В которой уже прошло два месяца

 

Завтра Луи должен был выписаться из больницы, и мы все с замиранием сердца ждали этого дня. Луи рвался домой, к «семье». Мелани мечтала, как мы все в ближайшее время отправимся в Эльзас к дедушке — у нее давно начались каникулы, а Луи кроме очередного отпуска полагался еще дополнительный после тяжелого ранения. Элис «тайно» готовила банкет по поводу возвращения в строй инспектора Виньо, определенно рассчитывая, что он станет как бы нашей с ним помолвкой.

На что рассчитывала я сама, продолжая играть в «маму» Мелани, и что ждала от этого дня? Я ведь до сих пор не рассказала правды Нестору, который, как мне кажется, искренне верил в то, что я по какой-то глупой прихоти трачу свое время на возню с чужой девчонкой, и который тоже с нетерпением ждал дня выхода из больницы «Элис» — дня моего освобождения, — хотя точной даты в отличие от остальных он не знал.

Каждый раз, посещая с Мелани ее папочку, глядя в его глаза, чувствуя в своей руке его руку — в последние дни мы уже все вместе гуляли по больничному скверу, — я давала себе слово рассказать Нестору все, как есть, и мысленно строила предстоящий диалог. Мол, так и так, Нестор, я хочу навсегда остаться с Мелани и ее отцом. Я люблю ее и не представляю своей жизни без этой дивной девочки. Мелани любит своего папу и меня. Меня она считает своей мамой.

«Тебе это приятно?» — спросит Нестор.

«Да, — отвечу я. — Мне тоже кажется, что она моя дочка».

«Не заговаривай мне зубы, — скажет Нестор. — Лучше признайся, что ты его давно любишь. Его, а не меня! И что он тебя любит. Ты уверена? Он тебе говорил это?»

«Уверена. Но не говорил. Это и так ясно».

«Может быть, — согласится Нестор, но обязательно спросит: — А ты уверена точно? Ты точно любишь его?»

И что на это отвечу я? Что Луи мне действительно небезразличен с первого взгляда, но мы едва познакомились, как он упомянул о Мелани, а я приняла ее за его девушку и стала подозревать в сексуальной нечистоплотности. На этом бы наше знакомство и закончилось, не попади он в больницу и не разрешись недоразумение с Мелани! И, между прочим, его ранили из-за меня! И что в отличие от мэтра Мориньяка, считающего, что скандал способствует популярности, Луи не хотел, чтобы газетчики трепали мое имя!

«Рыцарственно, — заметил бы Нестор. — Весьма. Но я пока не вижу чувств со стороны героини. Неубедительно прописан ее образ».

«Я люблю его дочь!» — сказала бы я.

«Дело твое. Но при чем здесь раненый папаша?»

«Мы оба любим Мелани! И он меня любит! Он очень-очень хороший! Может быть, я еще очень сильно полюблю его! Я просто пока не знаю. У меня не было возможности!»

«А теперь будет?»

«Будет! У нас будет прекрасная семья! И еще дети!»

«А, дети! — протянет он. — Ну-ну. Значит, с творчеством покончено?»

«Нисколько не покончено! Ты думал, я не справлюсь? А я справилась! Я заканчиваю роман! Мне осталось пара сцен и финал! И этот роман будет самым лучшим. Знаешь почему? Потому что я не гнала его — двести страниц за четыре недели! — как раньше, как поденщица! Я писала спокойно и получала удовольствие. Просто работала по пять часов в день, не думая только о том, как бы мне успеть, как бы дожить до гонорара!»

«Хорошо, хорошо! Я уже оценил твое ноу-хау в области творчества: писательница, которая каждый день приходит на пять часов писать в офис! Запатентуй, многим понравится! Некоторые даже начнут открывать предприятия. Рабочие места для графоманок! Профсоюз, нормативы по листажу…»

«Ты ревнуешь!»

«Ревную, — признается Нестор со вздохом. — Только, знаешь, я не уверен, что ты будешь с ним счастлива».

«Зато я уверена! У Луи никогда язык не повернется заявить: „Все! Свободна!“»

«Что такого особенно ужасного в этих словах? Разве не их ты скажешь себе после нашего бракоразводного процесса?»

