СПРАВЕДЛИВОСТЬ ВОССТАНОВЛЕНА

 

– Молодая леди… – начал секретарь.

– Около пяти с половиной футов ростом? – спросил сенатор.

– Да, – подтвердил секретарь.

– Белокурая и кудрявая?

– Да, сэр.

– С чудесными голубыми глазами?

– Именно, сэр.

– Чертовски хорошенькая?

– Даже лучше!

– Я знаю, зачем она пришла. Она наверняка хочет поговорить со мной по делу Винсента Аллана.

– А… – вздохнул секретарь. – Я думаю…

– Именно. Закон должен соблюдаться. Еще раз… нет, я не намерен пересматривать это дело! Кроме того, все уже выразили свое мнение.

– Конечно, сэр. Я передам ей, что вы не можете ее принять.

– Наверное, она из газеты, – высказал предположение губернатор. – Объяснись с ней помягче. Никогда не известно…

Секретарь ушел в глубокой задумчивости. У него в голове не укладывалось, как человек, облеченный такой властью, может не принять девушку с такой внешностью и не воспользоваться подвернувшейся возможностью сделать ей приятное. Но пути великих были выше его понимания. Он вернулся к Фрэнсис Джонс и сообщил, глядя в пол, что губернатор очень занят и не может ее принять.

Она вздохнула. Секретарь не смог удержаться и взглянул на нее. Большие печальные глаза тут же завладели его взглядом.

– Неужели никак нельзя? – прошептала девушка.

– Я очень сожалею, но боюсь, что нет.

– У меня осталось всего два дня…

– Я понимаю.

Внезапно она выпрямилась и вскинула голову.

– Выход должен быть! – твердо заявила она и выскользнула из комнаты.

Секретарь был так очарован девушкой, что провел ее до двери и провожал глазами, пока она шла по улице. Вернувшись, он сел в кресло, скрестив руки, и погрузился в мечты о голубых глазах и нежной улыбке, время от времени глубоко и тяжко вздыхая. А Фрэнсис тем временем развернулась и пошла обратно, поднялась в холл, к двери с величественной табличкой «Губернатор». Повернув ручку двери, она быстро прошмыгнула внутрь. Губернатор поднял голову и мысленно застонал, увидев ее.

– Моя дорогая леди… – начал он.

– Не‑е, так не пойдет, – быстро сказала она. – Вы должны выслушать меня.

Услышав это «не‑е, так не пойдет», губернатор успокоился. Девушка была явно не из газеты. И решимость его окрепла.

– Я действительно слишком занят, чтобы беседовать с вами!

– Вы выглядите не слишком занятым. Сидите тут ноги на стол да поплевываете в окошко!

Губернатор вспыхнул:

– Девушка…

Она пожала плечами и продолжала:

– Дело идет о жизни и смерти. Вы должны выслушать!

– Простите, милая моя девочка, но мое время принадлежит государству, а не частным лицам.

– Звучит неплохо. Не знаю даже, что это должно означать, – сказала девушка. С этими словами она повернула ключ в замке.

Губернатор прямо‑таки взвился в кресле.

– Что? Что вы делаете? – задохнулся он. – Отдайте ключ!

Фрэнсис проскользнула мимо него к окну.

– Если понадобится, я его выброшу! – предупредила она.

– Это злоупотребление правами женщин, – заявил губернатор.

– Сэр, – твердо сказала Фрэнсис Джонс, – я прошу только пять минут.

– Пять чертей мне на голову! – взорвался губернатор, не в силах сдержаться. Затем достал наручные часы и положил перед собой на стол. – Хорошо. У вас пять минут, – сказал он. – Делайте что хотите, только без слез. Ясно?

– На свете есть только один человек, который заставил меня плакать.

– И кто же это? – спросил губернатор, заинтересовываясь помимо воли. – Ваш папаша с плеткой?

– Винсент Аллан.

– О! Он заставил вас страдать? Я думал, вы пришли по другому поводу. Но вы наверняка должны знать, что скоро он заплатит за все свои преступления!

– Он никогда не совершал преступлений!

Губернатор вздохнул:

– У меня другие сведения. Он перебил кучу народу. Но оставим это. Вы говорите, он невиновен. Он хорошо держится в седле и неплохо танцует, да?

– Я хочу рассказать о нем правду. Он связался с Гарри Кристофером потому, что там был мой брат, Джим Джонс.

