Ромео и Джульетта. Акт второй

 

Месяц спустя Мэтью снова сидел в самолете, который теперь летел не на запад, а на восток, назад к Варе. Опять накопилось много материала, настала пора забивать последние сваи в конструкцию защиты. Как и по дороге с востока на запад, Мэтью раскрыл «Мастера и Маргариту». В Лондоне не хватило времени и эмоциональных сил прочесть этот фантастический во всех смыслах роман. Там он по уши увяз в текучке. Крутился целыми днями с другим своим клиентом, пакистанцем, который ввозил в Англию картошку по подложным накладным. Пакистанец был труслив, вонюч, частенько всхлипывал на допросах и утомлял Мэтью тем, что у него на каждый чих было по сто бумажек, чеков, контрактов, счетов, которые он все норовил подсунуть полицейским, чтобы те увидели, как чисто он вел свой бизнес и как скрупулезно делал возвраты НДС. Мэтью буквально хватал пакистанца за руку, сто раз повторяя, что он, Мэтью, сначала сам должен оценить каждую из них. Бумажек было несметное количество, помощник Мэтью проверял их ночи напролет, и все время выяснялось, что все они были примитивной липой, которая сама по себе была красноречивей многих прямых улик. Лучше бы он, начисто лишенный криминального таланта, вообще не плодил бы этих «документов», не производил бы на свет голимое фуфло. От его кейса пахло пылью, мокрой мешковиной, подгнившей картошкой, еще чем‑то склизким, но Мэтью любил всех своих клиентов и занимался этим кейсом, как и всеми остальными в его жизни, с отдачей и на совесть.

Ясно, что погружение в мир пыльных мешков, равно как и познание его создателя, не способствовали чтению «Мастера и Маргариты». Отравлять картофельными запахами незамутненное, чистое и прохладное, как пенящееся шампанское, удовольствие от грандиозной мистификации, поставленной сатаной на Патриарших прудах, Мэтью, естественно, претило. Он читал роман медленно, как и все, чем он истинно наслаждался, только по выходным, сидя в кресле с шампанским перед камином своего дома в Сассексе, куда капризно удирал от Грейс, привозившей к себе в Кэмден на уик‑энды своих детишек. После недели картофельных запахов Мэтью только детей по выходным не хватало. Слава богу, что это право на сибаритские выходные в Сассексе он сразу и, как всегда, без лишних споров оговорил, а Грейс все понимала, за исключением лишь того, что ее дети страшно избалованны и испорчены. Так что чтение романа растянулось на целый месяц, зато постижение его эстетики, в одиночестве, перед камином, медленно и дозированно, удивительно дополняло мысли о Варе. Их он также приберегал для чистого одиночества сассекских вечеров. Мысли о Варе доставляли самое большое наслаждение, когда он откладывал «Мастера и Маргариту», утомившись насыщенным, полным событий, интенсивным миром романа, и брал с полки наугад какой‑то художественный альбом. Лениво листая его, он представлял себе Варю то на канале Венеции, то на фоне английского зеленого поместья, то в наряде от Chanel предвоенной моды, а то еще как‑то…

Растянувшись в кресле самолета, взявшего курс на Москву, Мэтью раскрыл роман ближе к концу. Глава двадцать пятая. О том, как Понтий Пилат пытался спасти Иуду из Кириафа. Мэтью погрузился в мир каменного, раскаленного солнцем прокураторского дворца, где Пилат пил густое красное вино с начальником тайной стражи. Страж наслаждался устрицами и вареными овощами, а Понтий Пилат ничем не наслаждался, мучаясь жестокими приступами мигрени. Разговор Пилата со стражем был скуп и многозначителен. Оба знали, что их слушают чужие уши, да и друг другу они не доверяли, а лишь рассчитывали на ум собеседника и те общие цели, что у них были. Каждый из них был достаточно искушен, чтобы не раскрывать собеседнику большего, чем совершенно необходимо для решения общих задач. Собственные оценки каждый выражал намеками и особенно взглядами, которые посылались то в небо, то в щеку собеседника, то прикрывались прищуром. Язык двух мужей службы Кесаря. Действительно ли Пилат хотел спасти Иуду или только делал вид, а на самом деле отдавал безмолвное поручение обеспечить его исчезновение, притом чтобы не осталось никаких следов его, Пилата, причастности к этому? Сие оставалось недосказанным. Правильно ли понимал Пилата начальник тайной стражи, тоже было неважно. Важно лишь, исполнил ли собеседник то, что надо было исполнить.

