Воспоминания Н. Мандельштам.

Как у многих других, и у нее пытаешься найти что-то, что приблизило бы хоть как-то к объяснениям загадок  авторского сознания, к пониманию сути того занятия, той поэтической работы, которая много лет происходила  на ее глазах.

Догадываешься вдруг с совершенной ясностью, что дело не в жесткой и безжалостной погоне за модернизацией стиха, и не в каких-то невероятны открытиях в стихотворной технике. Все это меньше всего заботило ОМ.

Но если все же что-то в этом роде как будто удается, и поиски вслепую приводят к чему-то совсем новому, не практиковавшемуся до селе, тогда автор будто заходит  за некую невидимую стену, оказываешься как в зазеркалье. И уже оттуда, со стороны, видит этот мир со всем, что в нем есть материального и духовного...

Видит авторские копошенья…

 

 

Что-то важное.

Пушкин, Толстой... К примеру. Кто-то еще... Успевшие сказать что-то важное об этой жизни, о мире...

Это всегда дается с превеликим трудом.

За это «что-то» иногда принимают остроумные выдумки.

Большинству в этой жизни ничего в голову так и не приходит.

А некоторые стараются, преисполненные ответственности перед судьбой человечества, надуваются от сознания собственной значительности... Вот не обойдутся без них и всё!

В этом старании всегда есть что-то суетливое.

Будто им кто-то обещал. А время поджимает.

 

Томас Манн.

Суета литературного мастерства... Когда встречается корявый текст, никто не вспоминает о литературном мастерстве. Речь в этом случае идет об элементарном умении выражать свои мысли. А литературное мастерство – это совсем другая история.

Часто в таких случаях поминают Томаса Манна.

- Ты что, Томас Манн?

- А что такое Томас Манн?

- Даже так!

А в самом деле! При чем тут литературное мастерство! В том-то и дело, что невозможно понять, как он это делает. Как это вообще делается!

И этому от кого-то научиться невозможно.

 

 

Два автора.

Два автора. Один - только что приобщенный к авторским занятиям, другой - как бы профессионал.

Оба не томасы манны.

Молодой сразу принимается копать – ищет золото. Романтик! Думает, что все можно перелопатить. Профи смеются с него. Он давно уже ничего не ищет, а только делает вид. Когда это делается хлебом насущным, уже становится не до шуток…

Профи не может пописывать в стол, не может заниматься таким бесполезным и неблагодарным делом – напрягать свое естество, пробивая какие-то стены в миропонимании, творить бессмертное, то, что поймут, может быть, только после его смерти. Ему надо не сразу и не много, но стабильно, по чуть-чуть. Как на производстве: аванс, зарплата, аванс, зарплата... Премия!

Другой наивно считает, что зарабатывать на литературе нельзя, а можно зарабатывать только на халтуре.

И что? И ничего, и ничего... Каждый при своем.

 

 

Молодость.

«И даже после таких невыносимых книг, как «Белый пароход» ничего еще не кончается. Так устроена жизнь, так устроена литература этой жизни.

Все это странно. Дается только молодостью. Живучестью молодости. Двужильностью молодости. Как бывает потом, пока неясно. Но вот же - живут! Одни, другие… Пока хватает сил.

Шукшин не пережил свои невозможные, режущие по живому вещи. Отвага ли это или безрассудство молодости... Это тоже лучше, полезней не знать.

Мы пока и не знаем».

Тетрадная запись 2003 года. И ужасно думать, что никого с тех пор равного этим именам, такого же качества, силы воздействия, саможертвенности, самосожжения, кровной заинтересованности в благополучии этого несчастного мира... не появилось.

Вот где ужас!

 

 

Авторская порода.

*

«...только этого мало...»

Попытка усмотреть новую человеческую породу... Иногда это просится.

Хотя тут можно насмешить специалистов. И не только с Тарковским.

Может быть, при близком – бытовом – рассмотрении все это будет выглядеть смехотворно.

Впрочем, не только с великими, но и с любыми простыми смертными.

Это если при близком рассмотрении! Бытовом. Не принимающем ничего пафосного, торжественного, привязывающего земного человека к каким-то идейным, сознательно создаваемым конструкциям.

И все же что-то есть. Усматриваешь и «породу», и просто какие-то качества, которые должны быть в людях в том будущем, о котором мечтали еще персонажи Чехова.

Хотя это, может быть, только что-то авторское и не пересаживается в другую духовную почву. С другим отношением к миру, к людям...

