Интеллектуальная деятельность константинопольских монахов

 

Глава 1

Ученые занятия монахов

 

«Еще не настало время для всеобщего исследования, которое бы охватывало литературную деятельность византийцев в каждом веке их истории: для такого труда не хватает материалов», – писал господин Крумбахер. Это отсутствие документов касается всего времени до конца иконоборческих преследований, то есть до начала IX века. Поэтому нам было бы трудно показать иначе, чем в кратком наброске, роль, которую монашеское сообщество со времен Константина играло в интеллектуальном развитии византийского общества, в литературе и искусствах, в народном образовании и в распространении религиозных истин – одним словом, в прогрессе цивилизации во всех ее формах.

Но эта картина при всей своей неизбежной неполноте позволяет если не увидеть общий вид, то хотя бы узнать интересные сведения об интеллектуальной жизни монастырей в первые шесть веков их истории. Читатель увидит в ней, что столичные монастыри были плодовитыми питомниками, где во все эпохи была в чести ученость, где были библиотеки, школы каллиграфии, были умелые мастера миниатюр и религиозной живописи и писатели, работавшие почти во всех жанрах – биографы, комментаторы, историки, поэты и гимнографы.

Патриарх монахов Востока, святой Василий, получил одно из самых блестящих литературных образований. Его отец, который был преподавателем красноречия в Кесарии Каппадокийской, дал ему первоначальные познания в грамматике и изящной литературе. По свидетельству автора хвалы Василию, его друга Григория Назианзина, будущий святой в юности так быстро продвигался вперед в учении, что скоро обогнал своих соучеников и сравнялся во всех науках со своими учителями. Все восхищались его не по возрасту обширными познаниями. Он считался прекрасным оратором еще до учебы в школе софистов и философом еще до того, как его обучили правилам философии. Это не отбило у него желания изучать их и дальше. Зная, что в Константинополе есть процветающие школы, есть известные софисты и философы, он отправился туда слушать их уроки. Проницательность и широта его ума позволили ему за короткий срок изучить и запомнить все лучшее, что могли дать столичные наставники. Из Византия Василий переехал в Афины, «обитель и жилище литературы». Вся его душа была полна неутолимой жаждой познания.

Итак, он отличался очень большим умом и был деятельным настолько же, насколько умным. Он изучал все дисциплины и в каждой из них показывал такие хорошие результаты, как будто занимался ей одной. В риторике, в грамматике, в философии ему вообще не было равных. Он не пренебрегал ни астрономией, ни геометрией, ни арифметикой и был очень сведущим в медицине.

Через несколько лет после этого, когда Василий удалился в свой монастырь в Понте и собрал вокруг себя большое число тех, кто желал под его руководством совместно исполнять в одиночестве труды иноческой жизни, он тоже давал всем остальным пример изучения наук, подходящих для монаха. Он не только занимался вместе с подчиненными ему монахами тяжелыми физическими трудами, не только пел вместе с ними гимны и псалмы, но еще читал и изучал Священное Писание. Каждый свой день он делил между ручным трудом, учебой и молитвой. Григорий пришел к Василию в его пустыню, на берега реки Ирис, и вновь стал вести вместе с ним ту состоявшую из учения и молитвы жизнь, которую они вместе вели в Афинах, в школе софистов. Хотя мирская риторика в какой‑то степени продолжала их привлекать, «они предпочитали Моисея и пророков, святого Павла и Евангелия тем ораторам и поэтам, которыми гордилась Древняя Греция. Они вместе размышляли над Священным Писанием, чтобы продвинуться еще дальше в „небесной философии”, как они называли свою полную сдержанности и строгой дисциплины жизнь. Чтобы лучше понимать Ветхий и Новый Заветы, они вместе читали греческих Отцов Церкви трех первых веков, апологетов и ученых писателей, прославивших александрийскую школу».

Таким было образование святого Василия в священной литературе и мирских науках. Не имея других источников данных, мы можем уже здесь найти некоторые из тех больших по содержанию и широких по охвату идей, которые руководили истинным основателем восточного монашества, когда он обучал христианскую молодежь. Но он оставил нам свой знаменитый трактат о пользе мирской учености и о том, с каким настроением молодые христиане должны изучать мирские науки.

