Скажи мне, кудесник, любимец богов,

Что сбудется в жизни со мною...

Но вот наконец и Беллона. Наталка первый раз слышала имя этой богини. Остановившись, она прочитала коротенькую надпись на постаменте: «Богиня жестокой, кровавой войны». Прочитала и отступила назад, рассматривая надменное лицо гордой Беллоны, которая устремила свой взгляд в землю. Из-под козырька ее тяжелой каски, казалось, исходит молчаливое проклятие всему живущему. В лучах заходящего солнца она показалась Наталке символом мрака и уничтожения. В руках Беллоны пылающий факел, пламя которого направлено вниз, на людей.

«Почему он назначил свидание у этой скульптуры?..— думала Наталка, продолжая всматриваться в черты лица Беллоны. — Неужели в этом есть какой-то смысл?» Она повернула голову влево, и взгляд ее упал на скульптуру Сатурна — бога времени, отца дней и лет. Он показался ей ужасным. Старик, с жестоким лицом, подняв на руки младенца, высасывает из него кровь. Сатурну было предсказано, что дети лишат его власти, и вот он... умерщвляет своего сына.

Наталка посмотрела на часы. Назначенное время уже прошло, а Николая все еще не было. «А вдруг у него сегодня опять что-то непредвиденное?»

Николай подошел незаметно. Казалось, он появился откуда-то из-за скульптуры «Рока»... От неожиданности Наталка вздрогнула.

- Простите, я немного опоздал.

- А я только что подошла. Дорогой занималась мифологией.

- Ну и как?

- Грустное место для свидания.

Николай осмотрелся. Он не мог не согласиться с Наталкой, что уж слишком жестокие и кровавые боги сгруппировались у главного входа в Летний сад.

- Пойдемте отсюда.

- Куда?

- К цветам, к Плодородию, к богине утренней зари...

Они направились по центральной аллее, потом свернули вправо. Маленькая аллейка была безлюдна, скамейки свободны. Шли молча.

Первой заговорила Наталка. И заговорила о том, о чем она более всего не хотела сегодня говорить:

- Вы знаете, Николай Александрович, я много думала над тем, что вы рассказывали мне в прошлую среду. Конечно, телеграмма жестока, но... многое мне все-таки непонятно.

- Что непонятно?

- Почему вы не хотите написать Наташе?

Николай посмотрел на Наталку:

- Зачем?

- Мне кажется, вы все-таки не правы. Нельзя в любви быть таким гордым. Кто любит по-настоящему, тот должен находить в себе силы прощать.

По губам Николая скользнула усмешка.

- Вы говорите, в любви нельзя быть гордым? А я думаю — наоборот. Кто не может быть гордым, тот не может любить.

- Вы не так меня поняли. Я хотела сказать, что вам необходимо за свою любовь бороться. Вы сильный человек! И потом вы же безумно любите Наташу. Почему бы не сделать шаг навстречу ей?

- Что это, по-вашему, за шаг? — тихо спросил Николай.

Наталка боялась, что не сумеет выразить свою мысль достаточно убедительно.

- Может быть, по молодости я не все понимаю, но ведь так нельзя, Николай Александрович! Поймите, нельзя!.. Любить друг друга и истязать себя мелочными придирками и сомнениями!.. Это же пытка!..

- Вы слишком неопределенно говорите. Научите меня, подскажите, вы же женщина!

Наталка ответила запальчиво, прижав руки к груди:

- Вы должны немедленно поехать к ней сами и все объяснить! Письма — все это не то, не то!..

- Это исключено! — сухо отрезал Николай.

- Почему?

- Представьте, каким будет выражение лица этого гостя, если на вокзал его придет встречать Наташа вместе... с мужем.

- Но ведь вы не убеждены по-настоящему, что она замужем.

- Я говорил вам о ее последней телеграмме. А Наташу я знаю хорошо. Об этом она может сказать лишь тогда, когда все совершилось.

Наталка нагнулась, сорвала травинку и, надкусывая ее, шла некоторое время молча. Ей было тяжело выслушивать исповедь любимого человека, который думает не о ней,а о другой.

Молчание становилось тягостным. Наталка чувствовала: если пройдет еще минута в молчании, она не выдержит и во всем признается. Выручил Николай.

- Вот видите, как все просто со стороны и как все сложно, когда в таком положении оказываешься сам, — сказал он.

- Я знаю только одно: за любовь нужно бороться! Ее нужно оградить от злых людей, от предрассудков, от сплетен.

Что-то неуловимо горькое мелькнуло в выражении лица Николая.

Они проходили мимо скамейки, над которой нависли тяжелые сучья старой липы.

- Присядем?

Наталка села на лавочку, разгладила на коленях пестренькое ситцевое платье.

Лучи солнца, пробившись сквозь листву могучих деревьев, золотыми рваными лоскутами лежали на желтой песчаной дорожке.

- Николай Александрович, вам не кажется, что вы иногда бываете чрезмерно жестоки?

- К кому?

- К себе, к своим чувствам.

- Не знаю. Может быть. Но другим я не могу быть. И не хочу! — Николай задумался, глядя, как переползает через дорожку гусеница, то сокращаясь, то удлиняясь: какой-то особый инстинкт самозащиты точно подсказывал ей, что на дорожке ее могут раздавить. — Есть у меня в Москве друг, Григорьев. Если бы вы сказали ему, что он жесток по отношению к себе, к своим чувствам, знаете, что бы он вам ответил?

-Что?

Николай достал папиросу, помял ее и закурил.

- Прежде всего объясню, что у Григорьева слабость к крылатым фразам, афоризмам. На ваш вопрос он ответил бы глубокими и умными строчками одного нашего Поэта. — Силясь что-то припомнить, он тер ладонью лоб. — Постойте, постойте... Как же это?.. Ах, вспомнил:

В любви есть качество смешное: