Стадия борьбы за господство в Римской империи

 

В III — начале IV в. христианство вело борьбу за господство в Римской империи, завершившуюся его победой. Для империи это был период упадка. Кризис охватил все стороны экономической, политической и культурно-бытовой жизни, идеологии и религии. А усилившиеся внешние нападения в этих условиях могли иметь роковые последствия. Картина дополнялась ярко выраженными центробежными тенденциями в самой структуре империи. Неустойчивое и тревожное положение почти всех слоев римского общества, обострявшееся такими явлениями, как эпидемии и другие стихийные бедствия, не могло не найти своего выражения в области идеологии. III век ознаменован бурным ростом мистицизма среди населения империи.

Идеологическая атмосфера в Римской империи III в. была благоприятна как для христианства, так и для других религий. Все дело было только в том, какая из них окажется более жизнеспособной.

Государственно-политическая обстановка в империи рассматриваемого периода оказалась тоже весьма благоприятной для христианства. Империя нуждалась в средствах, которые способствовали бы ее объединению и противодействовали тенденции к распаду. Назрела необходимость в общеимперской религии, которая служила бы центральной власти идеологическим костяком, скрепляющим империю. А среди культов, заполнявших религиозную арену Римской империи, не было таких, которые могли бы успешно конкурировать с христианством.

Христианство обладало качествами, чрезвычайно важными в этом отношении. Его космополитическая направленность, выработавшаяся в предыдущем веке («ни еллина, ни иудея» — Колосс., III, 11), его демократичность и нарочитая любовь к социальным низам, реально не угрожающая состоятельным и правящим слоям общества, создавали условия для наилучшего распространения в многонациональной массе населения, притом независимо от его классового состава. Его верноподданническая позиция в отношении властей, связанная с проповедью непротивления и полного подчинения (I Петр., II, 18; Еф., VI, 5; Тит., Ill, 1; Колосс., III, 22), как нельзя лучше подходила для государства, одной из главных забот которого было добиться безропотного повиновения со стороны всех слоев общества и со стороны всех провинций империи. И если в христианстве начала II в. было еще много такого, что исключало возможность его «огосударствления» (актуальная эсхатология, узконациональная иудейская ограниченность, оппозиция в отношении богатых и в отношении «вавилонской блудницы» — Рима, неприятие античной культуры, в том числе и философии), то к началу III в. во всех этих отношениях вехи были решительно сменены и христианство стало единственной религией, способной стать государственной в Римской империи. Понадобилось длительное время, чтобы эта возможность стала реальностью.

Конечно, порой те или иные мероприятия империи в отношении христианства определялись случайными обстоятельствами — личными симпатиями и антипатиями императоров, ситуациями, складывавшимися в их борьбе между собой, и т. д. В некоторых случаях могли действовать и корыстные побуждения, направленные к тому, чтобы попользоваться церковно-христианским имуществом. Главная же причина «зигзагообразной» политики императоров в отношении христианства заключалась, видимо, в том, что на всем протяжении рассматриваемого периода они нащупывали идеологические средства сплочения империи и с неуверенностью относились к тому, что таким средством может явиться именно признание христианства государственной религией. Только в начале IV в., когда стала очевидной безрезультатность диоклетиановых репрессий, императоры пришли к решению, которое и было осуществлено сначала Галерием (293–311), а потом Константином (306–337).

Если бы репрессии в отношении христиан приводили к успеху, то, может быть, политика Римской империи и осталась в этом вопросе неизменной. Но добиться решительной победы не удавалось ни одному императору. И дело вовсе не в том, что, как утверждают церковные историки, христиане проявили удивительную силу духа и доказали неистребимость их религии постоянной готовностью к мученичеству.

Многотомная эпопея житий «святомучеников» явилась для церкви, по выражению одного из ее деятелей, Якова Ворагина (XIII в.), «золотой легендой», принесшей ей не только огромные богатства, но и морально-идеологический капитал 32. Тем не менее и церковная историография не может скрыть того факта, что гонения вызывали массовое отступничество среди христиан. Люди часто под страхом казни, пыток, конфискации имущества соглашались на то, чтобы, принеся жертву статуе императора или языческого бога или отведав жертвенного мяса, доказать тем самым свой отказ от христианства и готовность примкнуть к общепринятой религии. Правда, известны случаи, когда тот или иной христианин во время очередного гонения спасался от ренегатства бегством или взяткой: покупал у соответствующего чиновника libellus — справку о выполнении им предписанного властями языческого обряда. Вряд ли можно считать такое поведение соответствующим нормам христианского подвижничества. Но оно, безусловно, помогало христианам переносить репрессии и гонения.