Они должны не учиться вслепую, а очень заботливо отделять то, что у языческих писателей может быть полезно для души, от того, что может ей повредить. Пусть они не забывают, что истинная наука – та, которая ведет к спасению; а эту науку можно приобрести лишь в священных книгах, которые показывают нам и вечные блага, и то, как их достичь. И все же некоторая польза для спасения есть и в чужеродном знании – том, которое люди черпают у авторов‑мирян – поэтов, риторов, историков, философов, потому что их изучение формирует ум, приготовляя его к тому, чтобы лучше понять Священное Писание. Обучение действительно формирует ум, но при чтении этих мирских писателей надо быть осмотрительным, искать у них только слова и прекрасные поступки мудрецов, останавливаться лишь на тех местах, где писатель хвалит добродетель и порицает порок, но быстро просматривать их рассказы о страстях и постыдных крайностях их богов и героев и, говоря коротко, остерегаться таких рассказов, как Улисс остерегался пения сирен. Потому что привычка читать дурные слова – начало пути к дурным делам.

Из всех писателей святой Василий предпочитал Гомера и советовал его прочитать в первую очередь. По словам святого, поэмы Гомера – постоянная хвала добродетели. В доказательство этого он приводит ту песню из «Одиссеи», где рассказано о том, как Улисс попал к феакам. Ничего не имеющий, выброшенный бурей на неизвестный берег, мудрейший из греков был всюду принят с уважением. Кажется, что каждый бы хотел быть похожим на этого Улисса, вышедшего из волн. Разве Гомер не учит этим примером, что добродетель следует предпочитать богатству и что наше имущество у нас могут отнять, а добродетель остается с нами всегда.

Святой Василий цитирует также Солона и Феогнида, Платона и Гесиода, стихи которых, по его словам, хранятся у всех в памяти. Он напоминает знаменитую аллегорию Продика Кеосского о том, как перед Гераклом предстали добродетель и сладострастие. Он также приводит в поддержку своего тезиса множество замечательных примеров, упомянутых древними историками, поэтами и философами и способных увлечь молодых читателей на путь добродетели. Речь идет о характеристиках Перикла, Евклида Мегарского, Сократа, Александра, Клиния, Пифагора, Биаса. Но чтобы эти авторы действительно были полезны тому, кто их читает, нужно, читая их, быть подобным пчеле: пчел привлекают не все цветы, они выбирают то, что им полезно, чтобы делать мед.

В трудах святого Григория Назианзина, друга святого Василия, его товарища по учению, его соперника в монашеской жизни и в восхищении монахов, есть стихотворение, адресованное Селевку, богатому юноше из знатной семьи. Святой Григорий дает ему по поводу изучения мирской литературы советы, в которых встречаются мысли святого Василия относительно обучения молодежи, но в более четкой и сжатой форме. «Украшайте свою душу учением, – пишет он Селевку, – упражняйте себя чтением поэтов и историков, речами ораторов, размышлениями философов. Предавайтесь изучению этих авторов благоразумно, мудро выбирайте то, что вам полезно, заботливо избегайте всего, что может быть вредно для Вашей души».

Подобно святому Василию, он также пишет: «Подражайте трудолюбивой пчеле; она, направляемая природой, собирает добычу с каждого цветка, с великолепной ловкостью извлекая из него то, что может ей пригодиться для составления ее меда. Вас же направляет ваш ум, так собирайте в большом количестве то, что может быть вам полезно. Но если вы встретите слово или вещь, способные вам повредить, удаляйтесь от них как можно скорей, потому что нет ничего быстрей, чем человеческая мысль. Таким образом, все, что написано для похвалы добродетели и порицания порока, читайте, заботливо заучивайте, отпечатайте в своем уме и саму мысль, и изящество ее выражения. Что касается глупостей, которые написаны о богах, это бесчестные сказки и вымыслы, учения, преподанные демоном, выдумки, достойные смеха и слез. Отворачивайтесь от всех этих обманчивых приманок, презирайте богов, но уважайте речи, из которых вы узнаете о них. На одном и том же кусте есть шипы и розы; шипы оставьте, розы сорвите».

Итак, для Григория так же, как для Василия, изучение мирской литературы только средство, чтобы пробудить ум и открыть его для знакомства с литературой христианской, подготовить его к собиранию тех богатств, которые содержатся в обоих Заветах и одни научат человека формировать нравы и чтить истинного Бога. Мирские знания, разумеется, должны применяться для защиты свободы истинного вероучения и для размышления над Священным Писанием. Мирская наука должна быть лишь служанкой науки священной.

