Молдавских партизанских отрядов

1 ноября 1943 года

В целях регулярного снабжения соединения про­довольствием и вещевым довольствием, недопуще­ния самовольного или случайного взятия продуктов питания и вещей у населения, от имени и по пору­чению Правительства Союза Советских Социали­стических Республик приказываю:

1. Ввести в селах, поименованных в приложе­нии к настоящему приказу, натуральные налоги с 1 ноября 1943 года, которые должны сдаваться се­лами помесячно в установленные сроки.

2. Для сбора натуральных налогов назначить по селам, с согласия сходов граждан, уполномо­ченных из жителей села.

3. Назначенные уполномоченные распределяют сдачу налога по дворам (при этом могут освобож­дать неимущие дворы).

4. Количество сдаваемых каждым селом или деревней налогов определяется особым распоря­жением.

5. Запретить другим партизанским отрядам со­бирать продовольствие и иное имущество в селах, поименованных в настоящем приказе. Всех, пытаю­щихся собирать продовольствие, сено и другую продукцию, арестовывать и доставлять в штаб соединения.

6. Возложить ответственность за правильный и своевременный сбор налогов на начхоза соедине­ния тов. Корабель.

Командир соединения Ш к р я б а ч

Комиссар соединения Д р о з д о в.

Начштаба Д а к ь к о.

 

Приказ был отпечатан в типографии и ночью выве­шен в селах Рудне-Собычинской, Примыкании и Сло­бодке. Утром в Рудне-Собычинской мы застали кре­стьян за чтением нашего приказа.

— Оно и правильно. Мы будем знать только один отряд. Но сколько потребуют?— рассуждали мужики.

— Килограмм хлеба, килограмм мяса и килограмм картофеля со двора в месяц не много будет?— спросил Данько.

— Да что вы! Мы вдвое больше дадим!

— А еще что нужно отрядам?..

— Та що?... Табаку по грамм двисти... ну, там капу­сты, бурячкив на борщ... Соли сто грамм с двора,— на­чал перечислять Корабель.

— Мабуть, и про одежу, обувку скажете?

— Конечно, скажемо... Ну вот — с сорока дворив одни чоботы, штаны, пару белья якого-нибудь,— считал Корабель.

— Согласны... Згода... Как, мужики?.. Способны?..

— Да дело уж такое...

— Порядок, он нужен.

— Насчет уполноваженного, то пусть будет Налапко Еремей Демьянов.

— Верно!— зашумели кругом.

— И то дело. Он — человек справедливый, за обчество...

— Да знают его все...

Согласие и добрая воля населения значили для нас много. Мы радовались, что крестьяне правильно поня­ли наш приказ.

И он вступил в действие.

В тот же день командиры наших отрядов, коммуни­сты и комсомольцы побывали и в других деревнях. Труд­ный вопрос снабжения был решен при одобрении кре­стьян.

После войны, когда мне приходилось рассказывать о партизанской жизни, многие товарищи спрашивали: «А что вы ели? Как одевались?» Мне кажется, что кое у кого о партизанах сложилось мнение как о людях, си­дящих где-то далеко в лесу, к которым и дорогу-то ни­кто не знает. Все было намного проще.

Оставаться в лесу в шалашах с каждым днем стано­вилось труднее, а строить теплые землянки не было смысла: в любой момент по приказу Штаба мы могли двинуться дальше. Не хотелось останавливаться и в какой-нибудь уцелевшей деревне — такая стоянка не удобна ни для нас, ни для населения.

Как часто бывает, на помощь пришел случай. Не­сколько дней подряд над лесами вокруг Журжевичей летал вражеский разведывательный самолет. Вскоре два двухмоторных бомбардировщика начали сбрасывать мелкие бомбы в восьми-десяти километрах западнее Журжевичей. В первый день они прилетали два раза, на второй — три. Бомбардировщики прилетели и на тре­тий день. Меня заинтересовало, что они бомбят. Выехав к месту бомбежки, я увидел, что бомбы бросали на лес возле села Купель. Несколько бомб попало в село. Людей в Купели не оказалось, все хаты были на зам­ках. Нам стало известно, что жители находятся верстах в пяти от села, в лесу, где давно уже вырыли себе землянки. Заехав в эту «лесную Купель», мы догово­рились с крестьянами, что наши отряды разместятся временно в деревне. Хозяевам выгодно было иметь та­ких сторожей, как мы.

