эти цифры? Может, это деньги, которые она от клиентов получала?

– Да, тут много цифр, надписей ее почерком, это все самые сладкие находки для следователя. Но без доказательств – собственных признаний Барбары, показаний свидетелей, без сопоставления этих цифр с поступлениями на ее счет, эти цифры ничего не стоят.

– Не понимаю почему.

– Потому что это непрофессионально. Знаете, я начинаю понимать, почему вы не стали делать карьеру в частном секторе… Вы хотите, чтобы я делал бездоказательные обвинения. В моих силах лишь обвинить Барбару в том, что, не задекларировав свой офшор на ваших формулярах, она нарушила соответствующее правило. Еще я могу утверждать, что жалоба Серикова имеет под собой основания. Допустим, они действительно говорили о взятке. Но денег‑то он ей не платил!

– Но вы же не в суде, вам просто надо выразить свое мнение, что такого рода действия несовместимы с Правилами поведения и недостойны официального должностного лица. Вам же не надо в вашем мнении убеждать судей!

– Мне надо не мнение выразить, а вынести профессиональное суждение. А суждение, что эти записи и цифры означают что‑то предосудительное, надо доказать. Мне самому жаль, что я связан вашими правилами. Если бы я допрашивал Барбару, арестовав ее и привезя в полицию в наручниках, все было бы, конечно, по‑другому.

– Но ведь не на арестах и наручниках держится ваш авторитет, Ричард. Вы должны найти, как увязать все эти разрозненные записи в единое целое.

– Мария, еще раз повторю: свое мнение и подпись под ним я должен подтвердить доказательствами. Я не могу сделать никаких выводов из этих цифр, так же как и не могу сделать никаких выводов из телефонной книги Барбары. Да, куча имен. Если бы шло криминальное следствие, я бы мог каждого из этих людей допросить. А без их показаний при чем тут ее телефонные контакты? Зачем вам надо, чтобы они обязательно были приведены в приложениях к докладу?

– Как зачем? Это косвенное подтверждение того, что Барбара состояла в преступной связи с огромным количеством клиентов. Тогда и жалоба Серикова смотрится иначе. Эти поборы отражают образ ее действий, modus operandi.

– Я смотрю, у вас в банке все уважают латынь. Похвально. Да, Барбара связана с большим количеством клиентов. Была ли эта связь преступной? Возможно, да. А возможно, и нет. Вы ждете от меня бездоказательных оценок? Это может мне стоить работы.

– Что‑то я не понимаю вас, Ричард. Вы – главный следователь CID,[17] сидите и рассуждаете так, будто вы адвокат этой Барбары. Вы что, забыли, для чего вас наняли?

– Мария, это переходит все границы. «Для чего меня наняли», подумать только! Меня наняли провести независимое расследование. Мне уже тогда было ясно, если называть вещи своими именами, как вы только что сделали, что у вас была задача не выяснить, нарушала ли Барбара ваши правила, а доказать это. Я это доказал, если в Москве захотят закрыть глаза на то, что жалоба Серикова не выдерживает никакой критики. Сейчас вы, простите, несете чушь. Я юрист, а не сочинитель или моралист, понятно? Я всю жизнь писал обвинительные заключения. Я никогда не писал политических памфлетов и не подряжался этого делать и в данном случае. Эта Барбара вызывает у меня не меньше раздражения, чем у вас. Я вытащил весь возможный негатив: убедительно показал в докладе, что она лжива, ее ответы неправдивы, она не сотрудничала со следствием, потому что у нее на это, несомненно, есть причины. Политики, думаю, будут способны принять однозначное решение. Какого рожна вам еще надо?

– Хорошо, если вы отказываетесь давать оценку каждому факту, я настаиваю, чтобы вы, по крайней мере, в приложениях привели весь собранный материал. В совокупности он дает гораздо более яркую картину. Что же касается ваших оценок, то вы должны их все же заострить. Не забывайте, что это не просто расследование. Всем этим фактам будет дана еще и политическая оценка. Наши акционеры, в Брюсселе, например, очень пристально следят за этим процессом.