Не будет лишним немного подробнее рассказать о взглядах святого Василия на мирскую науку и показать, каким было для законодателя монахов Востока первоначальное образование, как велики были всегда у него, с его таким просвещенным и таким глубоким умом, вкус к литературе и искусство хорошо говорить. Будет полезно напомнить, каким был святой Василий как человек и как ученый, потому что епископ Кесарийский был одним из тех людей, чье одно имя – уже образовательная программа. То, что он говорил о мирской литературе молодым людям, изучавшим ее в миру, то он делал в монастырях, живших по его уставу.

Василий требовал от всех, кто выбрал для себя монашескую жизнь, учиться тому, что подходит для их предназначения, но считал, что принимать монашеский обет они должны лишь в возрасте, предписанном его уставами, то есть молодой человек должен был до вступления в монастырь получить полное образование.

После того как они связали себя правилами монашеской жизни, они должны были изучать главным образом Священное Писание, великолепные тексты которого им будут разъяснять. Они будут изучать Книгу Притчей, их станут побуждать к соревнованию, выдавая награды за память тем, кто лучше всех будет помнить либо имена, либо факты.

Это обучение должно было начинаться с самого поступления юноши в монастырь, и вначале полагалось позаботиться о том, чтобы он усвоил то, что необходимо для развития набожности. Каждый должен был изучать то, что касалось порученных ему обязанностей, что могло помочь ему выполнять их наилучшим образом; он должен был заботиться лишь о том, чтобы быть хорошим и верным служителем. Те, кому будут поручены души других, должны будут первыми выучить и затем знать все, что подходит для их подчиненных, чтобы быть в состоянии наставлять их во всех их обязанностях.

Что касается книг Писания, монах должен читать только канонические книги и не прикасаться ни к одному апокрифу. Свои остальные мысли на этот счет святой Василий подробно изложил в письме к своему ученику Хилону. Не пренебрегайте, писал он ему, чтением Священного Писания, особенно Нового Завета, потому что из Ветхого Завета часто извлекают что‑нибудь вредное – не потому, что Писание вредно само по себе, а потому, что больны души тех, кого оно ранит. Так хлеб предназначен для еды, но вреден при некоторых болезнях. Все Писание вдохновлено Богом, все Писание полезно, в нем нет ничего оскверненного или нечистого, а то, что считают таким, является таким лишь для того, кто так считает.

Самый надежный путь, чтобы узнать свой долг, – писал он в письме Григорию Назианзину, – это размышление над Священным Писанием. Его тексты – руководство, где сказано, что нам надо делать. Примеры святых, о которых напоминает нам Писание, для нас подобны живым статуям, которые учат нас творить добро по их примеру. В нем можно найти, как в универсальной аптеке, лекарства для всех болезней души. Пример Иосифа учит чистоте, пример Иова – силе духа. Отвага Давида на войне, его милосердие к побежденным врагам побуждают следовать этим добродетелям. Усердие Моисея в борьбе с грешниками и его изумительное терпение по отношению к тем, кто его преследовал, тоже побуждают подражать ему в этом. И как художники, рисуя портрет, часто смотрят на оригинал, чтобы перенести все его черты на полотно, так и тот, кто желает совершенствоваться в добродетели, должен постоянно смотреть на жизнь святых, как на живые и движущиеся картины, и путем подражания усваивать все хорошее, что есть в них.

То, что Василий так настойчиво советовал своему другу, он сделал строго обязательным для своих подчиненных‑монахов с самого их поступления в монастырь. «Необходимо, – писал он, – чтобы каждый узнавал из Священного Писания то, что соответствует его положению, чтобы увеличивать свое благочестие и не привыкать к чисто человеческим чувствам». По его мнению, изучение Писания и размышления о Писании для монаха были надежным лекарством против всех опасностей и против всех болезней его души. «Вы, чьи познания в божественном Писании хвалят все, – писал он согрешившему монаху, – теперь известны в памяти людей своим громким падением… Но не теряйте надежды на спасение. Вспомните слова Писания: в нем сказано, что грешник может обратиться на путь истины, упавший может подняться, раненый может излечиться; тот, кто скован цепями, может быть освобожден, тот, кто признает свою вину, не будет отвергнут. Ибо Бог не хочет смерти грешника, а хочет, чтобы тот исправился и жил».