5 ноября соединение вошло в село Купель и разме­стилось по хатам.

В селе продолжали работать портной и сапожник. Это натолкнуло нас на мысль об организации мастер­ских. Попросив у жителей три швейных машинки, мы посадили рядом с портным и сапожником несколько своих мастеров. Работа закипела.

Председатель Купельского сельсовета рассказал нам

о кустарной кожевенной «фабрике», организованной в лесу двумя рабочими Олевского кожзавода. Далеко в лесу, за болотами, вдали от дорог стояла новая про­сторная изба. Это и была фабрика. На ней выделывали юфть и подошву (вернее, портили кожу). Но все же для нас эта фабрика была находкой. Мы ее «национализи­ровали», послав туда троих своих кожеделов и охрану. Сырые шкуры у нас были. Вскоре наша сапожная мас­терская стала получать кожу. Юфть изготовлялась скверная, да и подошва была слабая, но зато материа­ла на постолы было вдоволь, и сыромятная обувь гото­вилась про запас.

Наличие пошивочных мастерских натолкнуло на мысль собирать в счет налога крестьянское домотканое сукно, крашенину, шерсть, очесы конопли. Партизанские мастера шили бушлаты, фуфайки, ватные брюки (вмес­то ваты употреблялась шерсть, смешанная с паклей).

Так началась подготовка к зиме.

Приказ о налоге сблизил нас с населением. Теперь партизаны не ездили собирать продовольствие. Его вез­ли сами крестьяне в установленные сроки. Почти еже­дневно вереница подвод из той или иной деревни при­возила зерно, сено, овес, картофель и другие продукты. Приезжавшие подолгу засиживались у партизан, тол­куя обо всем на свете.

— Вы совсем не те партизаны, что были раньше. Живете хозяйственно, вольно. К вам можно приехать поговорить. Все знают, где вы стоите,— говорили кре­стьяне.

И мы не пытались отгораживаться от населения. Че­рез деревню Купель все проходили и проезжали беспре­пятственно. Патруль никого не задерживал, хотя и торопил проходить побыстрее, не останавливаясь. Бо­лее того, были случаи, когда прошедшего через Купель лазутчика задерживало население соседних деревень и доставляло к нам. Мы жили в тесной связи с населе­нием, оно было нашей опорой, видело в нас подлинных представителей советской Родины. Люди старались при­близить победу и всеми средствами боролись с нена­вистным врагом.

 

В канун 26-й годовщины Великого Октября всех пар­тизан вызвали к штабу соединения. Радисты устано­вили в школе радиоприемник, и все собравшиеся с не­терпением ждали позывных Москвы. Вот уже льются звуки знакомой мелодии, вот включен и зал заседаний. Через минуту мы слышим бурю оваций. Торжественное заседание Московского Совета открыто. Председатель­ствующий — там, в Большом театре,— объявляет:

— Слово для доклада предоставляется товарищу Сталину.

Партизаны ловили каждое слово, и перед их глазами возникал великий фронт борьбы нашей Родины с гитле­ровскими полчищами; огни близкой победы и мирной жизни маячили невдалеке...

Доклад окончен. Вместе с далекими москвичами все стоят и возбужденно аплодируют.

Сельская школа могла вместить только пятую часть бойцов соединения. Все, кому удалось прослушать до­клад, расходились по отрядам и взводам — и там пере­сказывали его содержание. Нет, мы не чувствовали себя оторванными от советского народа. Мы были не на чуж­бине, а на своей родной земле, подвластной нам, а не оккупантам. Теперь не враг приковывает партизан к лесам, а партизаны сковывают действия врага, не дают ему свободно передвигаться по нашей территории. Чув­ство превосходства над врагом не покидало меня с пер­вого дня пребывания в его тылу, оно сопровождало меня и моих товарищей на всем нашем пути. Поэтому- то мы и не искали отдаленного засекреченного места стоянки, действовали на виду, что особенно сближало нас с населением, принимавшим горячее участие в на­шей трудной боевой жизни.