Гибкость христианства проявлялась и в том, что после окончания очередных преследований массы отпавших вновь возвращались к прежнему. Это стимулировалось не только идейно-религиозными побуждениями. Христианские общины были коллективами, в какой-то мере опекавшими своих членов во многих отношениях, в том числе и материальном: если «общность имуществ» в основном не соответствует исторической действительности, то взаимопомощь и благотворительность были поставлены в общинах достаточно хорошо. Каждая из них являлась своего рода «обществом взаимного кредита», притом не только в материальном, но и в ряде других отношений, и это помогало человеку чувствовать себя увереннее и безопаснее в том беспокойном мире. Общины, вышедшие из подполья после гонений, обычно быстро восстанавливали свою былую численность и силу.

Если вначале епископ был лишь первым пресвитером и председателем совета пресвитеров, избираемым довольно демократическим способом, то в дальнейшем он становится высоким и властным сановником, не избираемым, а «рукополагаемым» своим предшественником и стоящим высоко не только над мирянами, но и над рядовыми клириками. Его решения безапелляционны, он единолично распоряжается всеми делами своей епархии. Иначе говоря, наступает эпоха «монархического епископата».

Возвышение значения епископов нашло выражение в специальной титулатуре церковных сановников (преосвященство, высокопреосвященство, блаженство, святейшество), в роскошном облачении, ставшем их прерогативой, в шикарной «архиерейской» форме выездов. Об апостолах и их преемниках, бродивших по стране пешком и живших скудными подаяниями, остались только новозаветные легенды и смутные предания.

Епископы вели борьбу не только за укрепление и возвышение епископата как церковного института, но и между собой — за видные места, за влияние, за богатство и власть. Евсевий с огорчением констатирует: «…зависть не упускала из виду наших благ: она… поссорила епископов и, под предлогом (защиты) божественных догматов, возбудила между ними несогласия и раздоры. Вслед за этим, будто от искры, воспламенился великий пожар и, начавшись как бы с главы, с церкви Александрийской, распространился по всему Египту, Ливии и за пределы Фиваиды… Вид этих событий доведен был до такого неприличия, что досточтимое божественное учение подверглось самым оскорбительным насмешкам даже на языческих зрелищах» 33.

В этой борьбе святые отцы использовали все средства: взаимные обвинения в безнравственности, присвоении церковных средств и в других преступлениях, подстрекательство мирян чужой епархии против их епископа. Наиболее часто во внутренней борьбе использовались обвинения в ереси, в схизме или в частном нарушении какого-нибудь канонического предписания, возводимом в степень ереси. В результате таких обвинений и нередко следовавших за ними отлучений возникали «расколы» и еретические движения, в которых участвовали приверженцы обвиненного епископа. Конечно, не всегда источники этих движений были именно таковы, но то, что это имело место, засвидетельствовано Тертуллианом: «Соперничество в епископате — мать расколов» 34.

Епископам было из-за чего драться. Чем дальше, тем все больше становилось благ, которые приносила епископская должность. Скромное хозяйство первоначальных христианских общин, рассчитанное на обслуживание совместных трапез и на материальное обеспечение богослужения, в особенности обряда причащения, в дальнейшем возросло до колоссальных размеров. Нужды построения и содержания храмов ставили ряд сложных материально-экономических проблем. Таким образом, каждый приход превращался в учреждение не только богослужебно-культовое, но и экономическое. Тем более это относится к объединявшим приходы епархиям.

Во второй половине III в. шел процесс дальнейшей централизации церкви, и к началу IV в. из существовавших епархий выделилось несколько митрополий, каждая из которых объединяла группу епархий. Митрополии создавались в порядке своего рода естественного отбора — наиболее многочисленные, богатые и, следовательно, влиятельные епархии имели в этой борьбе особо прочные позиции. Понятно, что такие церковные центры создавались в наиболее важных политических пунктах империи, и прежде всего в столицах. На Никейском соборе (325) уже в качестве авторитетнейших епархий фигурировали Римская, Александрийская и Антиохийская. Они были перечислены в шестом правиле Собора в качестве имеющих «преимущества, принадлежащие известным церквам». В седьмом правиле было выделено, кроме того, особое положение иерусалимского епископа. Но здесь решающее значение имела не реальная сила этой кафедры, а необходимость поддержать традиционную честь «матери христианства» 35.

