Мы, чем взрослей, тем больше откровенны.

Станция Зима

Мы, чем взрослей, тем больше откровенны.

За это благодарны мы судьбе.

И совпадают в жизни перемены

С большими переменами в себе.

И если на людей глядим иначе,

Чем раньше мы глядели, если в них

Мы открываем новое, то, значит,

Оно открылось прежде в нас в самих.

Конечно, я не так уж много прожил,

Но в двадцать всё пересмотрел опять -

Что я сказал,

Но был сказать не должен,

Что не сказал,

Но должен был сказать.

Увидел я, что часто жил с оглядкой,

Что мало думал, чувствовал, хотел,

Что было в жизни, чересчур уж гладкой,

Благих порывов больше, а не дел.

Но средство есть всегда в такую пору

Набраться новых замыслов и сил,

Опять земли коснувшись, по которой

Когда-то босиком ещё пылил.

Мне эта мысль повсюду помогала,

На первый взгляд обычная весьма,

Что предстоит мне где-то у Байкала

С тобой свиданье, станция Зима.

Хотелось мне опять к знакомым соснам,

Свидетельницам давних тех времён,

Когда в Сибирь за бунт крестьянский сослан

Был прадед мой с такими же, как он.

Сюда

Сквозь грязь и дождь

Из дальней дали

В края запаутиненных стволов

С детишками и жёнами их гнали,

Житомирской губернии хохлов.

Они брели, забыть о многом силясь,

Чем каждый больше жизни дорожил.

Конвойные с опаскою косились

На руки их, тяжёлые от жил.

Крыл унтер у огня червей крестями,

А прадед мой в раздумье до утра

Брал пальцами, как могут лишь крестьяне,

Прикуривая, угли из костра.

О чём он думал?

Думал он, как встретит

Их неродная эта сторона.

Приветит или, может, не приветит, -

бог ведает, какая там она!

Не верил он в рассказы да в побаски,

Которые он слышал наперёд,

Мол, там простой народ живёт по-барски.

(Где и когда по-барски жил народ?)

Не доверял и помыслам тревожным,

Что приходили вдруг, не веселя, -

Ведь всё же там пахать и сеять можно,

Какая-никакая, а земля.

Что впереди?

Шагай!

Там будет видно.

Туда ещё брести - не добрести.

А где она,

Украйна, маты ридна?

К ней не найти обратного пути.

Да, к соловью нема пути,

На зорьке сладко певшему.

Вокруг места, где не пройти

Ни конному, ни пешему,

Ни конному, ни пешему,

Ни беглому, ни лешему.

Крестьяне, поневоле новосёлы,

Чужую землю этой стороны

Сочесть своей недолей невесёлой

Они, наверно, были бы должны.

Казалось бы, с нерадостью большою

они её должны бы принимать:

Ведь мачеха, пусть с доброю душою, -

Она, понятно, всё-таки не мать.

Но землю эту, в пальцах разминая,

Её водой своих детей поя,

любуясь ею, поняли:

родная!

Почувствовали:

Кровная,

своя...

Потом опять влезали постепенно

В хомут бедняцкий, в горькое житьё.

Повинен разве гвоздь,

Что лезет в стену?

Его вбивают обухом в неё.

Заря не петухами их будила -

Петух в нутре у каждого сидел.

Но, как ни гнули спины, выходило:

Не сами ели хлеб, а хлеб их ел.

За молотьбой, косьбой,

Уборкой хлева,

За полем, домом и гумном своим,

Что вдоволь правды там, где вдоволь хлеба,

И хватит с них вполне,

Казалось им.

И в хлеб, как в бога, веривший мой прадед,

Неурожаи знавший без числа,

Наверное, мечтал об этой правде,

А не о той, которая пришла.

Той правде было прадедовской мало.

В ней было что-то новое, своё.

Девятилетней девочкою мама

Встречала в девятнадцатом её.

Осенним днём в стрельбе, что шла всё гуще,

Возник на взгорье конник молодой,

Пригнувшись к холке,

С рыжим чубом, бьющим

Из-под папахи с жестяной звездой.

За ним, промчавшись в бешеном разгоне

По ахнувшему старому мосту,

На станцию вымахивали кони,

И шашки трепетали на лету.

Добротное, простое было что-то,

Добытое уже наверняка

И в том, что прекратил блатных налёты

Приезжий комиссар из губчека,

И в том, что в жарком клубе ротный комик

Изображал,

Как выглядят враги,

И в том, что постоялец -

Рыжий конник -

Остервенело

Чистил

Сапоги.

Влюбился он в учительницу страстно

И сам ходил от этого не свой,

И говорил он с ней о самом разном,

Но больше всё -

О «гидре мировой».

