Монахи на Вселенских соборах в Эфесе и Халкидоне

 

Примерно спустя век после основания Константинополя произошли памятные события, которые показали всем, какое сильное влияние столичные монахи уже тогда, наряду с самими патриархами, оказывали на направление умов в области религии. Священник Анастасий, один из приближенных и синкелл патриарха Нестория, вместе с ним приехавший в столицу из Антиохии, в одной из своих проповедей оспорил догмат о божественном материнстве Пресвятой Девы Марии. «Мария, – сказал он, – была человеком, а Бог не может родиться от человека. Поэтому пусть никто не называет Марию матерью Бога». Эти слова вызвали горячие протесты у духовенства и народа.

Но патриарх ничего не сделал, чтобы осудить высказывание Анастасия и этим успокоить возмутившихся; более того, он сам вышел на амвон и стал оправдывать такое мнение.

Несторий вырос в монастыре Святого Евпрепия возле Антиохии и сумел прославиться благочестием и красноречием. Его гармоничный голос, цветисто украшенная речь, представительная внешность и еще живые воспоминания об Иоанне Златоусте, тоже священнике из Антиохии, который был призван на кафедру константинопольских епископов, вначале произвели сильное впечатление на жителей столицы. Никто еще не знал, сколько высокомерия было скрыто за его аскетической внешностью, какое упрямство сочеталось у него с добродетелями, которые он хвастливо выставлял напоказ, и, главное, как мало истинной учености было в его таких очаровательных и таких поверхностных словах. Уже в первой речи Нестория, которую тот произнес перед императором после своего посвящения в епископы, было много пыла, но больше неудержимой страсти, чем просвещенности. Он сказал Феодосию Второму: «Дайте мне землю, очищенную от еретиков, и я дам вам в награду небо. Истребите вместе со мной еретиков, и вместе с вами я истреблю персов». В своих поступках Несторий был таким же горячим, как в словах. Через пять дней после вступления на Патриарший престол он хотел отдать приказ силой разрушить церковь, в которой собирались ариане. Пока ее разрушали, ариане в отчаянии сбежались к ней с факелами, подожгли ее, пожар перекинулся на соседние дома и вызвал тревогу во всем городе. После этого Несторий получил прозвище Поджигатель, которым его называли и ариане, и православные.

Вскоре этот пылкий противник еретиков сам стал еретиком. Он воспользовался той проповедью Анастасия как случаем, чтобы изложить свое учение и высказаться против слова «Богородица». Давать Богу мать, сказал он, это языческое суеверие, делать это – значит обожествлять человеческую природу. Не следует делать из Марии богиню, она, если говорить точно, лишь мать Христа, поскольку произвела на свет только Иисуса Христа, а не Бога. Бог лишь прошел внутри ее. Эти еретические нововведения и сопротивление, которое они встречали, довели возбуждение противоборствующих партий до высшей степени.

Набожный мирянин Евсевий, позже ставший епископом города Дорилеи во Фригии, прервал Нестория во время его речи и попытался его опровергнуть. Патриарх, в свою очередь, слушая прославлявшую Пресвятую Деву хвалебную речь Прокла, епископа города Кизик, отозванного оттуда в Константинополь, взял слово и возразил против присвоения Марии титула Богоматерь. Большинство верующих открыто отказались или негласно прекратили общаться с патриархом. Они стали говорить: «У нас есть император, но нет патриарха». Однажды простой монах, охваченный религиозным пылом, вышел на середину церкви, в которой было собрание верующих, но без богослужения, а лишь с чтением святых книг, и попытался не пустить туда Нестория, назвав патриарха еретиком и глашатаем нечестия. Однако спутники епископа бросились на этого дерзкого храбреца, избили его, отхлестали плетьми, изранили и едва не убили на месте, прямо в церкви.

Несторий скоро нашел случай отомстить всем монахам за дерзость одного. Многие из них в своем уединении были встревожены неортодоксальными проповедями патриарха, пожелали узнать в точности, что происходит, и все вместе пришли в патриарший дворец. Несколько раз их отсылали обратно, предлагая прийти на другой прием. Наконец патриарх их принял. Это была невероятно бурная встреча. Монахи заявили, что мнение Нестория: «Мария родила лишь человека, такого же по природе, как она сама» – несовместимо с истинной верой. Тогда патриарх приказал людям из своей свиты задержать монахов, и его подчиненные схватили посетителей, избили и приволокли на суд. Монахов раздели, обошлись с ними как с негодяями и злодеями, привязали к столбам, пороли плетьми и били ногами, а затем отвели к тюрьму, где Несторий сам бил их по лицам, а после этого подвергли таким пыткам, в которые трудно поверить.