В ходе дальнейшей истории в связи с распадом Римской империи на Западную и Восточную римская митрополия стала центром для большей части христианского мира, а помимо нее выделилась константинопольская митрополия, объединившая другую его часть.

Установление твердого канона священных книг затянулось до второй половины IV в. Ветхий завет считался Священным писанием христианства с момента возникновения последнего, поскольку оно базировалось на иудаизме. Канонизация же Нового завета вызывала долгие споры.

Не сохранилось документов, освещающих историю борьбы вокруг включения тех или иных новозаветных произведений в состав канона. Возникает вопрос, почему не было принято во внимание то обстоятельство, что включаются в него, например, различные Евангелия, содержащие по конкретным фактическим и доктринальным вопросам противоречивые данные; остается также непонятным, почему включенные в канон произведения были предпочтены соответствующим им апокрифическим, в ряде случаев не уступавшим им как по вероисповедным, так и по литературным достоинствам. Можно лишь догадываться, что в каждом случае вопрос решался в зависимости от соотношения сил тех общин и церквей, в которых данное произведение пользовалось почитанием.

 

ГОСУДАРСТВЕННАЯ ЦЕРКОВЬ

 

В церковно-исторической литературе превращение христианства в государственную религию связывается с именем не только причисленного к лику святых, но и названного равноапостольным императора Константина (285–337). В основе такой концепции лежат сообщения Евсевия, состоявшего в придворных у Константина и написавшего «Церковную историю» в наиболее выгодном для своего принципала свете 36.

Легализация христианства в Римской империи была осуществлена императором Галерием в 311 г. В изданном им эдикте христианам разрешалось исповедовать свою веру, однако «с тем, чтобы они не делали ничего противного общественному порядку». Вместе с тем Галерий предписал христианам «молить своего бога о нашем (Галерия. — И. К.) здоровий, о благосостоянии общественном и о своем собственном, чтобы и государство во всех отношениях благоденствовало, и сами они спокойно обитали в своих жилищах» 37.

Побудительным мотивом эдикта Галерия было стремление заручиться поддержкой христиан в обстановке сложных взаимоотношений между императорами, то и дело переходивших в вооруженную борьбу. Но христианство представляло собой в то время уже такую большую силу, что и другие властители Римской империи — августы и цезари — тоже понимали политическую и военную целесообразность привлечения на свою сторону его приверженцев.

Главная роль в событиях, приведших к победе христианства, обычно отводится «Миланскому эдикту», по преданию опубликованному в 313 г. за совместной подписью императоров-союзников Константина и Лициния.

Текст «Миланского эдикта» приводит помимо Евсевия и Лактанций (христианский писатель-апологет (250–325)). Но у него этот документ фигурирует не в качестве эдикта, адресованного всей империи, а как указ на имя Никомидийского градоначальника о восстановлении церкви 38. Многие данные свидетельствуют о том, что в исторической действительности был не эдикт Константина, а рескрипт Лициния. Значение этого документа заключалось в том, что он шел несколько дальше эдикта Галерия в предоставлении христианству права на существование. Тем не менее и в нем христианство лишь уравнивалось в правах со всеми другими культами.

Никейский собор 325 г. вошел в историю как Первый Вселенский. Он был созван по инициативе императора Константина. «Равноапостольный» организовал оповещение епископов разных стран, предоставил им средства передвижения, выделил материальные средства для проведения Собора. Он же открыл его заседание, произнеся торжественную речь в честь христианства, дал делегатам парадный обед, провел в их честь блестящий парад своей гвардии. Церковные деятели преклонялись перед императором, который, кстати сказать, сам и не собирался переходить в новую веру.

Низкопоклонство церкви перед Константином нашло яркое выражение в описании Евсевием внешнего вида императора, заседавшего вместе с епископами на Соборе в царском дворце. Евсевий просто не находил слов, достаточных для возвеличения императора: «То был будто небесный ангел божий… по душе он, очевидно, украшен был благоговением и страхом божиим: это выражалось поникшим его взором, румянцем на его лице и движениями его походки». Император находился, по Евсевию, в довольно близких отношениях с самим богом: ему «бог дивно, посредством видений, открывал умыслы всех их (врагов. — И. К.), да и вообще многократно удостаивал его богоявлений, позволяя ему чудесным образом созерцать свое лицо и даруя предвидение различных будущих событий» 40. И все это говорилось о многократном убийце, свирепом мстителе, циничном и бессовестном политике, лишенном каких бы то ни было моральных принципов!