И на этой фразе меня стопорит. Всегда. Хотя вполне возможно, что Нестор не произнесет такой фразы. Будет какая-нибудь другая. Но разводиться-то все равно придется! Иначе я не смогу стать мадам Виньо…

Почему я не сделала этого раньше? — думала я, рассматривая именно эти слова на экране компьютера. Там они принадлежали моей героине, естественно, блондинке по имени Мелани, сбежавшей в мужском платье, а не Мари, как ее звали в моих ранних планах. Героиня досадовала из-за того, почему она раньше не догадалась заглянуть в потайной ящик шкатулки, где под вторым дном она обнаружила компрометирующее заговорщиков письмо, из-за которого за ней охотилась вся королевская рать, включая врагов короля.

Как обычно, первую половину дня я работала у себя дома, проводив Мелани в школу. Затем ехала встречать ее — ей очень нравилось, что встречает мама, по дороге домой мы делали покупки, обедали и отправлялись навещать Луи. Иногда вместе с Элис. Потом, перекусив, Мелани готовила уроки, а я — обед на завтра. И оставшиеся часа два до сна принадлежали только нам двоим! Раскрою секрет: я ведь сразу обнаружила, что у Мелани нет кукол, и нашла это несправедливым. И еще оказалось, что десятилетняя девочка не имеет представления, как держать иголку — все пуговицы папа пришивал сам, он очень боялся за пальчики Мелани! Я купила ей пару кукол и научила шить. Вы бы видели, какие наряды стала изобретать маленькая художница!

И конечно же Мелани была в курсе всех перипетий моего романа. И новые имена всех персонажей придумала тоже она! И не только имена. Например, сцена знакомства героини с хозяйкой Графини на мосту — целиком плод ее фантазии, как и появление у Графини жеребенка. Еще я долго думала, почему же героиня не нашла сразу потайной ящик? Как нашла, почему он открылся?

— Мамочка! — Мелани расширила глаза и всплеснула руками. — У нее ведь там лежали драгоценности? Правильно? А один кулон был ключом! Она их перебирала, не зная, что продать, чтобы не выдать себя, и вдруг этот кулон вошел в дырку. Знаешь, она была под бархатом, и не видно! Не совсем, конечно, дырка, а такая выемка в дереве. Туда вкладываешь эту штучку, — для наглядности она изобразила, как вкладывает нечто в ладошку, сложив ее лодочкой, — что-то там срабатывает внутри и потайной ящик открывается!

Здорово, правда? Но я не буду пересказывать сюжет, выйдет роман — прочитаете.

Потом занятия в школе закончились, но я все равно первую половину дня проводила в своей квартире — попыток писать в квартире Луи я больше не предпринимала. Мелани очень нравилось, что «мамочка» ходит на работу, она ждала меня, но не скучала нисколько: не только потому, что привыкла ждать папочку и по натуре была домоседкой, но и потому, что просто не умела скучать.

Во-первых, эта кроха трепетно следила за порядком — «бабушка говорила, что лучше сразу все класть на место, потом на уборку не придется тратить время, и папочка тоже со мной согласен!». А во-вторых — собственно говоря, может, и во-первых, — она была художником. Этим все сказано. У творческого человека, тем более у такого маленького, нет времени на скуку. А теперь к ее пастели и сангине — акварель, «как грязищу с водой» Мелани отвергала, хотя ее вовсе не смущала мокрая тряпка, чтобы вытирать руки от пастели, — прибавилось новое ремесло — шитье.

Мелани знала телефон моего «офиса», как и моего мобильного, но звонила крайне редко, как собрат по искусству прекрасно понимая, что мешать нельзя. Кстати, когда она рисовала, она всегда закрывала дверь в свою комнату. В один из первых дней нашей совместной жизни я зашла к ней, чтобы позвать ужинать, и, заглянув в неоконченный рисунок, похвалила. Мелани посмотрела мимо меня, не сказала ничего, но послушно пошла мыть перед едой грязные от красок руки и, только сев за стол, тихо, хотя достаточно твердо произнесла:

— Мамочка, ты, наверное, не знала, но, когда я закрываю дверь, это значит, что я не здесь. Я тебе обязательно покажу потом. Но, когда я не здесь, входить нельзя. Я могу потеряться.

