Глава четырнадцатая. Барабаны Аллаха

 

У подножия красной двойной башни‑донжона, возвышавшейся над воротами Семи Этажей, собралась толпа. Дело шло к вечеру, дневная жара спала. Здесь происходили военные учения или большие праздники. Там, внизу, под крепостными стенами Аль Хамры, выстроили деревянные помосты для публики и трибуны, затянутые пестрым шелком, для калифа и его сановников, но было столько народа, но большая часть публики осталась стоять.

Все предыдущие дни повсюду в городе объявляли, что властелин верующих собирает народ на похороны своей возлюбленной сестры. В этот вечер неверный, который ее убил, будет предан смерти. Мужчины, женщины, дети, старики смешались в движущуюся пеструю массу, крикливую и оживленную. Крестьяне спустились с окрестных гор и коричневым пятном своих халатов выделялись среди красных белых, синих и оранжевых платьев горожан. Люди показывали друг другу на отряды наемных воинов, прибывших из Магриба, на их длинные заплетенные в косички волосы развевавшиеся над селамами, с алыми ромбами на спине, Другие воины, одетые в темно — синие одежды и закрытые покрывалами, как женщины, со странными кожаными щитами в миниатюрных рисунках, еще более, может быть, устрашали горожан своим видом, чем мавританские всадники в сиявших шлемах.

Весь верхний город спустился сюда в праздничных одеждах, сияя золотом и серебром, и над ними резко выделялись одежды имамов, занимавших уже трибуну великого кади. Повсюду бродили высокорослые рабы‑суданцы из дворца в платьях ярких окрасок и с кольцом в ухе. Они смеялись как дети в ожидании представления.

Атмосфера ярмарочного гулянья и веселья царила над площадью. В ожидании начала представления городские бродячие артисты пришли на поле, уверенные, что здесь‑то они найдут себе публику. Фигляры и фокусники, рассказчики, которые отбивали ритм ударами в тамбурины, черные, заросшие волосами заклинатели змей со своими страшными питомцами, акробаты, у которых, казалось, не было костей, гадалки, предсказывавшие будущее, певцы, тянувшие гнусаво стихи из Корана или любовные поэмы, старые паяцы и шуты, одетые в черную кожу, с седыми бородами, стенавшие среди толпы, ловкие нищие со слишком проворными пальцами — все смешалось с красной пылью, поднимавшейся из‑под их ног. Пахло конским навозом и соломой.

Над входными воротами в Аль Хамру, между зубцами, появилось несколько человек. Один из них, высокого роста, одетый в халат с оранжевыми полосами, шел впереди других. Калиф Мухаммад убедился, что все на месте и что представление можно начинать. Вокруг огромной площади кавалерийские эскадроны в остроконечных шлемах и с белыми тюрбанами вставали на свои посты… На башнях Аль Хамры, неподвижно стоя на одной ноге, задумались аисты.

В это время в гаремных покоях женщины под деятельным управлением Мораймы готовили бесчувственную на вид Катрин. Стоя в центре комнаты, посреди вороха покрывал, шелков, раскрытых ларцов, драгоценных флаконов, она позволила себя одевать, не произнося ни слова, похожая на статую. В комнате слышны были только крики Мораймы, недовольной тем, что делалось вокруг нее, и раздраженные вздохи усталых служанок.

У правительницы гарема был вид жрицы, выполнявшей яркий ритуал. Она резко выговаривала женщинам, которые девали Катрин. Наряд был фантастический по роскоши: тонкой и мягкой позолоченной кожи, вышитой золотом и изумрудами, были ее туфли без задников, из золотого муслина широкие шаровары, из золотой парчи — коротенькая кофточка. Несметное множество украшений навесили на нее: браслеты поднимались до середины рук, обручи на щиколотках, ожерелья‑ошейники свисали до самой груди, наполовину открытой глубоким вырезом, и, наконец, сказочный пояс, широкий и тяжелый, настоящий шедевр персидского искусства, с бриллиантами, рубинами и изумрудами, который Морайма с уважительной опаской положила на бедра молодой женщины.

— Хозяин, послав тебе этот пояс, показывает волю сделать тебя своей супругой. Это украшение, некогда заказанное багдадским калифом Гаруном‑аль‑Рашидом для своей любимой жены, является жемчужиной его сокровищ. После того как багдадский дворец был разграблен, кордовский эмир Абд‑эр‑Рахман купил этот пояс для той женщины, которую он любил. Потом пояс был украден. Господин Родриго де Бивар подарил его своей супруге, донье Химене, но после его смерти пояс вернулся во дворец. Все султанши надевали его в день бракосочетания…