Все подробности этой гнусной расправы можно узнать из письма, которое направили императорам Феодосию и Валентиниану многие столичные монахи, ставшие жертвами жестокости патриарха. Они умоляли святейших императоров, чтобы те больше не позволили истинной вере долго изменяться, и поспешили созвать собор. Несторий и сам просил об этом соборе, и церковный съезд решено было собрать в Эфесе, в праздник Пятидесятницы, 7 июня 431 года.

Уже на первом заседании новое учение было осуждено, Несторий низложен и Мария провозглашена матерью Бога, что очень обрадовало жителей Эфеса. Председатель этого заседания, святой Кирилл Александрийский, увидел торжество своих идей. Он с самого начала был противником Нестория и защищал ортодоксальную веру в своих речах и посланиях. Ошибочное учение Нестория приобрело много сторонников, а также нашло пропагандистов, в первую очередь среди египетских монахов. Значит, Кирилл в первую очередь исполнял свой пастырский долг, когда участвовал в этой борьбе и писал письма Феодосию, императрице Евдоксии и сестре Феодосия Пульхерии, когда умолял Нестория прекратить «соблазн для всего мира». Но он еще был и кем‑то вроде представителя папы, от имени которого председательствовал, бесстрашным защитником единства христианской веры. Именно в этой своей второй роли он уже на следующий день после первого заседания направил некоторым константинопольским священнослужителям и монахам, в том числе архимандриту Далмацию, письмо, содержавшее подробное описание заседания собора, и, что самое важное, в письме был совет не допускать распространения ложных слухов на этот счет и быть осторожными, потому что этот еще не законченный рассказ может быть перехвачен. И действительно, полностью верный делу Нестория комес Кандидиан, представитель императора на соборе, приказал разорвать постановление об осуждении, послал императору клеветнический отчет и приказал задержать все письма ортодоксов.

Но в конце концов один нищий сумел передать тем епископам, которые тогда находились в Константинополе, а также монахам письмо собора, которое пронес спрятанным в своем посохе, и в этом письме был рассказ о положении, которое создал для ортодоксов представитель императора. Эта новость вызвала сильное волнение во всех монастырях. Толпа монахов, впереди которых шли архимандриты, вышла из своих убежищ и, распевая гимны и псалмы, направилась во дворец императора. Внезапное появление на столичных улицах этой длинной процессии произвело глубокое впечатление на народ. Люди указывали друг другу прежде всего на шедшего во главе процессии достопочтенного Далмация, «архимандрита и отца монастырей», добродетели которого были известны всем, а к мудрым словам которого прислушивался даже сам император, часто спрашивавший у него совета. Так было в прошлом, когда в дни арианства патриарх иноков, великий Антоний, покинув свое уединенное жилище в пустыне, внезапно появился в Александрии, исповедовал там никейскую веру и укрепил мужество православных.

Далмаций тогда был монахом уже сорок восемь лет и за эти годы ни разу не пожелал покинуть свой уединенный монастырь, хотя его часто и настойчиво просили присоединиться к общим молитвам против землетрясения. Но в этот раз, увидев, что православная вера находится в опасности, а почитание Марии – под угрозой, он не стал колебаться. Далмаций вышел из обители, повел за собой всех архимандритов и монахов, явился к императору и сообщил ему о письме участников собора и о препятствиях, которые чинила этим отцам несторианская партия, ограничивая их свободу. «Предпочтете ли вы услышать одного нечестивого человека, а не шесть тысяч епископов, то есть весь православный христианский мир?» – спросил он императора.

Выйдя из дворца, Далмаций в сопровождении архимандритов, народа и монахов направился в базилику Святого мученика Мокия. Там, поднявшись на амвон, он прочитал всему народу письмо собора и рассказал людям о своей беседе с государем, о полученных от императора обещаниях и заверил народ, что благочестивейший император подчинится Богу и святому собору, а не порочным людям. И все – архимандриты, монахи, народ – единодушно и в один голос воскликнули: «Анафема Несторию!»

