Владыка, «живущий в истине»?

 

Выйдя из дворца Нефертити, Джедхор быстрыми шагами направился в сторону главных ворот. Увидев приближающегося хозяина, слуги засуетились возле колесницы, приготовили упряжь и поправили страусовые перья на голове лошади. Возничий взял в руки хлыст и поднялся на колесницу, приготовившись ехать. Другие слуги встали сзади, взгромоздив себе на плечи небольшие корзины из пальмовых веток, в которых лежало всё необходимое на случай, если хозяин захочет остановиться и отдохнуть: циновки, опахала, вода в кувшине и фрукты.

Джедхор занял своё место в колеснице и приказал возничему ехать в главный храм Птаха.

Трудную, почти невыполнимую задачу поставила перед ним Нефертити. Эта женщина, когда‑то могущественная, а теперь отверженная всеми, решила до конца бороться за спасение дочери.

«Её план вывести Анхесенамон из дворца слишком дерзок, — думал Джедхор. — Но это, пожалуй, единственный способ спасти дочь и будущего наследника трона».

Мысли Джедхора обратились в прошлое. Он вспомнил, как, будучи ещё молодым, впервые увидел великую владычицу Двух Земель, такую божественную и прекрасную. Тогда он был простым писцом. Записывал приказы и распоряжения госпожи, даже не смея взглянуть ей в глаза и произнести хоть слово. Но однажды, когда во дворце случилось сложное разбирательство и судьи находились в замешательстве, Джедхор решил высказать свою точку зрения по трудному вопросу. Это было немыслимо, чтобы какой‑то писец смел высказывать мысли вслух, тем более в присутствии владычицы. Серьёзное наказание грозило ему за нарушение порядка: несколько десятков ударов палкой. Но, тем не менее, Джедхор рискнул. Реакция судей была однозначной.

— По какому праву ты вмешиваться в дела, не касающиеся тебя, как смеешь говорить с нами на равных?! — возмутился главный судья.

И они уже готовы были покарать наглеца, но тут вмешалась Нефертити. Она подняла руку, и в зале наступила тишина. Обратив взор на писца, царица медленно произнесла:

— Ты дерзок, но слова твои достойны мудрого человека.

Судьи удивлённо переглянулись. Сказанное владычицей привело их в замешательство. Они не смели перечить Великой Нефертити, а та заступилась за молодого писца. Более того, похвалила его, а похвала владык являлась высочайшей милостью.

Это значительное событие в судьбе молодого писца произошло в самом начале царствования Эхнатона. После этого жизнь Джедхора резко изменилась. Карьера его пошла в гору. Великая Жена владыки Та‑Кемет по достоинству оценила советнические способности тогда ещё молодого Джедхора. И он оправдал её доверие: был честен, справедлив и очень умён.

Когда муж Нефертити Эхнатон решил порвать со жрецами Амона и переселиться в новую столицу, а это случилось на пятый год его правления, Джедхор у был же одним из советников Великой Жены владыки.

Название новой столицы Ахет‑Атон означало «место, где восходит Атон». Эхнатон избрал место для этого города на середине пути между Фивами и Меннефером на восточном берегу Нила. Строительство велось лихорадочными темпами. Эхнатон повелел возвести дворцы и дома для его фаворитов, выстроить для себя и для них погребальные покои. С севера на юг пролегли широкие улицы, идущие параллельно Нилу. В южной части города возвышался прекрасный дворец фараона, к которому вела широкая улица — Дорога царя. В павильонах дворца стены были окрашены в яркие цвета, а полы выложены великолепной мозаикой. Рядом вырыли озеро, где развели рыбу и пустили водоплавающих птиц.

Дорога царя проходила между дворцом фараона и государственным домом, который по площади был самым грандиозным. Между этими зданиями протянулся мост‑арка, в центре которого находилось «окно появления». Там фараон появлялся перед своими подданными, из него раздавал подарки фаворитам. К востоку от Дороги царя и параллельно ей протянулась Дорога Верховного жреца с домами знати по бокам. К северу от дворца фараона находился Великий храм солнечного диска (храм Атона), а к востоку от дворца — малый храм Атона. Помимо основных зданий город украшали и другие великолепные постройки и дворцы.

Переехав в новую столицу Ахет‑Атон, Джедхор продолжал служить своей прекрасной госпоже. В душе он не одобрял политику Эхнатона и мягко, стараясь не вызвать гнева, намекал Нефертити, чтобы она обратила внимание владыки на внешнюю политику. Но царица не желала докучать властителю своими наставлениями.

Сам же Эхнатон, полностью порвав со своим прошлым, никогда больше не называл себя сыном Аменхотепа III. Он сменил своё имя Аменхотеп IV, которое означало «Амон доволен» на Эхнатон — «угодный Атону» и, отвергнув своё истинное происхождение, заявил, что его отцом было Солнце. Рядом со своим именем он всегда писал: «живущий в истине».

