Осень Средневековья: Йохан Хейзинга и проблема упадка

 

Историк, ощущающий свое время как эпоху упадка, тянется к таким же периодам в прошлом. К подобным ученым относится замечательный голлан­дский медиевист Йохан Хейзинга.

Прожив тихую, благополучную (кроме ее финала) жизнь в тихой, бла­гополучной (кроме периода Второй мировой войны) Голландии, Хейзинга тем не менее остро чувствовал приближающийся конец своей цивилиза­ции, и это обострило его взгляд, привлекло внимание к периодам упадка.

По собственным словам Хейзинги, мысль о том, что Позднее Средне­вековье - не провозвестие грядущего, а отмирание уходящего в прошлое, пришла ему в голову во время прогулки в окрестностях родного Гронингена в 1907 г.* Когда этот замысел воплотился в книгу, Хейзинга слегка уди­вился: «Мой взгляд, когда я писал эту книгу, устремлялся как бы в глубины вечернего неба, но было оно кроваво-красным, тяжелым, пустынным, в уг­рожающих свинцовых прогалах и отсвечивало медным, фальшивым бле­ском. (...) Пожалуй, картина, которой я придал очертания и окраску, полу­чилась более мрачной и менее спокойной, чем я рассчитывал, когда начи­нал этот труд. И легко может случиться, что читателю, неизменно сосре­доточивающему свое внимание на упадке, на отживающем и увядающем, слишком уж густой покажется падающая на эту книгу тень смерти».

Хейзинга стоит у истоков научного события, названного позднейшими исследователями** «бунтом медиевистов». Среди историков возникла и ок­репла мысль о том, что многие аспекты культуры, считавшиеся безогово­рочно ренессансными, коренятся в Средних веках и, наоборот, очень мно­гое в Ренессансе является вполне средневековым. И ренессансная Флорен­ция и позднесредневековая Бургундия, говоря словами Хейзинги, разыгры­вали в XV в. один и тот же спектакль. В позиции «бунтовщиков» есть противоречие. Их первая посылка, наиболее четко выраженная Хейзингой: Позднее Средневековье есть период смерти средневековой цивилизации, не имеющей продолжения в последующих веках. Вторая посылка: с Ренес­санса начинается цивилизация Нового времени. И весьма неожиданное за­ключение: Позднее Средневековье весьма сходно с Ренессансом. Отметим, что и взгляд голландского историка на собственно Средневековье не лишен парадоксальности: постоянное и аргументированное подчеркивание непрерывности культурного развития на протяжении всего Средневековья перебивается примерами несхожести именно периода XIV-XV вв. с Вы­соким Средневековьем (XI-XIII вв.).

*Huizinga J. Mein Weg zur Geschichte. Basel, 1947. S. 56. Эта книга пред­ставляет собой посмертную публикацию доклада, читанного им товарищам по заклю­чению.

** Fergjuson W. The Renaissance in Historical Thought Cambridge (Mass.), 1948.

Изучение труда Хейзинги наталкивается на трудности методологическо­го характера. Ясно сформулированная концепция или хотя бы непротиво­речивая и более или менее четко вычленяемая система воззрений на «осень Средневековья» у автора «Осени Средневековья» отсутствуют. Пе­ред нами картина эпохи, а не исследование ее, автор выражает свое мне­ние, свои мысли либо мимоходом, либо в пышных риторических периодах, но никогда - в отшлифованных формулировках, никогда - со строгой ар­гументацией. Потому исследователь рискует, анализируя взгляды Хейзин­ги, либо выдать его идеи за свои, совершив акт плагиата, либо приписать собственные мысли знаменитому ученому, впав в грех плагиата наоборот. Я вижу эту опасность и постараюсь избежать ее по мере возможности.

Что же в первую очередь рассматривает Хейзинга в «Осени Средневе­ковья»? Подзаголовок гласит: «Исследование форм жизни, мышления и ис­кусства...» Главное в книге - формы бытия. А это значит, что все новое, появляющееся в XIV-XV вв. в Европе к северу от Альп, может не вклю­чаться в картину, если не получается соответствующего внешнего выраже­ния. Например, раз третье сословие не выработало культурно значимых форм поведения, раз оно подражает рыцарскому быту, то все изменения в реальном социальном бытии, которые произошли в связи с развитием го­родов, как бы и не имели места. И наоборот, если, по словам Хейзинги, «новое приходит как некая внешняя форма до того, как оно становится действительно новым по духу», то и в этом случае замена одних форм дру­гими не есть развитие, если новые формы столь же неподвижны, неизмен­ны, как и старые. XXII глава «Осени Средневековья» носит название «При­шествие новых форм», но «только-только зарождающийся гуманизм» - нечто новое по отношению к культуре Франции XV в. - по мысли Хей­зинги, «не более чем дальнейшая разработка, идущая в русле средневеко­вой школярской эрудиции».

