Часть 1. Детство и семья - 1917 год - Белая власть - Сопротивление

И.М. Павлов, Записки оппозиционера.

Воспоминания, впечатления и встречи

Предисловие к публикации

10 февраля 2001 г.

Читая анонимный документ, найденный в архиве, следует всякий раз спрашивать себя: не является ли работа фальсификацией? Ответ на этот вопрос не всегда однозначен. Нужно внимательно проанализировать работу и ответить на ряд вопросов: насколько она цельна? написана ли она в одном ключе, одной и той же рукой? обосновано ли выраженное автором мировоззрение обстоятельствами его личной жизни? соответствуют ли воспоминания и рассказы известной нам действительности? правдоподобно ли происхождение этого манускрипта? кому была бы выгодна фальсификация в этом духе? и пр.

Как вы сможете увидеть, уважаемый читатель, работа написана одной рукой, вернее, одним умом (манускрипт найден в машинописной форме), она является цельным документом, вышедшим «из-под пера» незаурядной личности. Человек, писавший документ, ярко рисует своё детство и обстановку, в которой сложилось его мировоззрение. В архивах Гуверовского института хранятся другие анонимные манускрипты: некоторые менее, некоторые более достоверные. Вполне возможно, что в конце 40-х годов в обстановке передвижения масс беженцев и эмигрантов в конце Второй Мировой войны воспоминания чудом выжившего русского оппозиционера могли попасть на Запад.

Автор вовсе не является правоверным сторонником какой-то определённой доктрины, механическим попугаем, повторяющим заповеди социализма, коммунизма или даже троцкизма. Этот человек многое передумал, во многом разочаровался. Он смотрит на своё прошлое с точки зрения «социалиста-демократа», больше уже не коммуниста, и осуждает «нетерпимость и иезуитство» строителей Советского государства. Мы не разделяем эту точку зрения и видим в ней теоретическую ограниченность автора, его национально-реформистский кругозор. Конечный вывод автора, что социализм мог бы быть построен в России 1917-го года на базе демократических реформ, кажется нам наивным и даже смешным. Выбор стоял не между Керенским и Лениным, а между Лениным и генералом Корниловым, между диктатурой пролетариата и диктатурой монархистских генералов, поддержанных империалистами. Программа большевиков в 1917-24 гг. заключалась в победе не Российской, а мировой социалистической революции.

В описании своей оппозиционной работы автор мало даёт нам в программно-историческом смысле, он больше описывает механику и организацию полулегальной оппозиции середины 20-х годов. Он практически не говорит, например, о роли вопроса о «перманентной революции» (антипода «теории» о возможности построения социализма в одной стране) во внутрипартийных дискуссиях, едва касается значения международных событий — в Германии, Великобритании, Китае — в развитии внутриполитического положения в Советской России. Даже сама картина политических и идейных разногласий между оппозицией и право-центристским блоком не всегда отчетливо видна. Ясно, что в течение долгого времени безымянный писатель не имел доступа к программным документам, аналитическим материалам, библиотекам, не участвовал в свободном обмене мнениями и в спорах между протагонистами разных течений. Другими словами, воспоминания написаны тайно и в одиночку, как мы и должны ожидать.

Кому были бы выгодны воспоминания в таком моральном ключе? Ясно, что эти воспоминания наносят удар по сторонникам раннего сталинизма или бухаринцам. Правое крыло ВКП(б) сотрудничало со Сталиным в подавлении всех институтов рабочей демократии, выросших из революции. Но нельзя также и сказать, что от этих мемуаров выиграют последователи «демократического социализма»: воспоминания лишь подчёркивают, что активная оппозиция против победы бюрократического тоталитаризма выросла в рядах коммунистов и комсомольцев; беспартийные и либерально-демократические слои общества молчали и наблюдали со стороны, читая оппозиционные документы, симпатизируя оппозиционерам, но не более того.

Документ ясно показывает молодость автора, яркость его впечатлений, высокие порывы его духа. Самое главное, в этом документе нет выдумок: автор пишет о том, что знает и сам наблюдал, он не выдумывает небылиц и не выпячивает себя, не старается казаться умнее, чем был в свои 20-25 лет. Эта работа правдиво описывает события первых десяти лет революции и заслуживает внимание читателей.