Морайма замолчала. Но Катрин не слушала ее. Вот уже неделю она жила словно в кошмарном сне. Глаза ее были открыты, но движения похожи на движения лунатика, отчего на Морайму, а потом и на весь гарем нашел суеверный страх. Странный и глубокий сон, в который каждый вечер впадала Катрин, поначалу приводил Мухаммада в ярость. Но затем гаев сменило удивление. Ничто не могло победить этот сон, который длился на протяжении многих часов. Это выглядело так, словно рука самого Аллаха позаботилась о том, чтобы отвлечь пленницу от происходящего. Сначала, конечно, подумали о каком‑то снадобье, но подсыпать его было бы невозможно — за ней и за всеми, кто был возле нее, велось пристальное наблюдение. Мухаммад уверился, что это знак неба. Он не должен трогать эту женщину, супругу убийцы, пока ее законный владелец еще жив, и после трех дней перестал требовать Катрин к себе. Но Морайма, суеверная до мозга костей и склонная, как настоящая дочь Иуды, ко всему тайному, скрытому, предназначенному только для посвященных, была недалека от того, чтобы считать новую фаворитку существом сверхъестественным. Ее молчание, долгие часы отрешенности казались ей знаками святого духа:

Действие снадобья Абу‑аль‑Хайра затуманивало сознание Катрин. Она жила, или, вернее сказать, ее тело присутствовало в комнате, но ни мысли, ни боли не выражало ее лицо. Между тем она понимала, что Арно истязают голодом, жаждой. Обеспокоенная тем, что ее чувства и рефлексы подавлены, Катрин в последние два вечера страшной недели не дотронулась до варенья из роз и только притворилась, что спит. Она должна иметь ясную голову и верную руку в день казни.

Последний мазок карандаша для бровей, и Морайма завернула Катрин в покрывало, вытканное золотом, которое окончательно превратило ее в странного и варварского идола.

— Теперь время пришло… — прошептала она, предложив Катрин руку, чтобы помочь ей переступить порог.

Но Катрин отказалась от протянутой руки. Она была убеждена, что путь, по которому она теперь шла, был ее смертным путем, что ей отпущено совсем немного времени и что ее сказочные наряды, в которые ее разрядили, были лишь погребальным саваном. Скоро она заколет кинжалом Арно, чтобы избавить его от еще больших и ужасных пыток, а потом — себя, и все будет кончено. Ее душа, соединившись с душой ее супруга, полетит по голубому и горячему воздуху в лучах солнца, которое вскоре зайдет за снежные горы, и они навсегда соединятся, избавятся от боли, сомнений, ревности, оставив только неподвижные тела в руках палачей. Этот момент будет для них прекрасен.

Когда будущая султанша в сопровождении женщин и охранников из мощного отряда евнухов появилась на трибуне, калиф вместе со свитой уже заняли места. Но с ее появлением публика не замолчала, народ заволновался, словно испуганные куры в птичнике. Среди нежных покрывал женщин — голубых, розовых, шафранных или миндальной зелени — Катрин сияла. Молча она заняла свое место на трибуне, менее высокой, чем трибуна калифа, рядом с которой она находилась. Трибуна была убрана голубыми шелками, и несколько ступенек соединяли ее с песком импровизированной арены.

Мухаммад, молчаливо нервным жестом поглаживая свою светлую бороду, смотрел, как она подходила. Их взгляды встретились, но именно, ему пришлось отвести глаза от вспышки яростной молнии, метнувшейся из глаз Катрин. Нахмурив брови, он опять обратил внимание на арену. Там явилась группа молодых берберских танцоров. Одетые в длинные белые рубашки, обвешанные тяжелыми украшниями, и накрашенные, словно девушки, с тонкими лицами, томными глазами и замкнутыми улыбками, эти юноши с легкими ногами сладострастно покачивали бедрами, подражая в странном балете со сложными фигурами жестам любви. Некоторые из них пели высокими голосами, аккомпанируя себе на трехструнных скрипках с суховатым звуком. Другие щелкали бронзовыми кастаньетами.

Эти двусмысленные танцы не нравились Катрин, она отвернулась, ей трудно было выносить манерные жесты, женскую мягкость танцоров. Ей был непонятен смысл этого празднества, устроенного по поводу похорон и предстоящей смерти. Толпа пришла сюда смотреть, как прольется кровь. Наверху, в королевской мечети, зловеще зарокотали барабаны. Их громыхание прошло как шквальный ветер над танцорами, которые бросились наземь, задыхаясь, и остались неподвижно лежать, пока удалялся этот разъяренный рокот. Тяжелые створки ворот Семи Этажей растворились, и глазам всех открылось торжественное шествие. Его возглавляли музыканты. Играли раиты, флейты и тамбурины. На серебряных носилках двадцать рабов несли набальзамированное тело Зобейды. Вот оно только что появилось — холодное тело под пурпурным длинным покрывалом, покрывшим ее с ног до головы. Затем большим отрядом шли черные евнухи под предводительством гигантского суданца с бронзовым лицом, который в знак траура опустил свою кривую саблю к земле.