К одиннадцати часам 7 ноября отряды, группы и команды построились на площади. На митинг пришли крестьяне сел Купели, Слободки, Ямина, Сельца и мно­гие «лесные люди». Дроздов прочитал приказ Верхов­ного Главнокомандующего, принятый по радио и отпечатанный ночью в нашей типографии. Я поздравил партизан и собравшихся крестьян с праздником Вели­кой Октябрьской социалистической революции и от име­ни командования поблагодарил партизан, отличившихся при выполнении боевых заданий. В честь Великого Октября прозвучал троекратный залп из всех видов на­шего оружия. Затем партизаны поотрядно торжествен­ным маршем прошли перед командирами соединения и пришедшими на праздник жителями окрестных сел.

— Желаем скорой победы! Желаем вам быть живы­ми и здоровыми, вернуться после войны домой!— со слезами радости на глазах говорили партизанам кре­стьяне.

В это же время наши докладчики побывали в дерев­нях Слободке, Княжьем, Ямине, Беловеже, Новой Ку­пели и провели там собрания.

Вечером в школе, до отказа набитой партизанами и молодежью с хуторов и сел, был устроен концерт худо­жественной самодеятельности. Партизаны Едренкин и Шелудько — мастера шуточной песни — подобрали пев­цов, танцоров, рассказчиков и музыкантов. Вечер про­шел весело и закончился «танцами до утра».

Дроздов еще до праздника задумал принять по радио и издать в нашей типографии доклад о 26-й годовщине Октября. По рации «Север» 6 и 7 ноября Дроздов, ра­дистка Шелухина и я несколько раз слушали доклад, записывали, уточняли. Вечером 7 ноября все записи были сверены. То, что мы не успели записать или запи­сали сокращенно, пришлось дополнить самим. В тот же вечер доклад был сдан в набор. Утром 8 ноября наша наборщица Надя Миренбург принесла первый оттиск. После правки приступили к печатанию. К вечеру 8 но­ября тысяча экземпляров была готова. Ночью и на сле­дующий день доклад был развезен и роздан во всех селах. За пятьдесят километров от Купели выезжали партизанские «почтальоны». По сто экземпляров док­лада попали в города Олевск и Рокитно. «Прочитай и передай другому!»— было напечатано на каждой лис­товке.

Далеко распространилась наша листовка. Она по­пала и в Западную Украину, где мы рейдировали в 1944 году. Мы видели изданный нами доклад и в чеш­ской деревне Московщизне, и в деревне Хотовице под Тернополем. Ее читали сотни тысяч людей и ощущали прилив новых сил.

Всякий раз, когда далеко от Купели нам показывали наше издание доклада о 26-й годовщине Октябрьской революции и говорили, что знают наш отряд, мы были несказанно рады успеху своего «издательства».

После праздника в течение нескольких дней все были в сборе. Можно провести партсобрание. В соединении девятнадцать коммунистов-десантников и десять из при­нятых в отряды и заявивших о своей партийности.

Партийные собрания у нас проводились довольно ча­сто. Без влияния коммунистов на партизан немыслимо было вести нашу работу. Все вопросы действия отрядов, поведения партизан вне лагеря обычно обсуждались сначала на партийном собрании и в комсомольской ор­ганизации, насчитывавшей шестьдесят человек, а потом всеми партизанами.

На собраниях обходились без протоколов. Мы не могли возить за собой канцелярию. Обмен мнениями часто переходил в жаркие споры, пока товарищи не на­ходили какое-то общее решение.

...Вот и сегодня снова встал вопрос о поведении пар­тизана. Возник серьезный разговор о случаях самоволь­ных заготовок продуктов и вещей у населения. «Ни в коем случае нельзя допускать самоснабжения, винов­ных будет судить партизанский суд. Эта мера поможет поднять дисциплину»,— таково было общее мнение.