– Не думайте, что я не понимаю политической составляющей. Но настаиваю, что это должно быть юридическое заключение, а не политический памфлет…

Они препирались два дня. Доклад удалось существенно заострить. Шуберту было некомфортно. Эх, если бы только он мог посадить эту Барбару в камеру и допрашивать каждый день… Тогда бы у него получился не доклад, а конфетка.

 

* * *

 

– Madchen, меня не будет два дня, вызывают в штаб‑квартиру.

– Во Франкфурт?

– Ну да… Ты тут два дня без меня проживешь?

– Со дня на день должен прийти этот fucking доклад, мне надо будет сразу садиться писать свое опровержение.

– Ты пока готовь структуру, делай черновик. Ведь примерно понятно, что этот Шуберт в нем напишет. А я к концу недели вернусь.

Рольф обернулся быстро, Варя даже не почувствовала его отсутствия. Они с Мэтью встречались теперь по четкому расписанию, ровно через день, она приносила ему кусками свои наработки для обсуждения. В конце месяца счет от Мэтью обещал быть увесистым.

Когда наконец пришел доклад Шуберта, Варя открыла его уже в метро, по дороге к Мэтью. Она обливалась холодным потом, читая про свою жизнь, вывернутую «композитором» наизнанку. Он приводил фрагменты ее мейлов, выдержки из ее публичных заявлений. Все вне контекста, все свалено в одну кучу, подобрано и перемешано так, что делает ее монстром. И конечно, чудовищные выводы. А этот огромный том приложений, к чему это? Там все ее счета, все телефонные контакты, имена всех строителей, которых она нанимала для ремонта, счета за отели, за лыжного инструктора, фотографии дома ее приятеля из Милана. К чему это? На эти данные не было даже ссылок в самом докладе! Он что, по весу свою работу сдавал, что ли? Она входила в здание на Чансери‑лейн, думая только о том, как не разрыдаться, сохранить лицо перед Мэтью. Как только Шуберт посмел написать такое! Ведь это оберточная бумага, в которую упакован холодный полый ноль. Надутый Шубертом до размеров мистификации, от которой Москва содрогнется.[18] Но ведь не об этом же говорить с Мэтью.

Мэтью не удивился содержанию доклада, он удивился выдержке своего пятого любимого клиента. Вот что значит воспитание чувств. Чувства знают свое место и сейчас сидят под замком. Когда Варя позвонила сказать, что едет к нему с полученным докладом, Мэтью, взглянув в календарь, подумал, что остаток дня придется выслушивать сетования, насколько голословен и несправедлив каждый пассаж. По практике он знал, что такие непродуктивные обсуждения неизбежны. Что с этим поделаешь, люди… В конце концов, каждый час оплачен, сострадание клиенту – тоже его работа. Сейчас явится и будет убеждать его, что он, Мэтью, должен дать отпор каждому бездоказательному обвинению. Естественная реакция человека, ищущего защиту. Он был поражен, когда Варя сказала, что обсуждать сейчас нечего, она хочет только оставить копию доклада, чтобы каждый из них прочел документ с карандашом в руках и сопоставил с собственными материалами, тогда можно будет что‑то обсуждать.

Они были из одного теста, Мэтью и его пятый любимый клиент, который стремительно повышал свой рейтинг. Мэтью читал доклад, предвкушая свой очередной интеллектуальный праздник. Как он расправится с Шубертом! У Мэтью на него, как известно, был собственный зуб. А Варя – молодец. Она ему поможет. Точнее, не будет мешать своими эмоциями, как это делали бы многие другие. А еще она увидит, как он, Мэтью, разнесет шубертовский доклад в пух и прах. Приятно, что на этом празднике он, Мэтью, будет не одинок. Хотя на интеллектуальном пиру сотрапезники не нужны, но зрители не помешают.

