V. Надзорный капитализм и демократия

 

Инструментарная власть набрала силу вне человечества, но также и вне демократии. Не может быть закона, защищающего нас от беспрецедентного, и демократические общества, подобно невинному миру индейцев таино, уязвимы перед лицом беспрецедентной власти. Тем самым надзорный капитализм может рассматриваться как часть тревожного глобального дрейфа – дрейфа в сторону того, что многие политологи сегодня считают смягчением общественного мнения относительно необходимости и нерушимости самой демократии.

Многие специалисты указывают на глобальный «спад демократии» или «деконсолидацию» западных демократий, которые долгое время считались невосприимчивыми к антидемократическим угрозам[1303]. Масштабы и конкретная природа этой угрозы остаются предметом споров, но наблюдатели описывают горькую ностальгию, связанную с быстрыми социальными изменениями и страхом перед будущим, звучащую, например, в жалобах, что «дети не увидят ту жизнь, которой я жил»[1304]. Подобные чувства отчуждения и тревоги выразили многие люди по всему миру в ходе опроса, проведенного в 38 странах и опубликованного организацией Pew Research в конце 2017 года. Результаты опроса показывают, что демократический идеал больше не является священным императивом даже для граждан зрелых демократических обществ. Хотя 78 % респондентов говорят, что представительная демократия – это «благо», 49 % утверждают, что благом является и «власть экспертов», 26 % поддерживают «власть сильного лидера», а 24 % предпочитают «власть военных»[1305].

Серьезную обеспокоенность вызывает слабеющая привязанность к демократии в Соединенных Штатах и многих европейских странах[1306]. Согласно упомянутому опросу Pew, только 40 % респондентов в США поддерживают демократию и в то же время отвергают альтернативы ей. Целых 46 % считают приемлемыми как демократические, так и недемократические альтернативы, а 7 % придерживаются только недемократических вариантов. Выборка из США немного отстает от Швеции, Германии, Нидерландов, Греции и Канады по глубине приверженности демократии, но другие ключевые западные демократии, включая Италию, Великобританию, Францию и Испанию, наряду с Польшей и Венгрией, находятся на уровне или ниже медианного показателя для 38 стран, который составляет 37 % тех, кто поддерживает только демократию.

Из этого многие пришли к выводу, что рыночная демократия больше не жизнеспособна, несмотря на то что сочетание рынков и демократии хорошо послужило людям, способствовав избавлению большей части человечества от тысячелетнего невежества, бедности и боли. Одни из этих идеологов считают, что пора расстаться с рынком, другие – что именно демократия должна отправиться на свалку истории. Учитывая отталкивающую социальную деградацию и климатический хаос, вызванный почти четырьмя десятилетиями неолиберальной политики и практики, разношерстная группа видных ученых и активистов утверждает, что эпоха капитализма подошла к концу. Одни предлагают более гуманные экономические альтернативы[1307], другие ожидают затяжной спад[1308], а третьи, отвергая социальную сложность, предпочитают комбинацию элитарной власти и авторитарной политики более или менее по образцу авторитарной системы в Китае[1309].

Эти события открывают нам более глубокую истину: так же, как капитализм в сыром виде несъедобен, люди не могут жить, не ощущая возможности возвращения домой. Ханна Арендт исследовала эту территорию более шестидесяти лет назад в книге «Истоки тоталитаризма», где проследила путь от незрелой личности к тотализирующей идеологии. Именно личный опыт незначительности, ненужности, политической изоляции и одиночества разжигал пламя тоталитарного террора. Такие идеологии, заметила Арендт, выглядят «чем‑то вроде последнего оплота в мире, где ни на кого и ни на что нельзя положиться»[1310]. Много лет спустя, в своем трогательном эссе 1966 года «Чему учить после Освенцима?», социальный теоретик Теодор Адорно связал успех немецкого фашизма с тем, как стремление к эффективной жизни стало слишком тяжким бременем для слишком многих людей:

 

Надо признать, что фашизм и весь ужас, который он вызвал, связаны с тем, что старая власть <…> устарела и была сброшена, в то время как люди психологически не были готовы к самоопределению. Они оказались не готовы к свободе, которая свалилась им в руки[1311].