Теорией, как шашкою, владея

(по мненью эскадрона своего),

Он заявлял, что лишь была б идея,

А нету хлеба -

Это ничего.

Он утверждал, восторженно бушуя,

При помощи цитат и кулаков,

Что только б в океан спихнуть буржуя,

Всё остальное -

Пара пустяков.

А дальше жизнь такая, просто любо:

Построиться,

Знамёна развернуть,

«Интернационал»

И солнце - в трубы,

И весь в цветах -

прямой к Коммуне путь!

И конник рыжий, крут, как «либо-либо»,

Набив овсом тугие торока,

Сел на коня,

Учительнице лихо

сказал:

«Ещё увидимся... Пока»

Взглянул,

Привстав на стременах высоко,

Туда,

Где ветер порохом пропах,

И конь понёс,

Понёс его к востоку,

мотая чёлкой в лентах и репьях...

Я вырастал,

И, в пряталки играя,

Неуловимы, как ни карауль,

Глядели мы из старого сарая

Бежали полем к берегу Оки,

И разбивали старую копилку,

И наживляли влажные крючки.

Рыбачил я,

Бумажных змеев клеил

Бродил один,

Обсасывая клевер,

Я шёл вдоль чёрных пашен,

Жёлтых ульев,

За горизонтом полузатонули

Наполненные светом облака.

И, проходя опушкою у стана,

И засыпал

Спокойно и устало

Но жизнь,

Что сложное

Решали за меня.

Я знал, что мне дадут ответы дружно

Поехал я на станцию Зима.

На улицы исхоженные те

В неравной обоюдности обид,

Друг против друга встали

Юность с детством

и долго ждали:

Кто заговорит?

Заговорило Детство:

«Что же... здравствуй.

Узнало еле.

Ты сама виной.

По очень важной станции -

Зима.

Описывая долгие круги,

И у раймага в очереди спор.

Не поводя и ухом, лопухи.

И повернул железное кольцо.

И, верно, сразу, с первых восклицаний:

«Приехал! - Женька! -

Ух, попробуй сладь!»,

с объятий, поцелуев, с порицаний:

«А телеграмму ты не мог послать?»,

с угрозы:

«Самовар сейчас раздуем!»,

С перебираний -

сколько лет прошло! -

Я, напевая, за водою брёл.

А всё же, я сказал бы,

нехорошо уже с твоих-то лет!

И кто вас учит?

Э, смотри, чтоб залпом!

Ну, дай бог, не последнюю!

Привет!»

Шутили,

Но когда сестрёнка вдруг

И о его событиях, несущих

Немало размышлений и забот.

Отставил рюмку дядя мой Володя:

«Сейчас любой с философами схож.

Такое время.

Думают в народе.

Он говорил мне,

Складно не умея,

о том, что волновало в эти дни:

«Вот ты москвич.

Вам там, в Москве, виднее.

Ты всё мне по порядку объясни!»

И ожидал ответа моего.

Постлали, как просил,

На сеновале.

Гармонь играла.

Где-то танцевали,

Свежело.

Без матраса было колко.

Шуршал и шевелился сеновал,

Заря,

Сходя с востока,

Оставалась

И выплывали из него вдали

Дома,

Шестами длиннымии скворешен

Ногами увязая в тёплом иле,

И сталкивались изредка они.

Звенели комары.

Невдалеке

Ну, ладно, сам не ловит,

а то ведь не даёт ловить другим...»

Он подошёл.

«Неужто?

Погоди!..

Из Москвы? На лето?

А ну-ка, тут пристроиться позволь...»

Присел он рядом,

Развернул газету,

Стипендию какую получаю,

Но и боялись -

Было не угнаться

За языком таким и босиком.

Такие же,

Я помню,

Как она,

Берёт меня тревога,

И главное, -

Пускай меня осудят, -

Что далеко идти?..

Вот мой племяш, -

Что получилось?

Парень был как парень,

Стучит руководящим кулаком.

Походку изменил.

Металл во взгляде.

Какой он молодой,

Какой там пыл?

Где поиски,

Где споров прямота?

И рыба тоже

(он вздохнул)

не та...

Сиял, дивясь такому карасю.

«Да ведь не та, вы говорили, рыба...»

Но он хитро:

«Так я же не про всю...»

За тётиными жирными супами

Летел набитый сеном кузов

Коней,

Колосьев,

Кепок

И косынок,

И пили молодое молоко.

Трещали, оглушая перепонки.

Ворочались, дышали тяжело.

Мы разгребали сена вороха

и укрывались...

Не укрылась только

Попутчица одна лет сорока.