После этого Далмаций написал от имени константинопольского духовенства письмо участникам собора, сообщая им о том, что произошло, – об императорских обещаниях, о народной радости и единогласной поддержке их решения народом. Кроме этого, он писал, что по‑прежнему всегда готов исполнять указания святого Вселенского собора, как делал это раньше. Участники собора в своем ответе похвалили святейшего архимандрита за то, что он, проявив усердие в делах веры, вышел из своей кельи и ознакомил с их трудами и страданиями не только благочестивейшего императора, но и святейших архимандритов, всех священнослужителей, друзей Христа, и народ. «Кто, кроме Вашей святости, смог бы прийти нам на помощь? – писали они. – Через кого могла бы стать известна правда, если не через достопочтенного Далмация? Мы знаем, что Бог уже давно открыл Вам нечестивые намерения Нестория и что Вы предостерегли от него монахов. Вы часто говорили им: „Следите за собой, мои братья. Вредоносный зверь творит разрушения в нашем городе и заражает многие умы ядом своего учения“».

Феодосий Второй исполнил обещание, которое дал Далмацию. Он разрешил избранным представителям обеих партий приехать в Халкидон и там выступить перед ним, императором, в защиту своего дела. Несторий получил приказ покинуть Эфес и переехать в монастырь, где раньше был монахом. Ортодоксальные епископы, приехавшие вместе с Феодосием в Константинополь, возвели в сан патриарха вместо низложенного Нестория священника‑монаха Максимиана, который уже давно был широко известен своей святостью. К тому времени со дня низложения Нестория прошло четыре месяца. Несторианство, разумеется, не было полностью побеждено, однако столица империи осталась не затронута им, и это в первую очередь благодаря монахам, которые единодушно поддержали каноническое православие.

Но это был лишь один из этапов долгого и грозного религиозного кризиса, в котором находилась Восточная империя со времен Ария. Острый, утонченный и беспокойный ум византийцев не любил оставаться без движения, и у них было неудержимое влечение к богословским спорам; из‑за их природной склонности к отвлеченным рассуждениям их в первую очередь интересовали догматические споры о Троице и о вызванных таинством Воплощения серьезных вопросах по поводу соединения человеческой и божественной природы в Иисусе Христе. Каждая новая точка зрения находила горячих защитников, но почти всегда находила и противников, которые, увлекшись в пылу полемики, сами доходили но новых ересей. Так рождались «примирительные ереси, которые пытались создать догматический противовес, сочетая ошибки, чтобы получить в результате истину, которая не обидит никого». Именно так Несторий в своей усердной борьбе против ариан, македониан и в первую очередь аполлинаристов вышел за пределы истины. Аполлинарий преувеличивал в личности Христа роль божественного начала за счет человеческой природы; Несторий вообще перестал считать Христа соединением Слова с телесной природой человека, а считал Его только их мистическим и моральным соединением, почти так же, как божественное начало соединяется со святыми, и полагал, что божественное Слово после своего воплощения просто обитало внутри человеческой сущности Христа как внутри храма.

Эта же склонность выходить за разумные пределы во время противостояния ереси вскоре еще раз стала причиной очередной ереси.

Один из самых яростных противников несторианства; один из тех, кто поддержал Кирилла и Эфесский собор; тот, кто одновременно с Далмацием получил поручение использовать на пользу православию свое влияние на императора; человек, всесильный при дворе благодаря поддержке своего крестника, евнуха Хризафия; тот, кого народ и монахи почитали как святого, – этот Евтихий провел в монашестве семьдесят лет своей жизни и уже тридцать лет управлял монастырем, где жили триста монахов. Подобно Несторию, он очень старался выглядеть как человек, умерщвляющий свою плоть. В его религиозном усердии было больше упрямства, чем просвещенности, и этому усердию не указывали путь ни приобретенные знания, ни природный ум. У обоих была одинаково сильна жажда популярности, оба «имели о себе самое высокое мнение и считали себя единственными хранителями, оберегателями и защитниками истинной веры. Оба отличались непобедимым упрямством, которое делало их глухими к любым наставлениям, были неумолимы к своим противникам и ради победы над ними не останавливались ни перед ложью, ни перед насилием; и оба кончили одинаково – не устояли перед истиной. Их ереси различны по форме, но порождены одним и тем же духом заблуждения». Несторий отрицал единство двух природ в Христе, Евтихий преувеличил это единство до того, что стал считать эти две природы одной. На него донес Евсевий из Дорилеи, тот самый, который до этого одним из первых обнаружил несторианскую ересь и боролся против нее. Патриарх Флавиан велел Евтихию прибыть на собор, происходивший в Константинополе (448); Евтихий три раза отказывался приехать под предлогом, что не может покинуть свой монастырь, как будто не покидал его раньше, когда Несторий подвергал опасности православную истину. Между отказами он старался привлечь монахов на свою сторону, направив им послание (томос), в котором было изложено его учение. В актах того собора сохранились имена четырех архимандритов, получивших письмо Евтихия, – Авраам, Эммануил, Мартин и Фавст.

