Новое окружение. Переправа через Днепр.

СМЕРТЬ ПОПУДРЕНКО

 

Целый день над Городнянскими лесами кружились самолеты. Однако ни одна бомба не попала в расположение лагеря. Разведка доносила, что оккупанты стяги­вают силы. На станции Городне высадилось около пол­ка пехоты с артиллерией. Противник продвигается к селу Хотивле. Карательная экспедиция, которую мы оставили в Чуровичах, сейчас подходила к Хоробичам и Тереховке. В Тупичев прибыли два батальона с двумя пушками. В Репки вошли батальон с артиллерией и рота полицаев. Все эти части создавали полукольцо, пытаясь прижать нас к Днепру.

— Пока враг не подошел вплотную и не навязал нам бой, надо использовать эту ночку,— сказал Попудрен­ко.— Они знают, где мы, скрываться нам нечего.

Ночью диверсионные группы черниговцев взорвали два эшелона на перегоне Носовичи — Тереховка и Тереховка—Хоробичи. Рудич подорвал почти километр же­лезной дороги у станции Горностаевки, а наша дивер­сионная группа — железнодорожный путь на перегоне Репки—Глебов Хутор. На поставленной Корабелем ми­не взлетел поезд. Этим, по сути, мы начали свой боевой счет.

В ту же ночь выбросили далеко заслоны, чтобы вы­явить силы противника. На другой день к вечеру немцы продвинулись дальше: городнянская группа приблизи­лась к Дроздовицам, тупичевская заняла Невклю, хоробичская — Владимировну и тереховская — Добрянку и Горностаевку. Враг не спешил, медленно сжимал полу­кольцо. Теперь он находился в каких-нибудь восьми километрах от лагеря.

Днем один из наших взводов у села Александровки подорвал на минах автомашину с двенадцатью гитле­ровцами.

С вечера отряды направились к Днепру. На рассвете перешли шоссе, взорвав по пути мост. Уже взошло солн­це, когда отряды по открытому лугу пришли в село Вир. Там нам сообщили, что ночью здесь было много по­лицаев и немцев, которые недавно ушли в направлении села Клубовки. Следовательно, враг идет не только за нами по пятам, но и впереди нас. В полдень мы сделали привал у хутора Злуй. Враг не вступал в открытые дей­ствия. Окружающие села — Пелипча, Грабово, Присторонь, Убежичи и Кислая,— как оказалось, накануне бы­ли заняты противником.

Днем мы продвинулись к местечку Радуль. Наши от­ряды, готовившиеся к переправе черед Днепр, останови­лись в небольшом лесочке у села Корчевье. Попудренко увел свое соединение за болота к хуторам Убедь, восточ­нее Радуля.

Как донесла наша разведка, в местечке Радуль нет ни немцев, ни полицаев. Противник хочет заманить нас в ловушку. Наши разъезды спешно собирают «флоти­лию». От Лоева и Любеча к Радулю сгоняются лодки и «дубы». К сожалению, местные партизаны потребовали от нас за лодки десять автоматов и десять винтовок. Пришлось дать.

Ночь и весь следующий день противник не предпри­нимает наступления, даже не высылает разведку. Ясно, он ждет начала нашей переправы.

Наконец, «флотилия» собрана. К заходу солнца вво­дим отряды в Радуль. Население толпами идет за нами. Все приветствуют партизан.

Мы стоим на берегу Днепра и не решаемся: начать переправу или нет? Посланная вчера на правый берег разведка не вернулась. За Днепром, куда мы собираемся переправляться, виден дым горящих деревень. Клубы дыма стоят над ближним селом Сеньская. Посланная сегодня разведка донесла, что у Сеньской стоит немец­кая рота, но берег свободен. Если даже удастся перепра­виться, что нас ждет дальше? Прорываться с боем на запад? Но какие силы противника нас встретят?.. Се­годня впервые мы выходим на самостоятельный путь. Хорошо было под крылышком Попудренко. Николай Никитич все решал сам. А как быть теперь?..

Попудренко, видя нашу растерянность, боязнь, в по­следний раз напутствовал нас.

— Идите, хлопцы!.. Не трусьте!.. Все равно вам нуж­но идти не сегодня, так завтра. Но завтра может быть труднее. Если даже вы на том берегу сразу встретитесь с противником, то на этом берегу к утру враг нагрянет со всех сторон. Придется также бой принять, и неиз­вестно, чем это кончится. Вам обязательно надо идти. Разве вам не все равно, где держать бой? А там вы все же будете пробиваться к цели. Идите смело!..— И, ус­мехнувшись, добавил:— Без вас и мне легче будет ма­неврировать, потерь меньше будет.