 

Если мы устанем от нашей собственной борьбы за самоопределение и поддадимся обольщениям Большого Другого, то невольно обменяем будущее, в котором есть возвращение домой, на безжизненную перспективу молчаливой, стерильной тирании. Третий модерн, решающий наши проблемы ценой человечного будущего, – это жестокое извращение капитализма и его цифровых возможностей. Это также неприемлемое оскорбление демократии. Я повторю предостережение Тома Пикетти: рыночная экономика, предоставленная сама себе, «содержит в себе <…> мощные силы расхождения, которые могут стать угрозой для наших демократических обществ и для лежащих в их основе ценностей социальной справедливости»[1312]. Это именно та буря, которую мы пожнем от рук надзорного капитализма, беспрецедентной формы дикого капитализма, которая, безусловно, способствует ослаблению приверженности демократической перспективе, успешно подчиняя общества своей сладкоречивой воле. Она многое дает, но требует взамен еще большего.

Надзорный капитализм появился на сцене, когда демократия уже была под ударом; первые годы неолиберальные притязания на свободу давали ему защиту и подпитку, что отдалило его от жизни людей. Надзорные капиталисты быстро научились использовать крепнущий импульс, направленный на то, чтобы выхолостить смысл и силу демократии. Несмотря на демократические обещания его риторики и возможностей, он способствовал расцвету нового «позолоченного века» крайнего неравенства в распределении богатства, а также новых некогда невообразимых форм экономической эксклюзивности и новых источников социального неравенства, отделяющих настройщиков от настраиваемых. Среди многих актов попрания демократии и демократических институтов, ставших результатом этого «верхушечного переворота», я назову несанкционированную экспроприацию человеческого опыта; захват общественного разделения знания; структурную независимость от человека; скрытное навязывание коллективистского улья; возвышение инструментарной власти и радикального безразличия, которое поддерживает присущую ей логику извлечения; создание средств изменения поведения, которые являются Большим Другим, владение ими и их эксплуатация; упразднение базового права на жизнь в будущем времени и не менее базового права на святилище; подрыв самоопределяющегося индивида как опоры демократической жизни; и продвижение психического онемения как ответа на свою незаконную сделку. Сегодня мы видим, что надзорный капитализм делает еще более решительные шаги к господству, чем можно было ожидать, учитывая его неолиберальную ДНК, заявляя о своем праве на свободу и знание и в то же время устремляясь по направлению к коллективистскому видению, претендующему на тотальность общества. Несмотря на использование риторики в духе Хайека и даже Смита, его антидемократические коллективистские амбиции выдают в нем ненасытное дитя, пожирающее стареющих отцов.

Цинизм соблазнителен и может заставить нас упустить из виду тот непреходящий факт, что демократия остается нашим единственным каналом реформ. Это единственная идея, родившаяся из долгой истории угнетения человека человеком, которая настаивает на неотъемлемом праве людей самим управлять собой. Возможно, демократия сегодня в осаде, но мы не можем допустить, чтобы ее многочисленные несовершенства поколебали нашу верность ее обещаниям. Имея в виду именно эту дилемму, Пикетти отказывается признать поражение, утверждая, что даже «патологическая» динамика накопления смягчалась – и может быть смягчена снова – демократическими институтами, принимающими устойчивые и эффективные контрмеры: «для установления контроля над капитализмом просто нет другого выбора, кроме того, как идти до конца по пути демократии…»[1313].

Демократия уязвима перед беспрецедентным, но сила демократических институтов – это те часы, которые отмеряют длительность и глубину этой уязвимости. В демократическом обществе споры и конкуренция, обеспечиваемые все еще здоровыми институтами, могут повернуть волну общественного мнения против нежданных источников угнетения и несправедливости; законодательство и судебная практика в конечном счете последуют за ней.

 

VI. Быть силой трения

 

Эти обещания демократии отражают памятный урок, усвоенный мной у Милтона Фридмана в Чикагском университете, когда, девятнадцатилетней студенткой, примостившись в задней части семинарской аудитории, я напрягала слух, пытаясь расслышать его наставления чилийским докторантам, которые под флагом Фридмана–Хайека скоро приведут свою страну к катаклизму. Профессор, будучи оптимистом и неутомимым педагогом, считал, что законодательные акты и судебные решения неизменно отражают общественное мнение двадцати‑тридцатилетней давности. Это было то прозрение, которое он и Хайек – их называли «врагами, но родственными душами» – развили и превратили в систематические стратегии и тактики[1314]. Как сказал Хайек Роберту Борку в интервью 1978 года:

 

Я оперирую общественным мнением. Я даже не верю, что от изменений в законодательстве будет какой‑то прок, пока не изменилось общественное мнение <…> прежде всего надо менять мнение…[1315]

 

Это убеждение Фридмана ориентировало его на долгосрочную игру, и он пустился в совершенно неакадемический проект неолиберального проповедничества, выдавая постоянный поток популярных статей, книг и телевизионных программ. Он всегда чувствовал важность низового опыта, от школьных учебников до массовых политических кампаний.