Борьба Левой оппозиции против растущего сталинизма

После начала последней болезни Ленина и его отхода от активной работы в марте 1923 года в партии начали быстро усиливаться признаки бюрократизма: назначенство, чванство начальников и секретарей по отношению к рядовым партийцам, отталкивание масс от активного руководства деятельностью партийных органов. Повседневное руководство партией было в руках так называемого «триумвирата», составленного из Зиновьева, Каменева и Сталина. Чтобы изолировать Троцкого, эта тройка организовала тайное параллельное «Политбюро» из всех членов Политбюро, кроме Троцкого и включая председателя ЦКК Куйбышева. Основные партийные решения принимались келейно, помимо ЦК и формальных органов партии.

Осенью 1923 года Троцкий, с одной стороны, и целая группа старых и заслуженных членов партии (Е. Преображенский, Л. Серебряков, Ю. Пятаков и 43 других старых большевика), с другой, написали обращения в ЦК и Политбюро, призывая к обсуждению партийного бюрократизма и к повороту партии в сторону большей партийной демократии. Из-за следующего обстоятельства эти выступления быстро получили широкую поддержку партийных масс.

Международные события: обострение политического положения в Италии и Болгарии и, в особенности, складывание революционной ситуации в Германии осенью 1923 года — вызвали массовое брожение внутри ВКП(б), рост надежд на европейскую революцию, рост активности рядовых членов партии, открытое недовольство по поводу партийного режима. Массовые партсобрания кончались осуждением руководства местных, губернских и Центрального Комитета, призывами изменить курс партии.

Конференция ЦК в декабре 1923 года проголосовала за проведение «нового курса» демократизации партии. Но к тому времени революция в Германии провалилась, массы были снова ввергнуты в апатию, а оппозиция изолирована. ХIII съезд партии в январе 1924 года прошел в обстановке изоляции и поражения оппозиции; смерть Ленина 21 января развязала заговорщикам под руководством «тройки» руки, и они начала переходить ко все более разнузданной травле оппозиции.

В 1924 году Троцкий написал обширную статью, обсуждавшую события 1917 года, ошибки руководства и меры, принятые для их исправления. Написание статьи было вызвано его опасениями по поводу ошибок революционного руководства в прошедшем году, особенно в Болгарии и Германии. Статья была написана в виде предисловия к сборнику его работ об Октябрьской революции и нацелена на то, чтобы служить учебником в искусстве революционного руководства. Так как этот обзор событий сильно ударял по репутации правящего «триумвирата» (Зиновьев, Каменев и Сталин), верхушка партии обрушилась на Троцкого и развязала так называемую «литературную дискуссию». В ходе этой очень односторонней «дискуссии» и в целях спасения репутаций членов «триумвирата» была развязана кампания грубой фальсификации событий Октября. Идейное сползание верхушки толкало в сторону неслыханного до тех пор тезиса о «непогрешимости» ЦК.

Между тем первые итоги проведения «новой экономической политики» привели к восстановлению сельского хозяйства, оздоровлению всего хозяйственного механизма, возрождению торговли и, в меньшей степени, к частичному восстановлению промышленности. На базе этих успехов правые и центр (Бухарин и Сталин) осенью 1924 года выдвинули тезис о возможности постепенного реформирования советского хозяйства в сторону социализма и построения в Советском Союзе социализма независимо от мировой революции. Председатель Коминтерна Зиновьев даже провозгласил лозунг «НЭП во внешней политике». Эта программа постепенных национальных реформ вырастала из эмпирических и эклектических склонностей некоторых вождей партии и опиралась на самодовольство средних партийных чиновников, их личное удовлетворение достигнутыми материальными благами и льготами. «Зачем нам мировая революция, — говорили они себе, — мы строим и построим социализм в России».

В течение следующих двух лет оппозиция развивалась идейно на почве борьбы за внутреннюю демократию, с одной стороны, и за мировую революцию против национальной ограниченности, с другой.

В течение 1925 года наметилась следующая тенденция советского хозяйства. В то время как сельское хозяйство восстанавливалось и расширялось, промышленность, особенно тяжелая, не находила достаточных средств для развития, часто оставалась без рынков и средств; промышленные товары, дорогие из-за плохой организации труда, не могли найти сбыта. Промышленный пролетариат бедствовал по сравнению с обогащением крестьянских верхов и нэпманов в городах.