Мэтью читал роман в полумраке уснувшего самолета. Дочитав до конца, сам погрузился в сон, а когда открыл глаза, его самолет уже нарезал круги, заходя на посадку в Шереметьево. Рассветное апрельское небо с серо‑белыми облаками и робко пробивающимся сквозь них еще по‑утреннему ленивым солнцем уже раскинулось над весенней Москвой. «Надо же, как прибавился день», – подумал он. Когда он въезжал в город, было уже совсем светло, машина неслась по простору еще спящей пустынной Тверской навстречу пестрым башням, стоящим на берегу Москвы‑реки. Не хватало лишь разноцветной радуги, пьющей из реки воду. Мэтью думал о судьбе Иуды.

Он выспался и не без трепета спустился в бар, куда Варя, согласно полученному от нее тексту, должна была подъехать в полдень. Одно дело – последнее утро его прошлого приезда, совсем другое – то, что будет происходить теперь. Одному богу известно, что могло свариться в голове у Вари за месяц, прошедший с той ночи, когда они преодолели все мыслимые и немыслимые условности. Мэтью одинаково не желал и забвения происшедшего, и начала ведущей в никуда дороги выстраивания или выяснения отношений. Впервые в жизни у него не было плана действий, была лишь задача не выпустить ситуацию из‑под контроля, не дать ей взорвать их общие планы. Полной уверенности в успехе не было, была лишь надежда на ум собеседника и на общие цели, которые у них были. Хотя бы из инстинкта самосохранения Варя не должна мешать ему решить эту задачу.

– Right, here I am again,[44] – сказал он, поднимаясь навстречу вошедшей в белом плаще Варе, но не целуя ее, как он обычно это делал при встрече.

– Успел выспаться? Ты вовремя прилетел? У нас весна, видишь, можно уже в плаще ходить. Хорошо, что Burberry плащи делает теплыми, как раз для ранней весны в Москве. – Варя оживленно тарахтела, размещая на диване свои вечные сумки.

– Сегодня ехал по городу, было совершенно светло. Проезжал удивительно красивое бледно‑зеленое классическое здание, примерно конца ХIХ века. По правую руку от меня, стояло чуть в глубине и опоясывало площадь. С белыми элементами. Что это? В прошлые приезды я его не видел, было темно.

– Это здание Белорусского вокзала.

– У меня особое отношение к архитектуре вокзалов.

– Да, ты говорил.

– А ты как? Выглядишь, как всегда, чу́дно. Кстати, белый плащ тебе идет.

– Весна. Солнца много, капель и оттепель, и я чувствую, что хочу танцевать.

– Не уверен, что я выразил бы свое отношение к весне теми же словами, но неплохо сказано. Ну что, рассказывай.

– Оттепель, Мэтт. Это, пожалуй, самое главное. Тебе знакомо это понятие – «оттепель», thaw?

– Кажется да. Ты имеешь в виду период после смерти Сталина, правильно? Для нас это было бы важно. Надеюсь, в твоем случае это не временное явление?

– Я никогда не говорила тебе, как мне было ужасно трудно всю зиму. Уверена, ты знаешь по другим своим клиентам, что я имею в виду, – Варя тараторила, не делая пауз. – Все шарахаются от тебя, как от прокаженной. Не очень понимая, что именно происходит, но и не желая знать, потому что каждый инстинктивно хочет отстраниться от этого как можно дальше.

– Конечно, знаю.

– Ага. А сейчас понемножку, не все, но многие люди стали отвечать на мои звонки, встречаться, разговаривать. Даже помогать. Вопрос даже не в масштабах конкретной помощи, а вообще. Это подвижка в отношении ко мне и моей ситуации.

– Именно. Им требовалось время, чтобы немного охолонуть от первого шока и правильно оценить твою ситуацию. Кто‑то из них вспомнил, что вообще‑то у тебя в track record, в прошлом никогда не было коррумпированности. Рынок бы это давно знал, совершенно независимо от Инвестбанка. Про человека же все известно. У тебя бы тогда была совсем другая репутация. Политики стали отдавать себе отчет, что никому лучше не станет в этой стране, если будет считаться, что их посол в международном сообществе – преступник. К тому же каждый из личных, конкретных соображений прикинул, что и его самого это касается: любой, кто имел с тобой дело, переписывался или встречался, чей номер есть в твоей телефонной книжке, может представлять потенциальный интерес для следователя. Каждому стоит подумать, не захочет ли следователь поговорить с ним, когда они в очередной раз приедут на шопинг или навещать детей в оксбриджах.

– Интересно, об этом я, конечно, не думала. Может, ради этого все и делалось, а? Может, настало время поведать журналистам, как англичане подрывают собственную индустрию туризма и рынок недвижимости? Думаю, русская доля там не мала.

– Ты знаешь мое мнение о теории заговоров. Что касается пиара, я считаю его возможным, когда дело завершено, не раньше. Ты докурила? Пошли работать.

