Как сквозь тайгу летел наш грузовик,

Разбрызгивая грязь,

Сшибая ветки,

Весь в белом блеске молний грозовых.

И пела женщина,

И струйки,

Струйки, пенясь,

по скользкому стеклу стекали вкось...

И я хочу,

Чтобы и мне так пелось,

Как трудно бы мне в жизни ни жилось.

Чтоб шёл по свету

С гордой головою,

Чтоб всё вперёд -

И сердце, и глаза,

А по лицу -

Хлестанье мокрой хвои

И на ресницах -

Слёзы и гроза.

Раздумывал растерянно и смутно

И, вставши с тёплой, смятой мной травы,

Я пересыпал ягоды кому-то

И пошагал по лесу без тропы.

Я ничего из памяти не вычел

И всё, что было в памяти, сложил.

Из гулких сосен я в пшеницу вышел,

И веки я у ног её смежил.

Открыл глаза.

Увидел в небе птицу.

На пласт сухой, стебельчатый присел.

Колосья трогал.

Спрашивал пшеницу,

Как сделать, чтобы счастье было всем.

«Пшеница, как?

Пшеница, ты умнее...

Беспомощности жалкой я стыжусь.

Я этого, быть может, не умею,

а может быть, плохой и не гожусь...»

Отвечала мне пшеница,

чуть качая головой:

«Ни плохой ты, ни хороший -

Просто очень молодой.

Твой вопрос я принимаю,

Но прости за немоту.

Я и вроде понимаю,

а ответить не могу...»

И пошёл я дорогой-дороженькой

Мимо пахнущих дёгтем телег,

И с весёлой и злой хорошинкой

Повстречался мне человек.

Был он пыльный, курносый, маленький.

Был он голоден,

Молод и бос.

На берёзовом тонком рогалике

Он ботинки хозяйственно нёс.

Говорил он мне с пылом разное -

Что уборочная горит,

Что в колхозе одни безобразия

Председатель Панкратов творит.

Говорил:

«Не буду заискивать.

Я пойду.

Я правду найду.

Не поможет начальство зиминское -

до иркутского я дойду...»

Вдруг машина откуда-то выросла.

В ней с портфелем -

Символом дел -

Гражданин парусиновый

В «виллисе»,

Как в президиуме,

Сидел.

«Захотелось, чтоб мать поплакала?

Снарядился,

Герой,

В Зиму?

Ты помянешь ещё Панкратова,

ты поймёшь ещё, что к чему...»

И умчался.

Но силу трезвую

Ощутил я совсем не в нём,

А в парнишке с верой железною,

В безмашинном, босом и злом.

Мы простились.

Пошёл он, маленький,

Увязая ступнями в пыли,

И ботинки на тонком рогалике

Долго-долго

качались вдали...

Дня через два мы уезжали утром,

Усталые,

На «газике» попутном.

Гостей хозяин дома провожал.

Мы с ним тепло прощались.

Руку жали.

Он говорил,

Чтоб чаще приезжали,

И мы ему -

Чтоб тоже приезжал.

Хозяин был старик степенный, твёрдый.

Сибирский настоящий лесовик!

Он марлею повязанные вёдра

Передавал неспешно в грузовик.

На небе звёзды утренние гасли,

И под плывучей, зыбкой синевой

Опять в дорогу двинулся наш «газик»,

С прилипшей к шинам

молодой травой...

Махал старик.

Он тайн хранил - ого!

Тайгу он знал боками и зубами,

Но то, что слышал я в его амбаре,

Так и осталось тайной для него.

Не буду рассусоливать об этом...

Я лучше -

Как вернулись,

Как со светом

Вставал,

Пил молоко -

И был таков,

Как зеленела полоса степная,

Тайгою окружённая с боков,

Когда бродил я,

Бережно ступая,

По движущимся теням облаков.

Порою шёл я в лес

И брал двустволку.

Конечно, мало было в этом толку,

Но мне брелось раздумчивее с ней.

Садился в тень и тихо гладил дуло.

О многом думал,

И о вас я думал,

Мои дядья,

Володя и Андрей.

Люблю обоих.

Вот Андрей -

он старший...

Люблю, как спит,

Намаявшись,

Чуть жив,

Как моется он,

Рано-рано вставши,

Как в руки он берёт детей чужих.

Заведующий местной автобазой,

Измазан вечно,

Вечно разозлён,

Летает он, пригнувшийся, лобастый,

В машине, именуемой «козлом».

Вдруг, с кем-нибудь поссорившийся дома,

Исчезнет он в район на день-другой,

И вновь - домой,

Измучившийся,

Добрый,

Весь пахнущий бензином и тайгой.

Он любит людям руки жать до хруста,

В борьбе двоих, играючи, валить.

Всё он умеет весело и вкусно:

Дрова пилить

и чёрный хлеб солить...

А дядя мой Володя

Ну, не чудо

В его руках рубанок удалой,

Когда он стружки стряхивает с чуба,

по щиколотку в пене золотой!

Какой он столяр!

Ах, какой он столяр!

Ну а в рассказах -

ах, какой мастак!

Не раз я слушал, у сарая стоя

Или присевши с края на верстак,

Как был расстрелян повар за нечестность,

Как шли бойцы селением одним

И женщина по имени Франческа

из «Петера» запела песню им...

Дядья мои -

мои родные люди!

Какое было дело до того,

что говорила мне соседка:

«Крутит

Андрей с женой шофёра одного.

Поговорил бы с тёткою лирично.

Да нет, зачем? Узнает и сама.

Ну, а Володя -

Столяр он приличный,

Но ведь запойный -

Знает вся Зима».

Соседка мне долбила, словно дятел,

Что должен проявить я интерес.

А я не проявлял.

Но младший дядя

Куда-то вдруг таинственно исчез.

Всё время люди приходили с просьбой

То починить игрушку, то диван.

Им отвечали коротко и просто:

«Уехал на неделю.

По делам».