Мальчики растут преимущественно в женском окружении, поэтому они не учатся (посредством прямой идентификации) быть мужчинами. Скорее они учатся (обходным путем) не быть «немужчинами».

Матери заботятся о мальчиках в среднем больше, чем отцы. Мужчины, которые могли бы помочь научиться осознавать свои эмоции, редко бывают в детских садах и начальных школах, на детской площадке и по соседству. Иногда отец просто исчезает из жизни сына, а часто отец присутствует чисто формально: отношения с сыном – зачастую непреднамеренно – носят внешний и поверхностный характер.

Даже отцы, довольно активно участвующие в жизни сыновей, часто не могут предстать перед ними как целостные личности с сильными и слабыми сторонами, с горестями и радостями, со страхами и беспомощностью. С одной стороны, этому препятствуют их занятость и психологическая нагрузка на работе. Дома многие отцы выглядят уставшими и рассеянными – за завтраком и ужином, до и после тяжелого рабочего дня. Или же отцы демонстрируют силу и власть, нередко наказывая детей. В лучшем случае они являются, прежде всего, веселыми организаторами мероприятий по выходным. В любом случае, сыновья в основном видят лишь часть их личности, некий образ, а не реального человека. С другой стороны, неспособность отцов воспринимать свои собственные чувства заметно осложняет эмоциональный контакт с сыновьями.

Мужчины из медиа, то есть из фильмов и телевидения, также не помогают самоидентификации: они либо жестокие монстры, либо супергерои, а иногда и те и другие одновременно, но никак не настоящие мужчины. Таким образом, у мальчиков не развивается способность прямой гендерной идентификации.

Когда мальчики признают свою половую принадлежность – а это, как правило, происходит еще до четырехлетнего возраста, – у них возникает внутренняя психологическая потребность в развитии мужской идентичности. В этом непростом процессе применяется принцип «идентификации обходным путем». Благодаря ежедневным контактам мальчики хорошо знают, что представляют собой женщины: как они говорят, что они делают, какую роль играют, как ведут себя с другими женщинами, мужчинами и детьми.

Как только мальчики становятся способны различать мужской и женский пол, как только они осознают, что женщина – это «не мужчина», они делают логичный вывод: для достижения мужской идентичности необходимо быть не похожим на женщину, то есть не быть немужчиной. Поскольку мальчики не могут напрямую отождествить себя с мужчиной, они должны отделить себя от женщины – так сказать, идентифицировать путем отрицания. Поэтому мальчики не пытаются быть мужчинами, они пытаются не быть немужчинами.

 

И чем дальше, тем хуже. Отделение от женщин, от матерей, от всего, что считается женским, означает для мальчиков то, что они должны отказаться от тех своих внутренних эмоций, которые им знакомы благодаря женщинам: горе, страх, нежность или потребность в утешении. Потому что, согласно жестокой логике идентификации обходным путем, это все несвойственно мужчине. Таким образом, мальчики привыкают бояться этих нормальных внутренних человеческих импульсов и в конечном итоге презирают их, поскольку они являются признаками их собственной «немужественности». Самое трагичное, что при этом мальчики боятся и стремятся избежать не только событий, которые вызывают горе, страх или беспомощность, но и этих чувств самих по себе. Все их собственные «слабые» чувства становятся объектами отторжения и страха, будучи даже полностью оторванными от обстоятельств их возникновения. За внутренним отторжением чувств многих мужчин обычно лежит явный страх, что их внутренние импульсы могут «одолеть» их.

Г‑ну Челику 39 лет, и он приходит в мужской консультационный центр, потому что его только что бросила подруга. После пяти лет отношений «ей надоело, что я всегда ускользаю от нее». Он описывает свою беспомощность и невозможность подобрать слова в спорах с ней, свои стратегии избегания, которые ему удивительно хорошо известны, – очевидно, он часто использовал их в конфликтах со своей девушкой. «Но я ничего не могу с этим поделать!» – отчаянно говорит Челик. Он чувствует себя загнанным в ловушку, хочет наконец‑то что‑то изменить.

Благодаря его мотивации и готовности к рефлексии быстро становится ясно, что он очень боится прогрузиться в свои «неизвестные глубины»: «Я не знаю, хочу ли я узнать все о моих скелетах в шкафу! И как мне выбраться оттуда?!» Поскольку Челик увлекается дайвингом, мы сначала развиваем мысль, что отдельные сеансы терапии – это погружения, во время которых он может постепенно осмотреться в своих «темных водах». Я здесь как инструктор буду следить за снабжением кислородом и надвигающимися опасностями, чтобы при необходимости предупредить его. Мы с ним рассуждаем, что наше техническое оснащение «является потрясающим» и ничего страшного с нами не случится. Челик набирается смелости и готов «рискнуть сейчас». Во время «погружений» в течение следующих нескольких месяцев он откапывает грязные сундуки – некоторые из них при ближайшем рассмотрении оказываются маленькими сундуками с сокровищами.