С наступлением сумерек переправа началась. Днепр у Радуля широк. Еще не спал весенний паводок. Пере­править более шестисот человек с сотней подвод — дело нелегкое. К тому же времени мало, летняя ночь коротка. В огромные дубы (баркасы) грузили разобранные по­возки, имущество, людей. Десяток гребцов направляли дуб поперек течения. Лошадей вели на поводу за лодка­ми и дубами. Нужно было сделать четыре рейса. Радульские рыбаки были опытными лоцманами. Они по­крикивали на неумелых гребцов-партизан. Но, как бы то ни было, первый рейс прошел благополучно. Отряды закрепились на правом берегу. Когда же «флотилия» отошла во второй рейс, в селе Корчевье, на севере, и в Новоселках, на юге, застрочили пулеметы и автоматы. По Радулю ударила артиллерия. Противник пошел в наступление. Наши заставы отбивали его попытки про­рваться к местечку.

«Флотилия» грузилась в третий раз, а бой тем време­нем разгорался, приближаясь к Радулю. Наши заставы постепенно отходили. И все же по силе огня мы догада­лись, что в бой вступили отряды черниговцев. Снаряды уже долетали до берега и разрывались невдалеке от места переправы.

— Ну, хлопцы, други мои, прощевайте!.. Не поми­найте лихом!.. Кончится война, соберемся мы с вами тут, в Радуле, в такую же пору... Вспомним наши походы, бессонные ночи!..— сказал Попудренко.

Мы прощались как родные братья.

— Спасибо Черниговщине, народу Черниговской об­ласти за то, что помогли организовать наши партизан­ские отряды. Передай, дорогой Николай Никитич, всем селам и деревням нашу благодарность и низкий поклон. Спасибо и тебе, наш дорогой друг и командир, за нау­ку,— говорил Рудич, обнимая Попудренко.— Встретим­ся обязательно...

Попудренко сел на коня, еще раз подал нам руку, помахал фуражкой и галопом поскакал по улице.

Светало. Наша «флотилия» уходила в последний рейс. Противник стрелял по пустому Радулю.

Не пришла к переправе застава отряда имени Бу­денного под командованием Новикова. Неужели все погибли?

Близился восход, когда наши отряды уходили с бе­рега Днепра к догорающей Сеньской, оставленной вчера вечером противником. С высокого берега мы видели, как противник входил в Радуль, а его батареи били вос­точнее Радуля, видимо, по черниговским отрядам.

...Прошло около месяца. Неожиданно возвратилась пропавшая застава под командованием Новикова. Но­виков принес нам печальную весть о геройской гибели Николая Никитича Попудренко.

Застава Новикова сдерживала противника у деревни Корчевье. Когда она отошла к Радулю, с юга в местечко вошел враг. Партизаны уже никак не могли попасть на переправу и решили податься к черниговцам. У Попуд­ренко они были до восьмого июля. Находясь все дни в боях с противником, который преследовал соединение, Попудренко отошел от Днепра, с боями вышел под Корюковку, а потом в Злынковские леса. Здесь соединение было окружено крупными силами противника. В одном из боев — шестого июля — Попудренко пал смертью храбрых. Черниговским партизанам все же удалось вы­рваться из кольца и уйти на юг. Новиков ушел дого­нять отряд.

Мы с Пискаревым собрали своих партизан. Комис­сар Дроздов сообщил отрядам печальную весть. В на­ших отрядах почти все партизаны были из Чернигов­ской области. Все они знали и любили Попудренко, секретаря обкома и храброго партизанского командира. Почти два месяца наш отряд находился на формирова­нии и обучении у Николая Никитича. Все мы любили и ценили его. Весть о его смерти невольно вызвала слезы у каждого из нас.

— За нашего друга, за нашего Мыколу Мыкытовича, смерть немецким оккупантам!— клялись партизаны.

МЕЖДУ ПРИПЯТЬЮ И ДНЕПРОМ

ВСТРЕЧА С КАРАТЕЛЯМИ

 

Когда мы, переправившись через Днепр, ухо­дили на запад, в Радуле шел бой. Было слышно, как ухали пушки, трещали пулеметы. С трудом сдерживали натиск врага черниговцы. В нашу новую партизанскую группировку теперь вошли четыре отряда: боженковцами коман­довал Рудич, кировоградцами — Матюшенко, буденновцами — Пискарев. Я возглавил отряд имени Ворошилова. Всего у нас было триста девяносто четыре вооруженных бойца и более двухсот безоружных. Шли мы на запад наугад: разведка, посланная днем раньше, не вернулась. Фашисты, вероятно, уже знали о нашем переходе за Днепр и где-то готовили нам встречу.

Пройдя семь километров, мы вступили в Сеньскую. Среди дымящегося пепелища как обелиски стояли бе­лые в пятнах копоти печные трубы. Выгорело все, даже трава. Людскую беду осталось сторожить лишь обгоре­лое дерево, раскинувшее свои черные руки. Словно суставы, потрескивали дымящиеся сучья. Проходя через село, мы увидели несколько обгоревших кошек. Жалоб­но мыча, пошатывался на тонких ногах месячный ‘теле­нок.