Авторская порода!

*

Ищешь достоинство, примеры достоинства перед ужасом жизни...

И находишь его то у Тарковского, то у Ахматовой... Или у Бродского. Может быть, это главное, что вообще у них, в них ищешь и чем дорожишь как каким-то бесценным открытием в этой жизни.

Замечаешь, что некоторые, даже очень выдающиеся авторы, почему-то выпадают из этого ряда. Им отказываешь в этом важной составляющей интереса к литературным авторам и вообще к литературе.

Но имен называть не хочется Просто «отказываешь» и все. По субъективным причинам. Может быть, и несправедливо.

Бывает, что их яркая одаренность вводит их в заблуждение. Они могут рвануть куда-то не туда. Не удержаться. Проскочить во что-то. Правда, потом и вернуться. Но так это потом!

Строгий отбор? Да не очень. Скорее именно что субъективный.

 

Современники.

«Каждый, конечно же, мечтает о понимании, а сам понимает другого с трудом, усилием воли, принуждая себя уговорами, рассуждениями с привлечением здравого смысла. Нет того приятия к другим таким же авторствующим субъектам, которое должно было бы быть в таком общем для всех деле.

Может быть, оно и бывает в случаях, описанных Сальери:

“Я счастлив был, Я наслаждался мирно

Трудом, успехом, славой, также

Трудами и успехами друзей –

Товарищей моих в искусстве дивном”.

Здесь еще примешивается то, что все – современники друг друга, живут, может быть, в соседних парадных, ходят по одним улицам и не видят друг в друге ничего особо выдающегося.

Ну и любопытство. А вдруг! Ведь всегда ждешь от чтения чего-то невероятного. Но ни Чехова, ни Томаса Манна ни разу не попадалось. А к тому, что есть, – стойкое, непрошибаемое равнодушие.

Есть еще и те, к кому сформировано неискоренимо пристрастное отношение. Не принимаешь, к примеру, ни к каком виде постмодернистскую шваль. Но здесь легко объяснимое, объективное неприятие, без расплывчатости объяснений в категориях “нравится”, “не нравится”. Они – разрушители, они - зло литературного и просто мира. Бессмысленно уничтожают все, что можно. Только по велению низости».

 

 

Убежище.

«Убежища, равные музыке...»

Почему музыкальным авторам это можно, и никто даже близко не сомневается в том, что это возможно и достойно, а литературным авторам возбраняется?

 

 

Не Чехов.

Нет, не Чехов. Совсем не Чехов.

Не может быть Чеховым!

И не просто не может им быть, а еще и боится!

Страшно в такое входить. В то, что было у Чехова. В такое как у Чехова.

Боится быть Чеховым!

Понимание таких странных вещей будто чуть приоткрывает завесу тайны авторской работы.

 

 

«Внешнелитературная жизнь».

*

Осознать и воспользоваться в полной мере возможностями, которые дает Пр.ру...

Невероятные прежде возможности! Возможности, идеально подходящие для особенностей некоторых типов авторов. Те возможности, о которых можно было только мечтать в доинтернетовскую эпоху.

Находиться полностью, насколько это возможно, в авторской работе и совсем не беспокоиться о внешней стороне этой работы! Ничего не мешает. Нет отговорок. Разве что времени не хватает. Но это – в соответствии с авторскими возможностями, по справедливости можно сказать. Без претензий.

*

Очередное объяснение Пр.ру.

Размещаешь, чтобы не было совсем бессмысленным это прозаическое занятие.

Годы – между бумажными изданиями. 2000, 2002, 2009. А подпитка элементами осмысленных действий нужна постоянно.

А реакция, эти самые отзывы... Они, бывает что, приятны, но эта приятность почти моментальна, а потом все остужает пониманием того, что все это, мягко говоря, несерьезно, дилетантская игра в литературу. И этот выход из равновесного состояния уже кажется лишним, ненужным всплеском внешнелитературных иллюзий. При имеющемся понимании литературы, ее места в жизни людей – всегда, а особенно теперь – и вообще, и после Л.Н. с А.П., в частности.

Поэтому твердо знаешь, что суетиться в этих делах – смешить народ.

Объяснил. Если бы еще кто-то спрашивал эти объяснения!

 

а2

Авторская работа.

 

 

Обобщение.

«Текстопорождающая деятельность» - вот как названа эта работа в одной научной диссертации! Сверхобобщенно и никакой авторской романтики.