К концу 1925 года внутри партии произошла еще одна перестановка сил: в октябре образовалась так называемая Ленинградская оппозиция под руководством Зиновьева и Каменева. В искаженном виде эта оппозиция выражала протест промышленного пролетариата против его тяжелого экономического и социального положения. Против своей воли Зиновьев, Каменев и их друзья были вынуждены повторить все аргументы сторонников Троцкого, высказанные ими в продолжение последних двух лет. В декабре 1925 г. открылся ХV съезд ВКП(б), и весом аппарата Сталин смог победить сторонников Зиновьева и Каменева.

В начале 1926 года Ленинградская оппозиция присоединилась к сторонникам Троцкого, и вместе они образовали так называемую Объединенную оппозицию. Программа оппозиции призывала к следующему. Во-первых, перестановка акцента хозяйственного развития СССР на долгосрочное центральное планирование и развитие тяжелой промышленности за счет более прогрессивного налогообложения крестьянских верхов и нэпманов. Во-вторых, отказ от национального реформизма и лозунга «социализма в одной стране» в пользу приспособления советского хозяйства к мировому разделению труда, то есть проведение шагов по интеграции в мировую экономику, защищая при этом социалистические начала советской промышленности. В-третьих, отказ от «НЭПа во внешней политике» в пользу самостоятельной политики Коминтерна и стратегического прицела на мировую революцию.

В течение 1926 года произошло мировое событие, которое произвело сильное влияние на внутрипартийную борьбу внутри СССР: Всеобщая забастовка в Великобритании в мае и её предательство лейбористами и профчиновниками из Англо-Русского комитета. Политика правых в Коминтерне привела к этому поражению коммунистических сил, но поскольку само поражение, казалось, отдаляло и уменьшало перспективы европейской революции, оно дало добавочный перевес позициям Бухарина и Сталина.

Подобное, но в ещё большей степени жестокое поражение потерпели коммунисты Китая в течение 1927 года. Под давлением Сталина и Бухарина китайская Компартия против своей воли подчинялась Гоминдану и его вождю Чан Кайши. Левая оппозиция в течение 1926 и 1927 года критиковала меньшевистско-эсеровскую позицию Сталина и призывала к восстановлению независимости КПК, к самостоятельной борьбе коммунистов против национальной буржуазии. Политика Сталина и Бухарина позволила Чан Кайши использовать популярность коммунистов в собственных целях, а когда его военщина была полностью подготовлена, он нанес по Компартии кровавый и жестокий удар: 12 апреля в Шанхае, месяц спустя в Чанше, а потом в других важнейших городах Китая десятки и сотни тысяч коммунистов были убиты, китайская революция была потоплена в крови.

Поражение китайской революции вызвало вспышку негодования среди наиболее сознательных членов партии и комсомола, расширение деятельности оппозиции летом и осенью 1927 года. Но, как и все поражения революции, этот провал привёл к дальнейшему разочарованию широких масс в революционных перспективах и к конечной изоляции самой оппозиции.

Таковы в общих чертах основные этапы событий и действия оппозиции. Как неоднократно писал Троцкий, оппозиция была права в своих опасениях и предостережениях, она предвидела основное развитие событий и предлагала правильную программу действий. Но каждое поражение мировой революции усиливало не оппозицию, а приспособленцев и чиновников вокруг Сталина.

Феликс Крайзель

Дэвид Керанс является американским историком, доктором философских наук, который обнаружил рукопись воспоминаний И.М. Павлова в 1995 году в Гуверовском архиве Стэнфордского университета США.

К читателю

"Читатель держит в своих руках документ уникального значения в освещении нашего сложного, тяжелого и недоученного прошлого". Так, вероятно, хочется каждому редактору пригласить читателей ознакомиться с изданием вновь открытых материалов, касающихся основных событий и ведущих фигур, а также самой тональности жизни этого прошлого. С момента провозглашения горбачевской "гласности" шел мощных поток таких материалов, а после распада Советского Союза в 1991 г. Россия точно изобилует интереснейшими публикациями этого рода. Кажется, все голоса уже спели свои песни: вышли в свет теоретические и полемические произведения лидеров всех оппозиционных политических движений, партий и уклонов, мемуары и воспоминания крупных деятелей власти в сферах политики, хозяйства и культуры, документы, описывающие грязные пятна советской истории, исповеди покорившихся, обвинения униженных и ламентации разочарованных. Не только верхам, но и низам дано слово: дневники и письма простых людей опубликованы в значительном количестве, существенно обогатив этим наше понимание всех главных периодов и тем рокового ХХ века. Волна впечатляющих публикаций вызывает головокружение. Что остаётся сказать? Кого остаётся слушать? Про что остаётся думать?