Пылающую Сеньскую мы увидели еще с левого бере­га Днепра. Можно было предположить, что деревушка пострадала случайно. Но теперь нам стало ясно, что Сеньская — только первый след на пути фашистских ка­рателей. Хуторок Щитцы на берегу Днепра тоже был безлюден. Вдали, на западе, дым стлался в нескольких местах,— по-видимому, трагедия Сеньской повторялась. Нам оставалось лишь гадать, куда отошли каратели и сколько их побывало в Сеньской. Посовещавшись, ре­шили двигаться на север, к ближайшим лесам, через села Колпень и Михайловку.

Мы не прошли и четырех километров, как услышали впереди, со стороны Колпени, пулеметную очередь и одиночные выстрелы.

Куда идти? Здесь, на песчаных буграх, рос густой сосновый лесок. Ровные ряды деревьев со всех сторон обступали поля и песчаные бугры. Место для стоянки не совсем подходящее, но выбора не было. Надо переж­дать начавшийся день. Отряды вошли в лесок, выставив вокруг пулеметы. Молодые сосенки едва скрывали всад­ника, но хорошо маскировали людей и подводы.

Прошло больше половины дня — долгие, томитель­ные часы неизвестности. Чтобы не обнаружить себя, разведку мы никуда не посылали. Вокруг же, по доро­гам, не видно было ни живой души. В таком положении трудно быть хладнокровным. Наконец, одна из застав заметила бежавших со стороны села Колпень пятерых человек в крестьянской одежде. Перебегая от куста к кусту, тревожно оглядываясь, они приближались к на­шей роще. Их задержали. Они оказались жителями соседнего села Бывальки. Каратели заставили крестьян развозить полицаев и прочую нечисть по селам. Ночью, бросив подводы, несколько крестьян сбежали из-под се­ла Холмечь. Сейчас они пробираются домой. Их тревога была понятна. В селе Колпень беглецы видели много немцев и полицейских, на улицах стояли пушки.

Из рассказов крестьян мы узнали, что немецкая ди­визия, вооруженная танками и пушками, за прошедшие дни продвинулась от Припяти между Днепром и Хойниками в направлении города Речицы. Фашисты в поисках партизан прочесывали леса, жгли села, убивали жите­лей, заподозренных в связях с народными мстителями. Много людей немцы угоняли с насиженных мест. Дивизия ушла только вчера. В близлежащих селах остались лишь небольшие карательные отряды. Они-то и стоят нынче в Колпени. Из Сеньской каратели ушли только вчера вечером.

Рассказ крестьян был правдоподобен. Впоследствии мы узнали, что стоявшая на формировании в Хойниках и Брагине немецкая дивизия перед отправкой на фронт получила приказ «покончить с партизанами». Сколько таких приказов уже было! И всякий раз оккупанты отыгрывались на мирном населении.

Нашей группировке, попросту говоря, повезло. Если бы мы вышли на день раньше, нам пришлось бы встретиться с дивизией врага. Очевидно, немецкое командование в чем-то просчиталось. Может быть, дивизия не имела связи с карателями, брошенными против отрядов Попудренко. Иначе туго бы нам пришлось...

Солнце клонилось к закату, когда наши дозоры до­несли, что из Колпени на Крупейники вышло до ба­тальона немцев с двумя пушками. Одновременно с другого конца села в сторону Борщевки двинулась рота полицаев. Что это? Не маневр ли с целью окружения нашей стоянки? Село Крупейники находится справа, почти позади нас. Если это так, нам нужно покинуть лесок, занять место ушедшего врага, а потом вырваться километров на двадцать пять вперед.

Решили идти в село Колпень. Пробираясь по тальни­ку между буграми, отряды быстро окружили село и во­шли в него со всех сторон.

Жители вначале всполошились, приняв нас за поли­цейских. Но сколько было нескрываемой радости, когда они узнали, что в село пришли партизаны! Мы сразу же почувствовали, что находимся среди своих, советских, людей. Особенно бурно выражали свою радость ребя­тишки: для них в нашем приходе не было ничего удиви­тельного, хотя всего полтора часа назад здесь были нем­цы.

Мы с Рудичем пытались завести разговор с группой крестьян, но беседа что-то не клеилась. Особенно неохот­но они отвечали на вопросы о карателях. «Осторожни­чают,— высказал догадку Рудич.— Что-то у них нелад­но». Среди подвод бродило несколько человек, Их лю­бопытство и неумелый восторг показались мне подо­зрительными. Незнакомцы угощали партизан махоркой и сигаретами, переходили от повозки к повозке. Я ре­шил проверить, кто такие эти разговорчивые люди. Но тут меня кто-то легонько потянул за рукав гимнастерки. Я взглядом спрашиваю, в чем дело.

— Тут чужие,— шепчет мне пожилой крестьянин.— Вот... впереди вас стоит...