Появление процессии вывело Катрин из оцепенения. Зобейда была мертва, но ее ненависть еще жила. Катрин почувствовала, как холодная ярость охватила ее при появлении этого тела, которому вот‑вот будет принесена жертва. А тем временем рабы поставили носилки на низкий помост перед трибуной калифа. Мухаммад встал и подошел в сопровождении Бану Сараджа и еще многих сановников и видных государственных лиц к носилкам и склонился над прахом своей сестры. Катрин захотела отвести глаза, но почувствола на себе невыносимо настойчивый взгляд как раз с той бороны, где стоял Мухаммад. И тогда среди свиты калифа она узнала Абу‑аль — Хайра. Высокая и широкая фигура командира охраны скрывала от нее до сих пор щуплую фигуркy ее друга. Из‑под огромного оранжевого тюрбана, который он обожал, маленький врач упорно смотрел на нее, когда наконец их взгляды встретились, Катрин увидела что он незаметно и быстро улыбнулся ей и отвернул голову, словно для того, чтобы она посмотрела в направлении его взгляда. И тогда она обнаружила стоящего в первом ряду толпы Готье. Стоя со скрещенными руками, он довольно хорошо играл роль любопытного. Все так же одетый в длинную холщовую блузу садовника, в нахлобученной на самые глаза красной фетровой воронке, он казался совершенно спокойным и мирно настроенным, словно пришел посмотреть на веселый праздник, а не на казнь.

Затем глаза Абу вели ее дальше, к группе мавританских всадников, и Катрин узнала Жосса под шлемом с высоким позолоченным гребнем. По правде говоря, ей стоило это некоторого труда. Такой же темнокожий, как и его сотоварищи, с лицом, на котором красовалась черная бородка, сидя в кожаном вышитом седле, держа в руке копье, парижанин вполне походил на диких и воинственных мавров, окружавших его. Ничто его не выделяло среди прочих всадников, и Катрин восхитилась искусством, с которым играл свою роль бывший нищий бродяга. Он словно вовсе не интересовался тем, что происходило вокруг него. Он сдерживал свою лошадь, которая была возбуждена до крайней степени; она танцевала на месте и, если бы не ловкость и умение всадника, безусловно, вышла бы из его повиновения.

Вид трех друзей воодушевил Катрин. Она знала, что они смелы, преданны, готовы на все, чтобы спасти ее и Арно. Их воля, которую она чувствовала, приободрила ее. Разве можно приходить в отчаяние с такими людьми?

Долгая церемония последовала за появлением тела принцессы. Были песни, торжественные танцы, бесконечная речь внушительного старика с белоснежной бородой, длинного и сухого, как тополь зимой, чей взгляд под белой всклокоченной порослью горел фанатичным огнем. Катрин уже знала, что это и был великий кади, и вонзила ногти в ладони, услышав, что он взывает к гневу Аллаха и калифа на голову неверного, который осмелился занести кощунственную руку на дочь Пророка. Когда наконец он замолчал, произнеся свое последнее проклятие, Катрин поняла, что пришел для Арно смертный час, а значит, и для нее самой, и слабый свет надежды, который зажгло в ней присутствие друзей погас… Что могли они сделать втроем против этих людей. Казалось, воздух был пропитан ненавистью к неверному и свирепой радостью от предвкушения его смерти!.. Оставался один Бог! Катрин обратила к Господу, к Пречистой Деве монастыря в Пюи, к Святому Иакову Компостельскому пылкую, но краткую молитву о поддержке.

«Еще немного сил, о Господи, — умоляла она. — Еще овеем немного сил, чтобы хватило смелости нанести удар».

А там, за крепостной стеной, опять зарокотали барабаны. Душа Катрин задрожала. Ей казалось, что она слышит угрозу в этом медленном рокоте, словно то было биение сердца готового угаснуть. В этот момент палачи калифа переступали ворота дворца. Они имели внушительный вид, были мускулистые и черные, как безлунная ночь. Одетые в рубашки с завернутыми рукавами, в широкие, в сборку короткие штаны желтого цвета с красной вышивкой, они были нагружены множеством причудливых инструментов. Их вид заставил побледнеть Катрин. Они развернулись цепочкой вокруг площади, расталкивая толпу, которую охрана плохо сдерживала. В то же время отряд полуголых рабов поспешно установил перед трибуной, которую занимал Мухаммад, низкий помост‑эшафот, на котором они прикрепили деревянный крест, похожий на те, что возвышались когда‑то на холмах у Иерусалима, но гораздо ниже — чтобы палачу было удобнее пытать осужденного. Толпа затаила дыхание, пока продолжались эти мрачные приготовления, но приветственными возгласами встретила появление огромного и сутулого негра, сухого, как ствол черного дерева. Рабы принесли жаровни, куда засунули целый набор железных прутьев, щипцов и клещей. Огромный негр шел небрежной походкой и на плече нес мешок с ковром, в который он должен был положить голову казненного, чтобы показать ее калифу, перед тем как прикрепить ее к башне Правосудия. Это был Бекир, главный палач, важное лицо, о чем и говорил его наряд из пурпурного шелка, расшитый серебром. Он торжественно поднялся на эшафот, встал там неподвижно, выгнув торс и скрестив руки в ожидании осужденного.

