Глава 11. Призраки Шутценлоха

 

По небу катилась полная луна. Не просто катилась, а подпрыгивала Ей передавалась вибрация земли, которую била мелкая дрожь. Марата – тоже. Иначе и быть не могло. Он стоял между двух рельс, а из-за поворота вот-вот должен был показаться состав. Элементарная осторожность требовала только одного – отойти в сторону. Всего на пару шагов и оказаться в безопасности. Легко сказать – трудно сделать. Ноги словно приклеились к шпале. Кто поставил его сюда? Кто придумал пытку ожидания состава, несущего верную смерть? Ответ был только один – Жженный. Это его методы.

Блеснули отраженным светом рельсы. Самого поезда еще не было видно, но свет прожектора – верный признак его приближения.

Вербицкий сделал еще одну попытку сдвинуться с места. Ноль по фазе.

– Си-де-ро-дро-мо-фобия! Йхо-хо-хо!

Марата передернуло от механического голоса, прозвучавшего где-то над головой. Он поднял глаза.

– Че наклал в штаны, паря? Ха-ха-ха!

Громкоговоритель на столбе. Говорил с ним и издевался громкоговоритель. Казалось, что он – живое существо. Вот-вот на лицо человека из разверстой алюминиевой пасти хохочущего рупора брызнут капли слюны.

– Пошел к черту! – буркнул Марат.

– В гостях у чертей сейчас окажешься ты, – уже спокойно, даже назидательно заметил громкоговоритель. – С железной дорогой шутки плохи. Движение вне перехода чревато… Впрочем, сейчас все сам узнаешь, козел!

На этот раз Вербицкий не стал отвечать ни на нотации, ни на обидное прозвище. Пусть себе треплется, а ему надо приготовиться к переходу в мир иной. Прочитать «Отче наш» и все такое.

Марат дошел только до «святится имя твое», когда показался поезд-убийца. Выглядел он, как и следовало ожидать, не совсем обычно. Буфер его ощерился металлическими, острыми как иглы шипами. Каждый – в полметра длиной. Жженому было мало просто смять и раздавить Вербицкого. Он хотел еще и проткнуть свою жертву насквозь, доставив как можно больше мучений.

Марат видел его лицо в кабине водителя. Жженный ухмылялся, отчего лоскуты поврежденной огнем лоскуты кожи подрагивали, как мерзкое желе.

– Давай-давай, – прошептал Вербицкий. – Я готов!

Перестук колес заглушил даже яростное биение сердца Марата. До столкновения с поездом осталось десять метров. Пять. Три. Вербицкий поднял глаза, чтобы не видеть игл. В кабине вместо Жженного сидели Гриша Антидот и Вера. Что впрочем, уже ничего не могло изменить. Иглы проткнули тело Марата, но боль он почувствовал только в плече. Столкновение с поездом отбросило Вербицкого куда-то вбок. Когда он сообразил, что по-прежнему жив, открыл глаза. Все та же подпрыгивающая шалунья-луна, но никаких рельсов и шпал он полулежал в кузове бешено мчавшегося джипа. Рядом сидела Вера. Ее лицо было так близко, что волосы щекотали Марату щеку.

– Куда мы едем?

Девушка ничего не ответила. Наверное, потому, что Вербицкий так и ничего и не спросил. Ему лишь показалось, что он задал вопрос. Язык распух и едва ворочался во рту, царапая нёбо, как наждачная бумага. Пришлось применить другую тактику. Вербицкий коснулся пальцами ладони Веры. Ответная реакция не заставила себя долго ждать. Девушка встрепенулась. Посмотрела на Марата. Было в этом взгляде столько нежности и сострадания, что Вербицкий нашел в себе силы улыбнуться.