Незаметно поворачиваюсь вполоборота. Вижу не очень опрятную фигуру в полусолдатской одежде, длин­ный нос, небритые щеки.

— Товарищ Гудымов! Возьмите вот этого граждани­на... проводником!— громко сказал я, кивнув в сторону «чужого». Тот обернулся на мой голос и сунул руку в карман.

— Пошли,— небрежно бросил Гудымов, стрельнув в меня глазом.— Растолкую тебе твои обязанности. — При этом он взял незнакомца за руку, вынул ее из кар­мана и тотчас же запустил туда свою пятерню. Незна­комец вздрогнул, но пистолет был уже в руке Гудымова.

Несколько крестьян, стоявших рядом с нами, облег­ченно вздохнули.

— Есть еще?..— обратился я к ним вполголоса.

Мужики указали на троих, сновавших в обозе.

— А вон тот — наш. Но вы его тоже заберите,— уже громко сказал старик, который первым указал мне на чужака.

— Все согласны?— спросил я крестьян.

Они молча переглянулись, потом закивали головами: «Забирайте!»

Через несколько минут, перебивая друг друга, кре­стьяне рассказывали, как четверо «чужих» пришли в се­ло, как они расспрашивали о партизанах, заглядывали во дворы, интересовались, у кого есть оружие. Когда пришли немцы, «чужие» встречались с ними.

Пять предателей — неплохая добыча да и для села облегчение. Трое из них были родом из Западной Бело­руссии, с начала войны служили у немцев. На допросе некоторые признались, что батальон немцев и рота по­лицаев пошли в обход, чтобы к сумеркам прихватить нас в лесочке или на марше.

Не задерживаясь, наша колонна двинулась дальше. Обходя населенные пункты, мы прошли километров двадцать на север и остановились неподалеку от Михайловки. До рассвета оставалось не больше часа, но наступал он незаметно. Всю ночь небо освещалось за­ревом пожаров. Отдыхали без сна, все были наготове. Разведка вскоре донесла, что со стороны села Колпень движется немецкий батальон, ушедший вчера в обход. Значит, нужно идти дальше.

Мы идем через Михайловку, Ястребовку на запад, в леса, называемые Омельковщиной. Во многих местах поднимается дым пожаров. Движемся лесными тропа­ми. Вдруг дорога выводит в поле. До ближнего леска— около двух километров. Слева горит деревня Бодры. И как раз в эту минуту из деревни наперерез нам выходит рота полицаев. Мы останавливаемся и выдвигаем за­слоны. Расстояние между нами и полицейскими сокра­щается с каждой минутой. Полицаи нас не заметили, и вот они уже перед нашими заставами. Бьют партизан­ские пулеметы, падают убитые. Как вспугнутая выстре­лом стая ворон, оставшиеся в живых полицаи броса­ются к ближайшему леску. В погоню за ними вылетел наш сводный кавалерийский эскадрон, а за ним и вся группа. Втягиваемся в лесок, бегом продвигаемся не­сколько километров. Опять поле, и снова горящее село.

На дороге у деревни — большой крестьянский обоз. Видны женские платки, фигурки детей. У обоза стоит группа немцев. Полицаи уже проскочили поле и бегут к подводам. Наш кавэскадрон галопом преследует их. Пешие взводы лишь на секунду останавливаются на опушке, затем без команды, стреляя на ходу, бросаются на немцев. Гремит мощное партизанское «ура!». И гит­леровцы, и полицаи бегут. Наконец они останавлива­ются, залегают. Но сопротивление их длится недолго. Они скрываются в лесу, уходят на село Холмечь. Рудич посылает в погоню за ними два взвода из своего отряда.

Это был наш первый «самостоятельный» бой с про­тивником. И для нас, и, вероятно, для немцев он был полон неожиданностей. Фашисты не ждали партизан от­туда, куда еще вчера ушла немецкая дивизия, прочесав­шая леса и «уничтожившая партизан». Мы же не дума­ли, что немцы так трусливы при встречах с теми, кого им приказано уничтожать.

Крестьяне плакали от радости. На дороге стояли не­сколько сот подвод и тысячи жителей сожженных деревень, угоняемых в концлагеря. Слышались возгласы удивления, расспросы.

— Откуда вы?..

— Мы из отряда «За Родину»,— ответил Рудич.

— Не, голубче... Видим, здесь все не наши... Наши полегли тама,— говорил бородатый крестьянин, показы­вая на лес.

— Вот, оказывается, и не полегли, а тута,— улыба­ясь, возражал Рудич.— Полицаи обманули вас.

— Ну, слава те, господи, живы, здоровы,— крести­лась какая-то старушка. Крестьяне сокрушались, что давно не было слышно о местном отряде «За Родину».

У дороги состоялся небольшой митинг. Рудич обри­совал обстановку на фронтах и особенно взволновал всех призывом готовиться к встрече Красной Армии: дескать, надо собирать и прятать хлеб, вылавливать предателей, готовить к зиме жилища. Он обещал кре­стьянам охранять их несколько дней.

