Испанская война и Соединенные Штаты Америки

 

Если франко-британский тандем, ведущая сила «западных демокра­тий», способствовал окончательно­му крушению Испанской республи­ки на свой лад, посредством Лон­донского соглашения, то что ска­зать о позиции Соединенных Шта­тов и их президента Франклина Делано Рузвельта в отношении ис­панской трагедии?

Чтобы хоть в какой-то мере от­ветить на этот вопрос, нужно преж­де всего вспомнить, что роль Со­единенных Штатов в европейской и даже в мировой политике была, от­важусь сказать, смехотворной по сравнению с той ролью, которую эта страна стала играть в конце на­шего века, когда США стремятся быть вездесущими и определять мировую политику.

До конца тридцатых годов роль лидера западного мира играла Ве­ликобритания. Секретарь Форин оффис был своего рода министром иностранных дел сообщества за­падноевропейских и американских государств.

Такое положение дел, способное кое-кого удивить, было в основном обусловлено изоляционистской по­литикой, на путь которой встали Соединенные Штаты сразу же по­сле заключения Версальского дого­вора, который американский конгресс отказался ратифицировать, к великому огорчению президента Вильсона, бывшего одним из главных его инициаторов.

С другой стороны, хотя мощь доллара позволяла на протяжении полувека эффективно колонизиро­вать Латинскую Америку, она все же уступала силе фунта стерлин­гов, чье положение на финансовых рынках казалось тогда незы­блемым и обеспечивало Британ­ской империи неоспоримое миро­вое первенство.

Наконец, вступив 4 марта 1933 года в должность президента, Франклин Д. Рузвельт (ФДР, как его уже называли в силу забавной мании американцев превращать в аббревиатуру имя и фамилию) столкнулся с такими внутренними трудностями, унаследованными от времен Великой депрессии 1929 го­да и «краха» Уолл-стрита, что ни­как не хотел залезать в дебри евро­пейской политики.

Более того, глава госдепарта­мента Корделл Хэлл, старый чело­век, рассеянно взиравший на дела старого мира, в своей политике в отношении европейских дел в це­лом равнялся на позицию, зани­маемую Англией и Францией.

В своем труде «Американская дипломатия и гражданская война в Испании» Ричард П. Трейна (Тгаіnа) одним словом определил евро­пейскую политику Соединенных Штатов.

«Эта была, — пишет он, — политика единогласия с Францией и Велико­британией, особенно с этой послед­ней».

В этих условиях неудивительно, что с 5 августа 1936 года Соеди­ненные Штаты (проинформиро­ванные Англией и Францией об их стремлении заключить как можно скорее соглашение о невмешатель­стве, о котором они уже вели переговоры с 25 европейскими государ­ствами) ввели так называемое мо­ральное эмбарго на вывоз оружия для Испании.

Какой бы моральной ни была эта мера, она — и это совершенно очевидно — была продиктована на­стоящим классовым чувством.

Моральное эмбарго, дополненное в начале 1937 года законода­тельными поправками к закону о нейтралитете (Neutrality Act), впол­не совпадало с намерениями таких дипломатов, как помощник госу­дарственного секретаря Филиппе, у которого поражение июльского во­енного мятежа вызвало глубокое беспокойство.

Выражение этого беспокойства можно найти на страницах его дневника.

«Самое худшее в испанской си­туации, — записал он в конце июля 1936 года, — заключается в следую­щем: если правительство востор­жествует, что ныне представляется вполне вероятным, то это необы­чайно стимулирует продвижение

112

коммунизма в Европе».

Если принять к сведению, что мятеж испанских генералов был воспринят самыми широкими слоями населения США как «одно из самых важных событий тридца­тых годов» (Allen Guttmann. The Wound in the Heart, America and the spanish civil war), то можно бу­дет понять, почему госдепарта­мент, поспешивший присоединить­ся к политике «невмешательства», приняв документ, не имеющий юридической силы, был обеспокоен тем, чтобы придать этому последнему законные основания.

Что касается американского об­щественного мнения, то мало лю­дей еще помнят о результатах четырех опросов населения, ко­торые провел знаменитый Инсти­тут Гэллапа (предшественник со­временных социологических инсти­тутов) с 1936 по 1939 год, чтобы выяснить отношение американцев к Испанской войне.

Эти результаты заслуживают то­го, чтобы привести их здесь.

От 24 до 34 процентов опро­шенных заявили, что у них нет мне­ния на этот счет.

Что касается остальных (от 66 до 76 процентов), то они разделились на две категории, наиболее много­численная из которых сочувствова­ла республиканцам.

При более внимательном анали­зе этих цифр прежде всего выяс­няется, что среди опрошенных ка­толиков только 39 процентов вы­сказались в пользу Франко. Что касается протестантов, то соответ­ствующая цифра составила только 9 процентов.

В целом в Соединенных Штатах сторонников каудильо было явное меньшинство.

Ядро их составляли пронацистские группы и небольшая группа крайне правых писателей, таких, как Эзра Паунд, во время второй мировой войны сотрудничавший в Берлине с гитлеровцами. Пе­чальный конец для писателя боль­шого таланта!

Небесполезно также отметить, что американская пресса, являв­шаяся в целом непосредственным выразителем крупных финансовых интересов Уолл-стрита, не была благосклонна к Франко, но в то же время не проявляла дружеских чувств и к республиканцам.

В своей книге «Последнее вели­кое дело» С. Вайнтрауб по-новому освещает этот аспект, вступая в противоречие с общепринятыми представлениями.