И опять зарокотали барабаны. Под золотыми покрывалами Катрин стало душно. Она укусила себя за руку, чтобы не кричать. Ее безумный взгляд поискал Абу, но врач опустил голову в смехотворном тюрбане. У него был такой хруп‑кий вид, так одинок он был среди всех этих людей, пребывавших в великом возбуждении, что Катрин испугалась. Предпримут ли ее друзья хоть что‑то? Это было бы безумием, ибо все неминуемо погибнут! Нет! Лучше только Двоим погибнуть..

Готье сохранял каменную неподвижность. Катрин увидела, как он вздрогнул, когда в третий раз заскрипели ворота Аль Хамры. У подножия красных стен, между огромными окованными створками, появился осужденный.

Не в состоянии сдержать себя, Катрин вскрикнула от ужаса. Бледный и почти голый, с тряпкой, закрученной на бедрах, в тяжелых цепях, Арно спотыкался, ослепленный солнечным светом. С завязанными за спиной руками, с лицом, за росшим бородой, с блуждающими глазами, он пытался, однако, твердо держаться в этот последний час. Но споткнулся о камень, упал на колени. Шедшие рядом охранники поставили его на ноги. Отсутствие сна и пищи сделали свое дело, и охранники вынуждены были поддерживать осужденного, когда он спускался под гору.

Уцепившись за Катрин, Морайма отчаянно пыталась заставить ее сесть, но молодая женщина, застыв от жестокой боли, не слышала, не видела более ничего, кроме этого смуглого тела, которое мавры тащили на казнь. Между тем потемневший взгляд Мухаммада остановился на молодой женщине.

Морайма тихим голосом умоляла:

— Заклинаю тебя. Свет Зари, возьми себя в руки. Приди в себя. Хозяин на тебя смотрит.

— Да пусть смотрит! — простонала молодая женщина сквозь зубы. — Мне‑то что?

— Его гнев может пасть на голову осужденного… — прошептала смиренно старая еврейка. — Поверь мне!.. Не веди себя заносчиво. Великие мира сего умеют заставить жестоко заплатить за унижение. Мой народ это знает.

Катрин не ответила, но поняла. Вдруг калиф откажет ей в своей омерзительной милости, не даст ей возможности избавить любимого от ужасающих пыток, которые имелись в запасе у палачей? Она медленно согнула колени, села на место, но все ее тело нервно дрожало. Ей казалось, что она сейчас умрет, и она попыталась бороться против охватывавшей ее слабости. Вся ее душа, вся жизнь сконцентрировалась в глазах, устремленных на человека, который должен был умереть.

Палачи уже втянули его на эшафот, поставили у самого креста и поддерживали его руки вдоль планки, пока не привязывая их. Вскоре что‑то просвистело в воздухе, и толпа приветствовала это одобрительными возгласами. Арно глухо застонал. Стоявшие у подножия трибуны калифа два лучника выстрелили, и их стрелы, пущенные с дьявольской ловкостью, вонзились в раскрытые ладони, пригвоздив их к кресту. Арно побледнел, пот потек по его щекам. Истерические крики женщин наполнили площадь. Катрин вскочила Один из палачей, вынимая из жаровни длинный железный прут, покрасневший на огне, подходил теперь осужденному, поощряемый криками толпы.

Вне себя от ужаса, Катрин вырвалась из рук Мораймы, которая напрасно старалась ее удержать, спустилась на арену и встала напротив Мухаммада. Толпа смолкла, палач замер на месте, полный удивления. Что хотела эта женщина, одетая в золото, о которой по всему городу говорили, что калиф должен на ней жениться в тот же вечер?

Голос Катрин взвился над толпой:

— Разве это, калиф, ты мне обещал? Чего же ты ждешь, чтобы исполнить свое обещание и сдержать свое слово? По крайней мере, ты знаешь, как это называется?

Она говорила по‑французски, чтобы его подданные не смогли понять ее слов. Если она его унизит перед народом, это будет тяжко и отвратительно… Но тонкая улыбочка блеснула на губах калифа.

— Я только хотел посмотреть, как ты к этому отнесешься, Свет Зари. Ты можешь сделать то, что я тебе обещал, если таково твое желание…

Он встал, властно смотря поверх толпы, которая замерла в ожидании.