После речи посыпались вопросы. Крестьяне возвра­щались по своим пепелищам, возбужденно обсуждая счастливое избавление. Казалось, и повозки скрипят ве­селее, зовя хлеборобов домой. Я и Пискарев оставили разъезд с пулеметом в деревне Хатки, Рудич взял на себя охрану деревни Удалевки.

Солнце заходило, когда отряды двинулись в путь. Удачное форсирование Днепра и первая победа над вра­гом ободрили партизан. Они чувствовали себя героями, готовыми вступить в бой с любыми силами противника. Разведка донесла, что преследовавший нас батальон от­стал и ушел в сторону села Холмечь. Туда же потяну­лись немцы и полицаи. Это нам на руку, отрядам нужен был отдых, партизаны более трех суток ели на ходу и почти не спали. Сказывалось и радостное возбуждение последних часов. Пройдя километров пятнадцать в ноч­ной темноте, мы расположились на лесной дороге. Ла­герь уснул. Близился предрассветный час.

ПАРТИЗАНСКИЙ СУД

Но в лагере спали не все. Сидел, склонившись над картой, беспокойный Данько. Тонкий снопик лучей его карманного фонаря медленно прощупывал переплетения дорог и серые причудливые обозначения населенных пунктов. Не спали дежурные, сменялись посты, глухо постукивали копытами привязанные к деревьям кони. Иногда хрустнет сухая ветка да невнятно пробормочет что-нибудь во сне усталый человек. Глаз постепенно привыкал к ночной тьме и уже различал темные очерта­ния спящих на мягкой хвое, густо усыпавшей землю. Я долго не мог уснуть. После напряжения прошедших дней этот почти деревенский покой казался нереальным.

Перед рассветом я, кажется, вздремнул, крепко, «по-чумацки», но долго поспать так и не пришлось. С вос­ходом солнца меня разбудил радист Поляков. Я маши­нально протянул руку.

— Нет, не радиограмма! Вставайте, товарищ коман­дир,— шепчет он.— Мезенцев, дежурный по лагерю, уло­жил заставы спать, а сам на коне куда-то ускакал. По­дозрительный тип. Я за ним давно приглядываю...

Если так, то это дело серьезное. Я разбудил Рудича. Немедленно мы заменили все заставы. Гудымов прове­рил личные вещи Мезенцева. Подозрительный тип, как называл Мезенцева радист, попал к нам из соединения Попудренко. О нем неплохо отзывались. Рассказывали, что он, будучи полицаем в городе Щорсе, связался с партизанами и, убив двух полицаев, бежал с оружием к черниговцам. Отважный поступок! Но в наших труд­ных условиях, когда на каждом шагу приходилось стал­киваться с хитросплетениями врага, мы внимательно присматривались к бывшим полицейским. Со временем Мезенцев и сам дал повод к подозрениям. Несколько раз отставал от отряда, однажды откололся от развед­ки в селе, занятом немцами. Известно, что ночью в бое­вой обстановке не так трудно потерять свой взвод. По­этому объяснения Мезенцева тогда показались правдо­подобными.

Осмотр вещей Мезенцева подтвердил наши подозре­ния. Когда Гудымов развернул вынутый из мешка бу­мажный сверток, туго стянутый шпагатом, кровь броси­лась ему в лицо. На листках бумаги, вырванных из ученических тетрадок, лежала горка золотых зубов и коронок. Из некоторых коронок еще торчали человечес­кие зубы...

— Ну и выродок! — проговорил Гудымов.

Одна из справок удостоверяла, что Мезенцев являет­ся конюхом Городнянского гестапо. Следующая справка была выдана гестапо города Щорса. В ней предатель назывался истопником. В рукаве ватника нашли канди­датскую карточку ВКП(б) на имя Иваенкова и несколь­ко чистых бланков с гестаповскими штампами.

Часам к восьми утра с одной из застав привели Ме­зенцева. Его задержали и обезоружили предупрежден­ные партизаны. Внешне Мезенцев казался спокойным. Он непринужденно стал объяснять, что ездил вокруг лагеря, разведывая, нет ли поблизости противника. При этом он невольно покосился на свою уставшую лошадь. Но лицо владельца золотых коронок сразу же обмякло, когда ему показали найденные в его вещах документы. Это был матерый враг. Много времени пришлось потра­тить на то, чтобы он признался в своих преступлениях. Как выяснилось, прежде чем попасть к партизанам, Ме­зенцев прошел специальную школу гестапо. Он сам рассказал о своей шпионской деятельности.

Мезенцев, предъявивший карточку кандидата ВКП (б), входил в нашу парторганизацию. Пришлось созвать пар­тийное собрание для обсуждения этого вопроса.

