Год, активизация наших действий

Во время летних каникул 1927 года, будучи в Краснодаре и Новороссийске, я открыто выступал на партийных и комсомольских собраниях с защитой взглядов оппозиции. Когда я осенью вернулся в Москву, университетская парторганизация уже была осведомлена о моих «антипартийных вылазках». Последовали оргвыводы. На очередном партийном собрании отделенческой ячейки был поставлен вопрос о выводе меня из бюро. Оппозиция по обыкновению использовала это событие для выступления против «зажима и произвола сталинских карьеристов и мракобесов». После бурных выступлений с обеих сторон, большинство ячейки проголосовало за предложение, гласившее: — Ввиду того, что переметнувшийся на сторону оппозиции член партбюро Павлов не отражает настроения и волю большинства членов парторганизации, вывести его из состава бюро ячейки и ввести на его место очередного кандидата.

Таким образом, сбросив с себя личину лояльного сторонника «генеральной линии» и освободившись от гнетущей и чуждой моему характеру необходимости двурушничать, я стал открыто выступать в защиту взглядов оппозиции. Пользуясь медлительностью партийной машины, я продолжал работу в китайском университете, и только в октябре райком догадался освободить меня от этой работы.

В сентябре 1927 года оппозиция начала широким фронтом контрнаступление. Пытаясь прорвать бюрократические рогатки формальной партдисциплины, вожди оппозиции, требуя общепартийной дискуссии, явочным путем стали созывать широкие совещания и массовые нелегальные собрания своих сторонников и сочувствующих. Состоялся ряд полулегальных расширенных совещаний виднейших руководителей оппозиции во главе с Троцким, Каменевым, Зиновьевым, Преображенским и т.д., на которых присутствовало более двухсот человек. На этих совещаниях была окончательно сформулирована и утверждена «платформа большевиков-ленинцев». Оппозиционер Фишелев, директор первой образцовой московской типографии, нелегально отпечатал эту платформу в количестве более двадцати пяти тысяч экземпляров, и она была распространена оппозицией в Москве и провинции.

В октябре, за два месяца до XV съезда, сталинско-бухаринский ЦК вынужден был объявить общепартийную дискуссию. Начались дискуссионные собрания.

Первое дискуссионное собрание в университете состоялось в середине октября. Так как ни одна из самых больших наших аудиторий не могла вместить всех участников, то собрание было назначено в театре революции. Официальным докладчиком сталинской фракции ЦК ВКП(б) на собрании был секретарь ЦКК Емельян Ярославский. Содоклад оппозиции делал член ЦК Смилга. Для доклада был установлен регламент в один час. Для содоклада, несмотря на протесты оппозиционеров, было предоставлено только полчаса времени.

Собрание проходило в очень напряженной атмосфере. К нему готовились не только оппозиционеры, но и сталинцы. Задолго до собрания московский комитет созывал совещания секретарей вузовских парторганизаций, на которых сотрудник личного секретариата Сталина Маленков инструктировал их. Характер и результаты этих инструкций не замедлили сказаться. По настоянию секретаря Снопкова университетское партбюро подготовило несколько групп хулиганов. В день собрания их вооружили гнилыми помидорами, тухлыми яйцами, старыми галошами, ящики с которыми были предусмотрительно привезены в университет и спрятаны в новом здании напротив буфета под лестницей. (Подробности эти позже разболтали некоторые из участников хулиганских групп).

Во время доклада Ярославского сохранялся относительный порядок, правда время от времени слышались реплики оппозиционеров: «Мели, Емеля, твоя неделя», «сталинский холуй», «карьерист» и т.д. Когда приступил к содокладу Смилга, размещенные по предварительному плану небольшими группами недалеко от сцены сталинские хулиганы свистом и ревом пытались прервать его речь. Ярославский, сидя за столом президиума, все время бросал Смилге резкие реплики, затем вскочил, стал стучать кулаком по столу. Удары были настолько сильны, что стоявшие на столе стакан и графин с водой опрокинулись и со звоном упали на пол. Глядя на Ярославского и поощряемые его примером, распоясались и хулиганы. Точно по команде, они стали бросать на сцену галоши, помидоры и т.д. Уклоняясь от прямых попаданий, тщедушный типичный интеллигент Смилга могучим трубным голосом продолжал бесстрашно бросать в зал острые и гневные слова, громя сталинский ЦК. Аплодисменты, свист и рев смешались. В разных концах зала слышались восторженные и бранные крики, наконец, все встали, кое-где начались потасовки. Президиум долго не мог или не хотел навести порядок, наконец объявил перерыв. В прениях, начавшихся после перерыва, выступило около десяти человек, из них двое оппозиционеров. Как всегда дельно и с достоинством говорил Мелнайс.