На собрании также рассмотрели вопрос о приеме в кандидаты ВКП(б). Среди подавших заявления были Саша Новиков — смелый, изобретательный разведчик, командиры отделений Потап Шайдука и Федор Лапицкий, десантники Володя Поляков и Вера Шелухина, на­борщица Надя Миренбург, подрывник Любименко и другие.

Конечно, ни учетных листков, ни карточек у нас не было. Как оформлять?.. Нужны ли подписи рекомендую­щих и письменные заявления вступающих? В конце кон­цов решили принимать без обычного оформления. Рекомендует вся парторганизация; для приема доста­точно устного заявления. Когда придем на Большую Землю, напишем в ЦК КП Молдавии и попросим счи­тать принятых нами товарищей кандидатами в члены партии.

Много месяцев спустя комиссар Дроздов и секретарь парторганизации Каленик написали о каждом принятом докладную в ЦК КП Молдавии. ЦК рассмотрел доклад­ные, утвердил наше решение и выдал товарищам кан­дидатские карточки.

Мы принимали в партию в необычных условиях, поэтому чувство осторожности не покидало нас.

На одном из собраний в кандидаты партии прини­мали смелого подрывника П. Он был окруженцем, и никто не мог поручиться за достоверность его фамилии и имени. Сделав заявление и дав клятву верности, он замялся. Это заметили все.

— Ну, в чем дело?.. Что там у тебя еще есть?— спро­сил председательствующий Данько.

— Моя настоящая фамилия Быков...— смутившись, ответил подрывник.

— Почему же ты пришел в отряд под чужой фами­лией?..

— Сам не знаю... Попал в окружение... Прятался от оккупантов... Потом пристроился в деревне и назвал другую фамилию. Когда же пришел в отряд, сразу не признался...

Собрание решило в приеме П. отказать, но считать возможным рассмотреть этот вопрос впоследствии.

Наша парторганизация и в этих чрезвычайных усло­виях всегда проводила большую работу, была руково­дящей силой. Безусловно, не опираясь на нее, я как командир соединения даже при всех тех полномочиях, которыми был наделен, не смог бы так уверенно руко­водить партизанами.

СИДОР КОВПАК

Поехать к Ковпаку в район села Милашевичи, где собирались его отряды после Карпатского похода, я со­бирался давно, но все не мог найти свободного времени.

9 ноября ковпаковцы перебазировались в село Собычин, поближе к железной дороге. Соединение Ковпака проходило через Купель. Но в тот день мне не посчаст­ливилось встретиться с ним. Я как раз был в отъезде.

— Какой-то ковпаковец с бородкой все спрашивал нас: «Де ж у биса ваш командир?»— передавали мне партизаны.

Итак, мы стали соседями Ковпака, а значит обяза­тельно встретимся, чтобы договориться о совместных делах.

Через день мы с Дроздовым поехали в Собычин.

Въехали в село свободно, вернее, застав не виде­ли, спросили, где штаб, и нам указали большую хату. Через несколько минут мы уже были на пороге штаба.

Признаться, я немного волновался. Много легенд хо­дило об этом герое партизанской войны. Какой он — Ковпак?.. Наверное, здоровяк, сильный, большой дети­на,— таким рисовался мне человек, прошедший со свои­ми партизанами от Путивля до Карпат.

В первой комнате, где было много людей, кто-то си­дел за столом и писал. Я спросил его, как увидеть Ков­пака? Писавший посмотрел на меня и, махнув рукой в сторону двери, сказал: «Там».

Мы вошли в следующую комнату. Она была полна махорочного дыма. Небольшого роста, щуплый человек в кителе с генеральскими погонами кричал на моло­дого партизана, в смущении стоявшего перед ним. За­метив нас, генерал повернул к нам свое сухое энергич­ное лицо с острым клинышком бороды.

— Чого тоби треба?.. Ты хто?— спросил он меня сердито.