Они работали весь день, пока, как обычно в день приезда, после ночного перелета, Мэтью не начал падать головой на бумаги около девяти вечера. Он проводил Варю, тоже как обычно, до машины, вернулся в номер, лег в кровать, погасил свет. Да что ж такое, почему в Москве ему опять не спится? Тревожно‑черное глубокое апрельское небо над Москвой‑рекой, полная луна, за рекой яркий свет Кремля, Красной площади. В комнате снова жарко натоплено, как зимой, а когда открываешь окно, ночной, еще по‑зимнему холодный воздух тут же вымораживает спальню. Мэтью закрывал окно, погружался в полусон, но наваливалась духота, перед глазами вставали то дворец Понтия Пилата, то разноцветные башни Москвы, то Варя в белом плаще. Зря ему тогда в Лондоне этот плащ Burberry показался обычной униформой русских. Он ей невероятно идет, делает еще моложе, освежая лицо… Мысли крутились вокруг Вариного кейса. Ими даже не надо было управлять, ему нечего было думать о его с Варей отношениях. Все будет так, как будет. Размышления о том, что она чувствует, или поиск слов для определения собственных ощущений – тоже пустое занятие. Ощущения от этого не изменятся, но могут приобрести разрушительный потенциал, следов которого пока, слава богу, не наблюдалось. Познание Вари продолжалось, но оно не требовало слов, оно уже миновало тот рубеж, когда размышления о том, добра она или нет, тепла или холодна, умна или глупа, правдива ли с ним, что‑то прибавляли в его знании. Она – просто Варя, такая, какую он знал, какую любил. Любил ли он ее как женщину, или как человека, или как друга, или как умного клиента, – это вообще идиотские различия. Другого либо любишь, либо нет. Так же, как, впрочем, и себя. Так что тут тоже грани стерты.

– Ты помнишь, что мы сегодня идем в Большой? – Варя встретила его улыбкой, как всегда поджидая его на обычном месте, за кофе в баре.

– Еще бы. Большой, подумать только. You corrupt me.

– Просто не хочу отказывать себе в удовольствии сходить с тобой в Большой театр. Наконец‑то в те дни, когда ты в Москве, в репертуаре подвернулось что‑то стоящее. Это ничего, что Прокофьев?

– О чем ты говоришь! Русский балет! Может, «Лебединое озеро» было бы еще лучше, но и «Ромео и Джульетта» – подарок. Мне, кстати, нравится его музыка. Монументальная, выразительная.

– Мне больше нравится сама идея балетного изложения этой истории любви, а музыка как раз, на мой взгляд, чересчур тяжела, что ли… Это нежная, трепетная история, а музыка ее как будто подавляет. Не знаю, как лучше выразиться. Но это уже придирки.

– Даже не знаю, как смогу рассказать своим партнерам, что был в Большом на балете во время кейса. It’s decadent. Они скажут, что я все делаю напоказ. Пошли? Нам же на встречу.

Они действительно наметили на тот день несколько встреч. День прошел в переездах по Москве, Варя все время показывала ему по дороге что‑то новое. Потом расстались – у Мэтью была телефонная конференция с Лондоном по картофельному кейсу. Варя уехала домой, сказав, что вернется в отель за Мэтью за полчаса до театра.

Большой, хоть и новое здание, произвел на Мэтью впечатление, а музыка и нежный, лирический балет приятно было смотреть вместе с Варей. «Очень, очень здорово», – прошептал он, когда занавес поднялся и они увидели, что балет поставлен, слава богу, в классических традициях, а не в современном антураже минималистских декораций, что они оба находили примитивным клише для передачи вневременности, вечности классики.

– Пойдем, выпьем что‑нибудь, – они с Варей пробирались в антракте к фойе. – Я в полном восторге. Подумал сейчас, знаешь о чем?

– О Шекспире?

– Когда мы думаем о нем, для нас это, прежде всего, Гамлет, Макбет, согласна? А эту бесхитростную историю любви мы, с высоты нашего возраста и понимания глубин шекспировского гения, как‑то отодвигаем на второй план, правда?

– Наверное. В ней нет ничего непостижимого. Сама интрига драмы проста, мы все в юности переживали и наблюдали такие драмы. В этой пьесе только прелесть формы, а мы ее как‑то забываем.

– Вот именно. Да это и не драма, если смотреть глазами современного человека. Это чистая красота. Поэтому, кстати, передать это способен только балет, оперу представить просто немыслимо. Тут все о форме, тут прелесть именно в форме передачи чувства. Как и в поэме. Ведь все сказано этими словами: «What’s in a name?..»

– «…that which we call a rose…». Девочка с балкона рассуждает о форме выражения своих чувств, – Варя подняла на Мэтью глаза. – А дальше, послушай только: «Romeo would, were he not Romeo call’d, retain that dear perfection which he owes…»[45] – Варины глаза разговаривали с его, Мэтью, глазами. – «Romeo…» – еще раз почти выдохнула она.

– Какая пронзительная передача чувства, – сказал он.