Наконец он появился на соборе – в конце седьмого заседания, 22 ноября. Есть сведения, что вместе с ним пришли в качестве свидетелей четыре его друга. Это были священник и синкелл Нарсес, архимандрит Максим, дьякон Константин, апокрисиарий Евтихия, то есть его полномочный представитель при императорском дворе, и Елевзиний, тоже дьякон, из одного с Евтихием монастыря. Знаменитый настоятель появился там в сопровождении большого числа окружавших его солдат и монахов. Когда его спросили о его учении, он вначале отвечал уклончиво, но потом был наконец вынужден ясно выразить свою мысль. Его спросили: «Считаете ли вы, что наш Господь, родившийся от Девы, состоит из того же вещества, что и мы, и что после своего воплощения он состоит из двух природ?» На этот очень точный вопрос Евтихий ответил: «Я признаю, что до соединения человеческой природы с божественной это были две природы, но признаю лишь одну природу после их соединения». Его призвали отречься от его ошибок, но требование не имело успеха, и патриарх Флавиан от имени собора вынес приговор: «Евтихий, бывший священник и архимандрит, который противится нашим увещаниям, отказался исповедовать православное учение. Мы объявляем, что отныне ему запрещено любое священническое служение, исключаем его из нашего сообщества и отстраняем от управления его монастырем. Все, кто будет беседовать с ним, придет увидеться с ним или не будет избегать его общества, будут также отлучены от церкви». Это постановление подписали двадцать восемь епископов, а после них двадцать три константинопольских архимандрита поставили подписи под приговором своему заблудшему брату. Для Евтихия особенно болезненным ударом было то, что его осуждение поддержали эти настоятели. Позже, в Эфесе, он горько жаловался на давление, которое якобы было оказано на них всех, и на усердие (впрочем, вполне законное), которое проявил Флавиан, заставив епископов и монахов других областей Востока принять решение собора.

Патриарх написал папе Льву Великому о новой религиозной смуте, случившейся в Константинополе, и послал ему акты собора с просьбой утвердить обвинительный приговор создателю новой ереси. Евтихий тоже отправил римскому епископу письмо, в котором называл себя жертвой преследований и просил о защите. Затем, ободренный благосклонностью Феодосия Младшего и поддержкой евнуха Хризафия, он добился, чтобы по поводу актов собора, на котором он был снят с должности, провели расследование. Евтихий утверждал, что в акты были внесены изменения, но расследование этого не подтвердило, и предположение Евтихия лишь доказывает, что тому были знакомы те способы фальсификации, которыми византийские еретики обычно пользовались для оправдания своих нововведений. Во время этих событий (13 июня 449 года) папа направил Флавиану письмо, в котором полностью одобрил поведение патриарха. Это «догматическое письмо», шедевр богословской проницательности, стало знаменитым: в нем разъясняется католическое учение о двойной природе Христа.