Вопреки ожиданиям, настоящая брошюра действительно привносит своеобразный важнейший вклад, и не только в понимании истории и судьбы Русской революции. Ведь борьба автора "Записок Павлова" за осмысление социальных преобразований во время революции обстоятельно затрагивает более общие вопросы истории России. Павлов является большевиком и говорит с нами с точки зрения этой идеологии. Одновременно, нельзя смотреть на него как на представителя всего лишь одного периода и идеологии. Его, несомненно, привлекали программа Левой оппозиции Льва Троцкого и марксистский способ анализа общества и политики. Но, читая его Записки, мы неизбежно слышим также и голос человека, пропитанного духом коренных ценностей современной цивилизации. Мирное сотрудничество, сочувствие, уважение личной свободы и, превыше всего, разума и справедливости — вот понятия, которые руководят его мыслью и оценками всего и всех, вот ради чего он включился во внутрипартийную борьбу 20-х годов. В те времена только Левая оппозиция действительно обнимала и отражала цивилизованные ценности, как мастерски объясняет это сам Павлов. Его участие в ней было естественным решением, и её поражение было сугубо трагичным, ибо быстро исчезли и люди и программы, способные провести социалистическую революцию цивилизованным путём.

Павлов рассказывает нам массу ценного о характере и динамике внутрипартийной борьбы 1920-х годов. Его Записки затрагивают важные и практически неизученные аспекты этого противоборства: удушение политической свободы в провинции, организацию студенчества против сталинистов, ход последних битв Левой оппозиции в 1927 году. Будучи идеалистом в лучшем смысле этого слова, он громко говорит о значении политической активности для определения судеб всей современной истории России. Павлов ведёт одновременно три взаимосвязанных кампании, знакомых множеству русских со времен декабристов:

- он борется за политическую сознательность;

- он старается распространить свою сознательность среди окружающих;

- он активно участвует в защите цивилизованных ценностей против вторжений мощного, своекорыстного государственного аппарата.

Поскольку эти проблемы являются коренными в истории политического развития России, им уделено немало места в исторической, беллетристической и публицистической литературе. Но эти трактаты почти никогда не выходили из круга высшей интеллигенции и цензового общества. Вот почему Записки Павлова достойны общественного внимания. Они демонстрируют нам возникновение и развитие политической жизни в непривилегированных слоях общества, а также устремления этих слоев. Поэтому мы должны быть даже благодарны автору за анонимность его Записок: ибо они показывают не только то, что человек вел борьбу за справедливость, но и то, что эта борьба всем доступна. Справедливость никогда легко не даётся, но за неё все же стоит бороться.

Я случайно нашел этот документ в 1995 году в Гуверовском архиве Стэнфордского университета во время моих исследований по другой теме. Документ значится в архиве просто как "Папка Павлова" и попал в архив при неизвестных обстоятельствах в 1950 году. Он имеет форму машинописной рукописи в 147 страниц длиной и несет следы правки и подготовки для возможной публикации. Так, частично эти воспоминания разбиты на главы, имеются другие следы подготовки к печати. Никаких других сведений о документе и его авторе в архиве не имеется.

Автор документа называет себя Иваном Михайловичем Павловым. По всей вероятности, это псевдоним, под которым скрывался чудом переживший сталинскую мясорубку бывший участник Левой оппозиции и свидетель этой героической борьбы.

Для удобства читателей воспоминания разбиты на главы, которым даются наши заглавия.

Дэвид Керанс

доктор философских наук, историк

Часть 1. Детство и семья - 1917 год - Белая власть - Сопротивление

Февраля 2001 г.

Нижеследующими главами мы начинаем публикацию воспоминаний оппозиционера 20-х гг. И.М. Павлова. Рукопись не была систематически разделена автором на определенные главы с подзаголовками. Это сделано американским историком Д. Керансом, обнаружившим текст воспоминаний в Гуверовском архиве Стэнфордского университета США. Нумерация текста по частям дополнительно введена нами для удобства публикации.