— Сталин аргументирует старыми галошами и гнилыми помидорами. У него нет других аргументов. Свое идейное банкротство он пытается скрыть при помощи хулиганов. Вынужденный объявить общепартийную дискуссию, Сталин, как всегда, и здесь остается самим собой, то есть грубым и необъективным человеком, как охарактеризовал его Ленин. Он боится свободного и честного обмена мнениями и поэтому превращает партийную дискуссию в хулиганскую свистопляску.

— Это клевета на партию, — кричит Ярославский.

— Клевета — ваша специальность, Емельян Ярославский. Вы являетесь одним из руководителей ЦКК, то есть блюстителем партийного закона и морали. Вы претендуете быть совестью партии, почему же вы не протестуете против бесчестных и бессовестных методов борьбы. Вы исключаете из партии честных людей за слово критики, почему же вы терпите и поощряете в партии разнузданное хулиганство. Вероятно, потому, что вы не в состоянии оперировать идейным оружием. Идя на партийное дискуссионное собрание, на котором присутствуют две с половиной тысячи студентов и профессоров столичного университета, вы вооружаетесь гнилыми помидорами и старыми галошами для защиты генеральной линии. Что же это за линия, которую нужно защищать таким, с позволения сказать, оружием? Очевидно, это не партийная генеральная линия, а бюрократическая петля, с помощью которой вы пытаетесь удушить живую, критическую мысль в партии и расчистить путь бонапартизму...

Характерным было выступление студента Семкова, который защищал «буферную» точку зрения.

— Я не разделяю взглядов оппозиции и являюсь решительным сторонником генеральной линии партии. Но я также решительно протестую против тех методов, которыми ЦК борется с оппозицией и инакомыслящими большевиками. В нашей партии не раз возникали трудности и разногласия, не раз были общепартийные дискуссии. И всякий раз эти трудности и разногласия преодолевались в результате широкого, свободного и честного обмена мнениями. До тех пор, пока в партии существует эта возможность свободного обмена мыслями, ей никакие трудности и разногласия не страшны. Сейчас мы видим, что Сталин и большинство членов ЦК не проявляют ленинской терпимости к инакомыслящим большевикам. Они применяют недостойные методы борьбы. Это опасный путь, он ведет к расколу и гибели нашей партии...

Заключительные речи Ярославского и Смилги неоднократно прерывались. Снова был свист и шум в зале. В Смилгу снова летели галоши и помидоры. Бурные сцены не прекращались и во время голосования. Состоящий из сталинцев президиум собрания, возглавляемый Снопковым, при подсчете голосов, поданных за резолюцию оппозиционеров, грубо преуменьшал их. Оппозиционеры, бурно протестуя, выставили своих счетчиков. Переголосовывали несколько раз и наконец установили, что за резолюцию оппозиции голосовало около трехсот восьмидесяти человек и около ста человек от голосования воздержались.

С этого дня из зала собрания дискуссия перешла в студенческие общежития, в аудитории, в университетские коридоры, в столовые, трамваи и на улицу. Во время занятий аудитории опустели. Студенты толпились в коридорах, в буфете, ожесточенно споря и открыто распространяя нелегальную литературу. Во время перемен профессора не шли в профессорскую комнату, они присоединялись к группам студентов, прислушивались к их спорам или, отведя за бочок того или иного студента, тихонько выпрашивали нелегальную литературу. Нередко оппозиционеры и по своей инициативе незаметно совали нелегальщину в карманы профессоров. В буфете и других местах скопления студентов с утра до ночи шныряли шпики с Лубянки. Студенты быстро их распознавали и, называя «спутниками коммунистов», глумились над ними.

Многие замаскированные оппозиционеры теперь стали открыто заявлять о своей принадлежности к оппозиции. Даже некоторые беспартийные студенты убежденно и открыто защищали взгляды оппозиции.

Участились нелегальные собрания оппозиции. Теперь эти собрания привлекали сотни людей. На них выступали вожди оппозиции Троцкий, Каменев, Зиновьев, Радек и многие другие.

Нелегальное собрание студентов МГУ на Плющихе в квартире аспиранта Воробьева, где выступал Троцкий, привлекло более ста человек. В двух просторных комнатах люди стояли, тесно прижимаясь друг к другу. Не попавшие в комнату толпились в коридоре. Троцкий, сняв пиджак, говорил стоя на подоконнике. Собрание с большим подъемом продолжалось более двух часов. Несмотря на многолюдность и продолжительность собрания, оно или не было обнаружено шпиками, или его не посмели разогнать. Многолюдным также было нелегальное собрание в квартире нашего студента в доме, расположенном на углу улицы Воровского и Кудринской площади. Здесь выступал Карл Радек.