Молчала нелюдимо за едой

И стала молодою-молодой.

И повела плечами и запела,

весёлая и мокрая она:

«Густым лесом босоногая

Девчоночка идёт.

Мелку ягоду не трогает,

Крупну ягоду берёт».

И всё вперёд

И сердце и глаза,

А по лицу -

Хлестанье мокрой хвои,

И на ресницах -

Слёзы и гроза.

«Чего ты там?

Простудишься, дурила...» -

Её тянула тётя, теребя.

Откинув косы смуглою рукою,

Глядела вдаль,

Как будто там,

Вдали,

Поющая

Увидела такое,

Казалось мне,

Нет ничего на свете,

Лишь этот,

В тесном кузове полёт,

Нет ничего -

Лишь бьёт навстречу ветер,

И ливень льёт,

и женщина поёт...

Амбар был низкий.

Душно пахло в нём

Овчиною, сушёными грибами,

Мочёною брусникой и зерном.

Огромными летучими мышами

Мне не спалось.

Едва белели лица,

Ну, цинковая крыша хороша,

Всё вычищено,

Выскоблено,

Гладко,

Есть дети, муж,

но есть ещё душа!

А в ней какой-то холод, лютый холод...

Вот говорит мне мать:

«Чем плох твой Пётр?

Он бить не бьёт,

На сторону не ходит,

Конечно, пьёт,

А кто сейчас не пьёт?»

Ах, Лиза!

Вот придёт он пьяный ночью,

Рычит, неужто я ему навек,

И грубо повернёт

И - молча, молча,

Теперь уже умею засыпать.

Какой я стала...

Все дают мне сорок,

А мне ведь, Лиза,

только тридцать пять!

Как дальше буду?

Больше нету силы...

И в доме наводила красоту.

Летела молодою-молодой,

И я -

Я ей завидовал,

Я верил

Стих разговор.

Донёсся скрип колодца -

И плавно смолк.

Всё улеглось в селе,

По тёте,

по всем дремавшим сладко на полу:

«По ягоды-то, граждане, пойдёте?

Чего ж тогда вы спите?

Не пойму...»

Дрова босая женщина колола.

Орал петух.

Мы вышли за село.

Сначала шли поля,

Потом подлесок

Уже и костяника нас манила,

И дымчатая нежная малина

В кустарнике алела кое-где.

У нас в глазах рябило.

Это было,

И падали,

И в ней, дурманной, лёжа,

Её губами брали со стеблей.

Забыл про ягоды я вскоре.

Смеялась,

Ну, а я не верил ей.

Но помню я отныне и навеки,

Разбрызгивая грязь,

Сшибая ветки,

И пела женщина,

И струйки,

Струйки, пенясь,

по скользкому стеклу стекали вкось...

И я хочу,

Чтобы и мне так пелось,

Чтоб шёл по свету

С гордой головою,

Чтоб всё вперёд -

И сердце, и глаза,

А по лицу -

Хлестанье мокрой хвои

И на ресницах -

Слёзы и гроза.

Я пересыпал ягоды кому-то

Я ничего из памяти не вычел

И веки я у ног её смежил.

Открыл глаза.

Увидел в небе птицу.

Колосья трогал.

Спрашивал пшеницу,

Отвечала мне пшеница,

чуть качая головой:

«Ни плохой ты, ни хороший -

Просто очень молодой.

Твой вопрос я принимаю,

Но прости за немоту.

Я и вроде понимаю,

а ответить не могу...»

Мимо пахнущих дёгтем телег,

Повстречался мне человек.

Был он голоден,

Молод и бос.

Что уборочная горит,

Я пойду.

Я правду найду.

В ней с портфелем -

Символом дел -

Гражданин парусиновый

В «виллисе»,

Как в президиуме,

Сидел.

«Захотелось, чтоб мать поплакала?

Снарядился,

Герой,

В Зиму?

Ты помянешь ещё Панкратова,

ты поймёшь ещё, что к чему...»

И умчался.

Но силу трезвую

Ощутил я совсем не в нём,

Мы простились.

Пошёл он, маленький,

Увязая ступнями в пыли,

Долго-долго

качались вдали...

Усталые,

На «газике» попутном.

Мы с ним тепло прощались.

Руку жали.

Он говорил,

Чтоб чаще приезжали,

И мы ему -

Чтоб тоже приезжал.

Он марлею повязанные вёдра

С прилипшей к шинам

молодой травой...

Махал старик.

Он тайн хранил - ого!

Я лучше -

Как вернулись,

Как со светом

Вставал,

Пил молоко -

И был таков,

Тайгою окружённая с боков,

Когда бродил я,

Бережно ступая,

Порою шёл я в лес

И брал двустволку.