В другом письме, которое святой Василий написал провинившейся девственнице, он выражает это же мнение, но еще более четко. «Вы, – пишет он ей, – найдете в Писании много лекарств против Вашего несчастья, много примеров спасения после смертельного падения, много тайн смерти и воскресения, сведения о грозном суде и вечной пытке, о покаянии и прощении грехов, бесчисленные примеры обращения, рассказы о потерянных драхме и овце, о блудном сыне, потерянном и вновь найденном, умершем и воскресшем. Воспользуемся же этими лекарствами против болезней нашей души, будем лечить ее размышлением над этим святым Евангелием».

Затем, дополняя наставление примером, святой Василий цитирует этой согрешившей девице много отрывков, взятых в псалмах, у Исайи, у святого Матфея, у святого Луки и способных вызвать в виновном сердце раскаяние и веру в божественное милосердие. К тому же известно, что этот ученый богослов составил сборник под заголовком «Нравственные правила» из восьмидесяти глав, в который включил тексты из Писания, наиболее подходящие, чтобы руководить душами во всех жизненных обстоятельствах и чтобы лечить их или заранее вооружать их против всех духовных болезней, которым они подвержены. Для него Писание было неисчерпаемым источником спасительных размышлений. «Есть ли что‑нибудь более удивительное и более достойное размышления, чем то, что мы читаем в Книге Бытия о грехопадении и наказании первого человека, о праведности Ноя и наказании всех людей потопом, о восхитительном повиновении Авраама и обещании, которое дал ему Бог, вознаграждая его, о наказании Содома и об исполнении Божьего провидения над праотцом Иосифом? А перейдя к Книге Исход, мы увидим в ней чудеса, которые Бог совершил ради своего народа, ожесточение фараона, то, как Бог отомстил в пустыне ропщущему и поклонявшемуся идолам народу, в Книге Левит и Книге Чисел увидим точность, которой Бог желает от людей, когда те поклоняются Ему, во Второзаконии увидим святость Его законов, в Книге Иисуса Навина – результат Его обещаний, в Книге Судей – силу и слабость Самсона, в Книге Руфь – справедливость и честность Вооза, в Книге Царств увидим святость Самуила, Илии, Елисея и других пророков, порицание Саула, грехопадение и покаяние Давида, его мягкость и терпение, мудрость и грехи Соломона, набожность Езекии и Иосии, в Книге Ездры – усердие в соблюдении Божьего закона, в Книге Товии – поведение святой семьи, в Книге Юдифь – силу изящества, в Книге Есфирь – благоразумие и, наконец, в Книге Иова – пример великолепного терпения. В книгах Пророков читатель найдет не только обещание прихода Мессии, но и характерные черты Мессии, угрозы грешникам и предсказания бедствий, которые должны случиться с евреями и другими народами. Итак, все свято, все велико, все полезно в святых Книгах, если применять их со святым расположением духа».

Если кто‑то хочет лучше узнать свой долг, для этого нет надежнее средства, чем размышление над Книгами, вдохновленными Богом, поскольку в них можно найти и перечень того, что надо делать, и примеры святых, чье поведение должно служить нам образцом.

Но святой Василий, восхищаясь Писанием и с удовольствием признавая за Священными книгами те достоинства, которые он описывал во многих местах своих сочинений, не доходил до того, чтобы предписать подчиненным ему монахам читать только Писание. Конечно, он вполне обоснованно советовал, чтобы молодые люди, которые предназначали себя для монашества и получали воспитание у монахов в тени монастырей, изучали литературу, подходящую для избранной ими цели, и даже внутри монастыря позволял всем, в том числе тем, кто уже принял монашеский обет, изучать любые науки и читать любые книги, которые разрешит настоятель.

Современник Василия и Григория, который разделил с ними честь своими трудами внести вклад в религиозную подготовку монахов Востока, святой Иоанн Златоуст всегда был к языческой литературе гораздо более суров и даже несправедлив. Правда, «он не жил в Афинах, как Григорий и Василий; он не жил в этом священном городе великих воспоминаний, он не брал там уроки у самых знаменитых софистов». Поэтому у Златоуста можно найти очень мало сведений относительно обучения монашествующей молодежи его времени. Когда он в ораторском сравнении как бы случайно говорит о классе, где ученикам преподают грамоту, он рассказывает нам не о том, что там изучали, а какой тогда была дисциплина в таких школах. «Дети там очень испуганы; пока учитель спрашивает одного из них, остальные повторяют урок; учитель придирчив и требователен; большинство оказываются побиты; те, которые ждут своей очереди, смертельно боятся; и если кто‑то из них, более беспечный и озорной, тайком ударяет соседа, тот не смеет ответить и рассердиться; у всех умы в напряжении, все думают лишь об одном: как выйти отсюда без наказания; потом, когда урок заканчивается, они, побитые или нет, выпархивают из класса и так рады своему освобождению, что больше ничего не помнят».