– Потерпи, миленький. Скоро приедем в Шутценлох…

Миленький? Ему показалось? Он ослышался или она и вправду назвала его миленьким? Это слово стоило того, чтобы подставить эсэнэсовской пуле не только плечо, но и голову. Миленький… Да, он потерпит. Сколько нужно, столько и потерпит. Лишь бы дождаться этого слова еще раз.

Тут джип тряхнуло на новом ухабе, да так, что Вербицкий забыл обо всех словах. Плечо вновь проткнула тупая, раскаленная добела игла боли.

– Aufzustehen!

Вербицкий разлепил налитые свинцом веки. Какого…

Вера и джип исчезли. Он сидел на голом цементном полу и любовался чьим-то, начищенными до блеска сапогами. От бля. Немецкая речь. Сапоги. Гплифе. Куда он опять вляпался? Марат поднял голову. Перед ним, покачиваясь на каблуках и заложив руки за спину, стоял человек в черной форме. Портупея. Кобура на боку. На шевронах красовались две молнии, на фуражке с высокой тульей поблескивал орел с распростертыми крыльями. Из-под козырька фуражки на Марата смотрели глаза – две холодных серебряных монетки. Лицо у офицера было правильной, донельзя арийской формы, но его выражение не предвещало Вербицкому ничего хорошего.

– Aufzustehen!

На этот раз приказ встать, был подкреплен весьма болезненным ударом сапога под ребра. Эсэсовский офицер, а в том, что это был именно эсэсовский офицер Вербицкий нисколечко не сомневался, схватил его за плечо, повернул к себе спиной и толкнул.

– Vorwärts, das Schwein!

Марат имел весьма скудные познания в немецком – в пределах школьного курса. Однако для того, чтобы понять, что его обозвали свиньей и приказали идти вперед, переводчика не требовалось. Пришлось повиноваться. Если эта нацистская морда была плодом галлюцинации, то ничего страшного не произойдет. Если же он опять совершил путешествие во времени, то рыпаться не следовало тем более. Эсэсовцы не эсэнэсовцы. Они хуже. Впрочем, откуда такая уверенность? Хрен редьки не слаще.

Вербицкий пошел, как и было рекомендовано, вперед, чувствуя спиной дружественный взгляд гитлеровского офицера.

Идти пришлось по коридору со сводчатым потолком, освещенном рядом подвешенных на толстую проволоку лампочек-груш. Коридор имел множество ответвлений, похожих друг на друга, как братья-близнецы. Разобраться в этих хитросплетениях помогали надписи, сделанные черной краской и стрелки-указатели. Однако все тексты были на немецком и Вербицкий ничего не понял. Имелись здесь и двери – стальные, монументально-прочные. Сообразить, где он находится, помогло воспоминание о Вере. Он тогда сильно удивился, услышав слово Шутценлох. А ведь именно так она и сказала. Приедем в Шутценлох и… Вот и приехали. Куда же ведет его этот урод? Марат попробовал обернуться и тут же получил тычок в спину. Не рукой, а чем-то более острым. Наверное, стволом пистолета. Чем были вооружены эсэсовские офицеры? Люггерами? Вальтерами?

О чем думаешь, дурачок? Тебе следует размышлять вовсе не о вооружении немецкой армии, а о том, как выкарабкаться из этого кошмара. Может просто ущипнуть себя за руку? Ага. Размечтался.

Вербицкий все же попробовал воплотить эту хлипкую идею в жизнь – незаметно ущипнул себя за руку. Новый тычок в спину развеял остатки надежды. Он теперь не в будущем, а в прошлом. Путешественника по времени отшвырнуло на сто лет назад. Круче чем у Уэллса! Щипаться можно до посинения. Фашист не исчезнет.

– Zu stehen! Von der Person zur Wand!

Что ему надо? Наверное, требует остановиться. Офицер толкнул Марата с такой силой, что пленник едва не прошиб стену лбом. Все это с ним уже было. Только приказы отдавались на русском, а в роли конвоира выступал шеренговый Петенька. Эсэсовцы-эсэнэсовцы. Повадки у тех и других были одинаковыми.