Так проходили годы. Эхнатон был полностью поглощён идеей единого бога. Он отменил человеческие жертвоприношения, запретил охоту на животных, проповедовал всеобщую любовь другу к другу, сочинял гимны во славу своего отца — единственного бога Атона и развивал новые направления в искусстве, более реалистичные, чем прежде. Эхнатон был противником насилия и войн, собственно, поэтому он не обращал никакого внимания на внешнюю политику. И в результате так увлёкся обожествлением собственной персоны, что стал претендовать на равенство со своим небесным отцом — Атоном. Подданные льстиво восхваляли его и превозносили в почестях до небес: «Ты принадлежишь вечности, как Атон, — говорили они, — ты прекрасен, как Атон, который дал жизнь тебе, ты пребываешь на небесах, где пребывает Атон…». А Нефертити соглашалась со всем, что делал муж. У неё и в мыслях не было перечить владыке. Порою она даже более ревностно поклонялась Атону.

Любовь и семейная идиллия царили во дворцах Ахет‑Атона. Эхнатон боготворил свою жену. Он не жалел сил, чтобы показать ей свою любовь. Нефертити была не царского рода, она никогда не носила титула царской дочери, но Эхнатон возвысил её. Он составил для неё царское титулование и дал ей дополнительное имя «Нифернефруатон», что означало «прекрасная красота Атона». Он всегда обращался к ней ласково и нежно, называя её не иначе как «прекрасная, грациозная, та, чей голос радует владыку, счастливая звезда, возлюбленная живущего Атона, прекрасная любовь Нефертити, живущая вечно…». Нефертити родила шесть дочерей, которых Эхнатон безумно любил. На стенах храмов и гробниц он приказывал изображать себя вместе со своей семьёй. Любимая Нефертити и его дочери всегда были с ним рядом… Но скоро пришёл конец этой романтической идиллии.

Джедхор прекрасно помнил, когда наступил разрыв Нефертити с её мужем.

Этому событию предшествовала ухудшающаяся политическая ситуация в стране. Правитель Хатти завоёвывал всё новые и новые земли. Митанни пала. Письма, которые писали правители покорённых земель Эхнатону, оставались без ответа. Вассальные сирийские княжества, платившие дань Великой Та‑Кемет, одно за другим переходили в руки правителя Хатти. Великая держава теряла земли, а Эхнатон как будто не замечал этого.

Видя, как Великая Та‑Кемет катится в пропасть, в резиденцию к Эхнатону приехала его мать, которая всё это время жила в Фивах. Великий владыка Двух Земель встретил её с распростёртыми объятиями. В своё время, когда он провозгласил единого бога в стране и рассорился со жрецами Амона, его мать, к великому огорчению Эхнатона, не последовала за ним в новую столицу. Теперь же, прибыв в Ахет‑Атон, она, будучи очень мудрой и хитрой женщиной, попыталась уговорить сына помириться со жрецами. Но Эхнатон категорически отверг это предложение. И его можно было понять. Выстроив Ахет‑Атон, он дал обет оставаться здесь до конца дней и увековечил свою волю, выгравировав клятву на пограничном обелиске новой столицы. Текст кончался словами: «Я не нарушу вовеки эту клятву, которую принёс отцу моему Атону». Как же он мог пренебречь божественными словами, тем более запечатлёнными на камне? После долгих раздумий мать предложила ему назначить соправителя, который бы занимался политическими вопросами и уладил, наконец, конфликт с фиванской знатью.

Нефертити прекрасно понимала, чем опасен соправитель для её мужа. Получив такую же власть, как у владыки, он вполне мог, договорившись со жрецами Амона, сместить Эхнатона. Она настоятельно просила мужа не делать столь опрометчивого шага. Но владыка Двух Земель решил безоговорочно следовать советам матери, которую обожал и боготворил, ведь когда‑то именно она спасла его от смерти, спрятав в провинции Митанни у родственников, а затем, после смерти Аменхотепа III, возвела на престол. Эхнатон нашёл подходящую кандидатуру в соправители. Это был его сын от младшей жены — Сменхкар. Чтобы дать ему права на трон, Эхнатон женил его на своей старшей дочери Меритатон от Великой Жены Нефертити. Ведь Сменхкар, хоть и был сыном Эхнатона, не мог претендовать на престол, так как только дети от Великой Жены носили титул царских детей.

Юноша был очень красив. Среди всех его многочисленных достоинств следовало особо отметить преданность отцу. Во всяком случае, так казалось Эхнатону. Нефертити в отчаянии сделала последнюю попытку убедить мужа отказаться от соправителя. Но Эхнатон, ещё больше разозлившись на жену, презревшую советы его обожаемой матери, порвал с ней отношения. Обиженная Нефертити удалилась с остальными дочерьми, среди которых была и Анхесенамон, в отдалённый дворец на окраине солнечного города.