 

Экскурс. Важность отца

 

Важность отца или других представителей мужского пола для развития личности мальчика невозможно преувеличить. Принцип идентификации обходным путем является универсальным, поскольку большинство мальчиков воспитываются в среде, в которой преобладают женщины. Тем не менее фигура отца имеет решающее значение для осознания чувств. Если отец эмоционально присутствует и воплощает различные общечеловеческие эмоции и поведение (любовь, горе, страх, радость, строгость, заботу), то он сам преуспел в интеграции эмоций и сможет помочь в этом сыну. Это автоматически уменьшает эмоциональную зависимость мальчика от женщин и позволяет ему быть более независимым и стабильным. Эмоциональное присутствие отца очень способствует эмоциональному освобождению сына.

 

Однако, если отец относится к мальчику с равнодушием или даже грубостью, сын должен защититься от возникающего «слабого» чувства отверженности и травмы. Чтобы не чувствовать грусти и разочарования, он начинает относиться к себе с тем же безразличием или даже резкостью, как и отец. Он «отвергает себя» и принимает сторону своего отца. Эта форма защиты от стрессовых и болезненных чувств известна как «идентификация с агрессором». Такая идентификация активно поддерживает и укрепляет в детстве и в юности хрупкое неприятие «слабых» чувств, которые считаются женскими. В результате многие взрослые мужчины настроены жестко против самих себя, что так же страшно, как и жесткость, с которой они реагируют на чувства других людей.

Г‑ну Дитриху 46 лет. В детстве у него был огромный опыт насилия, и впоследствии у него появилось огромное количество зависимостей, включая секс, алкоголь и игры. Сейчас он от них освободился и приходит в мужской консультационный центр, чтобы «проработать свое детство».

Дитрих заметно дистанцируется во время общения, не отвечает на мои комментарии, особенно когда они становятся более личными. Выражаясь футбольным сленгом: он продолжает играть в свою игру. Когда я осторожно замечаю это, он улыбается и говорит:

– Да, именно, я не подпускаю к себе. Вы должны застать меня врасплох, чтобы прорваться ко мне и ударить!

Это замечание заставляет меня вздрогнуть. Я говорю ему, что с уважением отношусь к его защите и границам. На самом деле я просто не смогу «ударить» его. Мальчишка внутри него уже получил достаточно порки.

Дитрих на мгновение замолкает и задумчиво кивает, но быстро приходит в себя и рассказывает историю своего детства. Заметно, что он уже рассказывал эту историю во многих клиниках и терапевтических группах. Мне вспомнился фильм «Умница Уилл Хантинг», в котором психотерапевт Робин Уильямс обычно произносил одно и то же предложение своему клиенту, когда он очень спокойным голосом рассказывал о своем опыте насилия: «Ты в этом не виноват!» При этом он каждый раз становился на шаг ближе к своему клиенту, пока тот наконец не разразился слезами… Но я не Робин Уильямс, поэтому слушаю рассказ г‑на Дитриха и благодарю его за то, что он набрался смелости рассказать мне все.

Поскольку он не реагирует на мою похвалу и, возможно, также потому, что я чувствую себя немного похожим на Робина Уильямса, повторяю свое предложение. Дитрих удивлен. У него достаточно опыта общения с психологами, чтобы знать, что буквальное повторение вряд ли связано с деменцией специалиста. Я спрашиваю его, видит ли он разницу в своей внутренней реакции.

– Да, – говорит он с удивлением, – теперь, во второй раз, я почувствовал что‑то, было такое теплое чувство внутри меня!

– Радость? – спрашиваю я.

– Да, думаю… В любом случае, я всегда хотел, чтобы меня за что‑то похвалили. Мой отец никогда не хвалил меня, только… Ну, вы знаете… Думаю, я все еще хочу, чтобы старик хвалил меня.

Отвечаю, что я еще не настолько стар, даже если иногда чувствую себя таким, но я готов хвалить его всякий раз, когда есть за что.

Дитрих смеется. Он рад и моему предложению, и возможности посмеяться:

– Я давно не смеялся!

Я рассказываю ему о сериале из моего детства «Тим Талер», в котором мальчик с заразительным смехом продает его дьяволу. Дитрих задумывается и бормочет:

– Да, я тоже это делал, продавал его в казино и в борделях!

Мы много смеемся в течение этого часа, в том числе представляя себе маленького Тима Талера в борделе, и когда Дитрих уходит, он дважды повторяет, что ни в коем случае не хочет потерять свой смех. Я предложил ему записать эту мысль, чтобы не забыть, причем даже не шутил, но он так громко рассмеялся, что я положил ручку.