— Товарищ генерал-майор!..— начал я, почему-то став смирно и приложив руку к козырьку.— Командир Второго Молдавского соединения партизанских отрядов прибыл к вам для встречи и налаживания связи.

— Гм!., гм!..— усмехнулся Ковпак, выслушав мой рапорт. — Ты, голубе, не так начав. Треба було б зразу сказати: «Ваше высокопревосходительство!»— Он гром­ко рассмеялся и развел руками.— Так оде, значит, ты— Шкрябач?.. Ну, здоровенький був!..— он подал руку мне и Дроздову.— Под Городницей стоит Первое Мол­давское, командир там, кажется, Андреев. А у вас Вто­рое Молдавское? Ага!.. А Алешин где?.. В Первом со­единении чи у вас?..

Я признался, что ничего толком об Алешине и Пер­вом Молдавском соединении еще не знаю. Рассказал Ковпаку о встрече с Покровским и о том, что тот мне сообщил.

— Выйдемо, бо тут побалакать не дадуть,— сказал он. Из штаба мы отправились к нему на квартиру.

Сидор Артемьевич Ковпак хотел знать о наших отря­дах все. Присматриваясь ко мне и Дроздову, он рас­спрашивал, где мы были, что сделали. Мы рассказали ему о пройденном пути, о встречах с другими парти­занскими отрядами, о гибели Попудренко. Ковпак все время вставлял короткие замечания. Многие люди, раз­ные места были ему знакомы.

— Покровский!.. Хе... Знаю... Щеголь, но молодец.

— Яромов!?. Знаю!.. Непоганый хлопец.

— Мирковский!?. О, це — чекист!.. Значить тут десь?..

— Зебницкий!?. Добрый вояка. Був у меня команди­ром отряда. Було це там, коло Брагина, кажется. Коме­дия с ним була. Партизаны его отряда пишли в один хутор. Помню, мы стояли под лесом, а той хуторок — на горбочку. Наскочили нимцы и прихватылы тых хлопцив. Заперлись воны в хатах и отстреливаются... Про­пали, думаем, хлопцы. Аж от на хуторок галопом скачуть кони в санках, а в них сидят два чоловика. Нимци дывляться, но не стриляють. Санки вскочили в хуторок, летять по улице и косять нимцив с пулемета... Парти­заны повыскакивали из хат и тоже пишлы палыть. Ним­ци кинулись тикать, а санки — за ними, та поливають их с пулемета, аж пар иде! Було нимцив билыне роты, а утекла только половина. Глянули мы, а то Зебницкий выручав своих партизан. О, такий вин хлопец. Тогда я и отпустил его. Хай сам хозяй­ствует...

Рассказывая, Ковпак как бы вновь переживал ви­денное и по-молодому, искренне восхищался товари­щами.

У Сидора Артемьевича мы сидели несколько часов. Время прошло незаметно. Ковпак поблагодарил нас за то, что мы направили к нему его партизан, шедших группками с Карпат.

Сидор Артемьевич пригласил нас отобедать. В боль­шой просторной избе, где была штабная столовая, уже сидели Базыма, Павловский, Войцехович и еще три ко­мандира. Ковпак познакомил нас. Когда мы уселись за стол, он рассказал им, как я, став смирно, величал его генерал-майором. Рассказывал Ковпак так, что все смеялись и сочувственно, с интересом поглядывали на меня.

— Ты скажи!.. Чего це ты передо мною тягнувся? Чи так службу любишь, чи начальства боишься?..— спросил он, смеясь.

— Видите ли...— смутился я.— Мне уже пришлось изведать, что генерал есть генерал!

— Ну, рассказывай что-нибудь веселенькое,— под­держал Ковпак.

И я поведал о моем столкновении с генералом.