Итак, этот вопрос был решен. Но пока он решался, на престоле александрийских патриархов Кирилла сменил Диоскор, который разделял взгляды Евтихия и имел большое влияние при дворе. Новый патриарх Александрийский добился от императора, чтобы тот созвал новый собор. Этот церковный съезд открылся в Эфесе 8 августа 449 года под председательством Диоскора, и история заклеймила его прозвищем «разбойничий». На нем были использованы все средства, способные принести победу учению Евтихия. Папским легатам не позволили быть председателями, главных представителей ортодоксальной партии отстранили от должностей, не позволив им не только выступить на соборе, но даже прийти туда. Евтихий, наоборот, получил полную свободу изложить свою точку зрения, и та была признана единственной истинно православной. Монахи его монастыря прислали на собор письмо, в котором заступались за своего архимандрита и хвалили его набожность и его учение, и жаловались на Флавиана, который под страхом отлучения запретил им любое общение с их настоятелем. «С этого времени и до вашего святого собора, – писали они, – мы связаны несправедливыми приговорами. Уже многие из наших братьев умерли в этом беззаконном отлучении. Святой алтарь, который он сам освятил за шесть месяцев до того, как его заманили в эту засаду, остается без святой литургии. И вот среди этого опустошения мы в слезах встретили святой день Рождества Господа и Спасителя Иисуса Христа. Для всех христиан это день радости, а мы провели его, проливая слезы. Вместо подготовительных молитв наши голоса произносили только причитания… Затем наступил спасительный день Страстей Господних, потом святая ночь и торжество Воскресения. Из каждого дома, с каждого общественного места раздались крики восторженной и вполне законной радости, а мы по‑прежнему были скованы несправедливым приговором.

Уже почти девять месяцев мы остаемся жертвами беззаконного приговора. Вот почему мы умоляем ваше святое собрание проявить сочувствие к таким долгим и таким несправедливым страданиям, которые наше благочестие навлекло на нас из‑за этого священника, вновь принять нас в сообщество верующих, от которого мы были несправедливо отделены, и обойтись с нашим гонителем так, как он обошелся с нами».

Этот призыв к участникам собора подписали тридцать пять монахов, в том числе один священник, десять дьяконов и три иподьякона (в греческом тексте актов указаны только тридцать имен), но в этом же письме сказано, что в монастыре жили триста монахов. Еще тысяча монахов во главе с архимандритом Барсумом, другим любимцем Хризафия, прибыли в Эфес, чтобы своим присутствием и своими кулаками поддержать учение Евтихия.

Когда же Флавиан, которого осудили, не выслушав, напомнил о решении папы Льва, Барсум и его монахи бросились на Флавиана и так его искалечили, что он умер через три дня. Патриархом в Константинополе сделали Анатолия, который раньше был полномочным представителем Диоскора в столице.

Таким было это чудовищное сборище, на котором голоса добывали с помощью насилия и запугивания, где место святых книг заняли палки и мечи, а угрозы солдат звучали вместо похвал Богу.

Как раз примерно к этому времени следует отнести несколько писем Феодорита к константинопольским монахам. Феодорит (иначе Теодорет), епископ города Кир, был смещен эфесским сборищем со своей должности, даже не получив разрешения появиться перед своими судьями, а его сочинения были осуждены так же, как сочинения Нестория. Он напомнил о решении папы, чье учение, так четко и ясно изложенное, он принял с большой охотой. В то же время он, чтобы не допустить соблазна, которым могло бы стать для святых душ его осуждение, но одновременно показать столичным монахам, о чьих славных трудах он знал, как высоко он ценит их и их символы, и как ему важно не быть лишенным общения с ними, он много раз писал им письма, сообщая им обо всем, что он вынес ради истины и заверить их, что он исповедует каноническое православие. Трудно было бы найти более красноречивые свидетельства того, как сильно влияли монахи на борьбу за истинное православие, каким поучительным примером была их верность для всего Востока, и той надежды на победу церкви, которую рождала в сердцах верность монахов старым догмам.

В письме к Марцеллу, архимандриту монастыря Неусыпающих, епископ Кира пишет: «Нас побуждает снова писать Вам не только прекрасная жизнь, которую Вы ведете, но также и достойное похвалы усердие, которое Вы проявили в борьбе за апостольскую веру, не боясь ни императорского могущества, ни сговора епископов. Хотя большинство из них дали согласие лишь потому, что их вынудили силой, все же они утвердили своими подписями новую ересь. Но ничто из всего этого не поколебало Вашего благочестия, и Вы сохранили верность старым догмам, которые были верой апостолов и пророков, и которым учит церковь. Мы тоже гордимся тем, что остались верны этим правилам веры… и горячо просим Ваше Благочестие молиться о том, чтобы нас причислили не к тем, кто оскорбляет Евангелие, а к тем, кто страдает от несправедливости за евангельскую истину».