– Так вы сестра Джима?

– Да.

– Славно, славно! Я рад, что смог помочь Джиму. Вот видите, закон милосерден, когда это возможно.

– Да если бы Джим был в десять раз лучше, – твердо сказала она, – все равно ему было бы далеко до Ала!

– Не очень любезные речи для сестры.

– Я говорю не как сестра. Я объясняю ситуацию. Ал ушел к Кристоферу из‑за Джима. И в первый раз преступил закон, чтобы спасти Джима из тюрьмы. Я это точно знаю.

– Да, да, помню, – сказал губернатор, смутно припоминая детали дела.

– Потом он остался с Кристофером и был с ними во время ограбления поезда. Все, что он делал, это следил за пассажирами, пока Джим обходил их.

– Я не могу отменить помилование вашего брата, даже если вы этого хотите.

– Я хочу сказать, что Ал не стрелял в охранника. Это сделал Том Моррис. Десять человек подтвердили бы это, если бы их спросили. Да и после он не сделал ничего дурного. Он спас Билла Таккера от смерти. И все.

– Этот Таккер, – отозвался губернатор, – написал несколько писем… весьма странных. Но! Правосудие должно свершиться. Должен быть порядок, даже если закон несколько жесток.

– Факты перед вами. Неужели вы не верите?

– Справедливость… – начал губернатор.

Она упала перед ним на колени.

– О, сэр! – взмолилась девушка. – Если бы вы видели бедного Ала! Он прост как ребенок. Все говорили ему, что он плохой, и он начал им верить. Он даже не поверил… не поверил… что я люблю его!

Губернатор потер подбородок. Эти необыкновенно большие голубые глаза начали выводить его из равновесия. В них не было слез, только отчаянная мольба. Кроме того, сам он не был прожженным политиканом, в груди у него билось обычное человеческое сердце. И у него самого был сын.

– Ну, моя дорогая, – произнес губернатор, – я допускаю, что произошла ошибка…

И девушка внезапно зарыдала:

– Слава Богу, что вы добрый человек… как Ал… как Ал. Он поступил бы так же.

– Это будет мне стоить тридцати голосов, – заметил губернатор.

– Но вы будете счастливы, – сказала она.

– Пожалуй, это самое главное. Еще мне хотелось бы, чтобы мой сын повстречался… – Он закашлялся. – Все, о чем вы просите, будет исполнено.

Три недели бушевали газеты. Бумагомараки изливали несчетные бочки своего сарказма. Но губернатору оставалось еще два года до перевыборов, а за эти два года произошло много счастливых перемен в деле Аллана Винсента.

Спустя год он женился. Еще через год он стал отцом. Тогда же, как заместитель шерифа, некоего Элиаса Джонстона, он изловил Ловкача, Джо Мэттью. Вот и вся история.

А общественное мнение переменилось очень быстро, и когда подошли новые выборы, помощники губернатора могли бы указать на маленькую процветающую ферму в горах близ Эль‑Райдела и назвать эту политическую звезду пророком.

Глупее всего было то, что все поверили, будто Аллан полностью изменился; точно так же они были убеждены, что он в один день стал негодяем. И больше всех в это верил сам Аллан. И вместе с остальными в страхе ожидал, что его «дурной» характер однажды проснется и покажет себя. Этот страх наложил печать печали и сдержанности на его внешность и поведение.

Только двое понимали и принимали его таким, каким он и был всегда, – славным, добрым парнем. Первым был шериф Элиас Джонстон, который заплатил за знакомство с Алланом переломом правой руки. А второй была его жена. Они не испытывали рядом с ним благоговейного трепета. И когда он начинал всерьез говорить о своих грехах и молить Бога, чтобы они не передались его ребенку, Джонстон и Фрэнсис только переглядывались и прятали улыбки.

Но они так и не смогли убедить Аллана, что он по характеру – не изгой и одиночка. Когда они начинали спорить с ним, Ал грустно улыбался и не говорил в ответ ни слова, будто считал, что они стараются успокоить его, скрывая истинное положение вещей.

Он вправду так до конца и не поверил, что Фрэнсис любит его, поскольку превозносил ее в своих оценках очень высоко. Ал считал, что она вышла за него замуж из жалости.

Но если на их доме и лежала тень прошлого, она только делала счастье настоящего полнее и прекраснее.