Послышался лязг открываемой двери. Вербицкого втолкнули в комнату. Каменный мешок. Стол, два стула. Все на стальных, привинченных к полу рамах. Полоска красной ткани с белым кругом и свастикой в его центре. Все напоминало декорации фильма о Великой Отечественной. Вот только Вербицкий был уверен – это не декорация, а люди в этом кабинете – не артисты. Их было двое. Оба в черной форме.

Первый сидел за столом, уткнувшись в какие-то бумаги. Второй стоял спиной к Марату. Коронным жестом заложил руки за спину. Внимание Вербицкого привлекли пальцы – бледные и поразительно длинные, они выглядели так, словно состояли не из трех суставом, а, по крайней мере, из пяти.

Дверь за спиной Марата с грохотом захлопнулась – офицер ушел. Что дальше? Парни ведут себя так, словно забыли о его присутствии. Прошла минута. Две. Вербицкий уже собирался откашляться, когда офицер за столом поднял голову. Марат непроизвольно попятился. Ежик седых волос. Темная, будто выдубленная кожа. Множество морщин. Очки в тяжеловесной оправе и выбритый до синевы подбородок. Мать честная! Да это же… Гнатиков. Ну, конечно же, он. Чиновник из две тысячи сорок первого года, на котором теперь была форма генерала СС. Точнее группенфюрера. Вербицкий не один десяток раз смотрел любимый фильм «Семнадцать мгновений весны» и не мог ошибиться – в Шутценлохе Дмитрий Иванович носил такую же форму, что и папаша Мюллер в знаменитой саге о советском разведчике.

– Садитесь, Вербицкий, – Гнатиков вытянул руку, указывая на стул. – Я же предупреждал, что мы обязательно встретимся.

– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, – хмыкнул Марат, опускаясь на стул. – Я сразу приметил, что вы чем-то напоминаете Геббельса. Форма вам очень идет.

Дмитрий Иванович не оценил комплимента.

– Ваша ирония неуместна, Вербицкий. Вы окончательно встали на сторону наших врагов и поплатитесь за это.

– Один вопрос, Дмитрий Иванович. Каких врагов? Если не ошибаюсь, раньше вы боролись за национальную стабильность Белоруссии. Тогда враги у вас были совсем другими.

– Не имеет значения, Вербицкий. Время и пространство – очень сложные, многогранные понятия. Есть не только прошлое, настоящее и будущее. Существуют и параллельные измерения. Они пересекаются. Возникают реперные точки и линии.

Гнатиков встал, обошел вокруг стола и остановился рядом с Маратом.

– Ты, сынок, нарушил границы времени. Отсюда и весь этот бардак, но… Как я уже сказал все это не имеет значения.

– А что же тогда имеет?

– Хм… Только одно – мы всегда по разные стороны баррикад.

– Печально.

– Еще как! – Гнатиков наклонился к лицу Вербицкого. Стекла его очков холодно блеснули. – И для тебя, мой мальчик, эта печаль не абстрактное понятие. Обер-лейтенант, займитесь!

Офицер, которые все время стоял спиной к Марату, обернулся. От бля! Это был Байдак. Причем мертвый. Лицо капрала покрывали темные трупные пятна. Губы по цвету ничем не отличались от пегих усов, а глаза были пустыми, как окна дома, в котором погасили свет. По углам губ, на подбородке и шее багровели пятна засохшей крови. Байдак раскрыл рот и показал Марату язык – четырехгранный штык винтовки Мосина. На это раз живой – гнущийся, мокрый от слюны и крови.

– Ты… Ты – идиот! Зачем убил меня?!