Он написал также письмо константинопольскому монаху Андрею, с которым никогда не виделся, но с которым очень желал познакомиться оттого, что слышал о нем много хорошего. «Весь мир, – писал он, – восхищается правильностью Вашей веры, поучительностью Вашей жизни, стойкостью Вашей души, гармоничностью Вашего поведения, Вашими мягкими манерами и обаянием в обществе и всеми добродетелями, которые сделали Вас совершенным последователем святой философии. Дорогой друг, преподнесите мне в дар как можно скорее то, чего я желаю, – пришлите Ваши письма, в которых Вы беседовали бы со мной, потому что обмен письмами приносит большое утешение разлученным. Вы будете писать человеку, чьи верования ничем не отличаются от Ваших».

Еще одно письмо, гораздо более важное по своему значению, было адресовано всем монахам императорской столицы. В нем Феодорит рассказывает о том, как его осудили в его отсутствие по ложному обвинению в том, что он разделяет ошибочные взгляды Ария, Евномия и Аполлинария. Он долго излагает свой взгляд на воплощение Слова и сочетание божественного и человеческого в Иисусе Христе. Он верит так же, как все Отцы греческой и латинской церквей, «в то, что святейший Лев, который теперь управляет великим Римом и распространяет из Запада во все земли свет истинного учения, изложил в своих апостольских письмах в качестве правила веры».

Партия Евтихия вскоре лишилась милости императора. Главная опора этой партии, евнух Хризафий, попал в опалу, императрица Евдоксия была выслана в Иерусалим, а Феодосий внезапно скончался в июле 450 года (погиб в результате несчастного случая на охоте), оставив трон Пульхерии и Маркиану. Новые император и императрица, горячие сторонники канонического православия, постарались покончить с религиозными спорами, которые нарушали покой империи. Сначала в Константинополе был созван малый собор; все присутствовавшие на нем епископы во главе с патриархом Анатолием и все столичные монахи, которые в нем участвовали, поддержали догматическое письмо папы Льва и осуждение Нестория и Евтихия.

Затем по желанию императора в Халкидоне (в октябре 451 года) был созван большой собор. Папу на этом церковном съезде представляли три легата; в соборе участвовали больше шестисот епископов, они осудили ошибки Евтихия и признали правилом веры письмо святого Льва Великого. «Это вера Отцов, это вера апостолов. Мы все верим так, все православные верят так. Анафема тому, кто не верит так. Устами Льва говорил Петр. Мы верим в то, во что верит Лев. Его учение – учение Петра, оно – столб, о который разбиваются все ереси, потому что римский епископ поставлен божественным провидением для того, чтобы защищать истину, и так неуязвим, что ошибки не могут его ранить».

На четвертое заседание собора были вызваны архимандриты – сторонники Евтихия и православные архимандриты. Первая группа написала императору письмо, которое было прочитано перед участниками заседания. В числе просьб, с которыми обратились авторы письма, была просьба созвать Вселенский собор. В другом письме, адресованном участникам собора, они просили впустить на заседание святейшего архиепископа Диоскора и святейших епископов, которые были с ним. Среди этих монахов‑евтихиан был знаменитый Барсум, который своей жестокостью внес такой большой вклад в победу Евтихия и Диоскора в Эфесе. Увидев, как он входил в зал, один из отцов – участников собора, Диоген, епископ города Кизик, не смог сдержать свое негодование и сказал: «Вот он, этот Барсум, убийца блаженного Флавиана». И все епископы закричали: «Это он, тот Барсум, который устроил мятеж во всей Сирии, тот, кто поднял против нас тысячу монахов. Его нет в прошении на имя императора. Почему он вошел? За дверь Барсума‑убийцу, на стадион убийцу, анафема Барсуму, в изгнание Барсума!» Имени Барсума действительно нет в списке архимандритов‑евтихиан, подписавших письмо на имя императора Маркиана.

Под этой просьбой стоят восемнадцать подписей, и после каждого имени стоит титул «смиреннейший архимандрит». Но подлинность этих титулов была проверена на публичном заседании в присутствии православных епископов и архимандритов, и оказалось, что почти все подписавшиеся, за исключением троих – Кароза, Дорофея и Максима, незаконно присвоили себе этот титул и не были даже монахами, а жили за пределами монастырей кто один, кто с несколькими собратьями, в часовнях, посвященных мученикам, или в гробницах.

На этом же заседании было прочитано адресованное императору письмо, в котором восемнадцать православных архимандритов хвалили его за усердие в отстаивании православия, просили его наказать монахов, упорствующих в своих ошибках, так сурово. как велят монастырские уставы, и отдать в распоряжение православных пещеру, где «эти нечестивые животные» каждый день хулили святого Спасителя Иисуса Христа.