Упражнения же риторов, по его мнению, способны лишь развить в человеке гордыню и дать суетную славу. Он не признает за мирской литературой никакого цивилизующего влияния; если понимать его проклятия в их прямом смысле, эта литература – источник всех бед его века. «Сочинения греков с их мнимой наукой, – пишет он, – лишь увеличивают опасное невежество молодых и погружают их в еще более глубокую тьму. Они лишь вызывают у детей восхищение мнимыми героями, которые всегда быть лишь рабами всех страстей и всех пороков, которые дрожали перед смертью – например, Ахилл и все другие у Гомера!» Как его точка зрения далека от мнения Василия, считавшего автора «Илиады» и «Одиссеи» преподавателем всех добродетелей, и от мнения Григория, говорившего, что демон отвращает людей от изучения изящной литературы, опасаясь преимуществ, которые христиане и особенно монахи могут из нее извлечь. В Лаодикее Сирийской была действительно предпринята попытка сделать то, чего хотел Златоуст, – заменить Гомера Библией и Евангелием. Два ученых из этого города, отец и сын Аполлинарии, христиане, отец – священник, сын – церковный чтец, отец – грамматик, сын – ритор, с несомненно похвальным намерением дать христианам литературные труды, пользование которыми им нельзя было бы запретить, попытались придать Священному Писанию ту форму, которая их восхищала в античных шедеврах. «Отец перевел Библию стихами, создав эпическую поэму длиной в двадцать четыре песни, в которой были описаны библейские события до царствования Саула. Из остального он сделал трагедии в духе Еврипида, комедии в духе Менандра, оды, на которые вдохновил его Пиндар. Сын преобразовал Евангелия и послания апостолов в диалоги, подобные диалогам Платона. Успех далеко не соответствовал усилиям, которых им стоило это очень трудоемкое предприятие, и уже Сократ отмечает, что в его время сочинения Аполлинариев были забыты так прочно, словно никогда не существовали. Если судить обо всех этих сочинениях по тому немногому, что нам осталось от них, а именно по переводу псалмов, нам не стоит жалеть о том полном забвении, которому рукоплескал историк Сократ. Да и если бы сочинения двух Аполлинариев в литературном смысле были так же совершенны, как произведения Платона и Гомера, уже одно уважение к Священным книгам не позволило бы обращаться с ними как с литературными сочинениями. «Сегодня, – пишет господин Буасье, – мы умеем ценить поэзию библейских рассказов, лирические порывы пророков, очарование Евангелий, страстную диалектику святого Павла, и мы склонны полагать, что христиане были не так сильно лишены литературы, как нас уверяли. Нам кажется, что они могли найти у себя несколько сочинений, которые было можно изучать в школах и которые могли бы, строго говоря, быть темами уроков для учителей и темами занятий для учеников. Но тогда никто так не считал… В них искали моральные наставления и правила вероучения. Считали, что унизят их, если используют как образцы при обучении письму». «Вдохновленные Богом Писания, – говорил Сократ, – учат нас изумительным божественным догмам, пробуждают в нас набожность и святость, увеличивают веру в душах, но не учат искусству хорошо говорить, которое необходимо для тех, кто хочет бороться с врагами истины. Ведь лучший способ побеждать наших противников – использовать против них их собственное оружие. Христиане не могут найти это драгоценное преимущество в сочинениях Аполлинариев».