Детство и семья

Отец мой — Михаил Павлов родился в крестьянской семье в Орловской губернии. В семилетнем возрасте он остался круглым сиротой и мыкался по чужим людям вплоть до призыва на военную службу. После окончания военной службы отец не вернулся в родные места, а решил попытать счастье на богатой Кубани. В ту пору Кубань переживала нефтяную лихорадку, всюду шли поиски нефти, открывались нефтепромыслы и нефтеперегонные заводы.

Прибыв в 1890 году на Кубань, отец поступил рабочим на нефтепромысел в станице Ильской. Здесь он вскоре женился на дочери местного казака, построил дом, приобрел домашний скот и организовал приусадебное хозяйство. Здесь, в этом доме, в 1904 году, предпоследним, шестым по счету ребенком, родился и я.

В начале девятисотых годов Ильский нефтепромысел, ввиду нерентабельности, был закрыт. Многие рабочие были переведены фирмой на нефтеперегонный завод в г. Новороссийск. В числе их был и мой отец. Боясь снимать семью с насиженного места, отец переехал в город сначала один, и только в 1909 году, когда подросли старшие дети, вся наша семья тоже переселилась в город. Поселились мы на рабочей окраине в наемной квартире из двух небольших комнат. Отец с мамой спали на одной койке, на другой спали две моих сестры, а мы, пятеро мальчиков спали "покотом" на полу.

Отец работал кочегаром у нефтеперегонных кубов. Работа шла в две смены по двенадцать часов. Одну неделю отец уходил на работу в 12 часов ночи и возвращался в 12 дня, на следующую неделю уходил в 12 часов дня и возвращался в 12 ночи. В первом случае, чтобы дать возможность отдохнуть отцу, вся наша семья очень рано ложилась спать. Обычно около двенадцати ночи отчаянно звенел будильник, нарушая сон всей семьи. Во втором случае семья спала спокойно, только мама в ожидании отца бодрствовала до полуночи, штопая при тусклом свете керосиновой лампы одежду детей.

Отец зарабатывал один рубль 21 копейку в день. На питание семьи мама ежедневно расходовала один рубль. Изысканной пищей семья наша избалована не была, но голода мы не знали. Когда подросли и стали зарабатывать мои старшие братья, жизнь семьи заметно улучшилась.

Родители мои были неграмотны. Отец с трудом мог нацарапать свою фамилию, мама и того не могла. Отец не составлял исключения. Подавляющее большинство пожилых рабочих были неграмотны. Молодые рабочие в большинстве, хотя и были элементарно грамотны, но их культурный уровень, общее развитие и духовный облик немногим отличались от людей старшего поколения.

Никаких культурно-просветительных организаций, клубов, библиотек, спортивных обществ и так далее, для рабочих в то время в нашем городе не было. Люди точно автоматы изо дня в день 10-12 часов тяжело трудились, с наступлением вечерней темноты семейные наглухо закрывали ставни и двери, развешивали около печек свои вонючие портянки и рабочие одежды и укладывались спать. Молодежь в хорошую погоду бежала на улицу, где скрипела гармошка и завывали встревоженные собаки.

По воскресеньям устраивали свадьбы, крестины и просто пирушки с пьяными песнями и потасовками. Летом на выгоне собирались сотни мужчин (здесь же вертелись и дети), играли в орлянку, в лото, в двадцать одно и другие азартные игры. Споры, крики и густое отвратительное сквернословие обычно вплоть до темноты висели над толпой.

Молодежь в воскресенье надевала свои лучшие одежды, вооружалась, кто свинчаткой, кто ножом или кистенем и шла на улицу все к той же гармошке. Исступленно плясали, поднимая тучи пыли, щипали визжащих девушек, лузгали подсолнечное семя. Иногда группами уходили в лес или к морю. А вечером, по примеру отцов, пили водку чайными стаканами, орали дикими голосами "Ревела буря, гром гремел", ломали заборы, выбивали с рамами окна в первой встречной хате, буйствовали, дрались между собой или с такой же пьяной ватагой с соседней улицы. Пускались в ход ножи, свинчатки, палки и камни.

С заходом солнца эти пьяные ватаги молодежи царили на опустевшей, темной, никогда не освещавшейся улице. Горе тому, кто встретится с такой пьяной ватагой. Никакие крики о помощи не поднимут со своего соломенного матраса пугливого обывателя. Не услышит вопли о помощи и полиция. Ближайший полицейский участок где-то около базара, за полтора километра от места происшествия. Там склонившись у стола, с заплывшими жиром глазами, городовые лениво шлепают по столу картами, "отбывают дежурство". Они тоже боятся, особенно в одиночку, появляться вечерами на улицах рабочих окраин.