 

 

Странное занятие.

*

Что же это такое? Это занятие. Как его увязать с обыденным? Как это вписать в повседневность. Может быть, это не всем дано? Странное занятие. Даже у тех, кто «увязывает» и «вписывает». Они просто привыкают жить, не думая об этом. Странное и странное. Занятие. Его странность становится очевидна, когда они соскакивают с беллетристики в вещи не столь утилитарные и не такие бездумные. Они начинают видеть странность не только этого, но и вообще всего в мире. Всё это кончается вопросом: «Это хорошая трава?»

*

Над городом тяжелое темно-серое небо. Ветер и начинающийся дождь.

Среди обеспокоенных пешеходов, ждущих зеленого светофора на набережной Фонтанки, - женщина в черном пальто, с темными стрижеными волосами. С никак из-за ветра не желающим раскрываться зонтиком…

«Стоило того? Стоило», - из какого-то фильма. Пытаешься записать что-то тут же, все равно что. Опрокидываешься внутрь самого себя…

Это улавливание на краткий миг изменчивой жизни…

И нельзя построить теорию этого занятия.

*

Проникнуться пониманием необходимости авторских занятий. Понять, может быть, как важную общественную функцию. Как изобретение человечества. Наряду с другими изобретениями.

Сложное, изощренное, опасное, иррациональное занятие.

Снять то недоумение перед ним, которое не можешь никак преодолеть. И в самом начале и впоследствии. Понять в очередной раз, для чего все это.

Построить очередную версию. На очередной вечер, на один шаг, на одно преодоление…

*

Смысл. Единое... Не объяснение даже, а что-то по крохам, по элементарным проявлениям, по отблескам ощущений - собранное... Для оправдания этого занятия. Это важно! Это нахождение сверхсмысла, который нужно ощущать всегда под рукой, под боком, в нагрудном кармане, как тугамент: «Так! Да! Смысл есть! Не потерялся!»

*

И постоянно цепляет мысль о том, зачем все эти авторские потуги? Ну, накопит бедный автор еще какое-то количество текстов, и что! Что-то еще напишет для равнодушно текущей мимо жизни.

Писания все-таки что-то незаконное, не учтенное законами вселенной. Вселенная и не подозревает, что есть такие существа, ползающие по ней и что-то там себе выдумывающие про этот мир.

И иногда, как бывает с некоторыми авторами, совершенно без утилизации написанного.

Это уж точно не интересует вселенную – с утилизацией или без оной.

*

Есть, что писать, и, если не задаваться вопросом «а зачем?», то можно строчить еще хоть сто лет.

*

Опасные авторские игры с жизнью. Избирают такое занятие. Развертывателей новой, дополнительной информации о этом мире, о человеке...

Это, бывает, заводит в такие темные, не исследованные области психической жизни, о которых заранее ничего нельзя сказать. В том числе, нельзя сказать, чем эти игры закончатся.

*

Смысл? Распутывание клубка связей, противоречий, закономерностей... этого мира. Насколько хватает понимания, интеллектуальных способностей, психологической устойчивости...

Это такая работа. Можно сказать, экзистенциальная.

А в общем-то ничего удивительного. Нормальная авторская работа.

Беллетристическая – постольку-поскольку.

*

«Мисс Поттер» - фильм про детскую писательницу Поттер.

«Есть какое-то очарование в рождении первых слов книги, - говорит она. - Никогда не знаешь, куда они тебя заведут».

Такая увлеченность процессом! Экзистенциальное, пафосное, восторженное отношение к процессу авторства. Никаких сомнений по поводу «зачем?» Уверенное знание того, что это важное земное дело.

Таким надо родиться. Наверное они такими и рождаются. Толстой, Чехов, Достоевский... Другие великие и не очень авторы.

Иногда будто проникаешься этим, чувствуешь что-то похожее:

«Совершенно отчетливо: эта работа уже и есть награда за труды. Эти записи, эти мелочи, крохи понимания... Что с этим сравнится!»

Можно писать о чем угодно. Нужно только терпеливо дождаться мыслей по поводу этого чего угодно.

Иногда долго приходится ждать.

*

Но есть «сомнительные» авторы. Им всякий раз надо психологически готовиться к ответу на вопрос «а зачем?»

Ответ на него не столько логически сформулированный, сколько внутренне прочувствованный.