Критическая роль общественного мнения объясняет, почему даже самые разрушительные «эпохи» не вечны. Я вторю здесь тому, что столетие назад говорил Эдисон: что с капитализмом «все идет не так, он вышел из строя». Во времена Эдисона нестабильность угрожала подорвать все обещания индустриальной цивилизации. На смену этому, настаивал он, должен был прийти новый синтез, воссоединяющий капитализм с людьми. Слова Эдисона оказались пророческими. Капитализм выжил, в долгосрочной перспективе, не столько в силу каких‑либо конкретных преимуществ, сколько благодаря своей пластичности. Он выживает и процветает, периодически обновляя свои социальные корни, находя новые способы создания нового богатства путем удовлетворения новых потребностей. Его эволюция была отмечена конвергенцией нескольких базовых принципов – частной собственности, прибыли как мотивирующей силы, роста – но с новыми формами, нормами и практиками в каждую эпоху[1316]. Именно в этом состоит урок открытия Форда и логика обновлений, следовавших одно за другим на протяжении многих веков. «Представление о том, что есть только одна возможная форма собственности на капитал и организации производства, ни в коей мере не соответствует реалиям развитого мира, – пишет Пикетти. – В будущем этот процесс будет только развиваться: необходимо придумывать все новые формы организации и собственности»[1317]. Гарвардский философ Роберто Унгер развивает эту мысль, утверждая, что развитие рыночных форм может двинуться в любом из различных правовых и институциональных направлений, «каждое из которых будет иметь драматические последствия для всех аспектов общественной жизни» и «огромное значение для будущего человечества»[1318].

Когда я разговариваю со своими детьми или аудиторией молодых людей, я стараюсь сделать так, чтобы они осознали исторически обусловленный характер «того, что нас имеет», привлекая внимание к общепринятым ценностям и ожиданиям тех времен, когда надзорный капитализм еще не начал свою кампанию психического онемения: «Прятаться внутри своей жизни – это неправильно, это ненормально, – говорю я им. – Ненормально тратить весь обеденный перерыв на разговоры о сравнительных достоинствах приложений, которые могли бы вас замаскировать и защитить от непрерывного нежелательного вторжения». Пять трекеров заблокированы. Четыре трекера заблокированы. Пятьдесят девять трекеров заблокированы, лицо размыто, голос изменен …

Я говорю им, что слово «поиск» означало дерзкое экзистенциальное путешествие, а не переход в одно касание к уже готовым ответам; что «друг» – воплощенная тайна, которую можно обрести лишь лицом к лицу и сердцем к сердцу; и то, что «узнавание» (recognition) – это проблеск чего‑то родного и близкого, который мы ловим в лице любимого, а не «распознавание лиц» (facial recognition). Я говорю, что ненормально, что наши лучшие позывы, направленные на общение, эмпатию и обмен информацией, эксплуатируются в рамках драконовской сделки, когда в обмен на эти блага наши жизни подвергаются непрерывному обыску. Ненормально, когда каждое движение, эмоция, слово и желание фиксируются, подвергаются манипуляциям, а затем используются для того, чтобы тайно прогнать нас сквозь будущее время ради чужой прибыли. «Это совершенно новые вещи, – говорю я им. – Они беспрецедентны. Вы не должны принимать их как должное, потому что это не нормально».

И чтобы обновить демократию в ближайшие десятилетия, нам необходимо разжечь чувство возмущения и утраты по поводу того, что у нас пытаются отобрать. При этом я имею в виду не только «персональные данные». На карту поставлено человеческое право на суверенитет над собственной жизнью и на авторство собственного опыта. На карту поставлены внутренний опыт, который формирует волю к воле, и общественное пространство, в котором можно действовать в соответствии с этой волей. На карту поставлен доминирующий принцип социального упорядочения в информационной цивилизации и наше право, как личностей и как общества, отвечать на вопросы. Кто знает? Кто принимает решения? Кто определяет, кому принимать решения? То, что надзорный капитализм узурпировал столь многие из наших прав в этих сферах, – вопиющее злоупотребление цифровыми возможностями и их когда‑то грандиозным обещанием демократизировать знание и удовлетворить нашу неудовлетворенную потребность в эффективной жизни. Да будет цифровое будущее, но прежде всего пусть оно будет человеческим будущим.