Эхнатон тем временем прославлял свою божественную мать, давая ей величественные титулы, которые могла носить только жена фараона. Он называл её не иначе как «владычицей Двух Земель, которая освещает Две Земли своей красотой».

Сменхкар, став соправителем Эхнатона, приказал уничтожить имя Нефертити со всех стен храмов Ахет‑Атона и заменить именем своей жены Меритатон. Он прекрасно помнил, что Нефертити не одобрила поступок мужа. А Эхнатону было уже совершенно безразлично, будет находиться имя его бывшей, некогда любимой жены на стенах храма или нет. Он полностью был во власти матери и безмерно доверял Сменхкару, даже даровал своему соправителю царственное имя — «Прекрасная красота Атона», которое раньше носила Нефертити.

И вот, как и предсказывала Нефертити, роковой день настал. Сменхкар выехал в Фивы, чтобы уладить дела со знатными вельможами и жрецами… Но не вернулся. Жрецы Амона сделали ему выгодное предложение: они признают его единоличным владыкой Двух Земель при условии отказа от Эхнатона. Сменхкар, очень амбициозный и властолюбивый юноша, естественно, принял предложение жрецов. Он предал Эхнатона и остался в Фивах, заняв место полноправного владыки Двух Земель. Эхнатона отлучили от власти и оставили узником в его солнечном городе, который тут же потерял статус столицы. Даже мать Эхнатона не ожидала такого предательства от Сменхкара. Она хотела восстановить отношения сына со жрецами, а на деле вышло совсем по‑другому.

Однако молодой Сменхкар царствовал совсем недолго. Уже на второй год он пожелал самостоятельно править Великой Та‑Кемет, а жрецы продолжали навязывать ему своё мнение. Обстановка во дворце стала невыносимой. Жрецы, надеясь обрести в лице Сменхкара послушного правителя, столкнулись на деле с крайне властолюбивым фараоном, не желающим делить власть ни с кем. В итоге они составили дерзкий план, как убрать непокорного Сменхкара.

Как раз в это время на границе Египта было очень неспокойно. Хетты вели себя всё более нагло, подговаривая приграничные княжества поднимать восстания, и натравливали независимые города друг на друга. Зная, что Сменхкар амбициозен, жрецы начали активно восхвалять его как великого воина, похожего на своего могущественного предка Тутмоса III. Они постоянно говорили, что только он способен вновь завоевать потерянные земли. Жаждая славы и могущества, молодой и горячий Сменхкар клюнул на искусную приманку. Он стал готовиться к походу против «подлых хеттов», чтобы отвоевать вассальные земли.

Что случилось во время похода Сменхкара, никто не знал. Он со своим отрядом исчез… Поговаривали, что правитель попал в плен к «подлым хеттам» и там был убит. Но так ли это? Короче говоря, трон Великой Та‑Кемет оказался свободным.

Следующим к власти пришёл девятилетний Тутанхамон, женившийся на другой дочери Эхнатона — Анхесенамон. Имя его первоначально звучало Тутанхатон (Тут‑Анх‑Атон), что означало «живой образ Атона». Впоследствии, когда вновь Великий Амон‑Ра стал главным богом, он сменил своё имя на Тут‑Анх‑Амон. Тутанхамон тоже был сыном Эхнатона от младшей жены. Малолетний властитель вместе со своей такой же юной женой Анхесенамон проживал в Ахет‑Атоне во дворце Нефертити. Визирь Аи, находившийся там, давно вёл переписку со жрецами Амона, налаживая с ними отношения. После восшествия Тутанхамона на трон он стал наставником молодого правителя, но сразу переезжать в столицу не собирался — планировал сначала укрепить своё влияние и въехать в столицу уверенно, с непоколебимым статусом правой руки повелителя.

И вот, когда Аи уже твёрдо стоял на ногах, владыка и его жена Анхесенамон переехали в Фивы. Аи сразу назначил себя Верховным жрецом Амона, чтобы пресечь всякие посягательства на власть со стороны фиванских жрецов. Утвердившись таким образом, он стал безраздельно властвовать над Великой Та‑Кемет.

Джедхор хорошо помнил, как по прибытии в столицу, двенадцатилетний Тутанхамон отдал распоряжение, естественно, под диктовку Аи, о восстановлении храмов Амона. Весть об этом быстро разлетелась по всей Та‑Кемет и, конечно же, достигла Меннефера, куда уехала Нефертити и её немногочисленные приближённые вместе с Джедхором. Тутанхамон повелел выбить надпись на стеле, чтобы будущие поколения помнили о его заслугах перед Великим Амоном‑Ра:

«Храмы богов и богинь развалились. Земля опрокинута вверх дном, и боги повернулись спиной к этой земле. Сердца их болят, поэтому они разрушают то, что было сделано. Но я замыслил планы в сердце своём, стремясь послужить отцу моему Амону. Я удвоил, утроил, учетверил собственность храмов Амона. Я отдал обширные поместья. И всё это оплачено дворцом владыки Двух Земель».