— Потеряться где, ангел? — с ужасом спросила я. И ужас мой был не только оттого, что я знала ее отношение к слову «потеряться», но оттого, что она напомнила мне Нестора! Тот же самый взгляд мимо меня, и тот же самый запрет входить во время творческого процесса, если я правильно поняла… — Где потеряться? — повторила я, потому что Мелани все еще пребывала в иной реальности.

— Там. Ну там! Разве ты не знаешь, мамочка? Ты ведь придумываешь истории! — Она улыбнулась. Наконец-то нормальный взгляд, облегченно вздохнула я. — Ты же ведь не сама придумываешь, а достаешь их оттуда!

— Откуда?

— Оттуда! Ну, мамочка, я не знаю, как это называется, ну, в смысле, оттуда, где они уже есть! Можно легко потеряться, если неожиданно туда влетит кто-то другой!

— Может быть, потерять, а не потеряться? — уточнила я. Конечно, я прекрасно понимала, о чем она говорит, но было очень странно и даже страшно слышать это от десятилетней девочки.

— Нет, мамочка. То, что есть там, оно никуда не девается. Оно там есть всегда! Даже когда я рисую то, что вижу перед собой, я все равно достаю это оттуда! Потеряться могу только я. Там потеряться, понимаешь, там! Ну, мамочка! Неужели ты не поняла? — Она с такой надеждой смотрела на меня! — Я была в одном месте, а потом кто-нибудь помешал, и все! Я больше не в том месте, и я не знаю, как снова попасть туда. Ну, как сон! Если не досмотрел, потом вряд ли покажут тот же самый снова! Это ведь не кино…

— Но разве ты еще не научилась вновь находить то же самое место? — осторожно спросила я, пронзительно понимая, что сейчас наш разговор происходит не здесь, где я взрослая тетя, а она — маленькая девочка, а именно там! Где мы обе на равных.

— А ты умеешь?

— Иногда получается. Но чаще оказывается, что мне вовсе не нужно там в то самое место, а как раз — совсем в другое.

— Но ведь то место жалко?

— Жалко. Но оно в итоге не нужно. Как ткань! Мы же обрезаем лишнее, когда шьем?

— Правда, правда! — Она серьезно покивала. — Я не все рисунки вешаю в рамку на стенку! Знаешь, некоторые я вообще никому не показываю. Даже папе. Но ведь без них я бы никогда не нарисовала хорошие!

— Правильно. Это называется тренировка, опыт. Я тоже выкидываю лишнее из книги.

— Ой, мамочка! — Она восхищенно хлопнула ладошками. — Как ты все хорошо понимаешь! Даже папа не очень понял, но он никогда не входит, если моя дверь не открыта. — И выразительно посмотрела на меня. Вот бы Нестору у кого поучиться деликатности, подумала я.

Поэтому Мелани крайне редко звонит в «офис», разве что мне случается заработаться и выпасть из времени, а это грозит тем, что мы не успеем к Луи в посетительские часы.

Сегодня наше последнее посещение больницы. Завтра утром Элис повезет нас забирать Луи. Потом мы будем праздновать дома, а на послезавтрашний вечер Элис запланировала банкет в кругу коллег. И в ближайшие дни мы втроем уедем в Эльзас к родителям Луи, которым он не разрешил сообщать о своем ранении. Естественно, скрывать он не собирается, но зачем лишние волнения, если можно рассказать, когда все будет уже позади.

Срок нашего отъезда зависит от меня: я хочу сдать роман до того, как мы уедем, чтобы, вернувшись, получить деньги. Мне осталось страниц двадцать. Хорошо бы написать сегодня хотя бы пять, тогда я закончу дня за два-за три. Понятно, что ни завтра, ни послезавтра поработать не получится, но в любом случае не позже чем через неделю мы уедем. Мы уже несколько раз просчитали это с Луи и Мелани. Для них наше будущее было ясным и понятным, но совсем не для меня!

Завтра Луи выйдет из больницы, и, конечно, спать мы ляжем вместе. Это хорошо и здорово и вообще должно было произойти давно, но в квартире Луи нет спальни! Если ночью Мелани, например, захочет в туалет, она неизбежно должна пройти мимо спящих папы и мамы. Ладно, ничего аморального в этом нет — все папы и мамы спят вместе, и Мелани сама много раз говорила мне, что давно мечтала, как киношные дети, забраться утром к родителям в постель. Но ведь родители не только спят, они ведь еще занимаются любовью! А я плохо представляю себе, как смогу заняться этим, зная, что за дверью Мелани. Наверняка это обстоятельство для многих не является проблемой, но я-то не смогу!

Несомненно, в будущем мы переедем в другую квартиру со спальней, но как пройдет эта ночь? От нее зависит наше будущее! Ясно, не только от нее, но и от нее тоже!

Вторая проблема: я должна сегодня же рассказать все Нестору. Дальше тянуть некуда — завтра я буду с Луи и получится нечестно, если я скрою это от Нестора.

Ну почему я не развелась с ним раньше?! Зачем ради какого-то условного имиджа поддерживала отношения? Я давно потеряла надежду и желание вернуться к нему. И вдруг в ту ночь, два месяца назад, он признался, что любит меня. Понятно, мои надежды опять вспыхнули! И тут же, как холодный душ: «Все! Свободна!»… А потом снова и снова: «Я тебя люблю», — и воспоминания о той ночи при каждом разговоре, при каждой встрече — за эти два месяца мы четыре раза выходили «в свет», хотя раньше не виделись по полгода!

Но мы больше не спали за эти два месяца. Допустим, Нестор с уважением относится к тому, что я ночую с «дочкой Элис», но что мешало ему заявиться в «офис» в первой половине дня? Впрочем, два месяца — не срок для наших с ним сексуальных отношений. И что бы делала я, явись он в мою квартиру?

Да, два месяца. Незабываемая для Нестора ночь случилась как раз после моего знакомства с «суперполицейским». А если бы я прямо в прихожей отдалась Луи? Я ведь страшно этого хотела! Что было бы тогда? Сомневаюсь в «незабываемой ночи»!

И почему я пошла на поводу фантазий Нестора про раненую женщину-полицейского? Из-за того, что он повторил: «Я тебя люблю»? Что в этих словах такого особенного? Почему я не сказала: «Поздно, Нестор. Ты опоздал»? Как последняя идиотка зачем-то тянула два месяца…

Все! Звоню! Решено. Нет, сначала допишу фразу про шкатулку. Сижу и думаю непонятно о чем, а у меня не дописана фраза. Я перечитала последний абзац, но даже не поняла смысла. Нет, надо звонить. Я глубоко вздохнула и набрала его номер.

Занято.

Замечательно! Сделаю-ка я себе кофе, и не перекурить ли мне, кстати? Я достала сигарету и защелкала зажигалкой. Прежде чем дать огонь, пластиковая дешевка отвратительно искрила — скоро будет мозоль на моем большом пальце.

Язычок пламени. Наконец-то! Но прикурить я не успела: зазвонил телефон, я невольно дернула рукой, и пламя пропало.

— Слушаю. — Я с раздражением отшвырнула зажигалку.

— Представляешь, жене Рейно собираются давать Гонкуровскую премию! Я — член Пен-клуба, а Гонкуров даже у меня нет! Совсем они там спятили, что ли? За какие-то слащавые книжонки!

— Вовсе не слащавые, Нестор. У Марты ван Бойгк крепкие и, по-моему, даже слишком психологические романы, в моих — больше приключений, — возразила я и снова попыталась извлечь огонь, раздумывая, как бы перевести разговор в нужное мне русло. — Но мне нравится этот прием, когда вместо бесконечных внутренних монологов героини о ее переживаниях показывается внешнее действие. Например, в пальцах героини лопается яичная скорлупа, и читателю ясно, что она нервничает.

— Да ладно, приемы! Просто Рейно затеял снимать документалку про Гонкуров, они ему там всем комитетом сценарий строчат. Я ему предложил, давай, мол, слеплю тебе сценарий, я профессионал, а он мне: «У тебя своя жена есть, ты ее и раскручивай!» Поняла, жена?

— Ну… — Гнусная зажигалка только искрила.

— Слушай, а что там у тебя все время щелкает? Зажигалка, что ли?

Вспыхнул огонек!

— Зажигалка, — подтвердила я и осторожно прикурила.

— Рейно в восторге от твоей истории про окровавленную рукопись! По-моему, даже завидует, рвется тебя снимать!

— Значит, ты ему рассказал все-таки?

— Ну ты странная! Его жене Гонкуров дают, а моя что, хуже? Небось ни одна из читательниц его Марты не полезла под пули ради нее! Так что давай подъезжай завтра ко мне часиков в двенадцать; Рейно и его команда прибудут в два.

— Но я не могу завтра!

— Слушай, не капризничай, жена. И подготовь свою Элис, чтобы она от радости с ума не сошла перед камерой. Снимут тебя, поедем к ней в больницу. Если уж она совсем двух слов связать не в состоянии, напиши ей текст. Конечно, по горячим следам было бы лучше, но и сейчас неплохо: как раз к выходу твоих «Капель». Или они уже появились на прилавках?

— Недели через две-три. Но, Нестор…

— Хочешь опять напомнить, что еще тот сюжет с рыжим халатом не прошел в эфире? — перебил он. — Я сто раз говорил тебе, что телевидение — это процесс, что необязательно показывают все, что отсняли. Кстати, прихвати завтра с собой эту рукопись. Она что, правда, вся в крови?

— Нет, только первая страница была в крови и грязная, поэтому Мелани выкинула ее. Но… — Я мучительно подбирала слова, чтобы перейти к теме развода. — Но это неважно, Нестор, я хочу сказать…

— Конечно, неважно! Кровь сделаем краской, не переживай!

— Завтра я не могу! — собрав всю силу воли, выкрикнула я.

— Хорошо, давай я договорюсь с Рейно на послезавтра или на пятницу, — неожиданно миролюбиво предложил он. — Последнюю сцену дописываешь?

— Да!

— Так бы сразу и сказала. Чего орать? Разве я не пойму, в каком ты состоянии? Дописывай. Привет. Не буду тебе мешать. Значит, договорились на пятницу?

— Нет, Нестор. В пятницу я тоже не могу. И дело вовсе не в последней сцене.

— А в чем?

— Это не телефонный разговор. Нам нужно поговорить! Прямо сейчас! Это очень важно!

Он вдруг захохотал.

— Ты беременна? Хочешь поговорить о разводе?

Я была ошеломлена: мнимая беременность — какой замечательный и убедительный предлог! Как же я со всей моей писательской сноровкой не могла изобрести его?

— Как ты догадался?

— Не думай, что я нанимал частного детектива. — Нестор продолжал веселиться, а вовсе не злорадствовал, что было бы логичнее. — Ты на связи только после восьми утра и до часа, а потом не доступна даже по мобильному. Твой-то, этот, будущий папаша, как он терпит наши выходы в свет?

— Терпит. Он поклонник твоего таланта…

— Только не ссорься с ним из-за этого! — Нестор хохотнул. — Ладно, мадам Мориньяк, я сейчас к тебе приеду. Полагаю, твоя последняя сцена потерпит?

— Потерпит.

— Вообще-то, конечно, было бы лучше встретиться не сегодня, — сказал он. — Я сам сегодня писал всю ночь. Тоже финальная сцена, сама понимаешь! Так и уснул за столом… Проснулся, дописал последний абзац и позвонил тебе. Думал, сообщу тебе насчет завтрашнего мероприятия. Ты же всегда просишь предупреждать заранее. Потом хотел полежать в ванне, и на вторую половину дня у меня давно назначена одна встреча.

— Лежи в ванне, иди на встречу. Но это не изменит ничего. Все, Нестор. Пока. Мне нужно работать.

— Подожди! Не вешай трубку! Шампанское? Торт бисквитный или взбитые сливки? Я забыл, какой ты любишь?

— Трюфельный, Нестор, и русскую икру. Но это тоже ничего не изменит.

— Это мы еще посмотрим! Я сейчас приму душ, побреюсь, надену белый смокинг и явлюсь с икрой и тортом!

— Ценю твое чувство юмора, но, когда полезешь под душ, имей в виду, что ровно в час дня меня здесь не будет.

— Понял, понял! Целую. До скорого!

 

Глава 21,