После балета они вышли на площадь.

– Я не прочь пройтись, если ты дойдешь до отеля на своих каблуках.

Они пересекли Охотный ряд, прошли по Третьяковскому проезду, вышли на Красную площадь. Обсуждать, почему они идут рядом, вместе, в сторону отеля, не было надобности. Так обоим хотелось.

– Кстати, о каблуках. Сегодня в театре ты выглядела very impressive. Это красное платье‑футляр. Я просто крякнул, когда снял с тебя… пальто. Вспомнил Джулию Робертс, когда она в Pretty Woman шла в оперу в длинном красном платье. Помнишь ее слова: «Если я вдруг потом забуду, хочу тебе сейчас сказать, какое я получила удовольствие». Это уже я от себя повторяю: спасибо тебе за Большой.

– Когда наконец откроют главное здание, даю слово достать билеты на «Лебединое озеро». Очень может быть, что это будет одно из первых представлений, нагрянет весь бомонд, билеты потребуют усилий. А ты дай слово, что, в каком бы состоянии ни был к тому времени наш кейс и как бы ты ни был занят другой работой, прилетишь в Москву.

– Brilliant project. What are our other projects?[46] Мы обязательно должны сходить на «Лебединое озеро» Мэтью Боурна. Где лебедей танцуют мужчины. Балет, развенчивающий миф о том, что лебедь – это нежная женственная птица.

– Ты же знаешь, это было у меня в списке еще в Лондоне. Мужская сила, передающая истинную агрессивность лебедей.

– Потрясающая по экспрессии постановка. А еще у нас с тобой намечены тернеровские закаты на море в Сассексе. И конечно же шампанское перед камином.

– Могу только повторить, Мэтт… «Ты знаешь, все в твоих руках…».

– Кстати, я уезжал читать «Мастера и Маргариту» именно в Сассекс.

– Дочитал? В восторге или просто понравилось?

– Я редко испытываю восторг. Но мне очень понравилось. Крепкая, захватывающая и красивая книга. Дочитал ночью в самолете. После этого думал про то, как убили Иуду и кто он на самом деле. Партнер Иисуса по выполнению его миссии или простолюдин, орудие Провидения, как его изобразил тот художник, – помнишь, в Третьяковке?

Они дошли до отеля, зашли в лобби.

– Выпьем еще что‑то?

– Ага.

– Ты что будешь?

– Водку с клюквенным соком.

– Я тоже, пожалуй. Никогда не ценил водку с клюквенным соком, но в Москве это вкусно. Может, и правда, все дело в форме, которая облагораживает содержание? Martini glass…

Они присели в баре, который уже осточертел обоим. Варя выкурила сигарету. Затушила окурок. «Пойдем?» – спросил Мэтью, поднимаясь с дивана. «Пойдем». Они стояли в лифте, она в красном оперном платье, он в своем вечном черном блейзере. Смотрели на бегущие огоньки этажей на пульте. Дверь лифта открылась, они пошли по коридору, Мэтью открыл дверь номера, Варя зашла, положила свою черную сумочку‑клатч на стойку, повернулась к Мэтью. Тот, закрыв дверь, подошел к ней, обнял, дотронулся губами до ее лица.

– У тебя новые духи?

– Это те, которые ты мне привез в этот раз. Ты ошибся, это не мои обычные Jo Malone.

– Мне нравится этот новый запах. Удивительно сентиментальный…

Слов больше не было, пока не рассвело за окнами.

– Ты поспи еще, – сказала она, поцеловав его сонного около семи, – я съезжу домой и вернусь, как обычно к десяти.

Мэтью открыл глаза, провел рукой по ее лицу, поцеловал в плечо, посмотрел в глаза:

– В десять в баре. Как обычно.

Новый день заполнили новые встречи, около трех выдалась пауза, они сидели за поздним ланчем в ресторане «Мистер Ли».

– Интересно, сколько должен продлиться наш кейс, чтобы исчерпать твой бесконечный список грандиозных ресторанов. Каждый раз разный.

– Он бесконечен. Это Москва, Мэтт. Город чудес в стране чудес. Рестораны будут открываться быстрее, чем ты будешь успевать летать сюда.

– Я все три дня думаю об одном и том же, по ассоциации с… Неважно. Мы с тобой как‑то упустили тему Серикова. Поговорили и оставили. А ведь надо, чтобы он каким‑то образом довел до следователя, что написал свой донос под давлением Гонзалес и Шуберта.

– Я не представляю ни как его найти, ни кто с ним мог бы поговорить. Я видела его один раз в жизни.