— Слушайте, вы все, верные подданные королевства Гранады. Вечером женщина, которую вы видите рядом со мной, станет моей женой. Ей принадлежит мое сердце, и в качестве подарка на свадьбу я позволил ей убить своей собственной рукой убийцу моей возлюбленной сестры. Справедливость требует, чтобы тот, кто убил женщину, умер от женщины!

Разочарованный гул толпы длился всего один миг. Отряд лучников, стоявший перед трибуной, поднял свои луки. Когда калиф говорил, протестовать запрещалось.

Умоляющий взгляд Катрин поискал Абу‑аль‑Хайра, но врач не пошевелился. Так и есть, он был бессилен. И горечь проникла в сердце молодой женщины: он оставил ее в самый жестокий момент! Он поступил как все: жизнь ему была дороже, чем дружба…

Между тем раб встал на колени перед ней, держа в руках золотой поднос, на котором мрачным светом сиял кинжал Монсальви. Катрин с жадностью схватила его. Серебряный ястреб очень удобно лег в ее ладонь. Наконец‑то в ее руках избавление Арно и ее собственное!

Выпрямившись во весь рост, бросая вызов Мухаммаду, она сорвала с себя позолоченную мишуру, закрывавшую ее лицо.

— Я не твоего племени и не твоей религии, султан! Не забывай этого!

Потом, гордая, она отвернулась от него и, высоко неся голову, пошла к эшафоту. Вот так! Наступил час ее наивысшей славы! Через минуту ее душа и душа ее супруга отлетят вместе к золотому солнцу в голубые дали, они будут легче тех черных птиц, что летают теперь наверху… Толпа молчала, невольно покорившись прекрасной женщине, которая несла смерть мужчине, распятому на кресте… Великолепное и редкое зрелище! Оно, конечно, стоило больше варварского удовольствия смотреть на пытки.

Арно поднял голову. Его удивительно светлый и волевой взгляд встретился со взглядом Катрин, потом Арно отвел глаза и устремил их на калифа.

— Я отказываюсь от этой так называемой милости, господин султан! Быстрая смерть, которую ты обещал этой женщине для меня, это и бесчестье! Какой же рыцарь, достойный своего имени, согласится умереть от руки женщины? Да еще хуже, от руки своей жены! Ибо, кроме моего бесчестья, ты еще хочешь возложить на нее свое преступление и сделать из нее убийцу своего мужа! Слушайте меня, вы все! — И голос Арно усилился, громом покатился над толпой:

— Эта женщина, обряженная в золото, которую ваш султан собирается положить этой ночью себе в постель, является моей супругой, матерью моего сына! Убивая меня, он ее освобождает! И еще знайте, что если я убил Зобейду, то сделал это из‑за нее, чтобы спасти от пытки насилия, чтобы та, что выносила моего сына, не была осквернена презренными рабами. Я убил Зобейду и горжусь этим! Она не заслуживала жизни! Но я отказываюсь умирать от руки женщины! Отойди, Катрин…

— Арно! — умоляла молодая женщина, обезумев. — Умоляю тебя во имя нашей любви!

— Нет! Приказываю тебе уйти… Как приказываю тебе жить, ради сына.

— Жить? Ты знаешь, что это значит? Дай мне ударить или…

Но два стражника уже прошли к молодой женщине и завладели ее руками. Мухаммад догадался, что она убьет себя после того, как убьет Арно. Ее гневный крик покрыл голос Арно, теперь он говорил слабее, ибо от мук начал задыхаться.

— Пусть твои палачи подходят, калиф! Я тебе покажу, как умирает Монсальви. Да сохранит Бог моего короля и помилует мою душу!

— Я хочу умереть с тобой! Я хочу…

По злобному знаку калифа палачи опять взялись за свои инструменты. Среди толпы поднялся рокот. Все обсуждали смелые слова осужденного, удивлялись и почти жалели его… И вдруг за красными стенами Аль Хамры опять зарокотали барабаны…

Все головы поднялись, люди замерли, ибо бой барабанов на этот раз не имел ничего общего с представлением: громкий, быстрый — нечто вроде набата, в который били с яростным возбуждением. Одновременно во дворце‑крепости раздались вой, жалобы, крики ярости, боли. Двор калифа и огромная толпа — все притихли, прислушиваясь, ожидая, что последует дальше. Абу‑аль‑Хайр наконец решился пошевелиться. Не заботясь о приличиях, он широко зевнул…

Сейчас же Жосс отпустил свою слишком нервную лошадь, которую с таким трудом сдерживал, и она принялась скакать галопом во всех направлениях, создавая ужасный беспорядок в рядах охраны. В это время Готье, опрокинув своих соседей, стал наносить удары по головам охранников, которые сдерживали толпу с его стороны, и бегом продвигался к эшафоту. Гигант будто сорвался с цепи. Охваченный священным гневом, он в несколько мгновений положил на землю охрану Катрин, палачей и даже гигантского Бекира, которому пришлось выплевывать зубы, когда он покатился под копыта лошади Жосса, вставшей на дыбы. Ошеломленная Катрин почувствовала, что ее тянет чья‑то рука.