Я отвергаю неизбежность и надеюсь, что в результате нашего совместного путешествия вы тоже ее отвергнете. Мы в начале этой истории, а не в конце. Если мы примемся решать древние вопросы сегодня, еще есть время взять управление на себя и повернуть ход событий в направлении человеческого будущего, которое мы сможем назвать домом. Еще раз я обращаюсь к Тому Пейну, который призывал каждое поколение отстаивать свою волю, когда незаконные силы захватывают будущее и мы обнаруживаем, что нас несет навстречу судьбе, которую мы не выбирали:

 

Права людей в обществе не завещаются, не передаются и не уничтожаются, но только наследуются; и ни одно поколение не в силах перехватить и прервать эту линию. Если люди нынешнего или любого другого поколения склонны быть рабами, это не уменьшает права людей последующего поколения быть свободными: неправедность не может переходить по наследству[1319].

 

Что бы ни случилось, ответственность за исправление положения дел возобновляется с каждым поколением. Жалкая участь ждет нас и тех, кто придет следом, если мы променяем человечное будущее могущественным компаниям и мошенническому капитализму, которые не в состоянии учесть наши потребности или служить нашим подлинным интересам. Еще хуже была бы наша собственная безмолвная капитуляция перед идеологией неизбежности, правой рукой власти в бархатной перчатке. Ханна Арендт писала, что «естественная человеческая реакция на такие обстоятельства – это возмущение и негодование, потому что эти обстоятельства несовместимы с человеческим достоинством. Если я описываю эти обстоятельства, не позволяя моему возмущению вмешиваться, то я вырываю это конкретное явление из его контекста в человеческом обществе и тем самым лишаю его части природы, лишаю его одного из важных неотъемлемых от него качеств»[1320].

И то же самое со мной и, возможно, с вами: голые факты надзорного капитализма неизбежно вызывают у меня негодование, потому что они унижают человеческое достоинство. Будущее всей этой истории будет зависеть от возмущенных граждан, журналистов и ученых, втянутых в этот пограничный проект; возмущенных политиков и чиновников, понимающих, что их полномочия проистекают из основополагающих ценностей демократического сообщества; и в особенности возмущенных молодых людей, осознавших, что эффективность без автономии неэффективна, обусловленное зависимостью повиновение – не общественный договор, улей без выхода никогда не сможет быть домом, опыт без убежища – лишь тень, жизнь, требующая скрываться – не жизнь, прикосновение без чувства не раскрывает правды, а свобода от неопределенности – не свобода.

Все это возвращает нас к Джорджу Оруэллу, но, возможно, не так, как вы могли подумать. В гневной рецензии 1946 года на бестселлер Джеймса Бёрнема «Революция менеджеров» Оруэлл нападает на Бёрнема за его трусливую привязанность к власти. Тезис книги Бёрнема 1940 года состоял в том, что капитализм, демократия и социализм не выживут во Второй мировой войне. На смену всему этому придет новое плановое централизованное общество по образцу тоталитаризма. Новый «управленческий» класс, состоящий из директоров, техников, бюрократов и военных, сконцентрирует всю власть и привилегии в своих руках – аристократия таланта, возвышающаяся над полурабским обществом. На протяжении всей книги Бёрнем настаивал на «неизбежности» этого будущего и превозносил «очевидные» управленческие способности, характерные для политического руководства Германии и России. В 1940 году Бёрнем предсказывал победу Германии и «управляемое» общество, которое за ней последует. Позже, когда война еще бушевала и Красная Армия добилась ключевых успехов, Бёрнем написал к переизданиям книги серию дополнительных материалов, в которых с той же уверенностью утверждал, что доминировать в мире будет Россия.

Отвращение Оруэлла ощутимо в каждой строке:

 

Видно, что каждый раз Бёрнем предсказывает продолжение того, что уже происходит. Метод этот – не просто плохая привычка, вроде неточности или преувеличения, которую можно исправить, подумав. Это серьезная психическая болезнь, и корни ее – отчасти в трусости, а отчасти в преклонении перед силой, что не вполне отличимо от трусости.

 

«Разительные» противоречия Бёрнема выдают его собственное увлечение властью и полную неспособность различить творческий принцип в истории человечества. В каждом случае, гремел Оруэлл, «он повиновался одному и тому же инстинкту: благоговеть перед сегодняшним победителем и принимать сегодняшнюю тенденцию за необратимую»[1321].

Оруэлл бранил Бёрнема за полное отсутствие «морального усилия» с его стороны, проявившееся в глубокой утрате ориентиров. В этих условиях «буквально все может стать добром или злом, как пожелает того господствующий в данное время класс». Потеря ориентиров Бёрнемом позволила ему «очароваться нацизмом и поверить, будто на его основе может вырасти и, вероятно, вырастет прочный социальный порядок»[1322].