– Искать его можно поручить детективному агенту. Я не был уверен, что это необходимо, но сейчас все больше в этом утверждаюсь. Если, так же по дури, как и в первый раз, он повторит констеблям то же самое, то нанесет огромный вред не только тебе, но и себе самому. Поэтому мне надо как можно скорее связаться с его адвокатом. Сериков настолько crazy, что, возможно, написал Гонзалес свой донос, даже не посоветовавшись со своим адвокатом, если у него вообще есть адвокат. Все может быть – настолько этот человек не адекватен. Я совершенно не собираюсь его ни к чему призывать, это этически не допустимо и может тебе повредить. Я просто хочу каким‑то образом связаться с адвокатом Серикова. Адвокат должен – в отличие от Серикова – понимать, к каким последствиям для его клиента приведет его возможное показание констеблям, что у него было намерение дать тебе взятку.

– Мэтт, а как он может отказаться от таких показаний? Понятно, что он оговорил меня под давлением Шуберта. Но если он откажется от этих слов, значит, признает, что они были клеветой?

– Поэтому‑то его собственный адвокат и должен понимать, как развивались события. Пусть он принимает решения, исходя сугубо из интересов Серикова, но он обязан знать правду от коллеги, а не от своего невменяемого клиента. А правда состоит в том, что Серикова вынудили написать донос. Кто и каким именно образом – меня это не интересует. Мы с тобой ведь знаем, что это донос, клевета. Сериков тоже это знает. Он может рассуждать так: «Если я сейчас скажу иное, то это будет мое собственное признание в клевете». А адвокат, если у него есть вся картина, объяснит ему: «Нет, Сериков, тебя вынудили написать нечто, поэтому тебя нельзя обвинить в клевете. А вот теперь, чтобы самому не оказаться участником сделки, именуемой взятка, в твоих интересах сказать правду». Если Сериков станет настаивать на правдивости своего доноса, то он и есть инициатор преступления. Я не исключаю, что он настолько примитивен, простолюдин, иными словами, что сам до этого не додумался и не проконсультировался с адвокатом.

– Так ты хочешь нанять детектива? Чтобы найти Серикова?

– Не его, а его адвоката. Это огромная разница. Я уже дал соответствующее поручение своему офису.

– Это же сколько будет стоить…

– Не так уж и много. Особенно если ты прикинешь, что в случае удачи мы сократим кейс не меньше чем на месяц. Ты на мне больше сэкономишь.

– А когда ты его найдешь, что будет?

– Полечу в Канаду, чтобы поговорить с его адвокатом. Не с Сериковым, конечно, – это могут расценить как давление на свидетеля. Думаю, у Серикова все же есть адвокат. Мы же читали в докладе Шуберта его жалобу, ясно, что там англоязычный юрист потрудился. Разве что сама Гонзалес ее написала? Нет, это уже слишком sinister.[47] Это опять толкает нас в сторону теории заговоров.

– А я уже и не знаю…

– Как бы то ни было, я могу считать, что получил на эту затею добро любимого клиента? Который меня вчера даже сводил в Большой театр? А какой сюрприз ты мне приготовила сегодня вечером?

– Я так тебя люблю, ты просто не представляешь, ты такой смешной, так легко переходишь от работы к несерьезному разговору. У тебя все получается легко, шутя, так изящно, – Варя выпалила это почти скороговоркой, чтобы слово «люблю» утонуло в общей конструкции длинной фразы. При этом она смотрела куда‑то в щеку Мэтью одним глазом и на пагоду в центре ресторана за его спиной – другим. Тем не менее Варя заметила, как краска слегка прихлынула к его лицу, как чуть дернулся его чувственный, девичий рот, как спустя буквально две секунды краска схлынула с лица. Перед ней снова сидел ее обычный Мэтью.

– Главное, чтобы тайный агент, тьфу, детектив, был правильный. Я должен ему очень точно поставить задачу, чтобы он понял, что нужно делать. И исполнил это…

– Ага. А я к вечеру придумаю тебе какой‑нибудь новый сюрприз.

Поздно вечером они сели в машину и поехали по набережной. На противоположном берегу реки сиял вечерний красочный Кремль. Попетляв в лабиринтах Якиманки, водитель остановил машину в переулке, стиснутом фабричного вида зданиями.

– Как в Лондоне на южном берегу Темзы – конвертированные склады. Удивительно, что у вас такие же переулки и тоже рядом с рекой.

– Или как в Трайбеке в Нью‑Йорке. Та же самая идея.

Едва они открыли дверь ресторана «The сад», едва увидели ступеньки лестницы, ведущей к старому, большому потрескавшемуся буфету, подобному библиотеке, с коллекцией винных бутылок вместо книг, как Мэтью уже все понял и оценил.

– Достойно, опять удивительно. Ваши рестораторы на выдумки действительно неистощимы. Архитектура огромного пространства бывшего склада или фабрики и гигантский сад. А чтобы подчеркнуть продуманность декора – колонны. Кстати, не уверен, что они мне нравятся, но место грандиозное. И огромное. Но это не простор вокзала или, упаси боже, французского бистро, а скорее приглушенный намек на роскошь дворца. Сквозь обильную орнаментальность проступает римская мощь.