Константин принял живейшее участие во всех соборных дискуссиях, причем, конечно, его мнение по каждому вопросу оказывалось решающим. Правда, по арианскому спору (Об этом см. подробнее с. 54–55 наст. изд.), вызвавшему наиболее острую борьбу на Соборе, единство, несмотря на все старания императора, так и не было достигнуто41. А после Собора Константин еще более безапелляционно управлял церковью. Он писал, например, «отцу церкви» Афанасию, архиепископу Александрийскому, когда тот проявлял некоторое своеволие, ставя препоны приему в церковные общины недостаточно ортодоксально верующих: «Итак, имея указание моей воли, всем, желающим вступить в церковь, давай невозбранный вход. Если же узнаю, что кому-либо, желающему принадлежать к церкви, возбранил или преградил ты вход в нее, то немедленно пошлю, кто бы, по моему повелению, низложил и удалил тебя с места» 42.

В 335 г. император писал Тирскому собору: «…определениям самодержца, направленным к защите истины, противиться не должно» 43. При всем этом Константин до конца жизни исправно выполнял обряды римской религии и носил звание ее верховного жреца. При нем чеканились деньги, на которых рядом с ним изображалось солнце в виде бога или какое-нибудь другое языческое божество. Он давал разрешения на строительство храмов, посвященных ему же как божеству. Немало знаков внимания, принимавшихся Константином, оказывалось ему такой религией, как митраизм. На протяжении всего царствования Константин старался активно использовать в интересах империи и христианство, и языческие культы 44.

Как уже говорилось, он был властным и жестоким человеком, не останавливавшимся перед убийством даже своих близких родственников (зятя Лициния и его одиннадцатилетнего сына, своего тестя Макси-мина, своего сына Криспа, своей жены Фавсты). Возведение его в ранг святого и равноапостольного лишь подчеркивает ту степень моральной неразборчивости, какой достигла уже в те времена христианская церковь.

Ближайшие преемники Константина завершили дело основания христианства как государственной религии. С перерывом в два года (361–363), падающим на время правления Юлиана Отступника, в течение IV в. происходило последовательное укрепление позиций христианства в качестве официально-монопольной религии в Римской империи. Эдиктами 341, 346 и 456 гг. было запрещено языческое богослужение и в особенности жертвоприношения, приказано закрывать языческие храмы, предписано сжигать все сочинения языческих авторов, направленные против христианства, установлена система уголовных наказаний вплоть до смертной казни за переход из христианства в другую религию45. Признание христианства единственной дозволенной религией было окончательно оформлено узаконениями Феодосия I (346–395). Против язычников начались такие же гонения, но иногда в еще больших масштабах, чем прежние преследования христиан.

Преемники Константина, как и он, полновластно распоряжались во всех областях церковной жизни, решая по своему произволу даже проблемы вероучения 46. А по своему моральному облику они тоже не отличались от «равноапостольного».

Империю Константин завещал своим сыновьям и племяннику. После его смерти племянник был тут же убит сыновьями, которые затем предприняли планомерное истребление всех своих родственников по мужской линии, с тем чтобы устранить возможность появления новых претендентов на трон. Потом они принялись друг за друга. После ряда войн и убийств на престоле остался один Констанций. Он собрался уничтожить и последнего оставшегося в живых отпрыска императорской фамилии — Юлиана, но вскоре сам умер, и в результате Юлиан занял императорский трон.

Это знаменовало в религиозной практике императоров некоторый поворот, длившийся, правда, недолго 47. Юлиан был убежденным приверженцем старой римской религии, причем связывал ее, как и большинство образованных соотечественников-язычников того времени, с философией неоплатонизма. В течение двух лет, когда Юлиан занимал императорский трон, он проводил последовательную политику дехристианизации государства и возврата к язычеству. При этом он не применял насильственных действий, не подвергал преследованиям ни руководителей церкви, ни верующих-христиан, а сам вел литературную полемику против ложной, по его убеждениям, религии. Смерть Юлиана на поле сражения с персами положила конец политике реставрации язычества, и хотя его преемники — Иовиан, Валентиниан I сами были равнодушны к религиозным вопросам, но христианство при них вновь стало государственной религией. Императоры Валент, Грациан и Феодосий I активнейшим образом продолжали использовать свое «право» командовать в церкви, как в воинской части.