После этого чтения взял слово Дорофей. Он хотел доказать, что Евтихий был православным и все, что говорили против Евтихия, было клеветой. Но когда его попросили подписаться под письмом папы Льва, которое собор принял как правило веры, он отказался это сделать, и так же поступили другие евтихиане. Чтобы их не осудили сразу же, Дорофей заявил, что император якобы обещал устроить дискуссию между ними и православными и лично присутствовать на ней. На это император дал мудрый ответ: «Если бы я желал сам решить этот спорный вопрос, я не созвал бы собор. Но поскольку он собрался и уведомил меня о вашем деле, я приказываю вам обратиться к нему и узнать от него то, чего вы еще не знаете. Знайте хорошо, что все постановления этого святого Вселенского собрания – правила для меня, я придерживаюсь его решений и верю в них». Карозу, Дорофею, Барсуму и другим монахам их партии была предоставлена отсрочка длиной в тридцать дней, начиная с этого дня, 15 октября, чтобы они имели время подумать и подчиниться постановлениям собора. По завершении этого срока они, если продолжали упорствовать в своей ереси, окончательно лишались своих должностей и званий, причастия и права руководить монастырями. Барсум и его подручные отказались подчиниться. Уехав из Халкидона, Барсум вернулся в Сирию и там продолжал распространять ересь Евтихия до самой своей смерти, случившейся в 458 году. Кароз и Дорофей по просьбе папы были высланы из своих монастырей и лишены возможности распространять свое ядовитое учение. Видно, что император долго был снисходительным по отношению к этим упрямым архимандритам, значит, не следует понимать буквально его объявленный в июле 452 года указ, согласно которому было приказано изгнать из столицы всех евтихиан и даже выслать из империи всех священнослужителей и монахов, которые ранее жили в убежище Евтихия.

Чтобы беспорядки, которые создали Евтихий и его сторонники, больше не могли повториться, собор принял несколько постановлений‑канонов, которые, по мнению их авторов, должны были восстановить порядок в монашеском сообществе, полностью подчинив монахов епископам. Два первых канона были приняты по просьбе императора. Собор постановил, что каждый, кто ведет истинно монашескую и вполне монашескую жизнь, должен пользоваться положенным ему уважением. Но некоторые люди, пользуясь своим званием монахов как предлогом для создания беспорядков в церкви и государстве, ездят из города в город, забыв о благоразумии, и даже добиваются, чтобы им строили монастыри. Вот почему мы постановляем, что ни один монастырь или молитвенный дом не может быть основан или построен без разрешения епископа соответствующего города. Монахи каждой местности и каждого города отныне подчиняются своему епископу; они должны жить мирно, заниматься лишь постом и молитвой и всегда оставаться в тех местах, которые им назначены. Они никогда не должны покидать свои монастыри без разрешения своего епископа и без необходимости. Монастыри должны принимать рабов, чтобы делать их монахами, только с разрешения их господ. Собор добавляет к этому: «Если кто‑либо нарушит это постановление, он будет отлучен от церкви, чтобы не было осквернено имя Бога, и епископ каждого города должен надлежащим образом надзирать за подчиненными ему монастырями. Монахи, которые являются также и священнослужителями, отныне находятся в юрисдикции своего епископа и обязаны повиноваться ему под страхом отлучения». Из протокола четвертого заседания собора видно, что главной причиной издания этого канона были монахи‑евтихиане, и в первую очередь сириец Барсум. Он и его подчиненные‑монахи были, как последователи Евтихия, выведены из‑под юрисдикции своего епископа, которого они обвиняли в несторианстве.

Монахи или священнослужители, объединившиеся с целью заговора против своего епископа или против других монахов, отныне лишались своих должностей. Что касается странствующих монахов, которые являлись в столицу империи, Константинополь, без поручения от своего епископа, а иногда даже были отлучены им от церкви, подолгу жили в столице, сеяли смуту, создавали беспорядок в делах церкви и в частных домах, святой собор решил, что защитник святейшей константинопольской церкви будет сначала предупреждать их, чтобы они покинули столицу, а потом, если они продолжат бродить по ней, будет силой высылать туда, где они живут.