Наиболее грандиозным и внушительным было собрание оппозиционеров в здании МВТУ (Московское Высшее Техническое училище). Нелегальные собрания в частных квартирах уже явно не удовлетворяли. Желающих посетить их было так много, что никакие квартиры не могли вместить. Поэтому встал вопрос о созыве более широких и массовых собраний. С этой целью была намечена к захвату самая большая аудитория университета, вмещавшая более полутора тысячи человек. Затем выяснилось, что лекционная аудитория МВТУ много обширней, и выбор пал на нее. Местная группа оппозиционеров по указанию центра около семи часов вечера захватила ее. К этому же времени со всей Москвы стали прибывать студенты и рабочие оппозиционеры. В короткий срок их собралось более трех тысяч человек. Аудитория и примыкавший к ней коридор были заполнены до отказу. На собрание прибыли Троцкий, Каменев, Зиновьев. На собрании царил необычайный подъем и единодушие. Пламенные слова вождей оппозиции падали на возделанную почву. Вскоре о собрании узнали в Кремле. По тревоге были подняты курсанты школы им. ВЦИК, размещавшейся в Кремле, была усилена охрана Кремля. Одновременно для разгона собрания была послана группа членов ЦКК во главе с Емельяном Ярославским, вместе с ним прибыл и Маленков. Однако все попытки их пробраться в аудиторию были бесплодны. Огромная масса людей, стоявших в коридоре, умышленно не пропускала их. А когда Ярославский, упорствуя, стал кричать в коридоре, предлагая разойтись и закрыть собрание, его просто вытолкали, наградив изрядным количеством пинков. Вертевшийся здесь же бывший секретарь парторганизации МВТУ Г. Маленков приказал обрезать электропровода. Аудитория погрузилась во мрак. Но организаторы собрания предусмотрели такую возможность и заранее припасли целый портфель стеариновых свечей. И когда председательствующий на собрании Л.Б. Каменев торжественно провозгласил: — Рассеем сталинский мрак ленинским светом, — под восторженные аплодисменты в разных концах аудитории загорелись десятки свечей. Собрание с еще большим подъемом продолжалось почти до десяти часов вечера. В это время Маленков метался по студенческому общежитию МВТУ, собирая сталинских приверженцев для разгона собрания. Метались и аппаратчики из московского комитета, мобилизуя для этой же цели своих надежных людей. К концу собрания со всех концов Москвы к зданию МВТУ на трамваях и грузовых автомобилях прибыло несколько тысяч сталинцев. Но эти случайно собранные люди держались пассивно, а некоторые даже присоединялись к оппозиционерам. Закончив собрание, оппозиционеры, выходя с песнями из аудитории, выстраивались двумя плотными шпалерами в коридоре и во дворе. Под их охраной беспрепятственно прошли к своим автомашинам Троцкий, Каменев и Зиновьев.

На другой день после этого собрания в газетах было опубликовано постановление ЦК и ЦКК об организации рабочих дружин для разгона нелегальных собраний. Такие дружины были созданы во всех московских вузах и на многих фабриках и заводах. Участников этих бригад оппозиция клеймила сталинскими опричниками. В эти бригады отбирались наиболее воинствующие сталинцы, как коммунисты, так и комсомольцы. При отборе особое внимание обращалось на мускульную силу. Туда охотно шли тупые хулиганствующие элементы. После соответствующего инструктажа этих хулиганов снабжал московский комитет тухлыми яйцами, гнилыми яблоками, помидорами и короткими палками, чаще это были ножки от стульев. Инициатором и начальником штаба этих бригад был Маленков.

В московском университете такая дружина насчитывала около ста человек, преимущественно комсомольцев. Состав ее был засекречен. Дежурили они днем и вечером по двадцать человек под руководством членов партийного бюро. Он сидел в буфете, а «дружинники» скрывались рядом под лестницей. Потихоньку под лестницу им носили бутерброды, пирожки, прохладительные напитки и т.д. Все это, конечно, бесплатно.

Несмотря на создание этих дружин, тяга к нелегальщине среди студенчества продолжала расти. Для того, чтобы дать возможность побывать на нелегальных собраниях возможно большему числу людей, руководство местных оппозиционных групп пропускало через эти собрания в первую очередь лиц еще не бывавших на них.