Основной пафос «Осени Средневековья» - в рассмотрении не просто форм, не форм в отрыве от содержания, но таких форм, в которых это содержание мертво, притом не в том смысле, что его просто нет, а в том понимании, что оно не способно развиваться. «Я пытался, - пишет Хей­зинга, - увидеть средневековую культуру в ее последней жизненной фа­зе, как дерево, плоды которого полностью завершили свое развитие, нали­лись соком и уже перезрели. Зарастание живого ядра застарелыми, одере­венелыми формами мысли, высыхание и отвердение богатой культуры - вот чему посвящены эти страницы».

Упадок, по мысли голландского историка, есть не гибель или распад, но полное опустошение цивилизации, превращение ее жизненных форм в не­что лишенное внутреннего содержания.

Объявление центром исследования неподвижных, перезревших, изжив­ших себя явлений культуры - это прием, позволяющий избежать иных вышеотмеченных противоречий. Обращенное в будущее кватроченто и по­вернутый в прошлое «век Бургундии» различны по сути, но сходны по внешности, а внешность - главное в этой книге! Описываемая эпоха XIV-XV вв. есть неотъемлемая часть Средневековья, ибо все формы сложились до ее наступления, и вместе с тем особый отдельный период, ибо только сейчас эти формы лишились наполнения и тем самым стали другими: мертвый ведь не равен живому.

Однако, если нарисованная Хейзингой картина верна, то возникает воп­рос: почему пустая внешность господствовала над умами около двух сто­летий? Почему умирающая культура отливалась в радостные, торжествен­ные формы? Дальнейшие рассуждения представляют собой попытку отве­тить на этот вопрос и постараться, идя по стопам голландского историка, далее проникнуть в суть культуры «осени Средневековья».

Вот как Хейзинга оценивает рыцарское поведение: «Арсенал рыцарско­го воображения, церемоний и пышности уже не был наполнен истинной жизнью. (...) Перегруженность пышностью и этикетом должна была скры­вать внутренний упадок форм старого жизненного уклада. Рыцарские пред­ставления в XV в. утопают в романтике, которая все больше делается пу­стой и обветшалой». Но весь этот пышный и сложный церемониал, вся эта пустая роскошь, лишенная цели и смысла, вызывают восторг у современ­ников. Когда Оливье де ла Марш касается всех этих вещей в своих мему­арах, его охватывает торжественное настроение. «По причине того, что ве­ликие и почетные деяния жаждут долгой славы и вечной памяти» - так на­чинает он воспоминание об этих «великих событиях», то есть о придворных празднествах в Лилле. Значит, пустая форма все же может чем-то увлечь.

Присмотримся поближе к тому, что в современной речи может назы­ваться формой, - к одежде и военному облачению. Причудливость бур­гундской моды общеизвестна. Носы мужских башмаков были такой неимо­верной длины, что в них с трудом можно было ходить: в битве при Нико-полисе в 1396 г. рыцари срезали их, чтобы иметь возможность бежать. Иногда эти носы подвязывались к коленям или даже к поясу, но тогда ногу невозможно было вдеть в стремя. То есть мода, которой неуклонно следо­вали рыцари, делала рыцаря

непригодным к бою - и это на фоне непре­рывных заявлений о воинской доблести аристократии, о знати как единственном сражающемся сословии. То же можно сказать и о доспехах. В XIII в. доспех весил 15-20 кг, в начале XVI в. - 80-100 кг. Такое облаче­ние применялось лишь на турнирах, тогда как на поле брани рыцарей сме­няли пехотинцы и вооружение становилось все легче. Несмотря на все ши­роковещательные декларации, знать потеряла основную функцию - воин­скую - и все эти сверхтяжелые панцири и шлемы оказались бессмыслен­ной и бесполезной формой в точном смысле слова.

Но при этом культивировалась «пустая» внешность, которая весьма вли­яла на сознание общества. Как представляется, этот парадокс разрешим, если отказаться от оценочных представлений о «внешнем» как о чем-то плохом, понять, что бессодержательных культурных явлений не бывает, и признать, что содержанием всех этих «пустых» форм и были сами формы. То есть то, что наполняло эти формы, что создавало их, что придало им именно такой вид, исчезло, оставив значимость, и они стали ценны сами по себе, само-ценны.