Будучи неграмотными, родители мои, однако, всячески поощряли нас посещать школу. Поэтому все мои братья и сестры были элементарно грамотны. Я посещал начальную школу с 1912 по 1915 год. Вероятно, учился бы и дальше, но этому помешала война. Война резко ухудшила материальное положение нашей семьи. Три старших брата были призваны в армию. Нефтеперегонный завод, на котором работал отец, был до основания уничтожен обстрелом турецкой эскадры. Отец, здоровье которого к тому времени было уже подорвано, был переведен на должность сторожа. В семье после ухода трех старших братьев и старшей сестры, которая вышла замуж, все еще оставалось трое малолетних детей. Существовать на жалованье отца семья уже не могла. Поэтому вынуждена была пойти работать на табачную фабрику и мама.

Закончив начальную школу осенью 1915 года, одиннадцатилетним подростком я поступил учеником в механический цех цементного завода. На заводе работали преимущественно старики и женщины. Годом позже стали прибывать выселяемые с прифронтовой полосы гродненские крестьяне, они и составили вскоре большинство рабочих завода.

За десятичасовой рабочий день я получал сначала тридцать, а год спустя, сорок копеек в день. Сдельщины в заводе не было. Все рабочие получали поденную оплату своего труда.

Год

Февральскую революцию рабочие нашего и других заводов, в том числе и мои родители, встретили с большим удовлетворением. Люди были полны надежд на скорое окончание войны и осуществление всех своих надежд на новую свободную и человеческую жизнь.

Ни в заводе, где я работал, ни в городе не произошло никаких эксцессов. Кое-где на других заводах нашего города рабочие вывозили на тачках неугодных мастеров и администраторов. Часто митинговали, устраивали мирные демонстрации со знаменами и пением Марсельезы. На городских митингах верховодили интеллигенты, представители политических партий. Первые месяцы наиболее влиятельными в городе были группы эсеров и анархистов. Затем во второй половине 1917 года стали возвращаться солдаты с фронта. Среди них были и большевики, и меньшевики. Большинство солдат возвращались домой с оружием. В конце 1917 года вернулись из армии два моих брата, оба они были большевиками. Солдаты возвращались по месту прежней работы. Влияние их быстро росло. Их выбирали в заводские комитеты, всякого рода комиссии. Они организовывали и становились во главе заводских отрядов Красной гвардии и т.д.

Из далеких сибирских каторжных тюрем и изоляторов возвращались политзаключенные. Некоторые привозили с собой кандалы, потрясая которыми на митингах, производили шумный эффект.

Октябрьский переворот в Петрограде был воспринят в нашем заводе как победа рабочих и окончательное поражение буржуазии. Несмотря на поголовное к тому времени вооружение рабочих и наличие в городе ряда партий, борющихся за влияние и власть, никаких столкновений в городе не произошло.

Революция морально возродила людей, сделала их чище, человечнее. Пробудила в них сознание своей силы, достоинства и ответственности. Появился интерес к общественной жизни, воля к борьбе за идеальное общество, где нет эксплуатации, нищеты, нет духовного и политического гнета. Нужно сказать, что массы рабочих не жаждали разрушений и крови. Эти низменные инстинкты были развязаны позже пропагандой крайних партий и гражданской войной.

Культурно не подготовленные, не имея политического опыта, трудящиеся не могли в бурный короткий срок преодолеть вековую отсталость и разобраться в дебрях партийных разногласий. Они верили в лучшую жизнь, хотели этой жизни немедленно и неудержимо рвались к ней. Поэтому так легко они откликнулись на максималистские лозунги большевиков. И, кто знает, если бы в ту пору у нас появился какой-либо Гитлер, который в своих демагогических обещаниях и безрассудной смелости шел бы еще дальше большевиков, возможно массы сгоряча вскочили бы и в царство фашизма.

Революция коренным образом изменила жизнь рабочей окраины. Прекратилось разнузданное хулиганство, пьяные драки и поножовщина молодежи. На улицах появилась общественная вооруженная самоохрана. Как грибы росли общеобразовательные и профтехнические школы для взрослых. Великолепное здание дворянского собрания было превращено в межрайонный рабочий клуб. Молодежь и взрослые рабочие охотно стали посещать концерты, спектакли, кинофильмы, читальню и библиотеку. Записывались во всякого рода кружки, организованные клубом, посещали лекции, доклады. Жадно слушали, читали, учились.