Расширяя нелегальные формы борьбы, оппозиция, однако, уделяла главное внимание легальной работе в ячейках и кружках. Здесь были главные бои. Частые партийно-комсомольские собрания в университете в ту пору неизбежно констатировали рост оппозиционных настроений и голосов, поданных за оппозицию. К концу дискуссионного периода свыше четырехсот коммунистов и около шестисот комсомольцев открыто голосовали за оппозицию.

Наибольшее количество оппозиционеров дали юридический и историко-литературный факультеты. В партячейке судебного отделения открыто голосовало за оппозицию около трети всего состава. Несколько членов бюро открыто поддерживали оппозицию. Примерно такое же положение было и на отделениях хозяйственного и международного права. Ячейка литературного отделения имела около половины коммунистов, голосовавших за оппозицию. Большинство членов ее бюро во главе с секретарем Виктором Черновым также поддерживало оппозицию. Это была единственная партячейка в университете, руководство которой открыто выступило в защиту взглядов оппозиции.

Похороны А.А. Иоффе

Тяжелое впечатление произвело на студентов самоубийство профессора А.А. Иоффе. Старый большевик, советский дипломат Иоффе состоял профессором первого МГУ, где читал лекции по международному праву. Весть о его самоубийстве появилась почти одновременно с его посмертным письмом, нелегально распространяемым оппозицией. Иоффе — сын богатых родителей, волжских кораблевладельцев. Задолго до революции примкнув к большевикам, он после смерти родителей передал в партийную кассу большевиков все свое огромное состояние. Иоффе примыкал к оппозиции. Будучи тяжело болен, он не только не получал надлежащей медицинской и материальной помощи, но и подвергался со стороны сталинского ЦК травле. «Даже электрогрелки не дали мне из Кремлевской больницы», — горько жалуется он в своем посмертном письме. Трагическая смерть Иоффе глубоко взволновала студентов университета. Сотни студентов потянулись к его гробу с последним прощанием. Студенты-правовики непрерывно несли почетный караул у гроба. Оппозиция невероятно быстро размножила и распространила тысячи экземпляров посмертного письма, в котором Иоффе волнующими, гневными и острыми словами клеймит сталинскую клику. Студенты негодовали и возмущались кремлевскими убийцами.

Желая избежать массовых демонстраций, сталинцы приказали произвести похороны втихую. Никаких сведений о месте, дне и времени похорон в печати не сообщалось. На второй день утром в рабочее время состоялись похороны на Новодевичьем кладбище. Демонстрации, однако, не удалось избежать. Оппозиция через свою сеть успела предупредить своих сторонников, около полутора — двух тысяч, преимущественно учащейся молодежи, приняли участие в похоронах. Была осенняя сырая и промозглая погода. Гроб с покойником через всю Москву несли на руках Троцкий, Зиновьев, Каменев, Муралов и другие вожди оппозиции. Траурные марши оркестра привлекали все новых и новых участников процессии. Когда процессия проходила по Моховой, к ней присоединились сразу несколько сот студентов университета. Время от времени в толпе раздавались выкрики: «Позор убийцам Иоффе!» «Позор сталинским душителям революции!» А затем, заглушая оркестр, взметнулась над толпой могучая боевая песня: «Вихри враждебные веют над нами...» Прохожие, разинув рты и пожимая плечами, смотрят на окруженную полуэскадроном конной милиции необычную похоронную процессию, где люди поют бодрые и боевые песни. Когда разбухшая процессия достигла Новодевичьего кладбища, конная милиция, выдвинувшись вперед, преградила дорогу. Уныло бредший за гробом представитель сталинского ЦК Рютин объявил, что «доступ к могиле могут иметь только ближайшие родственники и друзья покойника, остальные могут расходиться». Гроб колыхаясь двинулся вперед. Пропустив его, конница снова сомкнулась. Несколько минут длилась напряженная тишина. Затем, точно по команде, зарычав, толпа ринулась вперед, отбросила нескольких лошадей с их всадниками и широким потоком устремилась вслед за гробом в кладбищенские ворота. Сделав вид, как будто ничего не случилось, милиция спешилась и осталась у кладбищенских ворот, пассивно наблюдая за движущимся мимо людским потоком.

Гроб с телом покойника был поставлен на узкий и высокий стол у открытой могилы. Речью Зиновьева был открыт траурный митинг. Вслед за ним от имени ЦК выступил с речью Рютин. В самом начале своей речи он сделал выпад против Троцкого: «Только безумцы могут говорить о сумерках нашей революции...» «Доло-о-ой»! — послышались отовсюду гневные возгласы, и люди ринулись со всех сторон к Рютину. Стоявший в центре толпы гроб заколебался и едва не был опрокинут. Если бы вовремя не поднялся на трибуну и не успокоил собравшихся Л. Троцкий, очевидно, Рютину не поздоровалось бы.