Триумф Амона‑Ра был полным.

Фиванские жрецы во главе с Аи начали восстановление прежней столицы, так безжалостно разрушенной Эхнатоном. Возводились новые, ещё более пышные храмы во славу Амона, возвращались былые порядки и улаживались возникающие внутренние конфликты. Затем Египет обратил свой взор на пограничные территории, где непрерывно возникали восстания. Но отвоевать у могущественных хеттов свои бывшие вассальные владения пока не было возможности. Следовало вначале прекратить междоусобицы в стране, наладить хозяйство и укрепить границы.

Наслаждаясь властью, Аи совсем не думал о том, что Тутанхамон когда‑нибудь выйдет из‑под его опеки и захочет сам принимать решения и управлять страной. Ему казалось, что этот послушный ребёнок будет вечно находиться в его власти. За девять лет безграничного владычества он настолько вошёл во вкус, что отказаться от этого было просто немыслимо. Все во дворце повиновались его жёсткой руке. Пожалуй, только военачальник Хоремхеб, когда‑то тоже возвысившийся благодаря Эхнатону, не проявлял рабской почтительности к Аи. В его подчинении находились войска Великой Та‑Кемет. Обучая молодого Тутанхамона военному искусству, он занимал привилегированное место при дворе. Тутанхамон любил своего учителя и доверял ему не меньше, чем Аи. Хоремхеб был осторожен и почтителен с Аи, но никогда не был его человеком до конца.

Джедхор никак не мог прийти к однозначному выводу, участвовал ли Хоремхеб в заговоре против Тутанхамона. В том, что это убийство, Джедхор не сомневался. Но какую роль сыграл здесь Хоремхеб? Вопрос мучил его с тех пор, как пришла весть о смерти владыки.

«Вряд ли Хоремхеб участвовал в преступлении, — размышлял Джедхор. — Он прекрасно понимал, что трон после смерти молодого правителя попытается занять Аи. А такое Хоремхебу вряд ли будет по вкусу. Он недолюбливает этого выскочку. При Тутанхамоне ему было спокойнее, молодой владыка любил и уважал военачальника. И Хоремхеб был очень привязан к юноше… Но кто знает… кто знает… Может быть, не всё так гладко?»

Вспоминая прошлое и рассуждая про себя, Джедхор пытался найти в окружении Анхесенамон хоть одного человека, на которого можно положиться в крайнем случае. Но ему определённо ничего не приходило в голову. Никому он не мог довериться, а в одиночку выполнить поручение Нефертити весьма затруднительно.

«Следует посоветоваться с Апуи, моим верным слугой, и вдвоём обдумать план действий, — думал Джедхор. — До захода солнца ещё есть время. А пока надо выяснить у жреца‑оракула, что же всё‑таки означает мой сон».

 

Глава 13

ГОЛОВА ИУДЫ

 

Осенние листья, кружась в своем печальном танце, опускались на землю точно так же, как они делали это и восемьсот, и даже восемь тысяч лет назад. Ребята в задумчивости брели по аллее, устланной пёстрым, разноцветным ковром. Листья шуршали под ногами, словно нашёптывали: «Смотрите, как мы шикарно умираем, без шума, с еле слышным шорохом…»

Аня подняла красно‑жёлтый кленовый лист и повертела его в руках:

— Надо же, как удивительно все в природе. Создавать такую красоту и каждый год без всякого сожаления смешивать её с землей! А художники пишут всё новые картины, даже не приближающиеся по совершенству к этому листу, но бережно хранят их, и кто‑то умничает, изобретая названия для новых направлений: примитивизм, кубизм, абстракционизм…

— Анют, ты интересно философствуешь, — сказал Саша, — только почему‑то всегда очень грустно.

— И вовсе это не грустно. Просто я не люблю авангардную живопись двадцатого века, а современной, если честно, вообще не знаю. Я классику люблю. И никогда не понимала, зачем искажать формы, подменяя их своей странной фантазией? Бери мольберт и рисуй, что видишь. Лучше, чем природа, всё равно не сотворишь. Знаете, как отличить гениальную картину от обычной?

— Как? — спросил Саша.

— «Та картина гениальна, которую не нужно объяснять». Так один великий живописец сказал.