На заводе, несмотря на то, что владелец его сбежал, царил порядок и строгая дисциплина. Люди добросовестно и сознательно относились к труду, резко выступая против расхитителей, лодырей и пьяниц. Однажды в бондарном цеху, укрывшись за пустыми бочками, сначала в обеденный перерыв, а затем увлекшись и после перерыва, группа молодых рабочих играла в карты. Рабочие сильной струей воды, пущенной с брандспойта, разогнала их. В другом случае мастеровой пришел пьяным и уснул в цеху. Рабочие цеха взвалили его на тачку, отвезли к пожарному бассейну и вывалили в воду. После этой ванны выгнали пьяницу за ворота.

Заводской кооператив забил несколько волов на мясо, воловьи шкуры для просушки повесил во дворе завода. Один рабочий отрезал кусок шкуры и в обеденный перерыв пытался вынести за ворота, но был задержан. Возмущенные рабочие одели на вора целую воловью шкуру и, привязав веревку к рогам, провели его, под одобрительный рев толпы, несколько раз взад и вперед по двору. После этой прогулки вор сбежал с завода.

Полуторагодичный период от февраля 1917 года до вступления в город белой армии в августе 1918 года, был медовым периодом революции, периодом самой широкой и полной свободы. За это время трудящиеся создали свои массовые партийные, профессиональные, культурно-просветительные, кооперативные, военные и другие организации. Добились восьмичасового рабочего дня, вошли во вкус новой свободной жизни. Почувствовали себя полноценными людьми и готовы были нести многие жертвы, чтобы защитить и сохранить эти завоевания. Большевики, отрицая прежнюю жизнь, несли нечто новое, волнующее и многообещающее. Открывали народу сказочные горизонты, увлекали его на путь максимализма. Промежуточные силы не смогли надолго увлечь своими лозунгами широкие народные массы, влияние их быстро падало. Размежевание в основном шло по линии революция-контрреволюция; красные-белые. Наряду с крайними лозунгами за большевиков был уже и авторитет центральной власти. Первые шаги этой власти были направлены на расширение и углубление революции. Большевистский террор в то время не затрагивал широкие массы трудящихся, он хлестал по верхам. Белый же террор с начала и до конца всей своей тяжестью обрушивался на самые широкие народные массы, вызывая у них ответную реакцию.

Выступление офицерства на Дону и Кубани рабочее население нашего города восприняло явно враждебно, как реакционное и реставраторское движение. Сотни рабочих добровольно уходили на фронт, тысячи их, при занятии города белыми, отступили с революционной Таманской армией.

Белая власть

После вступления в Новороссийск белых, профессиональные и другие рабочие организации были распущены, жестоко стали преследоваться не только члены большевистской, но и всех других социалистических партий. Ряд рабочих, партийных и советских деятелей, а также все матросы и китайцы, не успевшие уйти с красными, были расстреляны. Из всех щелей вылезли и снова вернулись к власти слуги старого режима: полицейские, приставы, надзиратели, тюремщики, чины царской администрации. К местным реакционным элементам присоединились толпы подобных элементов, прибывших в обозах белой армии. Замелькали в приказах и газетах ненавистные титулы князей, графов, генералов. Выброшенные народом их "сиятельства" и "благородия" со всех концов страны стремились на юг под знамя и защиту белой армии, чтобы свести счет с "взбунтовавшейся чернью". Толпы порочных и беспринципных людей захлестнули, вытеснили, дискредитировали и парализовали волю жертвенных и идейных элементов белого движения.

Ружейный шомпол стал символом белой власти. Пороли шомполами и мужчин и женщин. Пороли публично и в застенках. Расстреливала не только городская контрразведка, но и разведки и отдельные начальники воинских частей. Разгул террора, невиданный размах спекуляции, взяточничества, моральная распущенность, дикие кутежи в ресторанах господ офицеров и спекулянтов, разнузданный разврат и разгул венерических болезней — все эти спутники белого движения не могли с ним примирить широкие народные массы.

Три дня спустя, после занятия города белой армией, явился владелец цементного завода Пстроконский. Большинство молодых рабочих завода ушло с большевиками. Среди оставшихся рабочих преобладали многосемейные, инвалиды, женщины и подростки. По приказу Пстроконского все мы собрались во дворе завода.