На выходные Мэтью, забрав доклад, уехал в Сассекс, оставив Грейс развлекать своих избалованных детей в Кэмдене. Он сидел перед камином, пил шампанское, читал и размышлял. Этот процесс он называл thinking and considering, считал его важнейшим вкладом в построение защиты и, не стесняясь, прямо под таким названием и включал в счета клиентам потраченные на него часы.

Реальность – ничто, да и на ее самостоятельную интерпретацию способен всякий, у кого есть хоть какие‑то мозги. Доказательная сила интерпретации, конечно, зависит от твердости базиса фактов. Но гораздо больше она зависит от правильной концепции. Именно она создает для фактов контекст, русло, по которому они текут, в котором оцениваются. В конечном итоге схватка обвинения и защиты – всегда схватка двух концепций, положенных на чаши весов Фемиды. Их оценивает восприятие Фемиды, чувственные ощущения женщины с завязанными глазами. В данном случае его концепция будет оцениваться не женщиной с завязанными глазами, а политиками. Их глаза не завязаны, зато они заняты оценкой огромного количества шахматных полей, на которых одновременно играется множество партий. Создать концепцию для таких игроков – задача, достойная творца. Challenge. А Варя – благодарный зритель, она будет способна оценить его творение.

Варя тем временем тоже работала в одиночестве. Никто не знает ее жизни лучше, чем она сама, и только она в состоянии написать о ней правдиво. Мэтью не сможет это сделать за нее, он должен лишь дать оценку ее тексту, поправить его. Она сидела за компьютером у себя дома вечерами в будни и у Рольфа на даче в выходные. Рольф был бы не «Собака», если бы не совал свой нос в ее работу, не обнюхивал все вокруг. Он изводил Варю чтением через плечо и уточняющими вопросами. Они цапались и огрызались. Варя считала, что он ей только мешает, сбивает с толку. Наконец Рольф не выдержал:

– Варя, может, твой «тренер» и считает, что у тебя хорошие мозги, но это означает лишь то, что он зауряден сам. У тебя в принципе отсутствует юридическое мышление.

– А у тебя оно присутствует!

– Да, у меня присутствует. Ты пишешь все, как говоришь. А люди будут читать не так. Ты комкаешь фразы, везде оставляешь простор для чужих толкований. А каждое предложение должно быть выверенным и недвусмысленным. Вот ты пишешь: «Разве это доказательство?» Сотри и напиши: «Это не доказательство». Чувствуешь разницу?

– Нет, не чувствую. Это не меняет сути.

– Боже, боже, с кем я имею дело! Глупая женщина. Сути не меняет! Еще как меняет. Уж поверь мне, я столько раз имел дело с подобными документами…

– Еще один юрист выискался на мою голову. Может, вы с Мэтью на пару все без меня напишете?

– Варя, у нас нет времени на глупости. Просто поверь, что я имею хорошее представление, как надо писать подобного рода бумаги.

От Рольфа, как от всякой собаки, было невозможно отвязаться. Он бегал кругами и хватал зубами все, что подворачивалось. Он зажимал мертвой хваткой каждое предложение и терзал, мусолил его, пока Варя не сдавалась и не переписывала, как он требовал. Постепенно она стала находить, что его советы не так уж бесполезны. Она начинала понимать его логику. Похоже, парень многое повидал на своем веку. Жаль, что сейчас действительно нет времени расспрашивать его об этом. И где только он нахватался? Варя, конечно, была не столь наивна, чтобы не понимать, что теоретически каждый человек, направленный государством на высокую должность в международной сфере, вполне может быть и агентом, но что толку об этом думать? Она же чувствовала, как глубоко и искренне Рольф к ней привязан.

