Осуждение в Антиохии: римское законодательство и вмешательство римских христиан

Игнатий ясно говорит, что причиной его отъезда из Антиохии было осуждение его как преступника. Он усматривает связь между своим осуждением и мученичеством Петра и Павла, на свидетельстве о которых основана римская община, и обращается к римским христианам с такими словами: «Не как Петр и Павел заповедую вам. Они апостолы, а я осужденный; они свободные, а я все еще раб»[30]. Однако Игнатий не приводит ни деталей своего суда, ни имени судьи, перед которым он предстал, ни каковы в точности были выдвинутые против него обвинения.

Кроме того, почему Игнатий, осужденный в Антиохии Сирийской, должен быть доставлен в Рим? Святые Павел и Петр, как он замечает, приняли мученичество в Риме, как оказавшиеся там. Причем Павел был доставлен под конвоем, но не как осужденный судом наместника в Иерусалиме, а как римский гражданин, апеллирующий к римскому императору. Но поскольку Игнатий ожидает не обезглавливания, а смерти от диких зверей на арене, постольку можно заключить, что он не был римским гражданином. Вместе с тем, если он не гражданин, а житель провинции, почему его просто не казнили в Антиохии?

Казалось бы, ответ заключается в том, что это была обычная практика- доставлять осужденных преступников из провинций, чтобы устроить зрелище римлянам в Колизее. Джоли (Joly) отклоняет это объяснение, утверждая, что гладиаторов никогда не заменяли осужденными преступниками до времени правления Марка Аврелия (161–180 P. X.)[31]. Поэтому он утверждает, что предполагаемые «факты» из истории Игнатия — скорее домыслы.

Однако мы располагаем свидетельством подобной практики как минимум до 57 года до P. X. Цицерон насмехался над Пизоном, попавшим в немилость проконсулом Македонии, за то, что тот несправедливо отослал к своему приятелю Клодию «немало наших независимых союзников и людей, принужденных к уплате дани, предназначеных для диких зверей»[32]. Игнатий Антиохийский не был независимым союзником (amicus), но он был гражданином города, обложенного данью (stipendarius). Поэтому вполне вероятно, что Игнатия как осужденного преступника для казни должны были послать в Рим.

Игнатий умоляет римскую общину не использовать свое влияние, что может лишить его мученичества:

Мы позже увидим, что Игнатий рассматривает свое мученичество как путь к «достижению Бога». Кроме того, в своем предисловии в письме к римлянам, он, наряду со многими другими эпитетами, им даваемыми, описывает римскую церковь как «чистую и первенствующую в любви (agape)». В первые столетия римская община была известна материальной поддержкой, которую она оказывала другим церквам. Игнатий наверняка не желал, чтобы они использовали это богатство с целью подкупить судей и тем открыли бы ему возможность избежать мученичества: «Желаю, чтобы вы угождали не людям, но Богу»[34].

На первый взгляд, подобные высказывания Игнатия могут вызвать настороженность в силу того факта, что осужденный преступник, прибывший из суда в Антиохии, где приговор был уже вынесен, едва ли мог надеяться на такое влияние римской общины, которое позволило бы избежать этого приговора. Тем не менее император Юстиниан в своей более поздней оценке юридической системы римской империи в прошлом и римского закона (Дигесты) показывает, что в случае осуждения на растерзание дикими зверями на арене приговор можно было изменить. Он цитирует Модестина, юриста времен правления Александра Севера (222–235):

Ни один юрист не произносил слов «не должно» в отношении того, чего никогда не совершали.

Таким образом, общее требование могло обеспечить освобождение осужденного преступника. Модестин полагает, что такая практика незаконна. Ясно, что наместник со слабым авторитетом перед угрозой беспорядка мог пойти на такую уступку, но все же Модестин считает, что лучшим и действительно законным решением будет удалить преступника со сцены на местной арене, чтобы унять шум толпы, и вместо этого отправить его на арену в Риме. При этом, как видно из рескрипта, который появился примерно в 230 году P. X., наместник не мог так поступить без согласия императора. В данной практике мы можем отчасти признать причину, по которой Игнатия доставили в Рим, особенно если, как мы вскоре увидим, Игнатий был осужден, но удален с арены, потому что стал причиной гражданского волнения в Антиохии.