О многом думал,

И о вас я думал,

Мои дядья,

Володя и Андрей.

Люблю обоих.

Вот Андрей -

он старший...

Люблю, как спит,

Намаявшись,

Чуть жив,

Как моется он,

Рано-рано вставши,

Измазан вечно,

Вечно разозлён,

И вновь - домой,

Измучившийся,

Добрый,

Дрова пилить

и чёрный хлеб солить...

А дядя мой Володя

Ну, не чудо

В его руках рубанок удалой,

Ну а в рассказах -

ах, какой мастак!

Дядья мои -

мои родные люди!

Какое было дело до того,

что говорила мне соседка:

«Крутит

Ну, а Володя -

Столяр он приличный,

Но ведь запойный -

Знает вся Зима».

А я не проявлял.

Но младший дядя

По делам».

Лежит твой дядя -

Рученьки вразброс.

Учись, учись, студентик, жизни всякой.

А ну, пойдём!»

И, радостна и зла,

При помощи мотива «Сулико».

И, что-то расхотев

Обедать дома,

Я в чайную направился один.

В окнах ленты,

Облепленные мухами, висят.

И тёмная ручища лесоруба

И не хотел заранее тужить.

Потом -

Ненапечатанная повесть,

Потом -

Семья, и надо как-то жить.

А что сейчас писатель?

Он не властитель,

А блюститель дум.

Да, перемены, да,

Но за речами

Какая-то туманная игра.

А впрочем,

чего тут ждать! Такая уж дыра...»

Чтоб излечить тебя.

Эх, парень глупый!

Пойдём-ка с нами в клуб.

Сегодня в клубе

За сапогами бережно следя,

Одеколоном, водкою и ваксой

Благоухали чинные дядья.

Великолепно тужась,

Я тоже понемножку хлопал,

Иначе бы обиделись они.

Беспятых кланялся, показывая мышцы...

Все мы виноваты

Я размышлял о многом.

Есть два вида

Любви.

Одни своим любимым льстят,

Но люди его могут обмануть.

Кто вещие прозрения России

Не слабости,

А дел больших и славных

Россия ожидает от меня.

Чего хочу?

Хочу я биться храбро,

Степью опалённой

Над головой -

Шумящие знамёна,

В ладонях -

Ощущение древка.

Я знаю -

Есть раздумья от неверья.

Жить не хотим мы так,

Как ветер дунет.

Великое зовёт.

Давайте думать.

Давайте будем равными ему.

Поскрипывали ставнями дома.

И что мне делать, Римма?»

«А ты его?»

«Я что, сошла с ума?»

Я шёл всё дальше.

Мгла вокруг лежала,

То засопят,

То с визгом тормознут.

Гремели молотки.

У хлопцев хватких,

И паровозов чёрные бока.

Я думал, он уехал из Зимы.

Я подошёл и голосом загробным:

«Мне кажется, знакомы были мы!»

Всё рассказать -

и радость и тоску:

«Но ты устал, ты ведь с работы, Вовка...»,

«А, брось ты мне, пойдём-ка на Оку!»

И мощных оловянных лопухов.

О всём, что думал,

Многое корил.

Уже тянуло прелью ивняка,

Близилась Ока.

Качала мысли добрая вода,

Бродили кони, ржали иногда.

Сказал мне Вовка. -

Тут долго думать надо.

Не спеши».

А дело надо делать.

Пора домой.

Мне завтра, брат, к восьми...»

Светало...

Всё вокруг помолодело,

И очертанья обретали цвет.

Но по земле,

Обрызганной росой,

Шёл парень злой,

упрямый и босой...

Был день как день,

Ни жаркий, ни холодный,

Мне было грустно, чисто,

А осознать не мог ещё -

Чему.

В дрожащих пёстрых бликах

Деревья зеленели на земле.

Грузовики тянулись чередой,

И торговали бабы на базаре

Сараи, сеновалы и дома.

Тихонько паровозами дымлю,

Но тоже много думаю о веке,

Люблю его и от него терплю.

Ищи, ищи.

Пройди весь белый свет.

Да, правда хорошо,

А счастье лучше,

Чтоб всё вперёд -

И сердце и глаза,

А по лицу -

Хлестанье мокрой хвои,

И на ресницах -

Слёзы и гроза.

Люби людей,

И в людях разберёшься.

Ты помни:

У меня ты на виду.

А трудно будет

ты ко мне вернёшься...

Иди!»

И я пошёл.

И я иду.

 

Станция Зима

Мы, чем взрослей, тем больше откровенны.