– Вот теперь совсем другое дело. Можешь на сегодня отдохнуть. Уже поздно. Глупая, глупая моя детка. Устала? Ничего, через несколько дней ты все закончишь.

– Это будет первый набросок, драфт. Потом надо будет все переписывать.

– Правильно. Но первый драфт должен отлежаться. А тем временем я должен тебя свозить куда‑то отдохнуть.

– Ты считаешь, у меня есть сейчас время на это?

– Праздники никто не отменял. У тебя скоро день рождения. На следующей неделе мы прихватываем пятницу, садимся с утра в «Евростар» и едем. Куда хочешь, в Париж или в Брюссель?

– В Париж, конечно.

– А я бы выбрал Брюссель. Ты была там? Нет. А сразу – Париж, Париж. Говорю же, глупая, глупая Madchen. Брюссель – это город‑музей. Главная площадь – театральная декорация. Нигде в мире нет такой концентрации зданий в Jugendstill и в Art déco. Ни в одном музее мира нет такой богатой коллекции сюрреализма, как в Брюсселе.

– Я не люблю Дали.

– Я тоже не очень, но там и Рене Магритт, и Поль Дельво…

– Магритт еще слышала, а второго – нет.

– Вот, я и говорю, Madchen… А из зданий Jugendstill самое потрясающее – это Hortamuseum. Виктор Орта – архитектор, который перенес Art nouveau из декоративного искусства в архитектуру. Самый знаменитый бельгийский архитектор.

– Так это ар‑нуво?

– Madchen, стиль Modern, Art nouveau и Jugendstill – это одно и то же.

– Надо же, а я всегда слышала, что Брюссель – страшно скучный город. И вообще Бельгия тоже…

– И бельгийцы… Только очень странная нация могла выбрать национальным символом крошечного писающего мальчика, этим все сказано. Но мы не за этим едем…

– Как заманчиво! Значит, раз это, прежде всего, архитектура, мы будем много гулять по городу, а не только толкаться по душным залам музеям. Ура‑а! Собака мне дарит праздник! Будем наслаждаться жизнью, в которой столько прекрасного, радостного, мы не будем наш огромный радостный мир сужать до одного гаденького доклада. Это же только эпизод. Действительно, мы никому не позволим отменять наши праздники. Мы сами им все отменим. Ты прелесть!

– Да, я долго раздумывал, стоит ли тебе полностью сосредоточиться сейчас на твоей главной задаче или как раз наоборот. Вот, теперь принял решение. И будет именно так.

Рольф действительно в последнее время непрерывно думал. С того самого дня, когда Варя поведала ему о своих неприятностях. Он не хотел делать поспешных шагов, хотя и промедление могло ему дорого обойтись. Но, как первый шаг, поддержать и ободрить Варю было необходимо и не могло обернуться ошибкой. Второй шаг – понять, что представляет собой ее «тренер», как он оценивает ситуацию, как строит работу. Потом появились юридические посланцы Москвы, это Рольфу тоже надо было обдумать и оценить. Наконец, в его голове сложилась полноценная картинка. Сказав Варе, что летит во Франкфурт, в головной офис своей конторы, он полетел в Берлин. В аэропорту Тегель, взяв такси, назвал адрес – Gardeschutzenweg.

 

* * *

 

Штаб‑квартира Федеральной разведывательной службы Германии,  

Гардешутценвег, 19, Берлин  

Та часть БНД – Bundesnachrichtendienst,[19] – что располагалась в Берлине, занимала уродливое старое приземистое здание в районе Штеглица, на юго‑западе от центра. Езды от аэропорта минут двадцать, не больше.

– Я вам докладывал недавно по спецканалам, что даму, с которой я состою в приятельских отношениях в Лондоне, в настоящее время кто‑то разрабатывает. В направленном мной меморандуме…

– Рольф, спасибо, что оперативно прилетели. Не надо ничего напоминать, помню и ваше донесение, и все, что мы получили из других источников. Все это сегодня на слуху и тут, и в Мюнхене. Так что не надо сейчас собственных оценок, тем более предположений, лучше пойдемте‑ка к руководству, там все обсудим.