И решение принимается в последний момент по результатам накопления каких-то душевных ресурсов решимости и веры в необходимость этого шага.

*

«Словесно-схоластические занятия ерундой».

Есть такое мнение, с которым иногда соглашаешься.

*

Годами – достаточно напряженная работа. Двухсменный график... Все, на что способен этот странноватый автор. Больше не может. Больше с него не взять.

А результат? Так себе... Что-то сомнительное.

Обновленные понимания... Дробные, локальные, не всегда убедительные... Никого не спасающие.

*

Авторские занятия очевидным образом оказывают влияние на мысли, чувства, понимание, поведение и т.п. самих авторов. Они вынуждены круглосуточно внутри себя жить в ином – литературном – измерении, постоянно заниматься отвлеченными от реальности проблемами, мыслями, чувствами...

И, в конце концов, зачастую уже не могут от этого отвлечься в повседневности. Литература выстраивает их отношение с реальностью. Это отношение сходно с тем, какое оно у их персонажей. Автор уже и сам как персонаж своих произведений. Тем более, когда пишет от первого лица.

Почти всегда, начиная новую работу, автор как в командировку отправляется. Буквально! В книжное пространство всегда полезно окунуться с головой - приехать и пожить в нем.

И он живет там, ходит по улицам книжного города, общается с его обитателями, встраивается в предлагаемые фабульные обстоятельства...

*

Он им сказал, что когда-то хотел стать писателем. Зачем-то сказал. И удивился, что это прозвучало в этих стенах. И потолок не обвалился.

Но никто не спросил, почему «перехотел». И он не объяснил, почему ничего из этого не вышло.

А в самом деле! Почему?

Теперь, если объяснять, то на главном месте окажется то, что это эфемерное занятие.

Литературы в прежнем представлении о ней как бы и нет уже.

И никто из тех, кто занимается авторством, не сможет рационально объяснить, зачем он это делает.

Хотя, конечно можно наплести что-то банальное из прежних времен, когда литература еще что-то значила в жизни.

 

Рассказывание.

*

Рассказывание в кино, рассказывание словами. С главным посылом: всё уже есть внешним образом, реально, и надо только всё это изобразить – средствами кино или литературы. Это всё такой сорт кино, такой сорт литературы. С богатой традицией… Что же во всём этом не устраивает? Не можешь принять само это рассказывание, это изначальное авторское знание того, что будет. Отсутствие интереса к тому, что можно вот так держать на ладонях понимания, владеть этим как капиталом. От этого инстинктивно отталкиваешься.

В основе всего не мораль басни, а некий довесок обычных текстов. Это не потайная комната, никто её не прячет – вот она. Просто надо понимать, что именно вот это и есть то самое главное и интересное. Но кто ж эти загадки разгадывать будет?

Использование традиционного текста для чего-то странного. Для того чтобы протащить в мир словесности что-то интересное только тебе самому, упрятать там это. В этом личный смысл писаний.

Помимо рассказывания есть ещё вот такая литература. В ней не показываешь свои познания этого мира, а открываешь мир тут же, вслед за строкой, за последней буквой…

Невозможность знания, как некой нажитой, владеемой вещи. Проскальзываешь в сиюминутное знание. В тексте – показываешь, как это проскальзывание произошло, воспроизводишь почти протокольно процесс этого проскальзывания. Вот и все.

*

Потребность объяснять. И есть еще необходимость показывать.

Потребность понимать и объяснять... А для искусства важно показывать, рассказывать, полупонимая, ничего или почти ничего не объясняя.

Так и стоишь перед этими вещами, психиатрически чувствуя невозможность их обойти или переступить через них.

 

Биографические моменты.

*

Т.М. легко пускал в свои писания автобиографические моменты. Это странно до тех пор, пока самому не захочется вдруг это сделать.

Есть такое, что так и просится в тексты. Чтобы законсервировать там это, сохранить в виде более долгоживущего текста.

Вернее чтобы хоть как-то что-то сохранить во времени. Вне писаний все это никак не может быть сохранено. Пропадает сразу же по выходе из текущего момента.

*

Вставить в текст что-то неясное, непросекаемое для случайного читателя, понятное и ценное только для автора.

Воспользоваться служебным положением.

Это щекочет воображение. Делается весело.

Несколько хулиганское занятие.

Но это, конечно, совсем невинно. Никаких больших секретов, тайн, откровений...

Что-то, что на поверку покажется чем-то детским, веселым, ну или не очень веселым, но все же пустяком.