Автор стремится подчеркнуть, что в отличие от европейской прес­сы, занимавшей почти сплошь профранкистскую позицию, в форми­ровании позиции газет США нема­лую роль сыграли американские традиции, особенно коллективное подсознание американского наро­да (для которого гражданская вой­на в Испании представлялась па­раллелью войны за независи­мость).

Столкновение поборников и про­тивников этой «либеральной» тра­диции нашло свое выражение даже в такой династии, как Кеннеди. И если старейший из них, глава «кла­на», бывший послом США в Лон­доне, не питал особой нежности к республиканцам и даже в 1940 го­ду, в тот момент, когда Гитлер вел свою завоевательную войну, вы­сказался в пользу изоляционизма, невмешательства в европейские де­ла, то Джон Кеннеди и его брат Ро­берт придерживались иных взгля­дов.

С другой стороны, Генри Л. Стимсон, один из самых близ­ких к Ф. Д. Рузвельту людей, в ян­варе 1938 года высказался против эмбарго на вывоз оружия.

«Если законное правительство Испании, — заявил он — будет сверг­нуто, поражение его можно будет объяснить только тем, что ему не давали закупать у нас и в других странах... то оружие, в котором оно нуждалось».

Месяц спустя 60 наиболее видных американских сенаторов выразили собравшимся в Катало­нии кортесам свое «уважение к под­линной демократии Испанской ре­спублики».

Наконец, как мы увидим это дальше, в разделе, посвященном международной солидарности, са­мые знаменитые американские пи­сатели и артисты тридцатых го­дов, от Эрнеста Хемингуэя, Джона Дос Пассоса, Джона Стейнбека и до кларнетиста Бени Гудмена, а также крупнейшие деятели протес­тантской церкви стали на сторону республиканской Испании.

Именно в этих особенностях американского общественного мнения следует искать причину то­го, почему государственный депар­тамент не присоединился  

Джон Стейнбек, автор «Гроздей гнева», подобно Хемингуэю и нескольким другим выдающимся американским писателям боролся в защиту Испанской республики.

113

официально (в законодательном по­рядке) к курсу Форин оффис и Кэ д'Орсе.

С момента провозглашения мо­рального эмбарго (11 августа) до 6 января 1937 года, когда американ­ский конгресс (палата представите­лей и сенат) внес поправку к закону о нейтралитете, дополнив его статьей, категорически запрещаю­щей любую продажу и вывоз ору­жия в Испанию, закупочные комис­сии испанских республиканцев мог­ли приобретать в Америке оружие, которое, кстати сказать, не все бы­ло доставлено благополучно: неко­торые грузы, предназначенные для Страны Басков, были перехвачены франкистскими военными корабля­ми в Бискайском заливе.

Но с 8 января 1937 года государ­ственный департамент, отныне принявший окончательное решение идти в русле английской диплома­тии, не изменил своей позиции до конца войны.

Если экспорт оружия стал серь­езным преступлением, сурово нака­зуемым по закону, то совсем иначе обстояло дело с сырьем, например таким, как нефть.

Так, техасская нефтяная компа­ния предоставила франкистскому правительству в Бургосе долго­срочные кредиты (без гарантиро­ванного обеспечения), которые по­зволили итало-германской авиации регулярно и беспрепятственно заправлять свои бомбардировщики и истребители бензином "made in USA".

За время войны танкеры доста­вили через Атлантику в порты мя­тежной зоны 1886 тысяч тонн го­рючего.

За такое нарушение модифици­рованного закона о нейтралитете техасская компания была наказа­на чисто символическим штра­фом — 22 тысячи долларов!

Ориентация государственного департамента на курс Форин оф­фис не только фактически лишила испанских республиканцев возмож­ности осуществлять массовые за­купки столь необходимого им ору­жия, но и ставила в более выгодное положение мятежников.

В своем послании конгрессу «о положении страны» 6 января 1939 года президент Рузвельт сам при­знал это, заявив, что закон об эм­барго на вывоз оружия (январь 1937 года) был «заблуждением, бла­гоприятствовавшим агрессору».

Американский посол Клод Бауэре, на протяжении всей Испан­ской войны посылавший государ­ственному департаменту предупре­ждение за предупреждением отно­сительно губительных последствий его испанской политики, в своих воспоминаниях «Миссия в Испа­нии» рассказывает, что в январе 1939 года, так и не получив ни еди­ного ответа от главы американской дипломатии Корделла Хэлла, он написал лично Рузвельту.

«Я дал ему понять, — отмечает по­сол, — что наши намерения, какими бы превосходными они ни были вначале, превратились затем на де­ле в эмбарго, которым воспользо­вались державы оси».

Бауэре вспоминает: возвратив­шись в марте 1939 года в Вашинг­тон, он увидел, что «государст­венный департамент находится в состоянии глубокого раскола в свя­зи с [нашей] политикой в Испании и что сочувствовавшие Франко лица были весьма многочисленны и за­нимали стратегические посты». И это при том, что два помощника государственного секретаря Сэмнер Уэллес и Мессерсмит относи­лись к Франко враждебно.

Клод Бауэре рассказывает о том, как Франклин Д. Рузвельт, чьим давним личным другом он был, пригласил его сделать обзор по Испании:

«Войдя в овальный зал, я увидел там президента, сидящего с озабо­ченным видом. Я никогда еще не видел его в таком состоянии. Я чувствовал, что он не испытывает гордости за позицию, занятую на­ми [в отношении Испанской республики]. Я не успел еще даже сесть и произнести хотя бы слово, как он сказал мне: „Вы, как всегда, правы, мы совершили ошибку!"»

Эта лаконичная фраза Рузвель­та — нечто большее, нежели призна­ние вины. В ней на свой лад звучит осуждение соглашения о невмеша­тельстве.