Нет ни малейшего сомнения, что святой Василий был знаком с этой попыткой Аполлинариев. Совершенно невозможно предположить, что он ее одобрил: для этого у него был слишком верный вкус, слишком велико было его преклонение перед изящной литературой, слишком религиозным было его почтение к возвышенным наставлениям Писания, и прежде всего слишком сильна была его вера во вдохновенность Священных книг. Вскоре читатель узнает, какой мужественный и благородный ответ на указ Юлиана дал Григорий Назианзин; он был не таким человеком, который мог бы способствовать исполнению этого указа, и утешился бы тем, что изгнан из эллинской культуры за неудачное подражание. А Златоуст, который был озабочен нравственным образованием молодежи и не заботился о ее умственном образовании, как читатель уже знает, всей душой желал заменить Гомера и всех остальных язычников Библией, что и попытались сделать вскоре после него. Но в своем проекте реформ этот неудержимый оратор не ограничился одной лишь, так сказать, сменой программы. Он хотел намного больше – других школ и других учителей. В своей работе «К враждующим против монашеской жизни» он жалуется с обычными для него резкостью и пылкостью на дурные примеры и порочные наставления, которые сыновья слишком часто получают от своих отцов. По его мнению, быть добродетельным в такой среде невозможно. «Вы, – пишет он, – не только учите их тому, что противоречит наставлениям Христа, но и загораживаете порок покрывалом из самых красивых эвфемизмов. Проводить дни на ипподромах и в театрах – это вы называете благовоспитанностью, богатство называете свободой, любовь к славе – величием души, наглость – откровенностью, расточительность становится человеколюбием, а несправедливость выдается за смелость. И словно мало этого обмана, вы даете добродетели противоположные имена: умеренность у вас – деревенская простота, скромность – робость, справедливость – слабость, пренебрежение роскошью – признак рабской натуры, прощение обид – слабость. Поистине вы как будто боитесь, чтобы ваши сыновья, узнав настоящие названия добродетельных и преступных дел, не захотели избегать греха».

Затем он без всякой ложной стыдливости, с совершенно апостольской свободой в выборе слов, перечисляет самые опасные подводные камни, о которые могла разбиться невинность юношей его времени. В ту эпоху, когда жил Златоуст, христианство еще не сумело искоренить один порок, который раньше был в большой чести в языческом обществе и почти неизвестен в наших современных обществах. Если верить Златоусту, в больших городах не было почти ни одного подростка, который бы избежал этой заразы; святого удивляло лишь то, что возмездие, покаравшее Содом, еще не наказало этот содомский грех.

Но хотя опасность была велика, от нее можно было спастись бегством. «Если какой‑то дом вреден для здоровья и заражен, разве вы не будете держать подальше от него своих сыновей, даже если те хорошо чувствуют себя? Точно так же, если понадобится, чтобы удалить от них это бедствие, увезти их в далекое море, на остров, в пустынную страну или на край мира, вы должны это сделать и выстрадать все, чтобы не дать им развратиться». Еще он пишет: «Вы так заботитесь о том, чтобы научить их грамоте, а думаете, что чистота нравов и честность жизни появятся у них сами, несмотря на препятствия. Однако „философия“ настолько трудней изучения грамоты, насколько поступать хорошо трудней, чем говорить хорошо». Естественный вывод из этого описания современного Златоусту общества – что нравственность в этом обществе совершенно не уважали, а религиозными обязанностями почти полностью пренебрегали. Истинная философия была изгнана из мира и была в почете лишь в монастырях. Поэтому надо было посылать юношей в монастыри, как в спокойную и надежную гавань, где они могли не бояться крушения. Надо посылать их туда как можно раньше, а не ждать, пока они станут мужчинами или пока они закончат изучать литературу. Зачем же сначала доверять их учителям, возле которых они научатся пороку быстрее, чем грамоте, и потеряют самое драгоценное из всех благ – святость души и честность жизни?

Если бы к советам святого Иоанна Златоуста прислушались так, как ему хотелось, то всем государственным школам, видимо, настал бы конец. Правда, святой защищался от упрека в том, что желает их разрушить. «Что же, скажете вы мне, надо упразднить школы? Я этого не говорю, но не разрушайте же здание добродетели, не убивайте души». С его точки зрения, красноречие, соединенное со злом, гораздо опаснее, чем невежество, и честный человек может обойтись без грамоты, но изучение грамоты никогда не должно быть отдельным от следования добродетели. Всю мирскую науку он презирал и считал ее безумием.

Что же оставалось делать родителям, которые заботились о душах своих сыновей? Если они не могут дать сыновьям наставника, который бы всюду сопровождал их, обучая добродетели, как дали его молодому ученику из Антиохии, о котором Златоуст рассказывает с таким удовольствием, пусть они отправляют сыновей в монастырь, где те будут в безопасности. «У монахов из большого числа юношей мало тех, кто впал в грех; в школах, где преподают изящную литературу, из большого числа учеников мало тех, кому удается в него не впасть. Оставьте же их в монастыре на такой срок, который позволит полученным там наставлениям глубоко отпечататься в их душах. Пусть они остаются там десять лет или даже двадцать; чем дольше они будут учиться, тем больше будут увеличиваться их силы. Можно будет вернуть их к отцовскому очагу, когда их добродетель достаточно окрепнет и сделает их способными приносить пользу другим и ярко светить, как свеча в подсвечнике».