Свою зажигательную речь Л. Троцкий закончил возгласом:

— Под знаменем Маркса и Ленина клянемся до конца сохранить верность революции и рабочему классу...

— Клянемся! — подняв кверху руки, громогласно ответили тысячи присутствующих.

Закончив похороны, люди возвращались большими шумными толпами, распевая боевые революционные песни, особенно подчеркивая и бесконечно повторяя куплет «Веди ж Муралов нас смелее в бой, пусть гром гремит, пускай пожар, пожар кругом...»

Вслед за ними сомкнутым строем, шагом безмолвно двигался полуэскадрон конной милиции...

Последняя дискуссия в МГУ

Последнее дискуссионное собрание было созвано в конце октября месяца в коммунистической (б. Богословской) аудитории университета. Чтобы на него не могли проникнуть оппозиционеры из других вузов, при входе следовало предъявить наряду с партбилетом специально на этот предмет выданный пропуск. Аудитория могла вместить только полторы тысячи человек. Партруководство формально не могло уклониться от созыва дискуссионного собрания. Вместе с тем оно не желало предоставлять трибуну оппозиционерам. Заведомо зная, что аудитория может вместить едва две трети членов университетской парторганизации, руководство умышленно не воспользовалось более обширным помещением, рассчитывая, что необычайно переполненная аудитория сделает невозможным длительную и деловую работу собрания и приведет к его срыву. Не сумевшие попасть в аудиторию коммунисты, а также тысячи комсомольцев и беспартийных студентов толпились в коридорах, на лестнице и на дворе. Снова явился в качестве официального докладчика ЦК Ярославский. Оппонентом его на этот раз был член ЦК Х. Раковский.

Собрание началось бурно, докладчика все время прерывали гневными и оскорбительными репликами: «Могильщик революции!» «Цербер!» «Предатель!» И т.д. Шум в зале все нарастал и уже через 15-20 минут слова докладчика захлестнул хаос. Все попытки президиума водворить порядок были бесплодны, и Ярославский вынужден был сесть.

Выступивший затем Раковский был встречен бешеными аплодисментами оппозиционеров и беспорядочными криками сталинцев. Громовым басом он заглушил выкрики и с большим подъемом говорил около получаса. Речь его произвела сильное впечатление. С криками «Ура!» все как один поднялись со своих мест оппозиционеры.

— Да здравствует ленинская гвардия! Да здравствуют несгибаемые революционеры! Ура! Ура! Ура! — гремело в аудитории и в коридорах. Овация длилась несколько минут. Затем, сняв со сцены Раковского, оппозиционеры, распевая Интернационал, понесли его на руках на Моховую к стоявшей автомашине. В коридоре и во дворе к процессии присоединились комсомольцы и беспартийные студенты. С небывалым подъемом, точно в экстазе, пели волнующий гимн Интернационалу.

Когда процессия, проходя коридором, спускалась по лестнице, ректор университета А.Я. Вышинский выскочил в коридор и глубоко засунув пальцы в рот стал пронзительно свистать. Стоявшие рядом студенты избили его. Били сначала по лицу, а когда он свалился, били ногами куда попало. Потеряв пенсне, с разбитым носом, растрепанный, грязный и жалкий, выбирался он на четвереньках из толпы, поощряемый пинками ног.

В последующие затем дни, при его появлении в университете всюду слышались крики студентов:

— Свистун, хулиган, рыжий лакей и т.д. Возмущение студентов было так велико, что Вышинский стал прятаться, боясь показываться публично. Даже райком партии не мог пройти мимо хулиганского поступка Вышинского и вынес ему выговор «за недостойное ректора университета и большевика поведение». Об этом взыскании было сообщено университетской парторганизации. И без того не пользовавшийся доверием и популярностью среди студентов, Вышинский был раздавлен. Так, вероятно, думал и сам Вышинский. Случайно, через Маленкова, об этом инциденте узнал Сталин. Ознакомившись с досье Вышинского, Сталин иначе оценил «подвиг» и «таланты» его. Несколько дней спустя Вышинский был назначен зав. Главпрофобром и замнаркома просвещения. Это было началом его большой карьеры. Это было также и концом карьеры секретаря Фрунзенского райкома партии Кромберга, он был снят, а на его место пришел Яковлев.