Трусость Бёрнема должна послужить предостережением. Мы живем в тот момент, когда надзорный капитализм и его инструментарная власть выглядят непобедимыми. Смелость Оруэлла требует, чтобы мы отказались уступать будущее незаконной власти. Он требует разрушить чары восторга, беспомощности, безразличия и онемения. Мы ответим на его призыв, когда превратим себя в силу трения, отвергнув плавные потоки принудительного слияния. Смелость Оруэлла заставляет нас подняться против безжалостных волн изъятия, унижающих весь человеческий опыт. Сопротивление, смелость и ориентиры – вот те ресурсы, которые нам необходимы, чтобы начать совместную работу над синтетическими декларациями, которые утвердят цифровое будущее как нечто человеческое, потребуют, чтобы цифровой капитализм действовал как инклюзивная сила, привязанная к людям, которым он должен служить, и отстоят общественное разделение знания как источник подлинного демократического обновления.

Арендт, как и Оруэлл, утверждает возможность новых начал, которые не следуют слепо по заготовленному властью пути. Она напоминает нам, что каждое начало, если смотреть на него с точки зрения той структуры, которую оно прерывает, является чудом. Способность совершать такие чудеса – нечто абсолютно человеческое, утверждает она, поскольку она является источником любой свободы:

 

Что в эпохи окаменения и предопределенного рока обычно остается нетронутым, так это способность свободы как таковая, сама по себе способность начинать, которая оживляет и вдохновляет всякую человеческую деятельность, тайно стоит за созданием всех великих и прекрасных вещей[1323].

 

Десятилетия экономической несправедливости и огромных концентраций богатства, которые мы называем «позолоченным веком», сумели научить людей тому, как они не хотят жить. Это знание позволило им положить конец «позолоченному веку», взяв на вооружение прогрессивное законодательство и Новый курс. Даже сейчас, когда мы вспоминаем «баронов», повелевавших в конце XIX века, мы называем их баронами‑разбойниками.

Разумеется, Эпоху Надзорного Капитализма постигнет та же участь, потому что она учит нас тому, как мы не хотим жить. Угрожая уничтожить наши величайшие моральные и политические достижения, она учит нас их незаменимой ценности. Она напоминает нам, что взаимное доверие – единственная настоящая защита от неопределенности. Она свидетельствует о том, что власть, не прирученная демократией, ведет лишь к изгнанию и отчаянию. Фридмановский цикл общественного мнения и долговременного права теперь возвращается к нам: именно нам предстоит применить наши знания, восстановить наши ориентиры, побудить других к тому же и найти новое начало. При завоевании природы жертвы промышленного капитализма были немы. Те, кто попытается покорить человеческую природу, обнаружат, что предполагаемые жертвы могут высказаться в полный голос, готовые назвать опасность по имени и победить ее. Эта книга задумана как вклад в это коллективное усилие.

Берлинская стена пала по многим причинам, но прежде всего потому, что жители Восточного Берлина сказали: «Довольно!» Мы тоже можем породить много «великих и прекрасных» новых фактов, которые вернут нам цифровое будущее как человеческий дом. Довольно! Пусть это будет нашей декларацией.

 

Благодарности

 

Двух человек, которые больше других помогли этой работе на ее ранних этапах, больше нет рядом, чтобы я могла излить им свою благодарность. Когда в 2009 году молния сожгла наш дом, тысячи книг вместе со всеми следами моей научной карьеры и материалами новых работ пропали в одночасье. Я думала, что никогда больше не буду писать, но мой бесценный и горячо любимый муж, Джим Максмин, настоял, что время все вылечит. Так и произошло. В течение почти тридцати лет Джим был моим первым, последним и самым важным читателем и собеседником. Он терпеливо впитывал первые черновики этих глав, и мы горячо обсуждали все новые идеи. Мне до сих пор трудно поверить, что я не могу поделиться с ним плодами этого долгого труда. Огромная любовь и безграничный энтузиазм Джима придавали мне сил на длинном пути, в работе и в жизни. Его дух живет на этих страницах тысячами граней, которые невозможно перечислить.