*

Рассказы о soi-même. Не фабульно, конечно, а сюжетно.

Это к вопросу о том, что такое литература.

*

Всегда было недоверие, сомнения в ценности результатов авторского труда. По большому счету, мало в писаниях несомненного. Хоть у кого. Куда уж с ними тягаться в несомненности какому-то незаметному автору, который и сам никуда не стремится и так себя понимает!

Это такое авторское свойство. Непреодолимое.

Подпертое намертво убеждением, что есть более несомненные вещи, чем писания.

Сравнение писаний не с другими писаниями, а с чем-то вне писаний, с чем-то из другой сферы бытия.

Поэтому и результат – внешнелитературный – соответствующий.

*

Смешные причины прежнего неписания: технологический сложности.

Надо было где-то этим заниматься. И негде было.

Надо было перепечатывать. Это были вообще сверхсложности.

Надо было куда-то с рукописями идти. Это вообще что-то непреодолимое.

И лень не чувствовалось какой-то сверхнеобходимости. Так все и прошло.

Самое верное здесь: «не чувствовалось какой-то сверхнеобходимости».

Это все покрывает.

*

Как там? «О, сколько жизни было тут, Невозвратимо пережитой!»

Вот именно! Сколько жизни потрачено! Так можно подумать. И времени! Украденного у жизни.

Все приносилось в жертву.

Нет, это слишком громко сказано. Все оставлялось, забывалось, отодвигалось. Ради того, чтобы в любой момент иметь возможность неприкаянно бродить по улицам, и чтобы голову можно было легко, или сравнительно легко, освобождать от всего, что не относилось к писаниям.

Отсюда, наверное, и эта как бы неосновательность во всем. Потому что всегда надо легко все забыть и ходить по возможности необремененным повседневностью, ну или выгадывать себе такие состояния время от времени.

Чтобы быть просто «никем под звездным небом». Ни тем, ни другим, ни третьим… Никем! Только в этом качестве что-то случалось понимать в авторском деле.

Это и есть авторское состояние. Полной отрешенности, неучастия, непривлеченности...

Состояние отсутствия при формальном наличии…

От всего отгородиться, ото всюду сбежать...

Для одиноких «печальных прогулок». Вот как это еще называется.

 

 

Формальная задача.

Старая песня. Как с какофоническими методами композиции. Правда, не мешало бы более обстоятельно разобраться с тем, что это такое.

Ну, а если не вдаваться в подробности, принципиально, обобщенно определять, то формальный подход – это когда не рассказ, не повесть и прочее, а просто «текст», имеющий признаки литературы, построенный по определенным правилам. К примеру, по «правилу» случайной выборки и адаптации повседневных записей к тексту, имеющему традиционный «литературный» вид. Это и будет повесть, рассказ и т.п., но способ его написания, порождения не будет похож на традиционные способы.

Начинаешь о чем-то таком думать, когда задаешься вопросами «зачем?», «как от бытовой реальности переходить к реальности надбытовой, текстовой?»

И отвлекаешься при этом от «пафосных» задач. Так сложилось. Любые пафосные задачи отдают фальшью.

 

 

Игра.

Писания – как игра на сверхсложном инструменте – на человеке. Игра автора на soi-même.

Как нечто из разряда духовных практик. Сложное занятие. С настраиванием на это, с раскрепощением, с готовностью улавливать что-то будто из воздуха, будто из ничего...

 

 

Ресурс.

Какой-то внутренний ресурс. Что-то внутри. То, что позволяет и принуждает делать эту бесперспективную бесплатную работу. Каждый день и на протяжении долгих лет. И страшно, если этот ресурс иссякнет. Несмотря на усилия по его поддержанию. И обслуживанию.

И асоциальный момент во всем этом. В авторской позиции. Она чуть ли ни монашеская, чуть ли ни мироотрицательная.

 

 

Все можно?

Авторское хулиганство. Вроде как все можно. Никто не запрещает, кроме самого себя.

Постоянное нахождение в положении полной, ничем не ограниченной свободы самовыражения.

Где-то в этом прячется обман, иллюзия...

 

 

Авторская реакция.

Постепенно вырабатывается действующая на уровне рефлекса авторская реакция на реальность - эта и потребность, и способность, и привычка прокручивать все встречное-поперечное применительно к текстам. Постоянная работа по размещению людей, ситуаций, обстоятельств... в словесную среду. Беллетристический подход ко всему на свете.