Кроме Мезенцева, о своей партийной принадлежности заявили Семен Сичевой, Васили Кляпчиков, Иван Куз­нецов, Даниил Шутов. Мы были вынуждены им верить на слово. Сичевого и Кляпчикова мы взяли с собой из их деревень. С ними были односельчане, которые под­тверждали слова своих товарищей. Но Кузнецов и Шу­тов были окруженцами, и подтвердить их партийность никто не мог, а документов у них не было. Поэтому при обсуждении некоторых вопросов их на собрание не при­глашали.

Разоблачение Мезенцева вынудило парторганизацию в дальнейшем быть еще более осторожной и заставило нас заняться тщательной проверкой окруженцев и встре­ченных по пути неизвестных людей.

Надо было определить наше поведение, нашу поли­тику в этой трудной обстановке. И все же мы едино­душно решили, что относить без разбора к шпионам- предателям каждого встретившегося нам — нельзя. Мы были обязаны тщательно разбираться в судьбе любого человека, оберегать жизнь встречающихся на нашем пу­ти честных людей.

— У нас путь длинен, встреч будет много. Значит, нельзя допускать излишней подозрительности и торо­пливости в оценке людей,— говорили выступавшие на собрании коммунисты.— Каждый член партии обязан напоминать об этом партизанам и особенно командирам.

Дальнейшие события показали, что решение партор­ганизации было правильным. Оно воспитало товарище­ское, внимательное отношение к населению и отдельным людям, попавшимся на нашем пути. Если один шпион доносил о местонахождении лагеря или диверсионной группы, то тысячи людей предупреждали нас об опасно­сти и помогали обезвреживать немецких агентов.

На партизанский суд созвали весь отряд. Пока уса­живались, было шумно. Но вдруг, как по команде, все смолкли. Десятки загорелых ставших серьезными лиц обратились к Мезенцеву, которого вел конвой. Внима­ние партизан не было простым любопытством — боль­шинство знало его. Многие зорко вглядывались в Мезенцева, потому что этот обыкновенный, ничем не примечательный человек приоткрыл перед ними до сих пор тщательно скрываемую часть своего бытия. «Так вот он каков — предатель!»

В тишине Гудымов доложил о показаниях подсуди­мого и наших наблюдениях. Мезенцев стоял, опустив го­лову, перед суровыми глазами сотен людей. Когда его спросили, признает ли он себя виновным, он глухо отве­тил: «Признаю». И вдруг начал трусливо оглядываться по сторонам. Посыпались вопросы. Сначала он отвечал разборчиво, связно, потом стал мяться, заикаться. Он так и не назвал свою настоящую фамилию, а потом от­казался отвечать на вопросы партизан. Позже мы узна­ли, что настоящие Мезенцев и Иваенков были расстре­ляны щорсовским гестапо. Их документами оккупанты снабдили своего холуя.

— Кого ты знаешь из немецких агентов в других от­рядах?— спросил Данько.

Мезенцев промолчал, но взглянул на партизан.

— Говори! Ведь тебе пропадать,— заметил Дань­ко.— А признаешься, может, снисхождение заслужишь.

— Не отвечу, ищите сами...— выдавил он из себя. И после минутного колебания добавил:— Не меня одного заставили немцы служить им...

Послышались резкие голоса:

— Бить, его, пока не скажет!

— И чего спрашивать! Убить мало!

— Повесить!.. Пусть висит, пока вороны не склюют

— Провоняет весь лес, собака!..

Предложения неслись со всех сторон. Все требовали уничтожить предателя, таков был и приговор. Мезен­цева немедленно расстреляли.

Это был первый партизанский суд над предателем, пробравшимся в отряд. Впоследствии были разоблаче­ны и другие немецкие агенты. Некоторые из них стара­лись разложить бойцов, спаивали их. «Пей, братцы, все равно погибать!» — такие мысли внушали они партизазанам.

1943 год был годом массового ухода населения в партизаны. В лес уходили целые деревни, со всех сторон стекались окруженцы. Приходили к нам и лица, по ма­лодушию согласившиеся сотрудничать с оккупантами. У многих, подавленных отступлением Красной Армии и двухлетним хозяйничаньем немцев, только сейчас от­крылись глаза на происходящие события, и люди спе­шили оправдать свою прежнюю бездеятельность. Разу­меется, гестапо использовало эту тягу населения в партизанские отряды для засылки своих агентов. Был у нас такой случай.

...Н. встретился с партизанами нашего отряда за не­сколько дней до ухода из Новозыбковских лесов. Он назвался окружением, бывшим политруком роты, чле­ном ВКП(б). Рассказал, что попал в плен под Харько­вом в июле 1942 года, был в лагере под Шепетовкой, оттуда бежал и теперь пробирается к линии фронта. Тогда как раз собирали в отряд людей, и Н. охотно со­гласился стать партизаном. Еще по дороге в лагерь он интересовался, есть ли у нас радиопередатчик и сможет ли он известить родных, что жив. С первого же дня он крутился возле радистов. Когда рация работала на свя­зи с Москвой, Н. всегда оказывался где-нибудь побли­зости. Чтобы проверить нового партизана, радистка Шелухина обронила исписанный цифрами листочек, спе­циально составленный нами. Н. долго из-за кустов смо­трел на бумажку, несколько раз прошелся мимо нее и, видя, что Шелухина не заметила потери, палкой отки­нул шифровку к кусту. Наконец он поднял ее и сунул в карман.