Идеал рыцарства в эпоху своего расцвета, в XII в., хотя и формировался вокруг военной функции, наполнен и христианскими устремлениями (вой­ны за веру), и социальными интенциями (защита слабых), и обаянием кур­туазной любви. Но все это имело по-настоящему глубокий смысл лишь в случае действительной возможности (хотя и совершенно не обязательно реализуемой) воплотить этот идеал в жизни. Однако после XIII в. войны в защиту христианства ведутся далеко не с прежним энтузиазмом. Функции поддержания порядка теперь в руках государственных служащих, а не странствующих рыцарей. Ленников сменяют наемники, и идти в бой с име­нем возлюбленной в качестве боевого клича приходится не в Крестовом походе, а на турнирной арене; тем самым благосклонность дамы к христи­анскому воину оборачивается ее склонностью к удачливому спортсмену, любовь как драгоценная награда превращается в любовь как ценный приз. При этом, однако, обаяние рыцарства не меркнет, куртуазность остается значимой, хотя и без военно-христианского наполнения. Рыцарственность делается чем-то если и не совершенно самоценным, не полностью незави­симым, то автономным от реальных социальных и общежизненных задач.

Здесь необходимо сделать одно отступление. Наверное, каждого историка хотя бы раз в жизни одолевает соблазн обозначить исследуемую им эпоху каким-либо одним словом, вместить ее в одно ключевое понятие («Ренессанс - это открытие мира и человека», по формуле Мишле). Как правило, это совершенно бесплодное занятие, приводящее лишь к насиль­ственному выведению всего разнообразия эпохи из некоторого первофе-номена в шпенглеровском понимании. Но, как не без иронии отметил из­вестный российский историк Л.М. Баткин, «единственный способ избе­жать бесплодия - поддаться соблазну»*. И вот, сознавая всю рискован­ность подобной акции, я хочу назвать культурный процесс, происходивший в заальпийской Европе XIV-XV вв., словом «автономизация». Культурные феномены теряют свою зависимость от целого, выпадают из жестко струк­турированного средневекового универсума, становятся, хотя бы частично, самодостаточными.

Процесс этот происходит во всех сферах социального и культурного бытия. Сфера философская. Номинализм, возникший ранее, но именно в XIV в. приобретший более или менее значительное влияние, говорит о не­зависимом существовании вещей, исходящих, разумеется, от Бога, но не являющихся лишь отражениями, несовершенными копиями Божественных идей.

Сфера религиозная. В движении «нового благочестия» и во многих ере­сях того времени проповедуются идеи о несвязанности человека церков­ным строем, о его непосредственных отношениях с Богом, об одинокой душе человека, предстоящего Богу и являющегося Его партнером, Его со­беседником, то есть чем-то отделенным от Бога и Церкви.

Сфера политическая или, точнее, социально-организационная. Человек уже не только член социальной иерархии, обладающий правами и обязан-ностями согласно своему месту, но подданный государя. Разумеется, нет даже и представлений о гражданском равенстве, но все же индивид пред­стоит господину не как член корпорации, а как единичный подданный.

Сфера социально-экономическая. Именно в указанную эпоху в город­ском ремесле происходит переход от работы на заказ к работе на рынок, в аграрных отношениях - завершение коммутации ренты. Конкретная вещь становится безликим товаром. Дело переходит в деньги. Эти деньги еще далеки от купюр и чеков, это конкретный предмет из конкретного ме­талла, имеющий конкретную форму, но форма эта не соразмерна человеку и потому ограничивает человека и отграничивается от него. Денежная рен­та, передаваемая феодалу, никак не сравнится с тем полагавшимся ему хлебом, который должен был быть размером с зад испекшей его кресть­янки*. Разрывается тот духовно-телесный контакт между людьми, то един­ство их тел и душ (включая, если воспользоваться терминологией знамени­того российского философа и историка культуры М.М. Бахтина, «матери­ально-телесный низ»), которые столь присущи Средним векам.

* Баткин Л. М. Тип культуры как историческая целостность. Методологические заметки в связи с итальянским Возрождением // Вопросы философии, 1969, № 9.

Сфера искусства. Нидерландская живопись XV в. отличается тем, что Хейзинга назвал «неограниченной разработкой деталей», то есть стремле­нием изобразить подробнейшим образом каждую деталь картины: каждую вещь, каждый предмет, имеющиеся в ее живописном пространстве. Любая часть картины автономна, она не то чтобы выпадает из целого, но все же может существовать как бы отдельно. Единство живописного восприятия картины, единство, реально существующее, - автономия не есть полная независимость - для иного глаза вообще отсутствует. Микеланджело бле­стяще почувствовал это. «Во Фландрии пишут картины в основном для того, чтобы обманчиво передать внешний облик предметов. (...) Но, как правило, пишут они то, что обычно называют пейзажами, и при этом со многими фигурами. Но, как это ни приятно для глаза, на самом деле здесь нет ни искусства, ни смысла; здесь нет ни симметрии, ни пропорций; здесь отсут­ствует выбор и тем самым величие; одним словом, в этой живописи нет ни мощи, ни великолепия; они воспроизводят многие вещи с одинаковым со­вершенством, тогда как должно быть достаточно только одной, наиважней­шей, чтобы расходовать на нее все силы».