И есть еще один подход, который практикуется параллельно, – схоластический. Освобождение тех же людей, ситуаций, обстоятельств от всего наносного, мозгового, идеологического... Только человек, как он есть, под этим солнцем, или под этой луной, или под этим серым питерским небом. Без головных выдумок. По крайней мере, попытки этого. Очищение жизни от того, что навешивается на него цивилизацией, культурой, социальной определенностью... Просто человек. Просто повседневность.

 

 

Сиюминутное.

*

«Вместилище сиюминутного. В фабульном пространстве».

А ведь это можно сказать главное авторское открытие. Открытие практикуемое во всех его без исключения текстах. Такая технология. Приспособленная к личной психофизике. По-другому – никак.

И записи в блокнотах к этому же. Они переносчики сиюминутного в тексты.

И не особо важна фабульная сторона писаний.

То, что попадает из блокнотов в тексты… Это часть подлинной реальности, доставшаяся, добытая, подобранная с улиц, из быта, из разговоров, из отношений…

Это не выдумки – одноприсестные - как это бывает. Может быть, для чего-то подобного не хватает способностей, усидчивости, свободного времени.

Есть то, что есть. В тексты попадает сиюминутное из подлинной реальности, оформленное в фабульные выдумки. Именно это – «фабульные выдумки» – и есть то единственное по части авторских выдумок. И у этих выдумок только одна задача – вместить подлинное сиюминутное.

Охота на сиюминутную реальность

Это как некая теория, под авторскую специфику.

*

Как всегда пытаешься запихнуть в текст всё сиюминутное.

В том числе и уже давно ставшее отблеском давнего сиюминутного.

Сиюминутное из прошлого.

Как свет звезд, доходящий через миллиарды лет. 

*

Фабульные истории выгибаются, закручиваются под воздействием сиюминутного в чувствах, в ощущениях, которые бродят в авторе в процессе писаний. Именно! Не мысли, а именно чувственная часть душевного аппарата автора важнее всего.

Эти волны чувственности... Вдруг поднимающие что-то в душе!

Чувство дает полноту и объемность восприятию реальности.

Может быть, тут ближе всего подбираешься к пониманию того, что называют словом «вдохновение». Всплеск вдохновения – пока длится чувство.

И чувства же направляют слово-мысли по неким силовым линиям, которые будто бы все выстраивают в тексте наилучшим образом.

Хорошо ли это? Не самообман ли? Эта игра на инструменте чувств человека-автора.

Лелеять чувства... А что делать!

Поэтому так невыносимо состояние бесчувственности. Чаще всего от усталости. Ни одной мысли не зашевелится!

*

Как мозаичное панно. Из отдельных, написанных в разное время кусков. Что-то связующее эти отдельные куски появляется во время писаний. Может быть, так несерьезно, «халтурно», никто больше не работает?

Это, конечно, связано с авторскими особенностями. Таков вариант авторской жизни, который не пришлось выбирать, не позволяющий засиживаться.

Но в этом усматриваются и какие-то преимущества. Обоснованные.

Больше подлинности. Так как в текст попадает сиюминутное. 

Старые запасы подлинных впечатлений. Зафиксированных. Но их очень трудно воспроизводить в живом чувстве. Только то, что удается за счет качества текстов. Если это качество случается. Это словесный эквивалент подлинного чувства.

И многовариантный взгляд на вещи.

Инвариантность «подлинных» текстов. Они вплетаются в любую фабульную ткань.

*

Уяснил что-то  и тут же нашел способ сказать об этом… Прямо посреди рассказа! Они на то и пишутся, чтобы в них помещать важные вещи. Они на то и существуют.

Если вспомнить зюскиндского парфюмера, то рассказ - это то фиксирующее, консервирующее вещество, в которое помещают запахи для их долговременной сохранности. Без этого все улетучится.

*

Не гнать! Наполнять содержанием! Почти голая фабульная история - отвратительна.

Понимаешь теперь причину неприязни к некоторым опусам. В них недостает того, зачем вообще нужны эти занятия – сиюминутного. Из повседневным записей «по поводу».

И пусть это будет что-то немного странное, непроницаемое, корявое! К нему будешь испытывать какое-то нежное чувство. Именно из-за сиюминутного.

*

В фабулу вливаешь сегодняшнее, сиюминутное содержание. Тебе дозволено высказываться.