— Пойдем! — произнес спокойный голос Абу. — Здесь есть для тебя лошадь.

Он сорвал с нее золотое покрывало и заменил его темным плащом, вынув его словно по колдовству из‑под своего платья.

— Но… Арно!

— Им займется Готье!

Гигант Готье вырывал тем временем стрелы, пригвоздившие Арно к деревянному кресту, затем взвалил бесчувственное тело себе на плечо и сбежал по лестнице эшафота. Жocc, почти успокоив лошадь, вдруг оказался около него, Держа за уздечку другую оседланную лошадь, мощную и крепкую, вроде тяжеловесного боевого коня с огромным крупом. Гигант, несмотря на свою ношу, с невероятной легкостью вскочил в седло, затем, сжав колени, вонзил шпоры, которые у него оказались под одеждой. Лошадь понеслась словно пушечное ядро прямо на толпу, которая обратилась в беспорядочное бегство.

— Видишь, — произнес спокойный голос врача. — Mы ему не нужны.

— Но что происходит?

— Ничего особенного: вроде революции! Я тебе объясню. Во всяком случае, наш калиф на какое‑то время занят. Пойдем, никто больше на нас не обращает внимания.

И действительно, на площади царило невообразимое смятение. Повсюду дрались. Толпы женщин, детей, бродячих артистов, стариков, мелких торговцев бежали во все стороны, пытаясь спастись от копыт несшихся лошадей. Дворцовые стражники сражались с отрядом всадников, одетых в черное, с закрытыми черными покрывалами лицами, нагрянувших так неожиданно, что никто не мог узнать, откуда они. Дрались и на трибунах, и Катрин разглядела там Мухаммада, который пытался сохранить величественный вид. Хрипы агонии мешались с криками ярости, стонами раненых. Черные птицы в сиреневом небе спустились ниже.

В центре всего этого вихря командир черных всадников, к которым присоединились несколько человек с закрытыми лицами, до этого фланировавшие, словно бездельники, в толпе, был человеком высокого роста, худощавым, с темной кожей. Он тоже был одет во все черное, но оставался с открытым лицом, а на тюрбане у него был приколот сказочный рубин. Его кривая сабля мелькала, словно меч архангела, срезая головы, как коса крестьянина, косящего хлеб. Последней сценой, которую мимоходом удалось ухватить Катрин, пока Абу тащил ее к лошади, была смерть великого визиря. Кровавый меч всадника срубил ему голову, и мигом позже она уже висела на седле победителя.

На королевской мечети Аль Хамры барабаны Аллаха все били и били…

Город обезумел. Абу‑аль‑Хайр, сидя на своей лошади, увозил Катрин через белые улочки со слепыми стенами. Ей удалось увидеть сцены, напоминавшие ей Париж ее детства. Повсюду были люди, дравшиеся между собой, повсюду текла кровь. Проходить под террасами было опасно. В толпе появился мрачный силуэт одного из странных всадников с закрытыми лицами. Сверкнула его сабля в свете масляных ламп, зажженных с наступлением темноты, и раздался крик, но Абу — аль‑Хайр не остановился.

— Поспешим, — повторял он. — Может случиться, что раньше времени закроют ворота города.

— Куда же ты меня увозишь? — спросила Катрин.

— Туда, куда гигант должен отвезти твоего мужа. В Алькасар Хениль, к султанше Амине.

— Но… почему?

— Еще немного терпения. Я тебе объясню, я же сказал. Быстрее!..

Эти сцены жестокости, опасности не могли умалить глубокой радости Катрин. Она была свободна. Арно был свободен! Весь жуткий набор орудий пытки исчез, и легкому шагу лошади вторили радостные слова: живы, живы!

Абу послал лошадь галопом, не задумываясь о тех, кого они сбивали по дороге через южные ворота, к счастью, еще не закрытые. Они промчались, не останавливаясь, затем копыта лошадей застучали по маленькому римскому мостику, перекинутому через Хениль с кипучей и прозрачной водой. Вскоре рядом с небольшой мечетью под белым куполом показались широкие крепостные стены в окружении деревьев. Эти стены защищали башню с куполом в виде митры: рядом располагались два павильона, а перед башней виднелся портик с изящными колоннами. Призрачные силуэты — должно быть, стражники — бродили перед порталом ворот, которые поспешно открылись, когда Абу‑аль‑Хайр, приложив ко рту руки рожком, издал особый крик. Обе лошади, неся всадников и не замедляя хода, устремились под портал, резко остановились перед колоннами в цветущем жасмине башенного портика. Тяжелые ворота крепости затворились и были забаррикадированы.