— Ну, это немножко о другом, — заметил Ваня. — Есть фраза короче: «Все гениальное просто». И, между прочим, абстракционизм — тоже простая штука. За что я и люблю его. Вот помню на одной выставке большое полотно. Очень точное, приятное глазу сочетание красок, плавные формы, какие‑то знаки, а в углу — человеческий глаз. И название соответствующее — «Фантазия №21». Отличное украшение для стены где‑нибудь в офисе! Глядя на неё, каждый будет думать о своем.

— Да никто не против, — согласился Саша, — только не надо сравнивать этих художников с Шишкиным или Леонардо. Твой абстракционист, может быть, и талант, но он сколько на свою композицию потратил? День? Два? А великие мастера над одной картиной иногда годами работали. «Явление Христа народу» Александра Иванова — сорок лет упорного труда! Вот это шедевр! А Микеланджело! Свод Сикстинской капеллы сколько расписывал?

— Точно не скажу, но помню, что несколько лет, — ответила Аня. — Мы с мамой недавно в Риме были. Потрясающая фреска, и конечно, её надо видеть там, в храме. Репродукции такого впечатления не производят.

— Какие из них считаются самыми знаменитыми? «Страшный суд» и «Сотворение Адама»? — проявил эрудицию Ваня.

— «Сотворение Адама» — это вообще восторг! — сказала Аня, поднимая глаза к небу и вспоминая свою встречу с шедевром. — Бог‑отец с ангелами в полете, и тело Адама на земле, совсем как живое, кажется, он сейчас проснется, поднимется и тоже полетит…. А ещё помню фреску «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи. Это мы уже в Милане видели, в церкви Санта Мария. Он её тоже не один год писал. И нам экскурсовод любопытную историю рассказал. Я её почему‑то очень хорошо запомнила. Вам интересно, ребята?

— Конечно, расскажи, Ань, — попросил Саша, украдкой взглянув на часы.

Так уж получалось, когда они переставали спешить, нервничать, ломать голову над безвыходной ситуацией, все проблемы отступали сами собой, никто не следил за ними, ничто не угрожало, и возникала иллюзия, что можно и дальше жить, как прежде, как всегда. Саша лучше других понимал, насколько хрупка эта иллюзия, Аня, наоборот, как девушка, сильнее была подвержена эмоциям, и представлялось просто жестоким напоминать ей о всяких неприятностях в такую минуту.

— Леонардо писал свою фреску не в самой церкви, а в трапезной, по соседству. Работа была уже почти закончена. Но вдруг художник практически остановился, и заказчик — приор церкви потерял терпение. Он пошёл жаловаться на Леонардо к правителю Милана, герцогу Моро. Тот вызвал живописца и спрашивает, в чем дело. Леонардо отвечает, мол, дописать осталось только две головы — самого Христа и предателя Иуды. «Воображения не хватает, — посетовал он, — одинаково сложно создать и божественно прекрасный образ и омерзительный, в котором запечатлелась бы вся низость рода человеческого». Леонардо просил ещё немного времени, чтобы поискать эти образы среди людей. «А если приору невтерпёж, — добавил он, — готов писать голову Иуды с него». После этого приор оставил Леонардо в покое. А надо сказать, что Христа он уже почти написал. Как‑то слушая хор в церкви, глянул на одного из певчих и прямо ахнул: «Христос! Правда, слишком молод и безмятежен». Но пригласил певчего в мастерскую и сделал эскизы. С тех пор прошло много времени. И вот после разговора с герцогом Леонардо вспомнил про певчего и решил найти его. «Наверное, тот возмужал, — думал художник, — и лицо уже не такое безмятежное. Будет именно тот образ, который я ищу». Но певчий пропал куда‑то. И Леонардо решил заняться Иудой. Он долго бродил по бедным кварталам, и, наконец нашёл. Человек валялся в канаве, пьяный, грязный, оборванный, он был ещё молод, но выглядел ужасно. «Настоящий Иуда», — решил великий художник и велел доставить несчастного к себе. И написал с него тот образ, который известен сегодня всему миру. А, уже прощаясь и благодаря за деньги, натурщик вдруг остановился перед незаконченной фреской и сказал: «А ведь я уже видел это». «Когда?» — удивился Леонардо. «Не помню. Года три назад или больше. Я пел тогда в хоре, и какой‑то художник писал с меня Христа».

— Любопытная история, — сказал Саша.

— А вот и эпилог к ней, — сказала Аня, — Иуда на фреске получился просто великолепно. Настоящее воплощение предательства. А голова Христа так и считается незаконченной.

— Да… — протянул Ваня, — настоящую картину написать — не стакан воды выпить.

— Об этом я и говорю! — с жаром подхватила Аня. — Новые художники разучились работать, они уже не в состоянии «обскакать» великих мастеров, таких как Рембрандт или Айвазовский, вот и стали выдумывать новые формы.