Чудовище закашлялось, плюнуло на пол темной жидкостью и двинулось на Вербицкого, вытянув руки. Марат не ошибся. Суставом у пальцев было так много, что они больше походили на щупальца. И щупальца эти тянулись к шее Вербицкого. Он вскочил со стула. Попытался отступить в угол комнаты, но мертвец оказался слишком проворным. Пальцы-щупальца сомкнулись на шее Вербицкого. Он задыхался. Старался не смотреть в лицо мертвеца. Вцепился взглядом в эсэсовскую символику на шевроне. Две молнии. Только почему-то они напоминали ему змей. Откуда пришла эта ассоциации Вербицкий не знал. Просто змеи.

Размышляя о ползучих гадах, Марат пытался оторвать от шеи пальцы Байдака, но быстро сообразил, что из этой затеи ничего не выйдет. Он вскинул руки, нащупал пальцами глаза монстра, надавил на них изо всех сил. Хлоп-хлюп! Чвяк! Глаза Байдака лопнули, а пальцы Вербицкого погрузились в наполненные слизью ямки. Чудовище заревело. Вряд ли оно почувствовало боль. Просто бесилось от того, что лишилось зрения. Давление на шею ослабло. Марат выдернул пальцы из глазниц. Толкнул монстра в грудь. Ответный толчок был куда как сильнее. Он в буквальном смысле впечатал Вербицкого в стену. В глазах потемнело, но Вербицкий нашел в себе силы отпрыгнуть в сторону. Через секунду ослепленное чудовище врезало кулаком в стену. Как раз там, где недавно был Марат. От удара бетон покрылся трещинами. Байдак завертел головой.

– Где ты, падла?! Я все равно отыщу тебя и вырву сердце!

Новый удар. От стены откололся кусок бетона. С костяшек пальцев мертвеца слезла кожа, обнажив кости. Байдак ударил опять. Его кулак просвистел в нескольких сантиметрах от уха Марата. Стена раскололась. Трещина прошла от пола до потолка. Посыпались новые осколки бетона. Образовалось дыра. По идее, за ней должен был быть коридор, но Вербицкий увидел только черную пустоту. Монстр заметался по кабинету. Он безостановочно и бессистемно лупил кулаками в стены Куски бетона уже не падали на пол – их втягивала в себя пустота. Разрушения сделались необратимыми. Паутиной трещин покрылся пол. Провалился в бездну стол вместе с Гнатиковым. Унеслось в пустоту красное полотнище со свастикой. Потом настал черед Байдака. К этому времени он уже не выглядел офицером СС. Форменный китель лопнул, обнажив грудь. Обожженную до фиолетового цвета, сплошь усыпанную водянистыми волдырями. Бездна приняла в свои холодные объятия уже не капрала Байдака, не эсэсовского обера, а Жженного.

И вот Марат остался в гордом одиночестве. На куске бетона, некогда бывшем частью пола. Один на один с пустотой. Кусок крошился под ногами, уменьшаясь в размерах. Балансировать на нем становилось все труднее. Совсем как в «Лангольерах» Стивена Кинга. Куда исчезает вчерашний день? Его пожирают зубастые чудища. Чистильщики. Вечные странники, по имени лангольеры.

Вот только в данном случае не было даже их. Кинг ошибся. Пустота не нуждалась в чистильщиках. Она прекрасно справлялась с тем, что считала лишним без посторонней помощи. Марат Вербицкий тоже был для нее лишним. Опора под его ногами исчезла. Пылесос бездны втянул странника, чтобы выбросить его на межзвездную свалку. Помойку забвения.

Вдруг Марат увидел звезду. Совсем маленькую. Нервно подрагивающую. Слава те Господи! Пустота все-таки не была полной. В ней теплилась какая-то жизнь. Паря во мраке, Марат все смотрел на звезду. До тех пор, пока она не превратилась в нить накаливания электрической лампочки. Она освещала покрытый разводами сырости потолок. Послышался шорох. Кто-то был рядом. Вербицкий повернул голову. Он ожидал увидеть Жженого, Байдака или Гнатикова, но вместо этого встретился взглядом с Верой.

Что это с ней? Откуда эти темные круги под глазами и усталость во взгляде?

– Марат. Марат, ты, наконец, очнулся! – Вера коснулась пальцами щеки Вербицкого. – Как плечо?

– Нормально, – Вербицкий пошевелил правой рукой. – Почти не болит. Где мы? Я видел странный сон. Про эсэсовцев…

– Ничего удивительного. Это место когда-то и было гнездом эсэсовцев. Одной из ставок Гитлера. Ты ведь слышал о Вольфсшанце?

– Кажется. Волчье логово?

– Да. Командный комплекс верховного командования вооруженными силами Германии, расположенный в лесу Гёрлиц. Восточная Пруссия. О нем знают все, но мало кто слышал о Лисьей норе. Шутценлох начали строить в сорок четвертом году, накануне большого отступления. Закончить так и не успели. Потом из комплекса подземных бункеров собирались сделать музей, подобие Линии Сталина. Не нашлось средств. Шутценлох бросили и забыли. Несколько лет назад на него наткнулись мы – дестабилы. Нашли здесь тайники с оружием и боеприпасами. С тех пор Шутценлох – наша основная база. По крайней мере, так было до последнего времени. Но шпионы Службы Национальной Стабильности не спят в шапку. Верховный Председатель уже знает о Шутценлохе. Леса вокруг нашей базы планомерно уничтожаются. Еще месяц-другой и сюда придут стаботряды. У нас остается только один выход – использовать оставшееся время для захвата Минска.

– Наполеоновские планы. А чем это так вкусно пахнет?

– Ах, я дура! – девушка вскочила. – Болтаю, а сама забыла, что тебя следует покормить. Я приготовила отличный бульон. Сейчас.

Вербицкий поудобнее устроился на подушке. Осмотрел комнату. Она очень напоминала кабинет группенфюрера Гнатикова, виденный в кошмарном сне. Стулья и стол здесь были привинчены к полу. На столе стояла допотопная электрическая плитка с открытой нитью накаливания. Вера наливала бульон из алюминиевой кастрюли в консервную банку, служившую тарелкой. Запах, щекотавший Марату ноздри, был восхитительным.

– Сколько я провалялся без сознания?

– Три дня. И не просто без сознания. По словам доктора, ты был на грани жизни и смерти. Пуля прошла навылет, но рана оказалась очень тяжелой. Теперь, надеюсь, кризис миновал.

Вера уселась на стул у лежака Вербицкого. Зачерпнула ложку бульона, поднесла ее к губам Марата.

– Давай. Тебе надо восстанавливать силы.

Вербицкий чувствовал себя неплохо. Настолько, что прекрасно мог бы есть самостоятельно. Однако решил не признаваться в этом. Ему очень нравился процесс кормления с ложечки. И все же аппетит дал о себе знать. Консервная банка опустела в рекордно короткие сроки. Когда девушка налила вторую порцию бульона, Вербицкий решил, что сачковать больше не стоит. Сел и выхлебал бульон сам. Вера наблюдала за ним, не пытаясь скрыть счастливой улыбки.

– А ты явно поправляешься. Еще добавки?

– Спасибо, нет, – Марат отдал пустую банку. – Могу лопнуть. Признайся, ведь ты не спала все эти три дня.

– Почему же? – девушка покраснела. – Пару часов дремала и чувствую себя достаточно бодрой для того, чтобы ответить на все твои вопросы.

– Мы можем поговорить на воздухе? Эти стены… Они давят. Мне все время кажется, что вот-вот распахнется дверь и на пороге будет стоять кто-то из «змей».

– Змей? О змеях ты говорил в бреду, но здесь нет никаких змей.

– Разве молнии на петлицах эсэсовцев не напоминают змей?

– Не знаю, – покачала головой девушка. – В наших учебниках по истории мало фотографий. А в те, что были, я никогда не всматривалась.