В этих словах схвачена вся суть отличия не только живописи, но и всей культуры Ренессанса от культуры «века Бургундии». Понятие «Ренессанс» переносят зачастую и на культуру Нидерландов, но основательно ли при­менение данного термина? Вся культура эпохи перехода от Средневековья к Новому времени, эпохи, не имеющей, к сожалению, единого названия, обладает общими чертами, что и приводит к указанному переносу. Эта об­щая черта - распад средневековой иерархичности. Но если в Италии ан­тииерархичный мир имеет если не центр, то меру и этой мерой оказыва­ется человек, то в иных регионах Европы единая мера вообще отсутствует. Бог, оставаясь центром мира, перестает быть мерой, так что каждая вещь обретает свою собственную. Потому-то все и замыкается на форму явле­ния, что форма эта - сама себе мера, сама себе закон:??????????.

Итак, я поддался искушению. О плодовитости сего не мне судить. Но полна ли картина внеиталийского Позднего Средневековья, которую я попытался набросать, опираясь на труд Хейзинги? Разве рыцарская куль­тура в XIV-XV вв. полностью лишилась этического наполнения - как же быть тогда с обаянием образа рыцаря, вплоть до Рыцаря Печального Образа? Разве личный контакт человека с Богом, вне Церкви, стал един­ственной и главной формой религиозности - как же быть тогда со всем послетридентским католицизмом? Разве прямая подчиненность государю вытеснила все виды корпоративности - как быть тогда с тем, что во многих местах цехи оформляются как раз в XIV-XV вв.? Разве полно­стью исчезает продуктовая рента - как же быть тогда с тем, что кое-где она сохраняется до XVIII в.? Разве «неограниченная разработка деталей» в живописи заканчивается в XV в. или начале XVI в. со смертью Яна ван Эйка или Иеронима Босха - как же быть тогда с творчеством Питера Брейгеля Старшего?

* Ястребицкая А.Л. Западная Европа XI-XIII вв. Эпоха, быт, костюм. М.: 1978. С. 116.

Да, моя (не Хейзинги) картина действительно неполна. Но у этой непол­ноты есть свои причины. Она обусловлена тем, что пристальное наблюде­ние требует известной односторонности. Важно лишь, чтобы эта односто­ронность была осознана, понималась как исследовательский прием, чтобы ученый понимал, что он видит лишь часть картины, часть, обусловленную позицией наблюдателя. А вот позиция наблюдателя, в данном случае моя (а не Хейзинги) позиция, вызвана тем, что может быть названо «пророче­ством назад». То есть я выделяю те черты, которые мне представляются наиболее важными для последующей культурной истории.

Автономия, самодостаточность многих культурных феноменов является зародышем иных явлений в будущем. Утратившее внутренний смысл, но со­хранившее значимость аристократическое поведение акцентирует внима­ние на пышности, роскоши, но и красоте - и это в конечном счете при­ведет к признанию эстетического как самоцели, как, говоря словами Канта, «формы целесообразности без представления цели»*. Внутренняя отделен-ность верующего от церковной системы в «devotio moderna» преобразуется в дальнейшем в антицерковные устремления Реформации. Одинокая под­чиненность подданного владыке полностью воплотится в абсолютизме. Ал­тарные образа станут картинами, створки с изображениями донаторов бу­дут отчленяться, дабы служить светскими портретами, и форма этих обра­зов в самом буквальном смысле лишается сакрального содержания.

Новое в период «осени Средневековья» никак не вытесняет старое. Оно сосуществует с ним. Неповторимость указанному периоду придает, однако, не столько само это сосуществование - подобное встречалось и в иные эпохи, - сколько бытие этого нового в виде форм, кажущихся пу­стыми, бессодержательными.

Упадок конкретной цивилизации - не конец цивилизации вообще, ци­вилизации людей. В привычном и к тому же прекрасном облике - как в Позднее Средневековье - или в облике невиданном и к тому же страш­ном - как в XX в. - приходит новое и меняет путь нашей жизни, которая продолжает и требует нашего - историков - осмысления.