По словам господина Пюэша, этот совет Златоуста посылать юношей в монастыри, чтобы они там учились следовать христианским добродетелям, «не был неосуществимой иллюзией; и в те годы IV века проповеднику было позволительно верить, что он может реформировать нравы если не всего христианского общества, то элиты. Златоуст сам показал нам, каким плодотворным может быть такое уединение в пустыне, откуда человек выходил очищенным, закаленным, готовым, не слабея, выдержать трудную, как тяжелый бой, жизнь христианина в самой сердцевине тогдашнего общества». Вскоре настало время, когда мечта пылкого молодого оратора из Антиохии исполнилась в большем размере и большей степени, чем он смел надеяться. Он принес интеллектуальное образование молодежи в жертву заботе о ее моральной подготовке; он не представлял себе никакого литературного образования кроме того, которое давали риторы, грамматики и софисты, и никакого религиозного образования кроме монастырского. Он вовсе не считал, что эти два вида образования можно было объединить в одних руках. Однако у Василия и Григория в Афинах учителем красноречия был преподаватель‑христианин по имени Проересий, и среди наставников того же Григория были несколько монахов. После них вместе с ростом христианства в империи увеличивалось и число преподавателей‑христиан. Постепенно священнослужители и монахи заняли в народном образовании место софистов, а «когда последние учителя‑язычники ушли из жизни, их ученики собрали и сохранили, иногда проклиная, те сочинения, которые сообщество преподавателей‑язычников противопоставляло Библии и Евангелию. Тысячу лет Константинополь хранил эти остатки, из которых однажды возникло Возрождение».

Но потомство, осуществив желания святого Иоанна Златоуста в большей мере, чем он надеялся, все же осталось верно взглядам Василия и Григория на литературное образование молодежи. Дети в тени монастырей и под руководством монахов начинали учиться мирской литературе, живописи, каллиграфии и всем отраслям человеческого знания. Святой Стефан Новый, Феодор Студит, святой Мефодий, святой Никифор, знаменитый Феодор Сантаварин получили образование в монашеских школах. После этого первого литературного образования они получали столь же полное образование в религиозных науках. В возрасте шестнадцати лет, когда юноша усвоил основы мирской литературы и его ум раскрылся для прикосновения к великим умам Античности, если он чувствовал призвание к монашеской жизни, его принимали в монастырь, чтобы он завершил там свое религиозное образование. Один из учеников Златоуста, святой Нил Древний, бывший префект Константинополя, писал одному из подчиненных ему монахов: «Если Вы хотите достичь раскаяния, не читайте книги авторов‑мирян, ни историков, ни ораторов, и даже не думайте о Ветхом Завете, а часто читайте Новый и с ним Деяния мучеников, Жития и примеры древних Отцов. Я не хочу полностью запретить Вам чтение книг Ветхого Завета, поскольку признано, что их вдохновил и продиктовал Святой Дух, но я также не считаю их подходящими для того, чтобы побудить отшельников к покаянию».