— А Сальвадор Дали? — вспомнил Ваня. — Его картины меня просто завораживают. И вообще я люблю сюрреализм. Макса Эрнста, например, с его немыслимой лесной чащей. Или эти потрясающие губы над горизонтом у Мана Рея… Нет, Ань, нельзя восхищаешься одними только работами старинных мастеров.

— А я этого и не говорила. Мне нравятся многие настоящие художники и двадцатого века, и среди современников, возможно, есть очень талантливые личности. Только, по‑моему, с каждым десятилетием их становится всё меньше и меньше. А халтурщиков — всё больше.

— Думаю, это не совсем так, — усмехнулся Ваня. — Просто у халтурщиков есть хорошие спонсоры, которые их раскручивают, а талантливым живописцам не везёт. — Потом добавил: — А Саша сейчас скажет, что ты опять мрачно философствуешь.

— Нет, я другое скажу, — откликнулся Саша. — Мне кажется, они не халтурщики, сегодняшние художники. Они как раз профессионалы, возможно, покруче тех, что были сто лет назад. И работать они умеют. Просто эпоха сменилась. Я тут читал одну статью об общем кризисе культуры, там не только о живописи — с музыкой, литературой, кино — все то же самое. Так вот, в наше время яркие индивидуальности не востребованы. Всем нужна узнаваемость, повторяемость, и по‑настоящему популярны лишь сериалы, сиквелы, приквелы, ремейки, ремиксы и так далее. Это очень похоже на правду.

— К сожалению, да, — кивнула Аня. — А Сальвадор Дали мне как раз нравится. Говорят, его картины — это не видение мира, а ощущение его, погружение в бездну подсознания. Может, я не всё понимаю. Но какая техника, какая мощная фантазия! Великий мастер! Все эти животные, вылезающие друг из друга, слоны на тонких ножках, растекающиеся часы… Вот Дали как раз имел право достраивать природу.

Ваня наморщил лоб, вспоминая что‑то, и, наконец, изрёк:

— Тень не созданных созданий колыхается во тьме,

Словно лопасти латаний на эмалевой стене…

— Очень похоже, — сказала Аня. — Кто это написал?

— Валерий Брюсов, они почти современники.

— И всё равно реализм мне ближе, — упрямо повторила Аня, как обычно, норовя оставить последнее слово за собой.

Они уже вышли из перехода на Арбатскую площадь, и теперь тут было по‑настоящему шумно, а в метро и вовсе не поговоришь.

— Вот что, реалисты, — изрёк Саша. — Пора вернуться с небес на землю.

— Мне надо в институт, — сказала Аня. — У нас опять важные лекции.

— Ну, что, Вань, и мы погрызём гранит науки? — сказал Саша.

— Ты, главное, «Фаэтон» случайно не сгрызи. И давайте так: сразу после учёбы — созвонимся, — попросил Ваня.

— А если с кем‑то из нас что‑нибудь случится? — спросила Аня удивительно по‑деловому. В её голосе не то что страха, даже тревоги не было слышно.

— Мы все на связи, — сказал Саша. — Аккумуляторы проверьте и чтобы деньги у всех были на счету.

— Конечно, — согласился Ваня. — Но если честно, мне кажется, что мы им не нужны по одиночке. И потом, этот Александр Петрович, по‑моему, очень крепко завязан во всей истории. Думаю, пока он не позвонит, ничего больше не произойдёт.

— Это ещё почему? — удивилась Аня.

— Объяснить не смогу, — пожал плечами Ваня. — Так, интуиция.

 

Глава 14

ЧТО СКАЗАЛ ОРАКУЛ

 

— Мы едем в столицу, — произнёс Джедхор, когда его слуга Апуи вошёл в комнату.

— Когда?

— Сегодня, на закате солнца.

И Джедхор поведал своему слуге всё, о чём они говорили с Великой Нефертити. Апуи, внимательно выслушав господина, тихо сказал:

— Это путешествие будет очень опасным.

— Я знаю, — согласился Джедхор. — Но воля божественной Нефертити — да будет она жива, невредима и здорова! — закон для меня.

Апуи машинально потянулся к амулету и в задумчивости стал вертеть его в руках.

— Ты чем‑то встревожен? Или ты не желаешь ехать со мной? — спросил Джедхор.

Апуи внимательно посмотрел на господина.

— Я твой слуга, мой долг служить тебе, — медленно произнёс он. — Ты знаешь, что я всецело принадлежу тебе.

— Ты свободный человек, — произнёс Джедхор.

— Да, свободный, но оставить тебя в такой трудный момент я не могу, — ответил Апуи.

Джедхор улыбнулся. Он всегда был уверен в преданности слуги. Сейчас как никогда Апуи был нужен ему.

— Так что ты скажешь, Апуи?

— Путешествие с самого начала будет опасным. Во дворце Нефертити много тайных шпионов Аи. Я думаю, они следят за царицей так же бдительно, как и за Анхесенамон… Особенно, после того, как убили сына хеттского правителя.