Было это на Сталинградском фронте. Я был замести­телем командира особой школы при Штабе фронта. Все в школе ходили в гражданском обмундировании, в том числе и я. Однажды посыльный сообщил, что меня вы­зывает генерал-майор К., ведавший делами нашей школы. Прихожу к нему. В приемной вижу много офи­цер», в. Один из них спросил мою фамилию и пошел докладывать. Через минуту жестом пригласил меня пройти в кабинет. Я открыл дверь, вошел. За столом сидит генерал в погонах. «Здравствуйте!— говорю.— Вы меня звали?.. Моя фамилия такая-то». И пока он смотрел на меня, я взял стул и сел. Генерал глядел на меня, молчал, а потом как гаркнет: «Встать!.. Кру-гом!.. Шагом марш!» Я, признаться, опешил, вспотел, что-то хотел сказать, а он опять: «Марш!..» Вышел я из каби­нета красный. Офицеры, гляжу, хохочут, видно, слыхали генеральскую команду. Я постоял немного и, чувствуя себя неловко перед хохочущими офицерами, хотел было уйти, но адъютант генерала удержал меня за рукав. «Не уходите! Зайдите еще раз как полагается».

— Как это как полагается?— спрашиваю я его.

— Что вас учить!— ответил адъютант, показывая на дверь.— Идите, только сначала надо постучать.

Я постучал, но ответа не расслышал и, открыв дверь, вошел к генералу.

— Вы меня вызывали. В чем дело?— Я снова при­двинул стул, готовясь сесть. Но генерал как крикнет,— и я второй раз очутился в приемной. А там хохот еще громче.

— Вы постучите, спросите: «Разрешите?» Как только получите ответ, вот так строевым шагом подойдите к столу, звонко приставьте ногу, руки по швам — и доло­жите: «По вашему приказанию такой-то явился»,— учил меня один из офицеров. Я постучал, а затем, при­открыв дверь, крикнул: «Разрешите?»— «Заходите»,— ответил генерал. Зашел я и говорю: «Товарищ генерал, ну что вы мной командуете? Вы же видите, что я — гражданский человек. А гражданским не положены ва­ши церемонии. Если хотите о чем спросить, — спраши­вайте». С этими словами я взял стул и сел. Генерал встал, вышел из-за стола и оглядел меня: «Гм, а я, представьте, и не заметил... Но почему вы в гражданском?»— Я, сидя, отвечаю: «Это вам лучше известно, чем мне».— «А кто же вы?» — «Как кто?! Заместитель командира особой школы Сталинградского фронта!»— «Да, мне это известно! А до армии?»—«Агроном... уп­равляющий трестом»,— отвечаю. Он сел. — «Да - да... Трест! — это что-то большое, конечно. Большое хозяй­ство»,— сказал он, раздумывая.

Стали знакомиться ближе. Оказалось, в 1919 году мы служили в одном полку... В конце концов, пошел я со своим генералом чай пить...

— Так и сегодня. Иду я к Ковпаку и думаю: он — генерал, а, бог знает, какой. Вдруг скомандует: «Кру­гом!» Так я уж старался подойти к нему, как к настоя­щему генералу.

Командиры дружно рассмеялись. Больше всех хохо­тал Сидор Артемьевич.

— Так по-твоему я не настоящий? — смеялся он.

На столе стояла четверть самогона. Обедавшие без приглашения наполняли свои стаканы. Мы с Дроздо­вым ожидали, когда нас угостят. Но дело затягивалось. Мы начали досадовать на негостеприимных хозяев.

— Да, Петрович, в другой раз будем ехать к Ковпа­ку, захватим пару баклажек своей горилки. У этих хо­зяев не дождешься,— не выдержав, сказал Дроздов.

Все расхохотались.

— У нас такой порядок, никого не угощать. Хочешь, пий, не хочешь, не треба,— заметил Ковпак.— Дивлюсь я, что вы не пьете. Оце, думаю, так партизаны!.. Таких, думаю, мабуть тильки оци двое,— смеялся он над на­шей щепетильностью.

— Ну, Дроздов!.. Оказывается, скромность тут ни к чему. Ну что ж, тогда за встречу, за боевые дела!

Я налил себе первача. Дроздов не отстал. Обед про­шел в дружной, веселой беседе. Затем Сидор Артемье­вич предложил обсудить дальнейшие совместные дейст­вия.