Франк Ширрмахер, мужественный немецкий общественный деятель и издатель газеты Frankfurter Allgemeine Zeitung, был необычайным источником поддержки и вдохновения, когда я начала собирать воедино свои теории надзорного капитализма и инструментарной власти. Франк убедил меня писать для FAZ, пока я занималась этой более масштабной работой, настаивая на публикации статей, которые, по своей монашеской натуре, я бы вынашивала еще много месяцев или лет. Наши бесконечные дискуссии многому меня научили, и именно благодаря Франку мои наработки, касающиеся Большого Другого и надзорного капитализма, стали полезными рамками для общественного обсуждения задолго до того, как была завершена эта книга. Хотя уже четыре года как он ушел из жизни, я все еще тянусь к телефону, чтобы поделиться с ним новой мыслью. Франк! Я также благодарна нынешним и прошлым сотрудникам FAZ, особенно Эдо Реенцу и Джордану Мехиасу, которые помогли довести до публикации мои очерки.

Я глубоко благодарна профессионалам в области технологий и данных, которые так щедро отдавали свое время, знания и идеи в ходе многочисленных интервью, помогая мне собрать воедино мысли о надзорном капитализме, его императивах и механизмах его работы. Я бы с радостью поблагодарила каждого из этих проницательных и талантливых учителей по имени, если бы не обещала им конфиденциальность и анонимность. Я также должна поблагодарить те семьи в Великобритании и Испании, с которыми я беседовала в худшие годы Великой рецессии. Они так много рассказали мне о «коллизии» и о том, как она подготовила почву для процветания надзорного капитализма. Особая благодарность семье «Монтес», с которой мы познакомились в главе 2, и «Дэвиду», адвокату, фигурировавшему в рассказе о Pokémon Go, позволивших мне сообщить подробности своих историй, хотя их имена и некоторые детали были изменены, чтобы защитить их анонимность.

Несколько моих коллег внесли неоценимый вклад в эту работу, и каждый из них являет пример самоотверженного бескорыстия истинного ученого, вставшего на службу идеям. Я никогда не забуду эти дары. Защитник приватности Марк Ротенберг – выдающийся специалист, который прочитал и прокомментировал несколько черновых версий книги и помог мне отточить мое понимание ключевых тем, в том, что касается законов о конфиденциальности частной жизни. Правовед из Беркли Крис Джей Хуфнагл любезно согласился прочитать рукопись целиком на решающем этапе. Его щедрые комментарии внесли важный вклад в эту работу. Настоящий эрудит, Фрэнк Паскуале прочитал части рукописи на ранней стадии, предложив мудрые советы, идеи и свой энтузиазм. Дэвид Лидский приложил свой огромный редакторский талант к ранней версии рукописи. Присущая ему коллегиальность, концептуальное понимание и непревзойденное владение своим ремеслом помогли мне нащупать окончательную структуру этой работы. Я также выражаю глубокую благодарность нескольким другим коллегам, которые за эти пять лет прочитали черновики отдельных глав в разной степени готовности и поделились своими проницательными комментариями: Полу Шварцу, Артеми Ралло, Миккелю Флайвербому, Дэвиду Лиону, Марте Пун, Матиасу Дёпфнеру, Карин Аллен, и Питеру ван ден Хеувелу. Крис Согиян и Брюс Шнайер терпеливо отвечали на мои вопросы, касавшиеся шифрования и обработки данных, одолевавшие меня, когда я вырабатывала понимание основополагающих механизмов надзорного капитализма.

Думать и писать – одинокие занятия, и я благодарна коллегам, которые дали мне возможность обменяться мыслями с другими учеными и студентами. Джонатан Зиттрейн пригласил меня поработать в качестве приглашенного преподавателя в Центре Беркмана Кляйна по изучению интернета и общества в Гарвардской школе права в важный момент развития моих взглядов. Ближе к завершению моего проекта, Дэвид Лион и Дэвид Мураками Вуд принимали меня в Университете Квинс, где дискуссии с преподавателями, аспирантами и студентами стимулировали меня на последних этапах написания книги. Особая благодарность студентам Квинс Хелен Косц и Чэнь Цяньли за их проницательные комментарии. Было много других замечательных приглашений, от которых пришлось отказаться, чтобы выполнить обязательства перед этими страницами, и я глубоко признательна моим коллегам по всему миру, которые выразили интерес к этой работе. Хотя они не могли этого знать, их энтузиазм поддерживал меня.

Спасибо Лесли Уиллкоксу из Лондонской школы экономики и Крису Сауеру из Оксфорда за их раннюю интеллектуальную поддержку. Как соавторы специального выпуска журнала Journal of Information Technology, посвященного теме «больших данных», они с энтузиазмом приветствовали мою первую научную статью о надзорном капитализме, «Большой другой: надзорный капитализм и перспективы информационной цивилизации», и помогли ускорить ее путь к публикации. Особая благодарность Коллегии ведущих сотрудников Международной конференции по информационным системам (ICIS), признавшим «Большого Другого» лучшей работой ICIS 2016 года, что также укрепило мою приверженность этому более масштабному проекту.