— Ты прав. Аи наверняка велел присматривать за Нефертити, — подтвердил Джедхор. — И о корабле, который по её приказу готовят к отплытию, наверно, уже пронюхали его люди. Единственно, в чём я уверен, — это в том, что они пока не знают о дерзновенном плане Нефертити.

— Пока не знают, — сказал Апуи, подчеркнув это «пока».

Джедхор походил по комнате, затем сел в своё любимое кресло и подозвал Апуи поближе.

— Прибыв в столицу, — тихо сказал он, — мы направимся к одному знатному вельможе, который часто бывает во дворце. Его надо подробно расспросить обо всём. Пока мы можем только догадываться о тамошней расстановке сил.

— Самое главное: твоё появление в столице не должно вызвать никаких тревожных подозрений у Аи, — сказал Апуи. — А встреча с Анхесенамон должна выглядеть как обычный визит для выражения соболезнований вдове.

— А если Аи не допустит меня к Анхесенамон? Сошлётся, например, на её нездоровье? — встревожился Джедхор.

— Если бы была возможность переговорить с Анхесенамон так, чтобы не знал Аи…

— Это почти неосуществимо, — отмахнулся Джедхор. — Разве ты не помнишь, чтобы попасть к владыке, непременно нужно переговорить с Аи. Это он решал, допускать к правителю или нет. А сейчас, думаю, стало ещё сложнее. Просто так попасть к Анхесенамон без ведома Аи — всё равно что идти босиком на остров, омывающие воды которого кишат крокодилами.

— Но может быть есть во дворце люди или хоть один человек, преданный вдове, с которым можно поговорить? Конечно, не посвящая его в наши планы. Он передаст Анхесенамон, что ты непременно хочешь увидеть её, и она, уже зная, что ты прибыл в столицу по поручению её матери, примет тебя без ведома Аи. Даже если визирь Аи пронюхает о планирующейся встрече, он не сможет помешать владычице принять тебя. Надо только, чтобы её известили о твоём приезде… Но кто это сделает? Кому можно довериться?

Джедхор в задумчивости помолчал. Наконец, произнёс:

— Я долго думал, кому из служащих во дворце можно доверять, и пришёл к выводу, что никто не может быть нам полезен. Только двое из свиты Тутанхамона достойны доверия, но сейчас они не станут плести интриги против Аи.

— Ты имеешь в виду Маи, хранителя царских сокровищ? — спросил Апуи. — Да, он действительно был предан семейству Эхнатона и является в высшей степени честным вельможей. К Тутанхамону он относился с большим уважением, это бесспорно.

— И второй вельможа, который был другом Тутанхамона и Анхесенамон, — это военачальник Нахтмин, — продолжил Джедхор. — Только эти двое достойны доверия. Но полагаться на них сейчас я всё‑таки опасаюсь. Аи наверняка бдительно следит за ними.

— А Хоремхеб, главный военачальник? Он недолюбливает Аи, и его сила — армия. Вспомни, какими титулами его наградил Тутанхамон, — «Два глаза владыки Двух Земель», «избранник правителя», «управляющий Двух Земель», «помощник владыки во всех странах». Такими титулами можно наградить только преданного человека.

— Нет, — махнул рукой Джедхор. — Хоремхеб сам спит и видит себя в короне повелителя, хотя и не предпринимает пока никаких действий. Он не станет плести интриг против Аи. И не потому, что боится его. Пожалуй, он как раз единственный человек, который не боится Аи. Просто Хоремхебу это не нужно. Он ничего не будет делать, если это не сулит выгоды.

— Тогда надо поискать не среди вельмож, которые всегда на стороне силы (а сила сейчас, как ты понимаешь, на стороне Верховного жреца Аи), — сказал Апуи. — Надо обратить свой взор на мелких служащих: писцов, носильщиков зонта, носильщиков опахала, цирюльников, танцовщиц и особенно на личных слуг и служанок Анхесенамон. Они вхожи в покои вдовы и смогут передать весточку от тебя.

— В твоих словах истина, — сказал Джедхор. — Мы выясним это через одного вхожего во дворец вельможу, которого навестим по прибытии. Может, он сможет шепнуть слуге Анхесенамон нашу просьбу?

— Не знаю, — засомневался Апуи, — станет ли он рисковать. Он может навлечь на себя подозрения и гнев Аи, если кто‑нибудь из людей Верховного жреца заметит, что он во дворце разговаривает со слугой Анхесенамон. Я думаю, нам не нужно особенно рассчитывать на этого человека. Вероятнее всего, мы сможем от него получить только сведения.

— Да‑а, — протянул Джедхор. — Трудную задачу нам предстоит решить… Но боги не отвратят свой лик от нас, они протянут нам руку, они помогут нам, — с надеждой закончил Джедхор.