– Да, но без золотой помпезности, как в «Турандот».

– Тут краски правильные: серое, цвет песчаника, коричневое… Когда мы с тобой в первый мой приезд зашли в «Турандот», я, конечно, обомлел. Но тут же подумал, что посмотреть интересно, а есть я бы там не смог, все‑таки полный китч.

– А здесь как раз хорошо общаться, правда? Сад располагает к неспешному разговору. Расскажи мне о себе.

– О себе? Тоже мне предмет.

– У нас такая интимная близость отношений клиента и адвоката, и я уже полгода тебе рассказываю о себе все. Ни один мужчина не знает обо мне столько, сколько ты. Я чувствую себя слегка раздетой от этих признаний. It’s time to reciprocate.[48]

– Ну что ж… Мы с Мэгги познакомились еще в университете. Я говорил, кажется, что она агроном. Попросту фермер. Сначала она работала в Шропшире, потом на «Макдоналдс», контролировала качество картофеля. Ко всему прочему, еще сделала landscaping моего дома в Сассексе.

– Твоего дома?

– Да, моего дома. У нас не было общего.

– Несмотря на пятнадцать лет вместе?

– Нас обоих это устраивало.

«А кого и когда это перестало устраивать?» – подумала Варя.

– Заказать тебе еще водки? – спросил Мэтт.

– Только за компанию, если ты будешь еще шампанское.

– Буду. До сих пор не знаю, кстати, произносится ли в «Moet et Chandon» связка «et».

– А теперь ты считаешь, что твой дом где? В Сассексе или в Кэмдене? Или в Сазерке?

– В Кэмдене квартира Грейс… Но на неделе я чаще всего там. Если бы я еще жил у себя в Сазерке, это бы просто не работало.

– А дети?

– Она забирает их, как правило, только на выходные.

– Ты часто проводишь выходные в Сассексе?

– Почти всегда.

– Ты любишь детей?

– Скорее нет, чем да. Как и многие люди. Просто большинство не задумывается, нужны ли им дети, а руководствуется инстинктами. Я думаю, что большинство родителей надо бы лишить родительских прав.

– Я тоже была плохой матерью.

– Это неправда. Ты доказала, что это не так, уже тем, что твой сын состоявшийся счастливый человек. У тебя самой были просто удивительные родители, у меня тоже, при всех странностях моего отца. Я считаю людей, подобных тебе и мне, везунчиками. Поэтому снисходительно отношусь к тем, кому в жизни повезло намного меньше, они выросли в лучшем случае обычными, неинтересными людьми, а то и просто уродами или даже преступниками.

– Ты считаешь, это заслуга родителей? Есть предел, который они могут дать детям. Человек развивается сам.

– Заслуга родителей уже хотя бы в том, что они дали нам правильный набор хромосом для развития. Любой, у кого есть хоть сколь‑либо пытливый ум, mental wit, теоретически способен развиваться. На практике для этого нужна огромная мотивация, отсутствие лени, смелость и многое иное.

– Это тоже обязаны дать родители?

– Они это либо дают, либо нет, обязаны – не совсем правильное слово. Но тем, кому родители это дали, я считаю, повезло.

– Ты всегда работал над своим развитием?

– Всегда.

– Потому что для тебя главное – познание, – то ли спросила, то ли констатировала Варя.

– Пожалуй. Для тебя, видимо, нет. Ты и так все знаешь от природы.

– Ну что ты, Мэтт! Мне столько недодала моя советская родина, что пришлось срочно догонять: я вошла в новый мир, его надо было познавать. Хотя бы для того, чтобы получать от него удовольствие.

– Вот именно. Познание – это удовольствие. А это ничего, что я совсем не люблю, не могу и никогда не буду кататься на лыжах?

– Должны же мы хоть чем‑то отличаться…

 

Глава 11

По ту сторону пруда…

 

Штаб‑квартира ФБР, 935 Пенсильвания‑авеню,  

Вашингтон  

…тоже кипела работа и «страсти по Матфею». «Вот, никто меня не слушал», – ныл на каждом совещании начальник стратегической группы секции стран СНГ и Восточной Европы Оперативного Департамента. Сейчас он с постной миной сидел вместе с руководителем секции, своим непосредственным начальником, Эндрю и Стивом на Пенсильвания‑авеню, в управлении уголовных расследований криминально‑следственного отдела ФБР, в кабинете какой‑то мелкой сошки, даже не специального агента, а так, помощника начальника управления по чему‑то там беловоротничковому, и слушал, как его шеф вынужден оправдываться перед этим белобрысым Крисом. Эндрю старался быть на высоте:

– Каждый проект надо доводить до конца. Подумайте, какие будут оценки. Нас с вами упрекнут, что мы предложили бездарную разработку, – это раз. Убедили в ее целесообразности Джека и Госдеп, в результате чего их подставили, потому что они уже всем рассказали, что русские продвигают темного и подозрительного человека, – это два. Запороли исполнение того, что сами предложили, – это три. Попутно засветились на немцах, при этом ничего не добившись, и разругались с британцами, – это уже для полной картины. Вопросы есть? Нет. Значит, продолжаем…

– Ну, положим, разработку, которую вы сами назвали «бездарной», предложили не мы, а вы, – бросил участливо белобрысый Крис.