Соскальзывая с лошади, Катрин упала на руки выбежавшему навстречу им Готье. Он подхватил ее, поднял почти на вытянутых руках, радуясь так сильно, что это чувство заставило его забыть обычную сдержанность.

— Живая! — вскричал он. — И… свободная!.. Возблагодарим же Одина и Тора Победителя, вернувших вас. Мы столько дней были ни живы ни мертвы…

Но она, не в силах унять нетерпение и беспокойство, выкрикнула:

— Арно? Где он?

— Здесь, рядом. За ним ухаживают…

— Он не…

Она не смела продолжать. Перед глазами промелькнуло: Готье вырвал стрелы из пронзенных рук, хлынула кровь и нормандец взвалил себе на плечо неподвижное тело.

— Он слаб, конечно, потерял много крови. Лечение метра Абу как раз необходимо.

— Пойдемте туда! — произнес врач. Он сверзился со своей огромной лошади, вернул тюрбан на место и опять принял величественный вид, в значительной мере потерянный им во время скачки.

Он повел Катрин за руку через большой зал, украшенный тысяче цветными витражами, сиявшими фантастическими красками, и галереей с маленькими выгнутыми оконными проемами. Черные мраморные плиты пола напоминали ночной пруд вокруг многоцветного архипелага толстых ковров. Дальше следовала комната меньшего размера. Арно лежал на шелковом матрасе, по одну его сторону стояла незнакомая женщина, по другую — Жосс, как и раньше, в военном снаряжении. Парижанин радостно улыбнулся Катрин. Но та не видела ни его, ни женщины. Она упала на колени возле своего супруга.

Арно лежал без сознания. Лицо его было напряжено и бледно, с большими кругами под закрытыми глазами. Кровь из раненых рук запачкала зеленого цвета шелк на матрасе и толстый ковер на полу, но больше не текла. Дыхание было коротким и слабым.

— Думаю, он выживет! — произнес рядом с Катрин низкий голос.

Повернув голову, она встретилась взглядом с глубокими темными глазами, показавшимися ей бездонными. Они принадлежали молодой женщине, очень красивой, с нежным лицом, на котором были нарисованы странные знаки темно‑синего цвета. Догадываясь, что Катрин удивлена, женщина коротко улыбнулась:

— Все женщины с Великого Атласа похожи на меня. Я — Амина. Пойдем со мной. Оставим врача заниматься своим делом. Абу‑аль‑Хайр не любит, чтобы женщины вмешивались в его работу.

Катрин невольно улыбнулась. Любезность Амины была так искренна. И потом она вспоминала первую встречу с мавританским врачом в трактире у дороги на Перрону. Он ухаживал за Арно, которого Катрин и ее дядя Матье нашли раненым у обочины. Она знала необыкновенный талант своего друга. И без сопротивления дала себя увести, тем более что Готье успокоил:

— Я остаюсь с ним…

Женщины сели на берегу узкого канала, проложенного среди сада. Рядом росли розы, от воды шла сладостная свежесть, в какой растворялись усталость и дневной жар. На мраморном бордюре под большими позолоченными лампами были разбросаны шелковые подушки. Здесь же стояли золотые подносы со всевозможными сладостями и фруктами. Амина предложила Катрин сесть рядом и одной репликой палила служанок, чьи нежных цветов покрывала исчезли в направлении дома.

Довольно долго женщины молчали. Катрин, приходя себя после того, что ей только что пришлось пережить, впитывала благоуханный покой этого прекрасного сада и безмятежность, которая исходила от сидевшей рядом с ней женщины. Мысли о смерти, страх, отчаяние ушли прочь. Ведь не мог же Бог, таким чудесным образом спася Арно, тут же его отобрать? Его вылечат, спасут… Она была в этом уверена!

Наблюдая за своей гостьей, султанша с уважением отнеслась к ее задумчивости, а потом указала на большие подносы и мягко сказала:

— Ты устала, измождена. Отдыхай и угощайся!

— Я не голодна, — ответила Катрин с едва заметной улыбкой, — но хотела бы знать, как я здесь оказалась? Что произошло? Можешь ты мне рассказать?

— Почему же мне не отнестись к тебе по‑дружески? Неужели я должна стать твоим врагом только потому, что мой господин хотел сделать тебя своей второй женой? Наш закон дает ему право иметь столько жен, сколько он пожелает. Если же ты думаешь о моих чувствах, то уже давно он мне безразличен.

— Говорят, вы очень близки.