Шифр находился у Шелухиной, ее строго охраняли. И когда Н. пробовал разузнать у нее, как шифруются радиограммы, какой это шифр, Шелухина вынула писто­лет, сунула ему под нос и сказала: «Вот так шифруют­ся!» Больше Н. к ней не подходил.

Вскоре мы ушли из Черниговщины. Наш «радиолю­битель» перестал интересоваться рациями и впослед­ствии стал неплохим бойцом.

Был еще и такой случай. В 1944 году при расформи­ровании нашего соединения особо отличившихся парти­зан мы направляли для службы в войсках Наркомата внутренних дел. Тогда-то ко мне подошел партизан Д.

— Пошлите меня на фронт, в армию. Не могу я в милицию идти... Я ведь... немецкий шпион.

— Да ты что, в своем уме?..— удивился я. Д. был одним из наших лучших подрывников.

— Я дал немцам подписку и теперь боюсь,— опус­тив голову, объяснял он.

— Что-нибудь сообщал о нашем отряде?

— Нет. Мы ушли из-под Новозыбкова... Ну, я и не держал с ними никакой связи...

Д. говорил правду.

Со временем мы убедились, что в тяжелых условиях того времени не засекречивание лагеря, а проверка лю­дей в бою и работа с ними определяли успехи отряда и чистоту партизанских рядов. Бывало иначе. Многие пар­тизанские отряды,— не только местные, располагавшие постоянной стоянкой, но и рейдирующие,— выбирая место для лагеря, старались забиться подальше в лес, за болота. При этом они забывали, что за каждым пар­тизаном (входящим и выходящим из лагеря) мог остаться след. Многие командиры понимали это, но по какой-то традиции оберегали тайну нахождения лагеря. Если какой-либо посторонний, случайно очутившийся возле лагеря, не мог убедительно объяснить причину своего появления, он или надолго задерживался, или сов­сем не возвращался в село...

Так было и на этот раз. Только окончился суд над Мезенцевым, как одной из застав были задержаны де­вять мужчин. Я распорядился привести их в лагерь, что обычно не делалось (всех задержанных допрашивали на заставах). Наши пленники оказались людьми пожи­лыми. Они заявили, что были подводчиками в каратель­ной экспедиции, потом бросили свои подводы и пробираются домой, в село Микуличи. Уже второй день они скрываются по лесам и перелескам.

«Верить или не верить?»— думал я, по привычке взвешивая все «за» и «против». Случай, рассказанный ими, выглядит правдоподобно, да и сами задержанные, рассказывая о сожженных селах и убитых жителях, плакали. Я поверил и решил отпустить их. Немцы шпио­нов группами не посылали.

Хлебанов, заместитель командира отряда имени Бо­женко, запротестовал.

— Ей-богу, это шпионы. Они пришли разведать, где наш лагерь,— твердил он.

Мы доказывали обратное, уговаривали и стыдили его за чрезмерную подозрительность, но Хлебанов не успо­каивался: «Хоть и не шпионы, но попадутся немцам и выдадут нашу стоянку. Лагерь надо оберегать, размы­шлять нам некогда».

Мы повздорили. Хлебанов ведал общим командовани­ем при переходе через Днепр и поэтому считал себя старшим, так сказать «начальником гарнизона». Он гро­зился, что если мы не передадим этих крестьян ему, он применит силу. Нужно было доказать, что крестьяне не связаны с оккупантами.

Как раз в тот день к нам прибыли связные из мест­ного партизанского отряда «За Родину». Среди бойцов оказались и жители села Микуличи. Они подтвердили, что задержанные — честные крестьяне.

— Но ведь они побывали в руках у немцев! Идут от врага! Мы не знаем их намерений,— не сдавался Хле­банов.

Чтобы крестьяне могли свободно вернуться домой, я нарядил взвод сопровождать их до выхода из леса.

В ОМЕЛЬКОВЩИНЕ

Название это произошло от села, находившегося в центре большого леса, который раскинулся на десятки километров вокруг и примыкал на западе к лесному массиву Моклище. По этим лесам неделю назад про­шла немецкая дивизия. Стреляные гильзы валялись на разбитых танками дорогах. Огромное количество израсхо­дованных боеприпасов говорило о масштабах каратель­ной операции. Немцы выпустили тысячи снарядов и мин, расстреляли десятки тысяч патронов — и все это впустую. Партизанские отряды не потеряли ни одного человека.