– Но мы же одна команда… Продолжаем, значит. Стив, что у тебя?

– «Марта» уже сделала все, что смогла, шеф. Я не вижу, какие новые задачи ей можно поставить.

– Так, ясно. Ты, конечно, еще за это получишь, но не сейчас. А ты что, теоретик?

– Я уже высказал свое мнение, – заныл начальник стратегической группы. – Хоть мы и оказались невольными инициаторами этой разработки, мы свою задачу давно и качественно выполнили, и как минимум с конца прошлого года это сугубо дело ФБР. Вообще‑то это изначально было их дело.

– Да вот он сидит напротив тебя, ФБР, что тебе еще надо! Ну скажи ему в глаза, что он козел, я с удовольствием послушаю.

– Да, я считаю, что… Я рад нашему сотрудничеству и тому, что мы работаем вместе, и тому, что Крис сейчас с нами, так и должно быть. Теперь именно ФБР должно обеспечить динамику «Операции „Барбара“». Давайте послушаем Криса и его коллег.

– Ну, спасибо, что дали мне слово в моем собственном кабинете. Мы, кстати, не возражаем полностью взять на себя ответственность за эту операцию. Нам понятно, что делать дальше.

– Отлично. С нами поделитесь?

– Для этого и пригласили, – беловоротничковый белобрысый Крис взял инициативу в свои руки. С Лэнгли часто так. Идею им спустили в готовом виде из Госдепа, а придумал все это вообще Белый дом, они только на бумажке все изложили. И тут же спихнули все в Бюро, в криминально‑следственный отдел. А потом только продолжали путаться под ногами и не подпускали к своему агенту. А дальше – хуже. Каким‑то образом, – они у себя в ФБР даже не поняли, как это произошло – Лэнгли blew up everything, все проспал в ночь под Рождество, инициатива перешла к британцам, а им в Бюро спустили оскорбительное указание арестовать Барбару. Вы, мол, арестуйте, а мы из Лэнгли дадим вам потом конкретные дальнейшие указания. Кто ж такое потерпит? Но, дело общее, худой мир лучше доброй ссоры, нечего на таком незначительном вопросе начальство расстраивать распрями…

– Это Дэйв, непосредственный исполнитель, он вам все сейчас расскажет, – представил Крис своего коллегу.

– Мы вообще‑то опирались на материалы, поступившие от вашей «Марты», – начал Дэйв. – Странно, что вы сами этого не увидели в докладе Шуберта. Еще за год до начала «Операции „Барбара“» тот русский, который живет в Канаде, Сериков, готовил для Инвестбанка в Лондоне другой, нефтехимический проект, от имени совершенно другой компании из Западной Сибири.

– И уже тогда вступал в контакт с Барбарой?

– Нет, все чуть сложнее. Контакта с Барбарой мы не установили. Но не исключаю, что мы обнаружим его в будущем, если плотно поработаем с обоими в надлежащем формате. Сериков привлек к подготовке проекта консалтинговую компанию, зарегистрированную в Нью‑Джерси. Обычная шарашкина контора русских иммигрантов, зарегистрированная по домашнему адресу владельца. Тот, первый, проект в Инвестбанке так и не пошел, о чем‑то они там не договорились. Но в материалах, поступивших по вашим же каналам от вашей «Марты», обнаружен любопытный контракт между компанией Серикова и этой консалтинговой фирмой. Не понимаю, почему вы не обратили на него внимание. Контракт‑то у них был на пять миллионов! Чего такого консультанты могли наработать на пять миллионов, а? Совершенно отмывочный контракт. Вопрос, куда деньги слили.

– Думаете, Барбаре?

– Не думаю, потому что думать вредно. Полезно работать. Деньги по контракту были получены не все, но большая их часть. Значит, Сериков кинул консультантов на остальные. Уже неплохо. Полученные же деньги разошлись вот куда, – Дэйв раздал всем присутствующим по листочку. – Верхние три адресата понятны – это исполнители консалтинговой компании, но тут всего двести тысяч на всех…

– Кстати, как называется эта компания?

– Неважно. Наш Крис большой поклонник Чехова. Я сам не читал, но разделяю его высокие оценки. Она проходит у нас под названием «Каштанка». Это собака такая, в каком‑то рассказе Чехова.