Мой литературный агент Уэйн Кабак с самого начала был на одной волне с этим проектом и неутомимо оказывал поддержку и помощь. Я дорожу его дружбой и мудрым советом. Мой редактор Джон Махани был страстным сторонником этого начинания, вкладывая свою многолетнюю редакторскую мудрость в каждую версию черновика и не позволяя упускать из виду поставленные цели. Спасибо Кристине Фаццаларо, Хайме Лейферу, Коллину Трейси, Стефани Саммерхайс и всей команде Public Affairs за неизменное участие и поддержку.

Мое желание написать эту книгу никогда бы не осуществилось без моей заветной личной команды. Мой менеджер ссылок, Уильям Дики, присоединился ко мне в 2014 году, не имея ни малейшего представления о том, во что ввязывается. По мере разрастания проекта, вместо того чтобы сбежать, он закатал рукава и принялся осваивать процесс цитирования с целеустремленностью, переросшей в мастерство. Я так благодарна ему за его терпеливый дух, доброе сердце, вдумчивый вклад и дружбу, с которыми он спокойно и старательно выполнял свои обязанности. Мой научный помощник Джордан Кинэн присоединился к этому проекту в начале 2015 года и сразу же начал вносить выдающийся вклад, овладевая профессиональным искусством глубокого погружения в тему. На всех поворотах этого интеллектуального путешествия я могла положиться на него, видя, как он с удовольствием и охотой встречает каждый новый вызов, тренируя свой живой ум на новых исследовательских территориях. Как будто этого мало, его неизменный оптимизм, непринужденный юмор и тонкая восприимчивость сделали его бесценным товарищем в этом приключении.

Мои дети самоотверженно поддерживали мою работу над этой книгой все эти долгие годы. Они выслушивали мои идеи, поддерживали в моменты разочарований и праздновали мои успехи, проявляя столько любви, терпения и преданности. Когда развилки на дороге требовали срочных решений, они собирались вокруг, чтобы помочь. Моя дочь, Хлоя Максмин, была стойким и мудрым советчиком, читая каждый черновик каждой главы и делая те откровенные резкие комментарии, которые необходимы каждому пишущему, но которые получают лишь немногие из них. Я понимала, что глава закончена, только когда Хлоя давала свою отмашку. Мой сын, Джейк Максмин, пережил написание этой книги во время учебы в колледже и сейчас в аспирантуре. Джейк был моим ярым поборником, засыпая меня сообщениями и звонками «у тебя все получится, мама!» каждый раз, когда я вступала в трудную полосу или когда горели сроки, и предлагая решающую помощь с чистовой правкой. Проницательные советы и ободрение со стороны Хлои и Джейка всегда помогали мне перевалить через хребет. Спасибо вам, mis vidas, mis corazones[1324]. Без вас бы ничего не было.

Выражаю благодарность и любовь моим друзьям, которые звали на выходные и праздники, когда я была вся в работе, и все столы, стулья и полы были завалены исследовательскими материалами: Минде Голд, Жаку Весери, Исааку Весери, Ионе Весери, Лизе Кац, Эду, Тео и Тоби Сайдел, Мэри Ди Чот Грант, Гаррету Гранту, Кэти Лиман, Керри Альтьеро. Кэти Лиман прочитала книгу целиком, прежде чем я принялась за окончательную правку. Ее проницательность и пыл помогли мне очень во многом в течение последнего года работы над книгой. Вирджиния Алисия Хазенбалг‑Корабиану подбодряла меня из Парижа («пожалуйста, закончи уже эту книгу!»), принимала моих детей и героически перевела одну из моих опубликованных лекций о надзорном капитализме на французский. Сьюзен Тросс была источником безусловной любви и поддержки. Мой друг и «приемный сын» Каньон Вудворд был преданным чирлидером, всегда зажигающим мой дух и мои истории. Наконец, эти изъявления благодарности были бы неполны без упоминания о моем верном любимце, Паччи Максмине.

То, что я хочу сказать сейчас, говорят все авторы, потому что это так и есть: в конечном счете со страницей ты остаешься один на один. Все, что в этой книге не оправдывает доверия, оказанного мне, остается на моей совести.

 

[1] Пер. В. Топорова.

 

[2] Перевод В. Вересаева.