Так-то никто ни о чем не спрашивает. Никому это не надобно. А здесь – дозволено.

Не торопясь, отбрасывая все неважное…

И сиюминутное растворяется в тексте. Бывает, буквально. Только легкие следы остаются.

*

Какие-то сиюминутные записи. Оправдываются минутой. Той минутой, в которую они были писаны.

Потом отношение к ним уже может измениться.

И надо успеть! Воспользоваться этой уверенностью в их достоверности, подлинности... Хоть и сиюминутной.

 

 

Психологические нюансы.

*

«Конечно, конечно что-то биологическое... Через какое-то не поддающееся регулированию время – всплеском - будто знакомое своей тянущей сладкой болью острое чувство.

Больше замечаешь. Замечаешь не нейтрально, а пристрастно. Все имеет будто непосредственное отношение. Ко всему примериваешься. Конечно, с сожалением. Но этого краткого мига причастности достаточно для чего-то другого.

Еще не уляжется всплеск одного, как сразу – встречное волнение. Как если чего-то важного вдруг касаешься пониманием. Возникает неопределенное ощущение, будто вот-вот начнется какая-то литература. Это какие-то взаимоувязанные вещи. И это вдруг обострившееся чувство, и авторские ощущения будто имеют сходную природу.

Два сорта иллюзий. С которыми пытаешься не расставаться».

*

Авторская работа. Сложнейшая вещь. Сложнее, чем кажется на сторонний взгляд. Все завязано на психической природе автора. На необходимости увязывать свою жизнь с этой не терпящей механистичности работой. Реальность нужно пропускать через душу, через сознание, через чувства... Прокачивать. Через живого человека! И в реальной жизни, и в этой авторской работе с чувствами, с мыслями, с людьми, близкими и дальними, с мирозданием, с ГБ... Со всем этим надо справляться, все это взаимоувязывать... И не сойти при этом с ума от отчаяния.

*

Им истерически хочется написать что-то новое. Необходимость истерическая.

Это как с мужской потенцией. Можешь или не можешь? И не важно «зачем?»

Способность писать заложена глубже и всеохватней. Она связана со всем, что составляет человеческую природу. Это и психика, и характер, и физическое здоровье, и нравственное…

Это и преодоление страха перед жизнью. Она пугает, а ты идешь навстречу страху и правдами и неправдами, толчками и взашей заставляешь себя преодолевать свой страх, равнодушие, тупость, бесчувственность…

Способность писать – это и готовность понимать, сочувствовать, видеть…

*

Авторская работа – вся на подсознании. Только так можно обманывать повседневную бытовую пустоту, свойственную обычной человеческой жизни, и собирать самого себя для чего-то имеющее значение и ценность.

В подсознании накапливается подлинность эмоций, мыслей, понимания, воспоминаний... Все это не удержать в сознании с первозданным энергетическим напряжением.

Иногда подключается подсознание напрямую, но чаще с помощью использования разновременных сиюминутных записей, в которых консервируется подлинность.

У сознания в авторском деле роль пристяжного. На обслуге, может быть, на какой-то организации текста, на компоновке и т.п. И то это не всегда удается сознанию сделать нормальным образом. Очень часто оно не может понять, что получается в результате настоящей работы. Сознание способно все испортить.

*

Платонов в статье об Ахматовой:

«Личное душевное и внешнее всемирное неустройство мешает поэту жить с Музой неразлучно».

Можно сформулировать почти то же самое без привлечения «Музы».

Просто необходимо находить уголки покоя в повседневности. Уединения. Если это не удается, то никакой работы.

*

Вдохнуть полной грудью молодость, временной простор, ощущаемый как бесконечность...

Будто бы именно этого не хватает для работы.

*

- Быстро, эскизно…

- Быстро? Эскизно? Ха-ха! Только не в случае с этим автором!

*

Встретишь умную мысль у кого-то и сразу помимо воли начинаешь ее преодолевать. Она должна быть как-то пройдена насквозь и оставлена там, где найдена. Ее не тащишь за собой. Своего хватает.

Бывают мысли, сходные с собственными. Это отмечаешь и все равно проходишь мимо. Добавляются какие-то нюансы, тонкости, но это и все. Живешь со своим.

 

 

 

 

Лихорадка.

Авторская работа, не приносящая ни дохода, ни какого-то физически ощутимого удовлетворения.

Совсем как золотоискательство. Притягивает сам процесс. Лихорадка поисков, мечтаний, ожиданий… Литературная лихорадка – лучше не скажешь.