Было решено парализовать железную дорогу Сар­ны — Овруч и продолжать работу среди гарнизонов Олевска и Рокитно. Ковпак взял на себя участок же­лезной дороги Олевск — Остки и город Олевск; нашему соединению предстояло работать на железнодорожном участке Остки — Рокитно. Договорились об обмене ин­формацией и взаимной выручке в случае нападения противника, а также о районах влияния. Тут же был написан совместный приказ и указаны села, в которых другим партизанским отрядам без нашего разрешения запрещалось собирать продовольствие, фураж, одежду. Условились, что двести экземпляров сводок Совинформбюро, издаваемых нашей типографией, будут переда­ваться в штаб Ковпака. Мы передали ковпаковцам и наши связи с полицейскими в Олевске.

На другой день отряды и диверсионные группы на­чали «работу» на железной дороге. Для согласования наших действий и для личной информации я через два - три дня заезжал к Сидору Артемьевичу. Эти встречи были для меня своеобразной школой партизанской практики.

Как-то к нам прибыло много подвод с сеном, овсом и продуктами. Мы с Данько разговорились с приехав­шими крестьянами.

— Вот немец сейчас отходит,— говорили крестья­не.— Партизанам тоже могут приказать уйти вперед, на запад... А коль наши не подойдут, набросится немец на уцелевшие деревни и в лесу нас найдет. Вы уж лучше мобилизуйте нас. Сделайте дивизию, подберите коман­диров, главного назначьте...

— А мы оружия немного найдем,— присоединился наш уполномоченный по селу Беловеж.— Когда вы уй­дете, у нас настоящее войско будет. Придет Красная Армия, готовая дивизия есть, так сказать, пополнение!

Многие крестьяне говорили о своем желании всту­пить в Красную Армию. Не один предлагал организо­ваться, ударить в тыл врагу и выйти навстречу совет­ским войскам.

Ничего невозможного и нереального в этих предло­жениях не было. Полесские крестьяне, пославшие парти­занить десятки тысяч своих сыновей, жаждали скорей­шего разгрома врага, который принес их краю столько горя.

Заехав к Ковпаку, я передал ему предложение кре­стьян. Он тотчас же согласился с ними, и мы дали ра­диограмму в Москву. Наше предложение одобрили; Ковпаку была поручена подготовка маршевых рот.

От имени Советского правительства Ковпак издал приказ о мобилизации в Олевском и Рокитнянском рай­онах десяти возрастов с 1922 по 1913 год. За несколько дней у наших «военкоматов» собралось до двух тысяч мобилизованных. Вскоре в деревнях Пограничник, Гурне и Беловеж началось формирование и обучение марше­вых рот. Через некоторое время они были отправлены через линию фронта и сданы командованию Красной Армии.

Формирование маршевых рот в тылу противника оказалось не только возможным, но и осуществленным делом.

Вторую очередь мобилизованных Сидор Артемьевич оставил для формирования партизанской дивизии, кото­рая впоследствии под командованием Вершигоры по­шла на Вислу и Сан.

 

Красная Армия заняла Овруч, Коростень, Житомир, шли бои за Новгород-Волынск и Шепетовку. По «на­шей» железной дороге противник не мог подвозить к фронту пополнение и боеприпасы — мы уже давно дер­жали ее в своих руках, со дня на день ожидая, что нем­цы крупными силами попытаются оттеснить нас от нее. В те дни в наших отрядах было примерно две тысячи вооруженных бойцов.

В одну из ночей я проснулся от сильной артиллерий­ской канонады. Предполагая, что противник напал на отряды Ковпака, я распорядился подготовиться к вы­ступлению и, взяв с собой каввзвод и конную разведку, поспешил на Собычин. Восемнадцать километров наши кони прошли за час с небольшим. Около Собычина мы поняли, что канонада доносится из-под Олевска. «Оче­видно, подошла Красная Армия»,— подумал я и напра­вился к центру села.

На улице я встретил Ковпака.