Заканчивая предисловие к «Осени Средневековья», Хейзинга писал: «Формы в жизни, в мышлении - вот, что пытаюсь я здесь описывать. При­ближение к истинному содержанию, заключенному в этих формах, - ста­нет ли и это когда-нибудь делом исторического исследования?». Этим воп­росом, обращенным ко всем нам, я и хотел бы завершить свои рассужде­ния.

 

Д.Э. Харитонович

* К а н т И. Критика способности суждения. СПб.: 1898. С. 85.

 

 

КОММЕНТАРИИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

1* В то время когда Й. Хейзинга писал свою книгу, считалось твердо установ­ленным, что существовали два брата ван Эйка - Хуберт и Ян, оба выдающи­еся нидерландские художники. Ныне со стороны ряда ученых существование Хуберта подвергается сомнению. Подробнее см.: Гершензон-Чегодаева Н.М. Западная наука о братьях ван Эйк // Современное искусствознание Запада о классическом искусстве XIII-XVII вв. Очерки. М., 1977.

2* Здесь, по-видимому, можно предположить намек на работу швейцарского исто­рика и философа культуры Якоба Буркхардта «Культура Италии в эпоху Ренес­санса» (1860). Я. Буркхардт, книга которого получила широкую известность и составила целый этап в историографии, оказал большое влияние на Й. Хейзингу, в первую очередь своим методом рассмотрения ренессансной культуры как це­лого, проявляющейся во всех областях жизни: в искусстве, философии, религии, политике, быте и т.п. (см. также прим. 31* к гл. I).

3* Под Бургундией в контексте настоящей книги понимается Бургундское госу­дарство: конгломерат феодальных владений, объединенных герцогами Бур­гундскими. Это государство в период своего наибольшего могущества, в на­чале второй половины XV в., включало герцогство Бургундское, т.е. собствен­но Бургундию, графство Бургундию, или Франш-Конте, Пикардию, Эльзас, Лотарингию, а также другие области на территории современной Франции и, помимо этого, исторических Нидерландов, региона, обнимающего ныне Бельгийское королевство, Нидерландское королевство, нередко именуемое по своей главной провинции Голландией, Люксембург и часть Северо-Западной Франции.

I

1* Великая Схизма - раскол в католической Церкви в конце XIV - начале XV в., проявившийся в том, что во главе ее стояли одновременно насколько пап. Причины раскола лежали в стремлении влиятельной группировки в церков­ном руководстве ликвидировать зависимость от французской короны, в ко­торую попала курия с начала XIV в., особенно после перенесения ее место­пребывания из Рима в Авиньон в 1308 г. Пользуясь затруднениями Франции в Столетней войне, эта группировка намеревалась вернуть папский престол в Рим. В конечном итоге в 1378 г. одна часть кардиналов избрала своего Па­пу в Риме, а другая - антипапу в Авиньоне. Франция и ее союзники поддер­живали авиньонского главу Церкви, Англия и ее сторонники - римского первосвященника. Созванный в 1409 г. Пизанский Собор попытался прекра­тить раскол и, отрешив обоих Пап от власти, избрал третьего. Низложенные не подчинились решению, и на верховенство в Церкви претендовали уже трое. Конец Схизме положил лишь Констанцский Собор в 1417 г.

2* Бургиньоны и арманьяки - группировки во Франции времен Столетней вой­ны. Причиной их образования явилась борьба за регентство при психически больном короле Карле VI. На пост регента притязали, с одной стороны, дядя короля герцог Бургундский Филипп Храбрый, а после его смерти его сын Иоанн Бесстрашный, с другой - брат короля герцог Людовик Орлеанский. Сторонники Филиппа и Иоанна именовались бургиньонами, т.е. бургундцами, сторонники Людовика - арманьяками, по имени фактического главы партии графа Бернара д'Арманьяка, тестя Карла Орлеанского, сына Людовика. Борь­ба между партиями изобиловала террористическими действиями с обеих сто­рон. Бургиньоны в демагогических целях пытались опереться на парижские низы. Обе партии обращались за помощью к Англии. Бургиньоны после убий­ства Иоанна Бесстрашного (см. прим. 33* к гл. I) поддержали претензии ан­глийской короны на французский престол. Арманьяки выступили в поддерж­ку прав сына Карла VI, дофина Карла (впоследствии короля Франции Карла VII). Неудачи Англии в Столетней войне побудили главу бургиньонов Филип­па Доброго искать соглашения с арманьяками на максимально выгодных для себя условиях. Борьба группировок закончилась их примирением в 1435 г. 3* Орифламма (от лат. aurea flamma - золотое пламя) - первоначально алое знамя возобновленной Римской империи, посланное Папой Львом III Карлу Великому в самом конце VIII в., перед коронацией его императорской коро­ной. С конца X в. Капетинги стали именовать орифламмой свое родовое зна­мя, стяг св. Дионисия, патрона Галлии: раздвоенное белое полотнище с тремя золотыми лилиями и зелеными кистями. С 1096 г. орифламма приняла фор­му раздвоенного красного стяга и стала знаменем Французского королевст­ва. Сакрально-монархический смысл орифламмы выражался среди прочего в том, что она разворачивалась перед войском в тех случаях, когда война ве­лась против врагов христианства или всего королевства и во главе похода стоял сам монарх.