– Так мы идем?

– Если ты сможешь удержаться на ногах.

– Не волнуйся. Я – парень крепкий.

Крепкий парень оказался слишком самонадеянным. Едва Вербицкий встал, как пол под ногами качнулся. Вера вовремя успела его поддержать. Новые шаги Марат делал не так резво. Вскоре с головокружением удалось справиться. У двери Вербицкий отстранил девушку и в коридор вышел сам. На несколько секунд остановился, пораженный сходством коридора с тем, что видел во сне. Те же серые стены, сводчатые потолки и надписи на немецком, сделанные черной краской. Сон ли это был? С рациональной точки зрения – конечно, сон. Его раненого несли по этим коридорам. Ясное дело – он был в бессознательном состоянии. Однако мозг продолжал работать и фиксировать картинки. Потом сознание преобразовало их в кошмар. Только и всего. Однако была и другая точка зрения. Слишком связно говорил Гнатиков о пересечениях времени и пространства. Реперные точки. Он мог оказаться в одной из них. Побывал в Шутценлохе образца тысяча девятьсот сорок четвертого года. И вернулся в будущее. Почему бы и нет? Взять хотя бы надписи. Сейчас они были полустершимися, а в его кошмаре свежими, словно краска едва успела подсохнуть.

Шагая по коридору рядом с Верой, Марат встречал партизан. Одни просто спешили куда-то. Другие перетаскивали тяжелые деревянные ящики. Все были так заняты своим делом, что не обращали на Вербицкого никакого внимания. Для Веры же время находилось: ее приветствовали почтительными кивками. Она явно не была рядовой партизанкой.

Вот и лестница. Два, ведущих вверх стальных пролета. Поднимаясь по ступенькам, Марат запыхался и когда Вера распахнула стальную дверь, с наслаждением вдохнул хлынувший в бункер воздух.

Оказавшись снаружи, он получил возможность увидеть то, что называли Шутценлохом. Сильного впечатления система бункеров времен Великой Отечественной не производила. Вербицкий увидел лишь десяток поросших кустами холмиков. Сквозь зелень проглядывал облепленный мхом бетон, а проход, через который они выбрались наверх, выглядел, как самая настоящая нора.

Впрочем, большого разочарования Марат не испытал. Нора – так нора. Хоть у черта на куличках, лишь бы рядом с Верой.

Он остановился, любуясь высокими соснами и лучами утреннего солнца, пробивавшимся через зеленые кроны. Отличное время, чудное место для того, чтобы поговорить с возлюбленной по душам. Девушка, как видно, испытывала те же чувства. Она взяла Вербицкого за руку и увлекла вглубь леса.

Марат не сразу понял, что они идут по дороге. Настолько слились с лесным ландшафтом остатки бетонных плит, некогда проложенных солдатами вермахта. Время пощадило их еще меньше, чем сами бункера.

У дороги стоял десяток джипов, укрытых маскировочной сеткой, а между деревьев тут и там прохаживались молчаливые часовые. Вера привела Вербицкого на небольшую полянку. Дорога здесь заканчивалась. По крайней мере Марат больше не видел плит.

– Это – мое любимое место, – сообщила девушка. – Здесь хорошо думается и мечтается.

Вербицкий сел на мягкий мох, прислонившись спиной к стволу сосны. Вера садиться не спешила. Осмотревшись, наклонилась и сорвала цветок, росший на обочине дороги.

– Смотри, Марат. Ромашка. Откуда здесь взялся полевой цветок?

– Возможно это какой-то знак свыше, – шутливо заметил Вербицкий. – Ты веришь в знаки?

Девушка не ответила. Не подняла глаз. Просто рассматривала ромашку. Молчание, нарушаемое лишь дыханием ветра в кронах сосен, длилось не меньше минуты.

– Не Вера, Марат. Мое полное имя – Вертенда.