– То есть вы хотите сказать, что следы компании ведут к агенту БНД Рольфу? Вот теперь я все начинаю понимать. Именно поэтому Барбара называла его «Собака»…

– Отдаю должное вашей проницательности. Нет, в БНД эти следы пока не ведут. Но ассоциация с собаками и следами – это эстетично.

– Don’t be so fucking arrogant.[49] Вы быковать сюда пришли?! – заорал Эндрю.

– Допустим, не мы пришли, а вы, – вставил Крис. – Но давайте не будем отвлекаться. Сами сказали, мы одна команда.

– Позвольте, я продолжу…

– Нет, а чего вы так раздулись? Говорите загадками, оскорбляете.

– Не я сказал «fucking»…

– Break, – сказал Крис. – Мы так будем до утра сидеть. Дэйв, продолжай давай. Парни забыли пока про БНД.

– Так мы и забыли, мы с немцами вообще один раз всего поговорили, они самоустранились, мы доложили Госдепу…

Крис проигнорировал эту ремарку:

– Дэйв, а что после верхних трех строчек?

– После них еще три. Деньги отправлялись офшорам. Мы сделали запрос относительно их бенефициаров. С учетом того, насколько медленно двигаются запросы, мы пока не дошли до конечных бенефициаров двух участников схемы, потому что наткнулись на траст, но эта работа идет своим чередом.

– Так есть там Барбара или нет?

– Nothing personal, but this is not the point.[50] Деньги – по последним трем строкам – ушли на компании, которые вообще не участвовали в работе «Каштанки» по консалтинговому контракту. То есть как минимум два миллиона ушли налево, а «Каштанка» это прокрутила. Налицо отмывание денег. «Каштанкой» и Сериковым.

– А при чем тут Барбара?

– Налицо преступление, а участвует в нем Барбара или нет, это другой вопрос.

– Это для вас он другой, вам бы только в дерьме копаться. Вот и занимайтесь своей работой. Эндрю, я не понимаю, при чем тут мы? – произнес Стив.

– Мы будем заниматься своей работой, – невозмутимо продолжал Крис. – У нас есть все основания произвести арест владельца «Каштанки». Но только из уважения к вашей задаче мы этого пока не сделали, а просто ведем за ним наблюдение.

– Вот спасибо, уважили. Нас эти ваши бенефициары бенефициаров не интересуют. Это дело полиции, то есть ваше. Мы разработчики «Барбары».

– Вы не разработчики, а…! – Крис взорвался‑таки. – Мы только ради вас стараемся все это связать! Вы можете говорить спокойно, без истерик? Мы сейчас арестуем и владельца «Каштанки», и его партнеров, о’кей? Они нам все, как миленькие, расскажут про все эти строчки и всех бенефициаров, о’кей? Мы за три дня докажем преступление, о’кей? Даже, скорее всего, установим, что Сериков заставил «Каштанку» перевести на собственные компании большую часть того, что он заплатил «Каштанке» по контракту. Заплатил‑то он три миллиона, хотя там работы, дай бог, было на триста тысяч, если не на тридцать. Мы‑то свое дело сделаем, не волнуйтесь. А если там нет Барбары?

– Вот именно, если ее там нет?

– Да что ж такое, господи помилуй! Увязать сугубо наше дело «Каштанки» и Серикова с относительно более «вашей» операцией «Барбара» можно только при помощи самого Серикова. Рассказываю по шагам, как для… Короче, Серикова надо опросить – не допросить, а именно опросить – по двум сюжетам, по «Каштанке» и по «Барбаре» одновременно. На «Каштанке» его расколоть – это вообще не вопрос. А по «Барбаре» в рамках этого опроса он должен дать нам свежие показания. Пусть там будет все то же самое, что он рассказывал «Марте» и Шуберту прошлым летом. Пусть ничего иного. Но это будут свежие показания, которые он даст без давления со стороны вашей «Марты», которые сразу окажутся у нас, что даст нам возможность открыть уголовное преследование его по «Каштанке» раз и по взятке Барбаре – два. Она будет по этому уголовному кейсу проходить как сообвиняемая, а заодно и как подозреваемая по «Каштанке». Это мы все увяжем, будьте спокойны. Убежден – на этом основании мы сможем утверждать, что именно в нашей юрисдикции Барбара совершила более тяжкие преступления, а также сможем забрать дело у британцев и сами потребовать экстрадиции Барбары из России. Британцы там, имея все возможности, уже три месяца спят, а мы продвигаемся вперед. Теперь понятно?

– А что мы тогда совещаемся, а не действуем?

– А то, что для опроса Серикова мы не можем послать официальное лицо из ФБР или вообще из Department of Justice. Это должен быть внешний человек. Самый лучший кандидат для этого – Шуберт. Он наш, фэбээровский, он в теме, он просто умный, на