Владелец завода был поляк. Большой, невероятно толстый, с тройным подбородком, маленькими заплывшими от жира глазками и толстой сигарой во рту, он был типичной "капиталистической гидрой", каких изображали в ту пору большевистские плакаты. Грузно поднявшись на подмостки, он долго смотрел на собравшихся, дымя сигарой. Постепенно лицо его все более наливалось кровью. Видимо не сладко ему было болтаться почти год в обозах белой армии. Гнев душил его. Наконец, вынув изо рта сигару, Пстроконский резко прокричал:

— Вот что! Кто хочет работать — работайте, а кто недоволен нашими порядками, вон к е... матери.

На этом и закончилось выступление хозяина и люди молча разошлись по цехам.

Тягостное и удручающее впечатление произвели на меня похабные слова владельца завода. Сквернословие было бытовым явлением в рабочей среде. С утра до ночи слышал я вокруг себя звонкую матерщину. Нередко и сам сквернословил. Но, услышав ее из уст капиталиста, я был оскорблен и унижен. Вероятно то же чувствовали и другие рабочие. Я видел, как пожилая женщина вытирала на ходу кончиками косынки слезы.

Два дня спустя было объявлено об увольнении с завода более ста рабочих. Это были преимущественно "неблагонадежные". Среди уволенных был и я. Уволен я был, видимо, за грехи старшего брата Николая, ушедшего с большевиками, который тоже работал на этом заводе и был командиром красногвардейского отряда.

Пстроконский, в сущности, не был жестоким и злопамятным человеком. Ряд уволенных лиц, обратившихся к нему с просьбами, были снова приняты на работу, а нескольким семьям рабочих, погибших в бою во время занятия белыми города, он даже выдал денежное пособие на похороны. И, главное, никого из рабочих Пстроконский не выдал контрразведке, как это делали директора и владельцы других заводов.

Вскоре я поступил работать на буксирный пароходик, обслуживающий нужды Новороссийского порта. Но прошло всего шесть недель, и моя морская карьера внезапно и катастрофически оборвалась. На море был осенний шторм. В открытом море всего в нескольких километрах от бухты терпела бедствие небольшая парусно-моторная греческая фелюга. Потеряв управление, она беспомощно болталась, подняв флаг с призывом о помощи. Огромные волны то накрывали ее, то взмывали на гребни и неудержимо влекли навстречу каменному волнорезу. По приказу начальника порта наш буксир поспешил на помощь бедствующему судну. Но едва мы вышли за бухту, волны в открытом море так яростно стали трепать наш крошечный буксир, что капитан решил повернуть назад. Когда буксир развертывался огромная волна накрыла и опрокинула его. Из восьми человек команды спаслось только трое. Среди них, изрядно нахлебавшись соленой воды, был выброшен волной на берег в трех километрах от места аварии и я.

В то время как мы потеряли буксир и пять человек команды, греки отделались только испугом. Их фелюгу шторм трепал еще несколько часов и ночью выбросил на песчаную отмель.

Найти новую работу я не мог. Заводы и фабрики работали вяло. Не хватало сырья и топлива. Не только для меня — четырнадцатилетнего подростка, но и для взрослых рабочих трудно было найти работу.

Между тем материальное положение семьи все ухудшалось. Из всей семьи единственным работником был только отец. Работал он по-прежнему сторожем, охраняя остатки нефтеперегонного завода. Выпущенные Деникиным новые денежные знаки, так называемые "колокольчики", были малоценны, крестьяне неохотно принимали их. Цены на продукты неудержимо росли. Жалкий заработок отца был явно недостаточен для содержания семьи из пяти человек. К тому же отец был уже тяжело болен. Он часто и долго осматривал и щупал свои опухшие ноги. Имел он также застарелую паховую грыжу. Передвижение видимо причиняло ему боли, но он не жаловался и продолжал ходить на работу.

Я рос впечатлительным и отзывчивым подростком. Мне жалко было отца и мучительно тяжело было смотреть, как мама во время обеда делила скудную пищу, отдавая почти все детям и больному отцу, и как, в свою очередь, отец старался назаметно переложить в ее тарелку или картофелину или ложку фасоли. В надежде найти хоть какую-либо работу, я часто болтался в порту, где иногда удавалось перенести на пароход или с парохода ручной ба