Феодор Студит, в юности изучивший мирскую литературу, подробно изучил и Священное Писание. В его указаниях подчиненным ему монахам цитаты словно прижаты одна к другой в тесноте и великолепном изобилии, и взяты они главным образом из Нового Завета, из псалмов и у пророков. По этому катехизису можно судить о том, с каким вниманием надо читать и слушать Священные книги. «Мои братья и отцы, – говорил он подчиненным ему монахам, – у всех людей есть глаза и уши, но не все люди видят или слышат, а лишь те, чьи глаза способны видеть, а уши слышать. Вот почему Господь говорит в Евангелии: „Имеющий уши, чтобы слышать, пусть слышит“. А о тех, кто слышит с трудом, пророк сказал: „Бог им дал дух покаяния, глаза, чтобы не видеть, и уши, чтобы не слышать“. Будем же слушать внимательно, серьезно и не наугад то, что нам читают из Писания, чтобы не попасть под удар божественной угрозы, а, напротив, иметь возможность повторить слова: „Учение Господа открыло мне уши“. Кто слушает так, тот понимает Писание, находит в нем покаяние, очищение, свет, радость, победу, о которых пел Давид: „Радуйтесь, праведные, в Господе“. Чтобы достичь Христа, он смотрит на все вещи этого мира как на мимолетную тень, даже как на мусор. Он слышит, как Христос говорил своим ученикам: „Не оставлю вас сиротами, я приду к вам. Еще немного, и мир не увидит меня. Но вы меня видите, потому что я живу, и вы будете жить“. И еще: „Я – истинная виноградная лоза, а вы ветви“. И еще в одном месте: „Вы мои друзья, если выполняете мои веления. Не буду больше называть вас слугами, потому что слуга не знает того, что делает его хозяин. Я же называю вас друзьями потому, что все, что я узнал от своего Отца, я сообщил вам“. И еще: „Вы остались верны мне в испытаниях, а я уготовил вам царствие небесное, чтобы вы вечно ели и пили за моим столом в моем царстве“. Христианин, любящий Бога, когда услышит эти слова и подобные им, не только радуется им, но и склонен к желанию каждый день умирать за Иисуса Христа. Именно так жили все святые, именно в таких стремлениях с Богу проявлялся жар их душ. Слушайте Иеремию: „Следуя за Тобой как за моим пастырем, я не был смущен, и я не желал милости от человека”. И слушайте Давида: „Что дам я Господу за все блага, которыми он щедро одарил меня? Я возьму чашу спасения и призову имя Господа”. И еще слушайте Апостола, сказавшего: „Бог дал нам не только верить во Христе, но и страдать ради Него”. Точно так же апостолы, получая тяжкие оскорбления, радовались, что их посчитали достойными терпеть гонения во имя Христа. Если сказать одним словом, именно такими речами святые выражали свою любовь к Христу. Так будем же слушать внимательно, мои братья, то, что сказано в Писании, и будем любить величайшей любовью из всех возможных нашего Бога, столь достойного любви. Окажем ему почет за все благодеяния, которыми он щедро одарил нас – он, который с самого начала избрал нас, чтобы мы спасали себя в святом монашеском занятии, он, который дал нам возможность служить ему в православной вере и остаться укрытыми от заблуждений. И в самом деле, сколько христиан были вовлечены в зло, „обманутые злобой людей и хитростью, заманившей их в западню заблуждения”. Сколько погибло от голода, „не от хлебного голода и не от водной жажды, а от голода по словам Бога и жажды слышать их”, как сказано в Писании. Но перед нами стоит богато накрытый стол – учение святых. У одних в речь, если можно так сказать, добавлены приправы, слова других – как изделия ювелира, слова третьих – как блюда с различными приятными вкусами. Поэтому можно повторить вместе с апостолом: „Если Бог с нами, кто будет против нас? Он, который не пощадил собственного Сына, а принес Его в жертву за нас всех, разве не даст нам все вместе с ним? Кто обвинит избранников Бога? Сам Бог оправдывает их. Кто тот, который мог бы их осудить? Это Христос, который умер и воскрес, который занимает место справа от Отца и тоже заступается за нас перед Богом Отцом и который сделает нас участниками своего вечного царства; это ему полагаются, вместе с Отцом, слава и власть теперь, и всегда, и во веки веков”».

Видно, что святой Феодор Студит так же, как святой Василий, считал главным занятием монахов чтение и изучение Писания. Как и Василий, он показывает на многих примерах, что в Писании человек находит не только руководство, во что надо верить и что надо делать, но и таинственную способность удовлетворять многие и разнообразные потребности душ читателей Священных книг. Кроме того, Юстиниан позаботился вписать в законодательство обязанность для монахов регулярно читать Священное Писание. Эту обязанность он помещает сразу после обязанности каждый день молиться Богу на каноническом богослужении. «Пусть, – пишет он, – они утомляют Бога своими молитвами и пусть прилагают все свои старания к изучения Священного Писания. Священных книг много; они обладают способностью делать душу лучше, заставляя пролиться на нее росу божественных слов. Монахи, которые усердно их читают, не впадут в грех и не дадут увлечь себя заботам о человеческом».

И словно этой первой рекомендации было недостаточно, чтобы показать всю ценность, которую этот законодатель придавал чтению Писания, в той же новелле он второй раз напомнил о необходимости этого чтения. «Нужно, – написал он, – чтобы монахи проявляли величайшее усердие и величайшее старание в двух делах – в изучении Священного Писания и в изучении ручных ремесел или зан