– Вальтер, вы хотите сказать, что это вышло на уровень начальника Директората?

– И даже выше, дорогой Рольф. Наш шеф уже практически разругался с мюнхенскими коллегами.

Они шли по длинным коридорам мрачного старого здания, Рольфу было тревожно. Он знал, что ничего не напортачил, что посланное им донесение было корректным, не содержавшим ни спорных оценок, ни предложений. Четкая, однозначная информация и взвешенный объективный анализ. Но никогда не знаешь, живя в отрыве от центра, какую игру выстраивает руководство. Они с Вальтером поднялись на один этаж и снова пошли по бесконечному коридору. Завернули за угол и постучались в офис начальника их третьего Директората, Einsatzgebiete/Auslandbeziehungen,[20] сокращенно ЕА. Рольф и представить себе не мог, какие люди тут размышляют над судьбой его Вари. А может, и над его собственной?

– Здравствуйте, Рольф. Весь мир сошел с ума. Тут у нас обсуждается уже с полдюжины планов, один фантастичнее другого. Я Вальтеру часто говорил в этой связи: не надо умозрительных схем, не надо ничего придумывать. Давайте пойдем от земли, спокойно поймем, что на ней происходит. Что вы видите, непосредственно и практически постоянно наблюдая за объектом «Вассилий»?

– Все выглядит как обычное внутрикорпоративное расследование. Но проводится с пристрастием, весьма агрессивно. Прогнозирую крайне негативный для «Вассилия» и всего русского офиса доклад. Больше ничего утверждать нельзя, но напор, с которым расследование ведется, и сама фигура Шуберта, столь одиозного бывшего следователя ФБР, указывает на то, что это действительно может быть разработкой.

– Вот‑вот. Расскажите нам только факты.

– Департамент комплайенса банка, где работает «Вассилий»… – Рольф изложил все свои наблюдения последних недель.

– Рольф, – спросил Вальтер, – вы говорите, что доклад Шуберта ожидается со дня на день? Почему же вы прилетели, не дождавшись его? Или вы не уверены, что «Вассилий» вам его покажет?

– Уверен, что покажет. Но я считал, что не должен затягивать с промежуточным докладом, потому что…

– …боялись нагоняя от меня и решили подстраховаться, понятно.

Рольф проглотил эту неприятную ремарку:

– Она, простите, объект «Вассилий», взяла адвоката из первой десятки. Специалист по «белым воротничкам». Насколько могу судить, – помимо ее рассказов, я навел справки самостоятельно, – он заметная звезда в своей области…

– Да не нервничайте вы так, – «она», «Вассилий»… А то еще назовете ее Вассилием во сне. Кстати, как в этом плане, ничего? За три года задание‑то не наскучило? – Вальтер хохотнул было, но осекся, увидев выражение лица начальника Директората.

– Русские отнеслись к этому серьезно. Прислали своих юристов, ясно, что Москва не хочет скандала, прежде всего для себя. Те фактически ведут параллельное расследование. Когда появится доклад, «Вассилий» напишет свое опровержение. Конечно, будет советоваться с Москвой, но те не будут писать за нее. Мне это ясно из позиции нанятых Москвой юристов. Иными словами, Москва оценивает, действительно ли «Вассилий» допустил какие‑то неправомерные шаги, какие карты на руках у Шуберта и каковы намерения руководства банка. Поэтому…

– Правильно. Вот вы и поруководите написанием ее опровержения. Ее адвокат, допустим, умный малый, но политической составляющей он не в состоянии понять.