И наоборот, есть одинокие мальчики, которые «решают» чувствовать боль через отторжение отца. Они эмоционально отрываются от мужского мира и отождествляют себя с матерью. Эти мужчины часто не осознают таких чувств, как гнев или ярость. Напротив, они даже активно дистанцируются от самоуверенного и доминирующего поведения. Дело в том, что такое поведение ассоциируется у них с жестоким отцом – но они не хотят иметь с ним вообще ничего общего. По иронии судьбы эти мужчины, которые основывают свою идентичность не на обесценивании, а на идеализации женственности, в конечном итоге неосознанно стремятся к отторжению эмоций. Потому что все чувства, которые так или иначе связаны с отцом, решительно отвергаются. Неудивительно, что эти мужчины реагируют крайне удивленно или оборонительно, когда сталкиваются со своими собственными агрессивными импульсами – косвенно, через сны и фантазии, или прямо, через обратную связь с другими людьми.

Г‑ну Энгельхарду 37 лет, он педагог и член совета от партии зеленых. В системах классификации, которые так популярны в желтой прессе, его назвали бы «новым человеком» во всех отношениях. В первом разговоре он неохотно и со стыдом сообщает о фантазиях, связанных с насилием, которые постоянно преследуют его. Он очень страдает от этого – тем более что они «совсем не в его духе», как он подчеркивает. Оказывается, что фантазии в форме (дневных и ночных) снов по сути связаны с насильственными действиями в отношении его подруги и возникают в ситуациях, когда они проводят много времени вместе, например в отпуске или в выходные дни.

На следующих двух сеансах мы прорабатываем ряд проблем, связанных с его поведением по отношению к подруге. Оно очень похоже на его поведение в юности по отношению к властной матери. Энгельхард с улыбкой отмечает каждое открытие и говорит, что «он уже все знает».

На следующей встрече он вскользь упоминает о «психологических клише», ссылаясь на какой‑то комментарий, сделанный мной. В конце часа он интересуется моей профессиональной карьерой. Я с удовольствием начинаю ему рассказывать и только потом понимаю, что Энгельхард уже не раз косвенно поставил под сомнение мою квалификацию и компетентность как психотерапевта.

На следующем сеансе я реагирую на его пассивно‑агрессивное отношение ко мне, то есть косвенное и подсознательно враждебное. Я предлагаю прямо сказать, что ему во мне не нравится. Г‑н Энгельхард в ужасе от моей реакции и пытается увести разговор в сторону. Но поскольку я настаиваю на том, что он должен открыто выразить свою злость на меня или свое недовольство мной, он наконец признается:

– Я не хотел возвращаться после первого сеанса.

– Замечательно, господин Энгельхард, – говорю я, – теперь все становится ясно, только вот… – Я пытаюсь спровоцировать его и в то же время отвлечь от ощущения, что меня задела его критика.

– Ну, и кроме того… – он все ходит вокруг да около, – вам не так уж много лет, не правда ли? И у вас еще нет такого большого опыта работы.

– Что мне может посоветовать этот зеленый юнец, чуть ли не моложе меня, да? – спрашиваю я.

 

ЛИЦА, ВОСПИТЫВАЮЩИЕ МАЛЬЧИКОВ, НЕ ОТРАЖАЮТ ИХ НЕГАТИВНЫХ ЧУВСТВ, В ОТЛИЧИЕ ОТ ЧУВСТВ ДЕВОЧЕК. ПОЭТОМУ МАЛЬЧИКИ ЧАСТО НЕ МОГУТ ПРИНЯТЬ ИСПЫТЫВАЕМЫЕ ИМИ НЕГАТИВНЫЕ ЧУВСТВА КАК ЧАСТЬ СВОЕЙ ЛИЧНОСТИ.

СООТВЕТСТВЕННО ВЗРОСЛЫЕ МУЖЧИНЫ С ТРУДОМ ВОСПРИНИМАЮТ СВОИ ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ И СПРАВЛЯЮТСЯ С НИМИ.

 

– Точно, – улыбается он и, похоже, ему нравится открыто выражать свой гнев.

Энгельхарда раздражает то, что он сидит в кресле клиента, а я в кресле терапевта. Я, наконец, спрашиваю его, как он себя чувствует, испытывая такие неприятные чувства здесь и сейчас.

– Необычно, и довольно сложно признать все это!

Энгельхард на мгновение замолкает, а затем рассказывает мне про книги о мужчинах. В них много говорится о «мужской энергии» и «силе», но гораздо меньше о стыде, гневе или зависти. Он действительно со злостью в голосе говорит об этих книгах, поэтому я спрашиваю его:

– А на кого или на что вы еще злитесь?

Он слегка пугается, но затем приходит в себя и тихо говорит:

– На мою партнершу!

Мы решаем, что поговорим о его злости на подругу во время следующего сеанса. Он обещает вернуться.