 

[3] Martin Hilbert, “Technological Information Inequality as an Incessantly Moving Target: The Redistribution of Information and Communication Capacities Between 1986 and 2010,” Journal of the American Society for Information Science and Technology 65, no. 4 (2013): 821–835.

 

[4] К 2014 году, примерно через двадцать лет после изобретения всемирной паутины, обширное исследование Pew Research показало, что интернетом пользуются 87 % американцев. Среди них 76 % считают это «благом для общества», а 90 % – «благом для меня». Действительно, во время сбоев работы Facebook многие звонят по телефону экстренной помощи 911. Менее двух десятилетий спустя после того, как широкой публике стал доступен браузер Mosaic, который обеспечил легкий доступ ко всемирной паутине, опрос BBC 2010 года показал, что 79 % людей в двадцати шести странах считают доступ к интернету одним из основных прав человека. Шесть лет спустя ООН распространила положения статьи 19 Всеобщей декларации прав человека также на «онлайновую среду»: «Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их; это право включает свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ». См.: Susannah Fox and Lee Rainie, “The web at 25 in the U.S.,” Pew Research Center, February 27, 2014, http://www.pewinternet.org/2014/02/27/the‑web‑at‑25‑in‑the‑u‑s; “911 Calls About Facebook Outage Angers L.A. County Sheriff’s Officials,” Los Angeles Times, August 1, 2014, http://www.latimes.com/local/lanow/la‑me‑ln‑911‑calls‑about‑facebook‑outage‑angers‑la‑sheriffs‑officials‑20140801‑htmlstory.html; “Internet Access ‘a Human Right’,” BBC News, March 8, 2010, http://news.bbc.co.uk/2/hi/8548190.stm; “The Promotion, Protection and Enjoyment of Human Rights on the Internet,” United Nations Human Rights Council, June 27, 2016, https://www.article19.org/data/files/Internet_Statement_Adopted.pdf; “Поощрение и защита всех прав человека, гражданских, политических, экономических, социальных и культурных прав, включая право на развитие”, Совет по правам человека, 27 июня 2016, https://digitallibrary.un.org/record/845728/files/A_HRC_32_L‑20‑RU.pdf.

 

[5] João Leal, The Making of Saudade: National Identity and Ethnic Psychology in Portugal (Amsterdam: Het Spinhuis, 2000), https://run.unl.pt/handle/10362/4386.

 

[6] Cory D. Kidd et al., “The Aware Home: A Living Laboratory for Ubiquitous Computing Research,” in Proceedings of the Second International Workshop on Cooperative Buildings, Integrating Information, Organization, and Architecture, CoBuild ’99 (London: Springer‑Verlag, 1999), 191–198, http://dl.acm.org/citation.cfm?id= 645969.674887.

 

[7] “Global Smart Homes Market 2018 by Evolving Technology, Projections & Estimations, Business Competitors, Cost Structure, Key Companies and Forecast to 2023,” Reuters, February 19, 2018, https://www.reuters.com/brandfeatures/venture‑capital/article?id=28096.

 

[8] Ron Amadeo, “Nest Is Done as a Standalone Alphabet Company, Merges with Google,” Ars Technica, February 7, 2018, https://arstechnica.com/gadgets/2018/02/nest‑is‑done‑as‑a‑standalone‑alphabet‑company‑merges‑with‑google; Leo Kelion, “Google‑Nest Merger Raises Privacy Issues,” BBC News, February 8, 2018, http://www.bbc.com/news/technology‑42989073.

 

[9] Kelion, “Google‑Nest Merger Raises Privacy Issues”.

 

[10] Rick Osterloh and Marwan Fawaz, “Nest to Join Forces with Google’s Hardware Team,” Google, February 7, 2018, https://www.blog.google/insidegoogle/company‑annoucements/nest‑join‑forces‑googles‑hardware‑team.

 

[11] Grant Hernandez, Orlando Arias, Daniel Buentello, and Yier Jin, “Smart Nest Thermostat: A Smart Spy in Your Home,” Black Hat USA, 2014, https://www.blackhat.com/docs/us‑14/materials/us‑14‑Jin‑Smart‑Nest‑Thermostat‑A‑Smart‑Spy‑In‑Your‑Home‑WP.pdf.

 

[12] Guido Noto La Diega, “Contracting for the ‘Internet of Things’: Looking into the Nest” (research paper, Queen Mary University of London, School of Law, 2016); Robin Kar and Margaret Radin, “Pseudo‑Contract & Shared Meaning Analysis” (legal studies research paper, University of Illinois College of Law, November 16, 2017), https://papers.ssrn.com/abstract=3083129.