Императорский эдикт от 28 июля 452 года утвердил все постановления собора, направленные против Евтихия и монахов из его партии. В этом указе было сказано, что евтихиане не могут больше иметь священников и других священнослужителей, а Евтихий не может называться священником, потому что недостоин этого звания и лишен его. Монахам из его партии было запрещено жить совместно, строить монастыри и проводить собрания под угрозой конфискации места, где они попытаются это сделать. Они больше не могли ничего ни от кого получить по завещанию и ничего оставить в наследство своим собратьям по секте.

Тех, кто был монахом в пещере Евтихия, как раньше манихейцев, изгнали из империи.

Диоскор и Евтихий были отправлены в изгнание. Диоскора сослали в Каппадокию, в город Гангры, где он умер в 454 году. Евтихий, несмотря на свой преклонный возраст, в это время был еще жив, потому что папа Лев Великий в своем письме, которое датировано 15 апреля 454 года, жаловался Маркиану, что Евтихий из своего изгнания с яростью отчаяния продолжал распространять свою ядовитую хулу на истину и удвоил свое бесстыдство, чтобы соблазнять невинных. «Поэтому я считаю, – добавляет папа, – что Вы, Ваша Императорская Милость, поступили бы мудро, если бы перевели его в более отдаленное и уединенное место. Нужно также полнее и чаще укреплять монахов его бывшего константинопольского монастыря в евангельском и апостольском учении. Этот прекрасный результат был бы достигнут быстро, если бы настоятель этого монастыря постоянно находился в обществе Вашего почитателя, епископа Юлиана, которого я назначил туда инспектором веры. Если его посещения станут чаще, это усердие могло бы только увеличить духовную пользу, которую получают от них живущие там Божьи слуги».

Так расселение по разным местам руководителей монофизитской ереси положило конец (по меньшей мере в Константинополе) борьбе против нее и позволило надеяться, что с этих пор в столичных монастырях воцарится мир. Самые знаменитые нестоличные монахи: в Палестине это были святой Евфимий, настоятель многолюдного монастыря, святой Савва и Феодосий Киновиарх, в Сирии – Симеон Столпник, в Вифинии – святой отшельник Авксентий – тоже дали всем пример полного подчинения Халкидонскому собору и защищали его от клеветы, которую распространяли на Востоке евтихиане. Император Маркиан так сильно верил в поддержку этих своих заступников, что, желая обеспечить победу православия среди монахов, применил насилие к одному из них – к отшельнику Авксентию, который жил в горах недалеко от Халкидона, напротив Константинополя, и приобрел большое влияние на народ своей святостью и чудесами. Толпа людей, которых каждый раз было все больше, сбегалась из столицы и всех ее окрестностей увидеть его и послушать его драгоценные наставления. Боясь своим сопротивлением стать причиной соблазна для тех, кто отвергал решения собора, Авксентий в конце концов решил прийти на собрание Отцов; ему прочитали акты святого собора, он согласился со всем, что там было решено, и твердо решил защищать халкидонское учение против невежества и клеветы.

Несмотря на все эти меры, партия монофизитов продолжала плести интриги за пределами столицы. Феодосий, монах из Александрии, который в Халкидоне был страстным противником православия, сумел оказаться на престоле иерусалимских патриархов и дал волю своему гневу на всех, кто отказывался встать на сторону противников собора. В Египте Протерий, сменивший Диоскора на престоле александрийских патриархов, был убит во время мятежа, который монахи‑монофизиты подняли, когда умер Маркиан. Сменивший его Тимофей Элур предал анафеме Халкидонский собор, папу Льва и константинопольского патриарха. Третий Патриарший престол Востока, антиохийский, тоже оказался в руках евтихиан и был отдан монаху Петру, имевшему прозвище Сукновальщик, потому что этим ремеслом он раньше занимался в константинопольском монастыре Неусыпающих. Этот Петр знаменит тем, что вставил в молитву «Трисвятое» формулу, вскоре ставшую причиной новых богословских споров.

Эти три патриарха много раз боролись, несколько раз пытались заключить союз и в конце концов окончательно отделились и от константинопольской, и от римской церкви. Уже в конце V века в восточной части Сирии возникла независимая несторианская церковь, главным городом которой стала Селевкия. Общины ее последователей процветали в Персии, Аравии, восточной части Индии и даже в Китае. А жители Западной Сирии стали последователями Евтихия, учение