Игнатий вполне мог быть знаком с подобной практикой общественного прошения, которая давала возможность осужденному избегнуть казни через растерзание дикими зверями. Даже без знания нюансов юридической практики в Риме и более поздних возражений Модестина он вполне мог предположить, что то, что не удалось сделать людям в Антиохии, сможет сделать более влиятельная римская церковь. Поэтому страх Игнатия имел под собой некоторое основание, что римская община, обладая достаточными финансовыми средствами и влиянием, вполне могла найти способ обеспечить освобождение его, пускай уже осужденного. И это то, что нам дает уже беглый взгляд на подлинное положение вещей в юриспруденции того времени.

На самом деле Игнатий смотрит на свое будущее мученичество как провидец, а не как тот, кто прорабатывает различные юридические варианты. Приблизительно за пятнадцать лет до традиционной даты появления новозаветного Откровения Иоанна, его автор описывает свое видение небесной церкви, где вокруг престола «Бога и Агнца» сидят одетые в белые одежды двадцать четыре старца и в унисон поют песни хвалы. В письмах к некоторым из церквей, к которым провидец Иоанн также обращается с письмами, Игнатий чрезмерно идеализирует картину того, как он видит их собранными для евхаристии с лирами и тоже поющими в гармонии. Так, он пишет эфесянам:

Очевидно, что Игнатий не обращается к фактическим ситуациям в церквах — напряженные отношения, созданные стычками между отдельными людьми, некоторые практики, какие можно было бы улучшить, и т. д. — каковыми они были в их обыденной жизни. Его идеализированное видение того, как они должны себя вести, убедило его в том, что все так и было в их церквах. И действительно, как мы вскоре увидим, Игнатий писал по большей части церквам, которые он никогда не посещал лично.

Если так обстояли дела с церквами в Малой Азии, то еще больше это относится к римской церкви. Здесь он никого не называет по имени, что он делал в пяти других письмах. В письме к филадельфийцам он также никого не упоминает поименно, даже при его уверенности в том, что там есть епископ с советом пресвитеров и группой дьяконов[37]. Но он не упоминает ни имен, ни безымянных членов иерархии в письме к римлянам.

Однако видение Игнатием римской общины относится не к евхаристии, но к арене: «По молитве к Богу я получил то, о чем много просил, чтоб увидеть ваши благочестивые лица. Связанный за Христа, я надеюсь приветствовать вас…»[38] Таким образом, он видит их в молитвенном видении, ожидая возможности приветствовать их как заключенный. Но как заключенный он может их приветствовать только на арене, а не в совместной евхаристии. Поэтому видение римской общины, собравшейся на его жертву на арене, заменяет видение эфесской церкви, собирающейся в согласии и гармоничном хоре в воскресной евхаристии:

Теперь Игнатий обращается к римской общине так, как будто они должны быть среди зрителей у арены. Он желает, чтобы они «приласкали диких зверей», которые станут его могилой. Он даже сам собирается приманить этих зверей, чтобы они наверняка его поглотили[40]. Наконец, он умоляет их выразить свое желание императору побуждением к его смерти, как обычно делали с борцами в арене, когда решали жить им или умереть: «Если пострадаю, значит, вы возлюбили; если же не удостоюсь — вы возненавидели меня»[41].

Беспокойство Игнатия о том, что римская община могла вмешаться и предотвратить его мученичество, не было ограничено и даже в основном не сосредотачивалось на вопросе об их способности подкупить или применить другие формы политического давления, как те, что подразумеваются законом против прощения осужденных на арене, если толпа их поддерживает, и т. д. Его сильнейшее напряжение и обеспокоенные чувства возникают в результате перехода от действительности к воображаемой реальности, так что он представляет их среди язычников на трибуне, как христианскую общину, которая требует милости для понравившегося им гладиатора.

Позже Климент Александрийский и Киприан высказывались, что нельзя самовольно искать мученичества, но идти на это лишь в том случае, если встает выбор между смертью и тем, чтобы принести жертву языческим богам Рима. Обеспокоенный Игнатий, который настолько стремился к мученичеству, что готов был заманить диких зверей, чтобы они поглотили его, и других убеждал в этом, едва удовлетворил бы этим более поздним условиям надлежащего отношения к мученичеству.

Игнатий начал свой путь в Рим под конвоем «десяти леопардов» из Антиохии Сирийской. Он не приводит нам деталей своего судебного разбирательства или точного преступления, за которое его признали виновным. Стало ли его осуждение результатом внешнего преследования христианства со стороны римского государства или подлинная причина крылась во внутренней политике христианской общины в Антиохии?