4* Парламентами в средневековой Франции именовались королевские суды. Вер­ховным судом являлся Парижский парламент. Первоначально он представлял собой заседание королевского совета в полном составе для разбора судебных дел. С XIV в. он становится постоянным органом и среди его советников все большее место занимают легисты - знатоки римского права, обычно выход­цы из буржуазии. В XV в. они практически полностью вытесняют из парла­ментов высшую знать.

5* Пляска Смерти (Dance Macabre) - сюжет, получивший широкое распростра­нение в искусстве XIV - XVI вв.: изображался танец, в котором участвуют люди, полуразложившиеся трупы, скелеты; среди персонажей были представ­лены обычно все сословия и состояния: мужчины и женщины, старики и де­ти, священники и миряне, крестьяне и рыцари, короли и Папы и т.п. Этот сюжет символизировал тщету всего земного.

6* Упланд - парадная верхняя мужская одежда знати и богатых горожан, как правило распашная, с обязательной опояской, часто с шалевидным воротни­ком, иногда меховым, с рукавами, сверху узкими, а книзу сильно расширен­ными.

7* Замещение постов советников парламента происходило путем королевского назначения или покупки должности. Людовик XI, постоянно нуждавшийся в деньгах, заставлял богатых буржуа покупать места парламентских советни­ков. Отказ Одара де Бюсси настолько разозлил этого жестокого и мститель­ного короля, что, не имея возможности наказать мэтра де Бюсси ввиду смер­ти последнего, он надругался над его трупом.

8* О кладбище Невинноубиенных младенцев см. с. 147-148. Изображения Пля­ски Смерти были помещены на деревянных панелях в галерее при входе на кладбище в 1425 г. Они просуществовали до конца XVI в. и были уничтоже­ны в эпоху религиозных войн.

9* Кордельеры - французское наименование францисканцев. Происходит от

фр. corde (веревка), ибо монахи этого ордена подпоясывались веревкой. 10* Армия Спасения - существующая с 1865 г. протестантская религиозно-фи­лантропическая организация, действующая в основном в Великобритании и США. Организация ведет обширную благотворительную работу, в первую очередь среди низов общества - бездомных, пьяниц и пр. Все получающие от Армии Спасения помощь: еду, ночлег - обязаны участвовать в общих мо­литвенных собраниях, начинающихся проповедью и заканчивающихся зача­стую индивидуальными или массовыми актами покаяния в совершенных гре­хах. Армией эта организация зовется из-за своеобразного устройства по во­енному образцу.

11* Современные исследователи относят Монстреле к так называемому городско­му, или бюргерскому, направлению в историографии, притом не только по­тому, что он сам принадлежал к городской верхушке, будучи прево Камбре. Его «Хроника», охватывающая 1400-1453 гг., лишена свойственных многим историческим сочинениям той эпохи риторических красот и преувеличений.

12* Кармелиты - монашеский орден, называемый так потому, что центром его был основанный во второй половине XII в. (орденские предания возводят уч­реждение его к Илье Пророку или Иоанну Крестителю) монастырь в горном массиве Кармел (Кармил) в Палестине. С 1245 или 1247 г. - конгрегация нищенствующих монахов.

13* Эннен - женский головной убор знати в виде высокого (до 70 см) конуса. Имелись разновидности эннена: «рогатый» - облегающий прическу с вали­ками из волос по бокам головы, отчего она в фас кажется имеющей рожки; «двойная сахарная голова» - т.е. раздвоенный конус; «парус» - с прикреп­ленным к верхушке эннена покрывалом.

14* Бегинки - члены возникших в позднее Средневековье полумонашеских объ­единений одиноких женщин, посвятивших себя уходу за больными и другим делам милосердия. Жили общинами, проповедовали воздержание, скром­ность в поведении и одежде, в частности носили низкие белые чепцы. В от­личие от монахинь в собственном смысле слова не приносили никаких фор­мальных обетов и могли выйти из общины в любое время. Существовала и сходная мужская организация - беггарды. Культивировавшиеся среди беги-нок и беггардов идеи внецерковной (хотя и не антицерковной) мистики вы­зывали со стороны Церкви подозрения в ереси, а отсутствие обетов безбра­чия - даже обвинения в свальном грехе.