— О чём ты говоришь? — не понял Апуи. — Ты так уверен в помощи богов… Как можешь знать ты о их помыслах, которые не могут быть открыты смертным? Своими словами ты прогневишь их. Великих богов можно только просить о защите и покровительстве.

— Я молюсь и славлю богов, создавших землю и небо по своему разумению. Я никогда не забываю жертвовать им богатые дары в храмах. Я воскуриваю чудесные благовония для них. Ты прав — я не могу знать их помыслов. И всё же великие боги дали мне знак. Они великодушны, они протянули мне руку, — воодушевлённо говорил Джедхор.

— Какой знак тебе дали боги? — спросил Апуи.

— А ты забыл? Короткая же у тебя память, — усмехнулся Джедхор.

Апуи растерянно посмотрел на господина. Его лицо выразило удивление, потом смущение, а через мгновение он расплылся в улыбке и торжественно произнёс:

— Твой сон? Ты был у оракула, и он растолковал тебе твой сон?

— Да. Я был в храме Птаха и спрашивал жреца‑оракула.

— И что он сказал? — нетерпеливо спросил Апуи. — Твой сон плохой или хороший? Какой смысл он таит в себе?

Апуи, как и все жители Та‑Кемет, с благоговением относились к предсказаниям жрецов‑оракулов. Слова, сказанные великим мудрецом, владеющим тайными знаниями и способным предсказывать будущее и предотвращать своими магическими заклинаниями беды, несли в себе истину и откровение. Оракулов слушали с замиранием сердца, ведь только через них боги говорили с людьми. Жрецы‑оракулы одни могли слышать божественные откровения. Даже владыки советовались с ними по государственным вопросом или вопросам о преемнике…

Джедхор не торопился отвечать. Он хотел, чтобы любопытство Апуи накалилось до предела. «Он забыл, что я ему поведал утром, — усмехаясь, думал про себя Джедхор. — Он даже не спросил, был ли я в храме Птаха, пока я сам не заговорил об этом. Так пусть помучается».

Апуи с нетерпением ждал рассказа господина.

— Налей мне пива, — невозмутимо произнёс Джедхор. — И подай немного хлеба. Жаль, что сейчас траур и нельзя пить вино. Я бы с удовольствием выпил хорошего виноградного вина.

Апуи в мгновение ока очутился перед столиком с напитками и едой. Быстро наполнив кубок пивом и взяв хлеб, он подал всё это у. «Почему же он медлит с рассказом?» — недоумевал слуга. А Джедхор не спеша поднёс кубок к губам и медленно, маленькими глотками стал пить. Только, когда кубок опустел, он взглянул на Апуи и с удовлетворением отметил уже крайнее нетерпение на лице слуги. Апуи смотрел на господина пристально, не моргая, слегка наклонившись вперёд. Весь его вид выражал ожидание и безмерное любопытство.

— Ты сейчас похож на испуганного страуса, который, завидев хищного зверя, замер и боится пошевелиться, — рассмеялся Джедхор.

Апуи смутился и опустил голову. Джедхор улыбнулся, удовлетворённый своей маленькой местью, но через мгновение от его улыбки уже не осталось и следа. Он серьёзно смотрел на слугу. Поправив свою аккуратно подстриженную бородку, Джедхор многозначительно произнёс:

— Так вот. То, что сказал оракул, — очень важно для меня и для тебя тоже. Ведь ты отправишься со мной в столицу. Не так ли?

— Я твой слуга. Я буду следовать за тобой всюду — только прикажи.

— Хорошо, — продолжил Джедхор. — Оракул сказал, что мой сон поистине чудесен, что боги следят за моими поступками и покровительствуют мне… Моё сердце дрогнуло от таких слов, и я возрадовался. Я спросил толкователя: «Поведай мне о смысле сна. Какое грядущее таит он в себе?» И тот ответил: «Мужайся сердцем! Тебе предстоит опасное путешествие, враги настигнут тебя и занесут свой меч над твоей головой. Но боги защитят тебя от великой беды».

Джедхор замолчал и откинулся на спинку кресла.

— А что ещё сказал оракул? — стал выпытывать у господина Апуи.

— Он сказал странные слова: «Облако спустится, и глазам твоим явятся хранители твои»… И ещё: «Ты должен следовать за своими хранителями и тогда беда не коснётся тебя».

— Какое облако? И как ты узнаешь хранителей твоих? — продолжал настойчиво расспрашивать Апуи. — Оракул не сказал тебе об этом? В твоём сне спасителями явились три газели. Боги послали тебе их образы, но кем окажутся твои хранители на самом деле?.. Их появлению будет предшествовать какое‑то знамение?

— Оракул сказал только, что облако спустится и глазам моим явятся хранител