Волею и неволею стати противу.

Да не посрамим земле Руськые,

но лязем костию ту!

Мъртви бо срама не имам;

Аще ли побегнем, то срам имам.

И не имам убежати,

но станем крепъко!

Аз же пред вами поиду;

Аще моя глава ляжеть -

То промыслите о собе».

И реша вои:

«Идеже глава твоя,

ту и главы наша съложим!

 

Обычно в нашей исторической литературе это подаётся как обращение Светослава к своим дружинникам перед битвой с многократно превосходящими силами византийцев. Так оно и есть, но это лишь незначительная часть того, что безымянный летописец-»язычник» (сравните язык этого стихотворения с языком автора-христианина Слова о полку Игореве, и вы увидите, какая между ними разница) вложил в уста Светослава.

К сожалению, наши академики, присвоившие себе монопольное право толковать русскую историю, не только русскоязычные, но и как будто русские, весь многовековой период дохристианской Руси непременно стараются представить эпохой варварства. Особенно поражают умозаключения академика Д. С. Лихачёва. Когда он, ничуть не смущаясь, на полном серьёзе говорит, что с «крещения Руси можно начинать историю русской культуры», мне всякий раз хочется спросить его, что он имеет в виду под словом «культура» и почему вслед за известными своей кичливостью греками, а затем и норманистами всех мастей называет Русь времён Светослава Игоревича «варварской державой на краю света»? Какой край света? На Дунае, Днепре, Волге или Волхове? И какое варварство? Насильственно насаждённое Владимиром I и его дядюшкой рабби Добраном идолопоклонство с человеческими жертвоприношениями, чего Русь никогда прежде не знала? Тогда, конечно, тут ничего не скажешь. И Владимир, и дядюшка его Добран действительно были варварами. У Владимира сотни жён, наложниц да его хмельные пиры в алых дымах невинной человеческой крови: «Питие есть веселие на Руси». Оно и понятно, что ещё можно было ждать от вожака разбойных варяжских шаек, не гнушавшегося насиловать даже беременных женщин, жену Ярополка, гречанку, к примеру? Но отчего же потом вдруг святой да ещё равноапостольный, вроде новоявленного апостола Павла? Дмитрий-то Сергеевич Лихачёв, насколько мне известно, человек набожный, из старообрядцев. Стало быть, Библию не может не знать. А там ясно сказано: «Сын блудницы не может войти в общество Господне, и десятое поколение его не может войти в общество Господне» (Второзаконие, XXIII, 2). Малка-то, Малуша блудницей была. Или для дочери раввина полагается какое-то исключение особенное? Тогда, рассуждая о крещении Руси, академик Д. С. Лихачев так бы и сказал, разъяснил нам, сирым.

Попутно и другой вопрос не худо бы прояснить. Можно ли считать, так сказать, культурным мероприятием те костры из книг, которые пылали на Руси при Владимире I и после него в общей сложности 133 года? Или Дмитрий Сергеевич полагает, что всё то давно уже быльём поросло? Напрасно полагает. В своих «Записках касательно русской истории» Екатерина II просто по-женски лукавила, говоря, что русская дохристианская письменность пока не найдена. Знала она прекрасно, что и в её время велись летописи докирилловской азбукой и с той самой грамматикой, не ссылаясь на которую по понятной причине, но которой всё же отважился дать «права гражданства» Михайло Ломоносов. Чуждой была русским лкщям та смесь иллирийского и булгарского наречий, которую принесли нам вместе с христианской книжностью болгары.

Сам собой напрашивается и третий вопрос к Дмитрию Сергеевичу. Что он понимает под «варварской державой»? До сих пор под словом «держава» у нас разумелось могучее централизованное государство. Но могут ли создать его варвары, то есть дикари? И есть ли хоть какая-то логика в том, что утверждает академик: «Из варварской державы на краю света вдруг появилась держава с мировой культурой...»?

По Д. С. Лихачёву выходит, что вчера ещё дикарская Русь вдруг стала державой с мировой культурой только потому, что Византия, не однажды битая Русью, в одночасье передала ей все достижения своей цивилизации, и вчерашние варвары моментально достигли вершин мировой культуры. Но что в действительности, кроме церкви и всего, что связано с ней, могла перенять великая Русь у ничтожной по сравнению с ней Византии, жившей главным образом за счёт грабежа более слабых соседних стран? Да и грабила-то она руками всевозможных наёмников, расплачивалась с которыми ими же, простаками, награбленным. Объективно говоря, это было не более как государство-паразит с повадками афериста. Не случайно и вклад Византии в мировую культуру на поверку оказывается равен нулю. Не пышность ведь императорского двора да храмов Цареграда, а наука – вот что прежде всего определяет культуру. Ни одного учёного с мировым именем Византия, однако, за все одиннадцать веков своего существования не дала. Нельзя же в самом деле считать серьёзными учёными таких византийцев, как хронисты Приск Панийский, Прокопий Кесарийский, Михаил Псёл или Лев Диакон. Тогда уж в учёные надо производить и автора трактата «Об управлении империей» Константина VII Багрянородного.

Став наследницей Эллады и Римской империи, вместе взятых,

Византия ту и другую цивилизации перемолола в жерновах доведённого до фанатизма христианства, фактически поставив церковь над государством и тем самым заведомо предопределив свою неизбежную гибель, ибо там, где господствует та или иная теология, невозможно нормальное развитие научной мысли, от которой одной только и зависит главным образом жизнеспособность любого государства. И в то же время Византия вполне унаследовала многое из того эллинского, о чём очень хорошо, на мой взгляд, сказал Славомысл:

 

Средь прочих варваров жрец Клио греческой персам изумлялся:

Отчего у тех сын отца иль мать свою зарезать не дерзнёт,

Коль оттого выгода ему прямая: хитона пурпур и подвластных сладкозвучна лесть?