В Омельковщине базировались и продолжали бази­роваться крупные силы партизан. Мы с Рудичем побы­вали в лагере местного отряда «За Родину» и в отрядах командира Зебницкого. К нам приезжали командир и комиссар отряда имени Суворова. Мы делились новостя­ми. Местные товарищи рассказывали о подробностях немецкого наступления на лес.

— Кто-то из предателей навел немцев на партизан­ские отряды командира Зебницкого. Услышав шум при­ближавшегося врага, Зебницкий выслал засаду, а один взвод направил в тыл наступающим. Партизанские пу­леметы ударили по немцам с трех сторон. Потеряв более тридцати солдат, те хлынули назад. На другой день немцы пришли подбирать убитых. Партизаны им не пре­пятствовали. Но когда похоронная команда вышла на дорогу, к старым покойникам добавилось свежее попол­нение. Засады открыли огонь по прикрывавшей похороны роте. Рассвирепевшие немцы начали бешеный артилле­рийский и минометный обстрел леса. Оккупанты сожгли село и угнали с собой взрослых жителей Омельковщины. Дети от грудного до семилетнего возраста бы­ли брошены в лесу. В те дни отряд имени Суворова прев­ратился в своеобразный детский дом.

Наши радисты никак не могли связаться с Москвой, прием был невозможен из-за шумов-помех. На следую­щий день мы вывезли рации из леса на высокие бугры и связь наладилась. Штаб поздравил нас с форсированием Днепра и обещал в ближайшие дни выслать самолет с вооружением.

Ежедневно я или Данько заезжали в опекаемую нами деревню Хатки. Жизнь там налаживалась. Крестьяне строили землянки, хозяйничали в поле и огородах, плот­ничали, готовили срубы для будущих колхозных построек.

— Мы еще годик в землянках проживем, а придут наши — надо, чтоб колхозные службы были готовы,— говорил мне бывший колхозный бригадир, пользовав­шийся у односельчан большим доверием.

Оккупанты не показывались.

В один из таких приездов я задержался в Хатках дольше обычного. На обратном пути нас догнала группанаших товарищей, на несколько дней ездившая в село Борщевку, расположенную километрах в тридцати от ла­геря. Там наши отряды ковали лошадей, делали седла, чинили подводы, доставали продовольствие. Ежедневно в Борщевке находилось до полусотни партизан. Ехавший из Борщевки Данько отозвал меня в сторону и сообщил, что какая-то неизвестная женщина хочет видеть меня в Борщевке в этот или следующий день, но не позже. Ни­кого из знакомых, тем более женщин, у меня в этих кра­ях не было. И вдруг как снег на голову — вызов на сви­дание. Признаться, я был несколько заинтригован.

— Может, кого из командиров?— переспрашиваю я, надеясь, что начальник штаба что-нибудь напутал.

— Нет, она сказала Шкрябача! — повторил Данько, при этом не скупясь на всяческие предположения.

На следующий день, взяв конную разведку и пеший взвод, я отправился в Борщевку. Ехали со всяческими предосторожностями. Не доезжая Борщевки, мы остано­вились, чтобы осмотреться. Признаков засад нигде не было. Въехали в село. Наши конники пробежали его из края в край. Все спокойно, никакого подвоха нет. Свер­нули в один, затем в другой переулок и очутились перед небольшим опрятным домом, у ворот которого сидела по-городскому одетая женщина.

— Вот она! — показал Данько.

Женщина правильно поняла его жест и двинулась ему навстречу. Она была небольшого роста, стройна. На вид ей можно было дать лет 30—35. Лицо ее было серьезно и немного грустно.

— Здравствуйте, Яков Петрович! Думала, не приеде­те,— медленно проговорила незнакомка и подала мне руку.— У нас с вами разговор строго конфиденциаль­ный... Поговорим в сторонке,— уже нарочито громко сказала она, взяв меня под руку.

Данько и Гудымов остались у лошадей. Мы отошли и сели у ворот на скамеечку. Немного помолчали. Жен­щина заговорила первая.

— Не спрашивайте меня, кто я и откуда вас знаю.

— Если так нужно, спрашивать не стану,— произнес я нарочито безразлично.

Видно, собеседнице мой ответ понравился. Она оки­нула меня задумчивым взглядом и тихо добавила:

— Это — главное условие.

— Хорошо... хотя и у меня есть кое-какие права.

— Так слушайте. Я — немка, когда-то жила в этом селе. Где я теперь, я вам не скажу, но мне кое-что из­вестно... Хочу вам сообщить, что отряды Попудренко сейчас окружены крупными силами немецких войск. Вырваться им будет нелегко... Они находятся в лесах под городом Щорсом...

Я молчал, а в голове проносились тысячи мыслей. Незнакомка продолжала:

— На днях или в конце июля из Киева, Мозыря, Житомира и Сарн должна выступить одна из немецких армий СС. Перед ней поставлена задача — уничтожить партизан, базирующихся в Поле<