15* Савонарола и его сторонники, именовавшиеся «плаксами», так как они дол­жны были непрерывно оплакивать свои грехи, проводили так называемые «сожжения сует», когда наряду с дорогими нарядами, косметикой, украшени­ями, игральными картами и т.п. огню предавались и произведения искусства. Об их количестве и характере споры идут и по сей день. Известно, однако, что Боттичелли сам бросил в костер свои картины (неясно, правда, какие и сколько). Отличие Савонаролы от его французских предшественников в том, что если для последних символами суетности являлись украшения и игры, то для флорентийского реформатора все в окружавшей его ренессансной дей­ствительности было злом: и насквозь мирское искусство, и страсть к наживе, и медичейская тирания, и итальянская церковная иерархия, проникнутая светским духом.

16* Жоану (Иоанну) Коимбрскому, племяннику третьей жены Филиппа Доброго Изабеллы Португальской, в описываемое время (1436 г.) было около двух лет. В 1520 г. состоялась встреча королей Англии и Франции Генриха VIII и Франциска I в г. Ардре близ Кале. Сыну последнего, дофину Франциску, ис­полнилось тогда два года. Говоря об обильных слезах при виде Жоана Коимбрского и дофина, Й. Хейзинга подчеркивает чрезмерное, с нынешней точки зрения, проявление чувства умиления, вызываемого зрелищем детей. Фран­цузский историк Ф. Ариес и некоторые иные современные исследователи указывают, что именно с XV в. люди начинают проявлять активные чувства к детям, тогда как до этого времени отношение к ребенку было достаточно индифферентным (впрочем, многие другие ученые оспаривают это утвержде­ние).

17* Людовик XI, еще будучи дофином, поссорился со своим отцом Карлом VII и бежал к Филиппу Доброму через Аррас в Брюссель, откуда вернулся в Париж совместно с Филиппом только после смерти своего отца. Во время пребыва­ния при бургундском дворе дофин всячески выражал свое раскаяние в непочтительности к отцу и бурно демонстрировал дружеские чувства и глубо­кую благодарность к Филиппу и его сыну Карлу, будущему Карлу Смелому. После восшествия на престол Людовик начал беспощадную борьбу с Бургун­дией, закончившуюся поражением последней. В этой борьбе он не брезговал никакими средствами. Однако вряд ли следует объяснять столь сильное про­явление своих чувств Людовиком только двуличием, которое действительно было чрезвычайно типичным для него. В средневековом обществе с его вы­сокой нормативностью поведения положение блудного сына обязывало к вы­ражению подобных чувств, и Людовик выполнял эти обязанности со всей серьезностью.

18* Карл Великий был героем обширного цикла героических поэм (созданных во Франции в XI-XIII вв.), которые современным литературоведением, строго говоря, не причисляются к жанру романа. В данном случае Й. Хейзинга име­ет в виду сюжеты, связанные с Ожье Датчанином. Распря между Карлом Ве­ликим и Ожье началась, согласно этим поэмам, из-за того, что внебрачный сын Ожье Карл ударил сына Карла Великого Пипина, поссорившись с ним за игрой в шахматы.

19* Бенефиции (от лат. beneficium - благодеяние) - земли, имущество, права и т.п., приносящие доход и передаваемые владельцем другому лицу, обычно по­жизненно, при условии выполнения определенных обязанностей. При нару­шении этих условий бенефиции могли быть отобраны. О ссоре Филиппа До­брого с сыном см. с. 284-286.

20* Филипп Добрый являлся непосредственным вассалом короны, поэтому на него можно было приносить жалобы только в королевский совет, в данном случае в Парижский парламент (см. прим. 4* к гл. I). Однако, по Аррасским согла­шениям 1435 г., вассальная зависимость Бургундии сводилась к признанию формального верховенства французской короны. Помимо этого, герцогство Бургундское было пэрством, т.е. глава его входил в группу высшей аристо­кратии - двенадцать пэров, для которых сам король был лишь первым среди равных. По устаревшим, но не отмененным законам королевства Филипп подлежал только суду пэров, т.е. равных ему. Для него была невыносима сама мысль, что его дело будут разбирать королевские чиновники, притом выход­цы из буржуазии. Именно это несоблюдение законов феодальной иерархии, а не только непокорность подданного и приводит Филиппа в ярость.

21* Король Артур и Ланселот Озерный - герои чрезвычайно распространенного в XII-XVI вв. в Европе цикла рыцарских романов о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола - странствуют обычно в одиночку в поисках приключений.