— Это видимость. Может быть, и вправду он ко мне привязан, но его невероятная слабость к Зобейде, легкость, с которой он относился к ее диким выходкам и даже преступлениям, — он простил ей даже попытку убить меня, — все это убило в моем сердце любовь. Добро пожаловать ко мне, Свет Зари! Мне известно, что тебе пришлось пережить, как ты страдала. Благородно и прекрасно, когда женщина идет на такие лишения ради мужчины, которого любит. Мне понравилась твоя история, поэтому я и согласилась помочь Абу‑аль‑Хайру.

— Прости за настойчивость, но что же все‑таки произошло?

Веселая улыбка приоткрыла маленькие белые зубки Амины. Она взяла веер из тонких пальмовых листьев, украшенных миниатюрами, и стала потихоньку им обмахиваться. Катрин залюбовалась изящной смуглой рукой, красивыми ногтями, выкрашенными хной.

— В настоящий момент Мансур‑бен‑Зерис пытается вырвать трон Гранады из рук Мухаммада.

— Но… почему?

— Чтобы отомстить за меня. Он думает, что я умираю. Нет, не смотри на меня так, — продолжала Амина с коротким смешком, — я прекрасно себя чувствую, но Абу, врач, пустил слух, что великий визирь, обезумев от горя после смерти Зобейды, отравил меня, чтобы я сопровождала моего врага в жилище мертвых и не смогла порадоваться кончине принцессы.

— И Мансур‑бен‑Зегрис поверил в это?

— Сегодня утром, словно безумец, он бросился сюда. Он обнаружил, что мои женщины в горе, они рвали на себе покрывала, мои слуги сотрясали воздух горестными криками, а я сама, бледная, лежала на кровати словно мертвая.

Она остановилась, чтобы улыбнуться Катрин, потом, предвосхищая вопрос, продолжила:

— Абу‑аль‑Хайр — большой врач. Мансур меня видел, впрочем, издали и не усомнился ни на минуту. С этого момента нападение на Аль Хамру было делом решенным. Абу, который прекрасно знает Мансура, подсказал ему, что момент казни будет самым удачным для нападения, потому что калиф, его двор и часть его войск окажутся вне крепости. Все так и было задумано, и когда барабаны королевской мечети пробили тревогу, Абу‑аль‑Хайр, зевнув, подал условный знак и твоим слугам. Ты знаешь, что было дальше…

На этот раз Катрин поняла. Абу заставил созреть мятеж, взбунтовав Мансура, чтобы под прикрытием неразберихи можно было осуществить план бегства.

— Хвала Богу, — вздохнула она, — он избавил моего мужа от стольких мук!

Тонкий голосок врача, раздавшийся сзади, заставил Катрин обернуться. Опуская закатанные для мытья рук рукава, Абу‑аль‑Хайр уселся на подушки.

— Он не настолько слаб, как ты думаешь. В это нельзя поверить, судя по его поведению, друг мой, но ведь нужно было сбить с толку тех, кто на него смотрел! — сказал врач, изящно беря кончиками пальцев липкое от меда пирожное и заглатывая его, не уронив ни крошки.

— Вы хотите сказать… — Катрин машинально заговорила по‑французски.

— Что хотя ел он мало, а воду пил благодаря Жоссу, который был в охране в Гафаре, но уж спал вволю. Как ты нашла варенье из роз?

— Восхитительно. Я думала, что у охранников был приказ любой ценой мешать узнику спать и что великий кади приставил своих людей к Арно, чтобы лично в этом убедиться.

Абу‑аль‑Хаир рассмеялся.

— Когда человек спит так глубоко, что никто и ничто не может его разбудить, а получен приказ ему в этом помешать, лучше всего, если не хочешь быть наказанным или осмеянным просто скрыть это. Люди кади, как и все смертные на земле, боятся за свою шкуру. Твой супруг смог проспать целых три ночи.

— Но не из‑за варенья же из розовых лепестков?

— Нет. Благодаря воде, которую Жосс ему приносил в маленьком бурдючке, спрятанном под тюрбаном. Конечно, мы не могли проносить много ее, но того, что нам удалось ему дать, было достаточно, чтобы он ясно соображал.

— А теперь?

— Он спит, и его сторожит Готье. Я приказал дать Арно козьего молока и меда, потом опять снадобья, чтобы он спал.

— Но… его руки?

— От того, что пробиты руки, не умирают, если кровь вовремя остановлена и раны продезинфицированы. Ты тоже должна подумать об отдыхе. Здесь вы в безопасности, каков бы ни был исход битвы.

— Кто же из них ее выиграет?

— Кто может знать? Мансур слишком поспешно выступил. Конечно, у него было преимущество внезапности нападения, и люди из пустыни, которые ему служат, — самые отменные воины в мире. Но их мало, а у калифа большая охрана. Правда, по крайней мере половина города — за Мансура.

— А если один из них умрет, калиф или Мансур? — спросила Катрин, ужасаясь от этой мысли. — Вы растр<