 

 

Мелодраматические моменты.

Есть большие политические, нравственные, исторические, философские и так далее идеи. А тут - что-то ничтожное с мелодраматическим уклоном.

Хотя может быть, это не совсем тот самый мелодраматический уклон.

Может быть, это поиски человеком самого себя. А мелодраматические моменты... Что же... Они случаются. Моментами. Куда без них!

 

 

Рабочее состояние.

Состояние легкой тревоги, неясной и тоже какой-то почти не уловимой сознательно тоски.

Это самое что ни на есть рабочее состояние. Будто только так можешь чувствовать этот мир, его невидимые связи, напряжения, зависимости, непреодолимые стены...

Ощущаешь мир как что-то на самом деле объективное, реальное, живущее своей огромной, не поддающейся разумению жизнью.

Мир куда-то движущийся, увлекающий человека в это движение.

 

 

Работа на каждый день.

*

«Синтетический» текст. Синтезирование текста.

Надо писать долго. Каждый день возвращаться к мыслям о том, что уже появилось в тексте, думать, добавлять, сокращать, заменять... В этом есть особый смысл, неведомый тем, кто пишет в один присест, с колес.

Здесь дело уже не в литературном мастерстве «художника слова». Что-то другое открывается в этом занятии.

*

Тексты, которые долго пишутся, постепенно приобретают необычные качества, которые в «быстрых» текстах быть не может. Никакой Тригорин такого не напишет. При долгом писании начинается какая-то алхимия текста. В него попадают элементы, «ингредиенты» совершенно неожиданные. Из разных сфер жизни, из разных областей знаний, из разнесенных по времени вкраплений сиюминутного. Текст по пути набирается всякого, что не сфантазируешь заранее.

И прекращаешь работу, когда чувствуешь перенасыщение «раствора». Когда уже ничего не добавляется. И когда механическим добавлением нового только вредишь.

*

Какой бы вторичной, несамостоятельной, мелодраматической ни была первоначальная задача, в процессе писаний тексты выправляются в что-то совсем другое.

И у этих текстов больше достоинств, чем у автора. Если у последнего хватает авторско-художественного чувства не впасть в что-то совсем уж мелодраматическое.

Это получается как-то само собой при достаточно долгой работе над текстами.

 

 

Истории.

*

Не записываешь историю, не уточняешь ее нюансы, а будто готовишь какое-то блюда, импровизируя на ходу. Меняешь рецептурный состав, приправы, способы и приемы обработки... 

*

Смял старую историю как нечто пластилиновое и начал лепить новую.

*

Фабульное оформление чужой жизни. В меру мелодраматической. Пока удается избегать чего-то убийственно чернушного.

Самая простая, если не сказать «примитивная» человеческая жизнь. Плоская, гомофонная... С подлыми нюансами.

Из этого, конечно, нужно будет как-то диалектически вывернуть.

Вернуть реальности ее неопределенность.

 

Понимание.

Цель? Совсем ничего внешнего. Только понимание. Одного, другого... Всегда находилось то, что нужно было понять в конкретном тексте. Нужно и можно было понять. Хотя бы попытаться.

Текст – развертывание этого понимания.

Его чаще всего невозможно выразить как-то с лёту, несколькими остроумно подобранными фразами.

Понимание обозначается, обносится со всех сторон, обвешивается словесным материалом, чтобы его стало видно. Совсем так, как становился виден человек-невидимка из какого-то ненаучно-фантастического кино, когда этого невидимку одевали, а на лицо и руки наносили грим.

Понимание, его контуры, нащупываются вслепую.

«Темная материя» понимания - в развитие мысли о невидимке.

 

 

«Создатель».

*

Персонажи живут свободно в предложенных им фабульных обстоятельствах.

Это, может быть, повторяет модель отношений «Создатель – человек».

От ГБ – фабульные граничные, начальные условия, а все остальное - за человеком.

Так же и этот мини-Создатель – автор и его создания – персонажи. Помещает их в фабульную выдумку, а они в ней - уж почти самостоятельно.

А потом еще удивляется своеволию персонажей!

*

Выдуманный мир. В любой работе. Все прорастает непонятно откуда. Многое из снов.

Наверное еще никто научно не анализировал беллетристику с точки зрения того, что откуда берется.

Даже и такую как у ФМ. Какие-то детали берут у реальности один в один, но что-то возникае