– Конечно. Он не более чем юрист и видит, прежде всего, процессуальную сторону. Мол, поскольку в основе расследования была презумпция виновности, то все, что будет получено на выходе, – фабрикация. Полагает, что этим дело и кончится. Но ведь политики так не мыслят. Ни у нас, ни в Москве. Что для политиков процедурные нарушения, несанкционированные допросы секретарши, передергивание слов «Вассилия»? Им будет важно только одно: как «Вассилий» объяснит, откуда деньги и что означают счета в Швейцарии. Связано это с работой или нет, в этом никто не будет разбираться. Я намерен помогать «Вассилию» написать опровержение, если не будет иных указаний. Но хотел бы получить четкую ориентировку.

– Вот тут мы должны поразмышлять. Это, конечно, не простое корпоративное расследование в рамках рутинных процедур и начатое по обычной жалобе, о которой вы докладывали… – начал было Вальтер, видимо на минуту забыв, что у него тоже есть начальство, причем сидящее рядом.

– Вы, Вальтер, тут сами многое напутали, – тут же и заявило о своем присутствии начальство. – К примеру, почему вы выбрали такое идиотское кодовое имя для женщины? Почему у вас она «Вассилий»?

– Во‑первых, так ее отца звали, а главное, помните, был такой грек, страшно забавный, просто одержимый, с таким запоминающимся именем «Вассилий». Тоже все время пер на рожон, вот его и пристрелили в первом классе «Евростара» по дороге в Париж… – пустился в объяснения Вальтер, но начальник Директората прервал этот не относящийся к делу поток реминисценций:

– Неудачное имя, что и говорить. Но теперь поздно исправлять вашу ошибку. Так вот, Рольф, у нас от Лэнгли есть не только информация об ином, но и прямой запрос на поддержку, причем именно политическую, а не оперативную. Видимо, потому что про вас они не знают.

– Да, кстати, как вам это удается, а? – Вальтер, поняв, что сделал еще один промах, теперь вынужден был держать взятый тон до конца. – Ездите с ней по всему миру, спите, гуляете по Лондону, а вас еще не засекли. Или засекли, но Лэнгли нам про это не говорит? Решили ли американцы сами со всем справиться или на оперативном уровне их британцы подпирают, этого мы не знаем. Вам, Рольф, необходимо это понять. Это помогло бы Берлину определиться.

– Вальтер, вы мою позицию знаете, я давно определился, – не отвлекаясь на эти ужимки, продолжал размеренным тоном начальник Директората. – Тут у нас, в духе старых традиций и памяти о былой славе, когда БНД координировала все и вся, многие горячие головы перевозбудились. Забыли, что сейчас не времена чешского кризиса. Некоторые наши амбициозные личности уже потирают руки, настраиваясь на повторение успеха в Лихтенштейне в 2006 году. Думают, вероятно, что им позволят снова заплатить пять миллионов евро, как тогда, за этот CD с информацией. Только тут дело копеечное и никакими миллионами ни для кого не пахнет.[21] А пахнет потенциальными крупными неприятностями. Они думают о славе операции в Лихтенштейне, а я думаю о том, как бы нас не обвинили в том, что мы пошли на поводу у американцев и поссорили канцлера с русскими. Я на самом верху так и сказал: если хотите на свою голову неприятностей, ваше дело. Только пусть тогда у нас этот вопрос заберут и пусть им занимаются, сколько хотят, в ТЕ.[22] Но пока я сижу на своем месте, у нас, в ЕА, я этой вакханалии фантазий не допущу. Мне даже все равно, есть тут рука МИ‑6 или нет. Лондон нам не указ. Они сегодня могут американцам помогать, а потом нас начать пинать в Брюсселе, что немцы опять самостоятельные игры в ЕС ведут. Но точно так же они могут нас пинать в Брюсселе, если по дороге решат от Штатов отмежеваться. Когда Лондон занимал последовательную позицию? Никогда. Сами не хуже меня знаете. Поэтому я считаю, нам лучше вообще от этой ситуации держаться подальше. Мы чужие на этом празднике жизни. Как это русские говорят? «После чужого пира похмелье»? Что‑то в этом роде.