22* Курфюрсты - высшие духовные и светские князья Священной Римской им­перии. Императорский престол всегда был, хотя бы в принципе, выборным. Первоначально император избирался всеми светскими государями или их большинством. Постепенно выделилась группа из семи высших князей, к ко­торым перешло право избрания и низложения императора. Эта группа име­новалась коллегией курфюрстов.

23* Король Англии Эдуард II был низложен и убит в результате конфликта с пред­ставителями знати во главе с Роджером Мортимером и женой Эдуарда Иза­беллой Французской.

24* В 1332 г., т.е. к моменту первого приступа безумия Карла VI, наибольшим христианским государством в Европе было Польское королевство, объеди­ненное с 1386 г. в результате Кревской унии с Великим княжеством Литов­ским; вторым по величине - Священная Римская империя, реально пред­ставлявшая собой конгломерат независимых государств, объединенных лишь эфемерной властью императора, даже политическое верховенство которого признавалось только в Германии, но не в Италии.

25* В битве с турками под Никополисом французские войска из-за тщеславия сво­его командующего Иоанна Бесстрашного начали сражение, не дождавшись подхода основной армии во главе с венгерским королем Сигизмундом.

26* Бенедикт XIII упрямо отказывается отречься в 1408 г., когда Франция, быв­шая тогда на стороне авиньонских Пап, отказала ему в повиновении; в 1409 г., когда он был низложен Пизанским Собором; в 1417 г., когда его вторично низложил Констанцский Собор; в 1418 г., после того как испанские государ­ства, его последний оплот, перестали его поддерживать. До самой смерти (он умер в 1424 г. на девяностом году жизни) жил в укрепленном замке близ Валенсии, ведя себя так, как будто он был единственным Папой. Вся паства Бенедикта XIII состояла из нескольких сотен окрестных крестьян, курия - из четырех кардиналов преклонного возраста, с которых он взял клятву, впоследствии ими нарушенную, в том, что они изберут ему преемника из своей среды и не признают никого другого главой Церкви.

27* Под Арменией здесь подразумевается Малая, или Киликийская, Армения, об­ласть в Малой Азии, населенная армянами, бежавшими в 1080 г. от турок-сельджуков из Великой Армении, т.е. собственно Армении.

28* Колесо Фортуны - распространенный в Средние века аллегорический сю­жет, символизирующий непостоянство всего сущего и изображающий коле­со и четырех коронованных особ. Первый из персонажей держится за обод, второй сидит на вершине, третий падает с колеса, четвертый лежит внизу рядом с короной. Первому сопутствует надпись: «Я буду царствовать», второ­му - «Я царствую», третьему - «Я царствовал», четвертому - «Я отцарст­вовал».

29* Рене Анжуйский в 1415 г. унаследовал через свою мать Иоланту Арагонскую корону Сицилии (фактически - права на нее, ибо остров с 1409 г. принад­лежал Арагону) и номинальный титул короля Иерусалимского. Он вел дли­тельную борьбу за обладание Лотарингией, наследницей которой была его жена Изабелла, с ее родственником Антуаном Водемоном. В 1431 г. Рене по­пал в плен к Водемону и освободился только в 1437 г. В 1435 г. он унасле­довал еще одну корону - Неаполя - от усыновившей его королевы Неапо­литанской Иоанны II. В 1438 г. занял Неаполь, до того захваченный Альфон­сом V Арагонским. В 1438-1442 гг. Альфонс постепенно вытеснил из Неа­политанского королевства Рене, который до 1461 г. предпринимал безуспешные походы, чтобы вернуть свое наследство. Он претендовал также на венгерский престол, обосновывая свои устремления тем, что в 1310- 1382 гг. в Венгрии царствовали представители Анжуйского дома, к одной из ветвей которого принадлежал и сам Рене.

30* Война Алой и Белой розы - династическая распря между Ланкастерами и Йорками - называется так потому, что родовым гербом первых была алая роза, гербом вторых - белая. В этой войне Франция поддерживала Ланка­стеров, а Бургундия - Йорков.

31* Я. Буркхардт (см. прим. 2* к Предисловию) выводил всю ренессансную куль­туру из принципа индивидуализма. С одной стороны, метод Буркхардта - рассмотрение культуры эпохи как целого - оказал большое влияние на И. Хейзингу, с другой - Осень Средневековья является как бы возражением Буркхардту, так как Хейзинга подчеркивает, что корни многих культурных явлений, которые швейцарский ученый считал безоговорочно ренессансны­ми, лежат в Средневековье.

32* Одной из причин постоянных конфликтов между Францией и Империей было так называемое «бургундское наследство», т.е. те земли, которые после кру­шения и распада государства Карла Смелого были унаследованы его дочерью Марией Бургундской <