— Думал, что вас прижимают, поспешил на выруч­ку,— объяснил я свое появление, здороваясь.

— Та ни. Донесений не получив, не знаю, щотам,— он махнул рукой в сторону Олевска.— Полицаи збирались ночью выступить... Вчора за ними пишла девята рота... На станции Олевск два эшелона с горючим, три— со снарядами и авиабомбами. Видно, хлопцы задание выконали.

Над Олевском полыхало пламя, время от времени раздавались взрывы. Когда начало светать, Ковпак сел на коня, и мы поехали в сторону Олевска. По дороге встретили командира девятой роты. За ним шли парти­заны и до сотни полицаев, ушедших от оккупантов и участвовавших в диверсии на станции.

— Ну, шо там?— спросил Ковпак.

— Уничтожено семь эшелонов: два с горючим, три со снарядами, два с разным имуществом, выведено из строя девять паровозов,— доложил командир роты. — Противник понес большие потери в живой силе...

— Постой!.. Постой... Ты богато наговорил! Не семь, а пять эшелонов, не девять, а шесть паровозов, бо их там больше не було. А вид того, що мы будем брехаты, война скорийше не закончится— стал отчитывать Ков­пак командира роты. Обернувшись ко мне, Сидор Ар­темьевич добавил: «Тут сбрешешь, а там подумают, що Ковпак чи там хто другий ворога кончае!»

Через несколько дней я снова был у Ковпака.

— Добре, що ты заихав,— встретил меня Сидор Артемьевич.— Войцехович!— крикнул он во двор шта­ба.— А ну, неси радиограмму!.. Почитаем. Я не все там разберу.

Я прочитал радиограмму. В ней Штаб партизанского движения в порядке контроля запрашивал: верно ли, что с 16 октября по 8 ноября на перегоне Белокоровичи—Рокитно подорвано поездов: Сабуровым — два, Ивановым — четыре, Яремчуком — три, Андреевым — четыре, Таратутой — два, Шкрябачем — три и т. д., все­го двадцать три эшелона.

 

 

Н.Е. Каленик

 

— Ну, як думаешь?— спросил он меня.

— Сидор Артемьевич! Вы же знаете,— ответил я,— что здесь за это время подорвано четыре эшелона: сабуровцами — один и моими хлопцами — три. А после 12 ноября поезда совсем не ходили...

— Так воно и е, що поизда не ходылы,— ухмыль­нулся он.— А оказывается, и их пидрывалы! Ну и от­читываются хлопцы... Що я можу сказать? Кончится война, а пидорванных поездов буде билыне, чем их було целых на маршрутах!

— Командирам трудно проверить, а подрывники иногда и преувеличивают... Бывает и так, что в одном месте мины ставят несколько отрядов, а потом каждый считает сваленный эшелон своим,— замечаю я.

Ковпак не терпел преувеличений. Он всегда придир­чиво допрашивал командиров во время докладов: «Так ты кажешь, двух фрицев убили чи одного?»— «Сидор Артемьевич, конечно, двух».— «А ты тех убитых бачив?» Если командир их «не бачив»,— значит, фрицы счита­лись живыми.

Как-то при мне Сидор Артемьевич отчитывал коман­дира одного из партизанских отрядов, Героя Советского Союза Яремчука за то, что в последнее время его отряд действовал неактивно.— «А сводки, мабуть, даешь?»— допытывался Ковпак. Весь красный, Яремчук искренно обещал исправить недостатки.

Когда я рассказал ему о «резиденте» и начальнике штаба местного отряда, он рассердился:

— Павловский! Щоб до утра Федорчук и штаб его булы тут!

Утром Федорчук со своим штабом были уже у него. Сидор Артемьевич долго отчитывал Федорчука, и, на­конец, распорядился:

— Отряд вызвать и присоединить девятой ротой. Федорчука назначить туда командиром взвода. (Девя­тая рота считалась у ковпаковцев штрафной, у нас она называлась десятой.) — А ты — баба,— обернулся он ко мне, раз бачил, що отряд только самогон пье, давно бы треба було его в свои руки прибрать!