– Я с вами совершенно согласен, – подхватил Вальтер, – чей тут праздник, это неизвестно, очень может быть, что американцы с Лондоном именно по этому вопросу и схлестнутся. Да и вообще все это не празднично и даже не нарядно. Мне сама задумка не очень симпатична – на примере какой‑то мелкой сошки сдержать позицию русских по широкому фронту продвижения своих людей, а я понимаю так, что именно в этом задача и состоит для Белого дома. Это мелко, если меня спросить.

– Более того, – продолжал начальник Директората, – совершенно не факт, что Германия так уж заинтересована, чтобы русских на высоких международных позициях было как можно меньше. Скорее наоборот. У нас хорошие, отлаженные направления координации по линии частного сектора, всегда можно найти правильные подходы и многое согласовать ко взаимному удовлетворению.

– Мелко замутили все это американцы. – снова пустился в рассуждения Вальтер. – Ведут себя как отмороженные провинциалы по ту сторону океана, не видя, что Европа – это Европа. В Европе все должно быть цивилизованно, и кто, как не Германия, должен охранять эту стабильность. Эта роль гораздо более почетна, чем быть на третьих ролях у Лэнгли.

– Совершенно верно, – тон начальника Директората несколько смягчился. – Я именно так и сформулировал позицию ЕА наверху. И более того. Мы не знаем, как к этому отнесется Брюссель. А я думаю, что скорее всего никак. Что для Брюсселя Лондон? Он все годы то вашим, то нашим. Если же Германия включится в эту затею, Брюсселю придется реагировать. А если Лондон будет шипеть в одиночку, то Брюссель сделает вид, что это американская затея, а Евросоюза не касается. Зачем нам нужно, чтобы потом говорили, будто Германия еще и Брюссель накрутила против русских?

– Хочу вас в одном предостеречь, Рольф, – снова вступил в разговор Вальтер. – Не знаю, как насчет американцев, но для Интеллидженс Сервис уверен, ваши отношения с «Вассилием» не тайна. Вы, конечно, должны на данном этапе ей помочь, это не только в интересах нашей страны, но и нашего ведомства. Но прошу быть предельно осторожным. Совершенно не исключаю, что если скандал все же грянет, а Берлин от него дистанцируется, то англичанам захочется нам соли на хвост насыпать, именно зацепив вас. Помните, что вы у британцев под колпаком, и не создавайте проблем ни нам, ни себе.

– Я рассчитываю на поддержку Берлина, – ответил Рольф. – Дело не во мне, я солдат. Но со всех точек зрения нам стоило бы попытаться защитить «Вассилия». Помните, как мы вовремя получили из этого источника новости по металлургическому сектору? Я потом мониторил индексы на Deutsche Borse,[23] думаю, вы помогли нашему Бундесбанку сбросить вовремя много бумаг.

– Направление ваших мыслей нам совершенно понятно, – хмыкнул Вальтер, а Рольф внутренне поежился. – Как бы там ни было, пока езжайте обратно в Лондон и помогайте своему «Вассилию» выкручиваться. А вы сами как думаете, там есть криминал?

– Да какой там криминал. Она сидит на политическом уровне, борется за «интересы России». По‑бабски не понимая, что Москве ее борьба особенно не нужна. Москва будет оценивать не ее достижения в этой борьбе, а тот факт, что она им скандал на ровном месте создала. Какой тут может быть криминал, она же не принимает решений по кредитам. Человек, конечно, легкомысленный. Живет по нормам, привычным для России: «это – никого не касается», а вот «это – мое личное дело», а «тут ничего такого нет». Но если только Шуберт не нарыл – или не сфабриковал – чего‑то совершенно исключительного, нетипичного для общего психопортрета «Вассилия», то я лично за эти годы не увидел ничего, что позволяло бы предположить…

– Не увидели, значит, ничего,