Названия, разновидности и правила основания монастырей

За время от Константина Великого до Василия, основателя Македонской династии, от Кастина, епископа Византия, до Фотия, патриарха Нового Рима, число монашеских обителей умножилось в огромной степени. По словам Шлюмберже, в самом Константинополе и в его пригородах «насчитывались сотни монастырей; не было ни одной церкви или часовни без монастыря при ней. В некоторых кварталах монастыри и всевозможные религиозные учреждения стояли в ряд один за другим, и не было видно конца этой линии».

К тому, что доля построек, предназначенных для монахов, была так велика, привели многие причины. Византийцы, несмотря на свой непостоянный и переменчивый нрав, в глубине души были очень религиозны. Их немного простодушную, доверчивую набожность постоянно возбуждали и увлекали богословские споры, причем предметами споров были самые тонкие вопросы христианской метафизики. Но больше всего они любили внешние проявления религиозности – церковные гимны, пышные церемонии, торжественные процессии. Эти люди, такие изменчивые, легкомысленные и даже испорченные, по странному сочетанию противоположностей, безгранично восхищались монахами и отличались почти суеверным преклонением перед суровыми аскетами в длинной траурной одежде, которыми была переполнена столица империи. Как отмечает Шлюмберже, «не было ни одного императора или принца, который бы не основал и не одарил великолепными пожертвованиями один или несколько монастырей» для этих аскетов, уравновешивавших своими покаяниями и добродетелями слабости других христиан. «Каждый состоятельный сенатор, каждый провинциальный архонт или разбогатевший делец, каждая знатная женщина при жизни или на смертном ложе основывали или обогащали какой‑нибудь монастырь, чтобы добиться милости у Бога или искупить какой‑то очень большой грех», – пишет Шлюмберже.

А иногда человек с возвышенной и благородной душой после беспокойной жизни, которую он провел среди случайностей войны или среди множества столичных соблазнов, тратил свои богатства на постройку монастыря, в котором находил покой для тела и убежище от ужасного разврата больших городов. Так поступил уже известный читателям Далматий, который при Феодосии командовал второй когортой.

Но благочестие было не единственной причиной, побуждавшей к таким проявлениям щедрости. Начиная с VII века, когда насильственная смена государей стала привычным делом, принцы, принцессы и придворные империи, тратившие большие средства на основание монастырей, конечно, часто думали, что трудятся для себя и готовят себе надежное убежище для печальных дней немилости, которой им всегда приходилось опасаться.

Иногда монах с непокорной душой, чтобы избавиться от необходимости подчиняться, строил монастырь и назначал себя его настоятелем. Много раз соборы принимали постановления против таких людей, у которых монашеской была только одежда. Один из константинопольских соборов осудил также другое злоупотребление – «постыдную и коварную скупость тех, кто строит монастыри без участия епископа и не имея желания подчинить их ему, чтобы навсегда сохранить за собой и своими наследниками власть над монастырем и даже право собственности на него».

Кажется даже, что часто к самым чистым намерениям примешивалось тщеславие. Византийцам нравилось и было у них в обычае выставить таким образом напоказ свою религиозность и дать свое имя монастырю, в котором потом будет стоять великолепная гробница основателя и который сохранит память о нем для потомков. Поэтому множество монастырей назывались только именем того, кто их воздвиг или восстановил, – например, монастыри Флора, Марафония, Мануила, Смарагда, Мартинакия, Евфимия и другие.

Но чаще названием монастыря становилось имя святого, во имя которого он был освящен, – например, монастырь Святого апостола Фомы, Святых Сергия и Вакха, Святого Максимина, Святого Димитрия, Святого Исаакия, Святого Зиновия и другие. Обычно к этому имени добавляли название квартала, в котором стоял монастырь, дома, место которого монастырь занял, имя основателя или того, кто пожертвовал землю, – например, монастыри Святого Феодора в Петре, Святого Георгия в Ксерокерке, Ионы около Девтерона, Святого Фомы en tois Modestu, Святого Феодора eis ta Klavdiu, Святой Ермионии en tois Eledikhu, Хормиздов монастырь Святого Сергия и Вакха, Святого Петра около Святых Апостолов, монастыри Мары около цистерны Аэция, Святого Аггдрея возле ворот Сатурнина, Святого Иоанна Крестителя около акведука Валента. Был обычай включать такое дополнение в названия обителей, посвященных Богородице, так как их было очень много, и существовали монастыри Богородицы eis ta Kiru, Богородицы en to Lithostroto, Богородицы около Святого Иова, Богородицы у Источника, Богородицы около Святого Луки, Ареобиндов монастырь Богородицы, Митрополичий монастырь Богородицы.

Иногда монастырь называли просто названием квартала, где он находился: монастырь Хора, монастырь Псалмафия, монастырь Пеламидиу (комментаторы Кодекса сообщают, что пригород Пеламидион был расположен на берегу моря и назван так потому, что на этом месте водилось много морских рыб пеламид), а порой давали ему имя по признаку, отличавшему его от других обителей: монастыри Неусыпающих, Босых, Покаяния, Нерукотворной иконы или по национальности обитателей: монастыри Сирийцев, Египтян, Римлян, Ликаонцев, Армян.

Случалось даже, что наиболее известным названием монастыря становилось не первоначальное имя, а прозвище, которое было дано как оскорбительное, но потом от долгого употребления стало безобидным. Например, монастырь Миродон получил от Копронима прозвище Псарелайон – «Рыбы в масле», которым его потом обычно называли. Кодин написал, что прозвище осталось за монастырем, но монахи из‑за прозвища уехали оттуда.

Монашеские обители отличались одна от другой и по иным признакам. В Константинополе были монастыри многих разновидностей. Не будем говорить о женских монастырях, расскажем только о мужских. Большинство из них были простыми монастырями, то есть такими, где жили только монахи. Но существовали и «совместные» монастыри, где монахи и монахини жили под одной крышей. Уже в IV веке пылкий епископ Константинополя Иоанн Златоуст вкладывал всю свою энергию в борьбу против этого «опасного неискоренимого зла, которое постоянно осуждают и которое постоянно возрождается, – совместной жизни служителей церкви и девственниц, которые делают вид, что хранят целомудрие, но заявляют, что не могут обойтись одни без других».

В совместных монастырях это соседство было не менее опасным. Юстиниан в той Новелле, где регламентировал множество вопросов церковной и монашеской жизни, строго запретил такие монастыри.

В другом законе на эту же тему – предписании патриарху Мине установлено, что если в совместном монастыре мужчины составляют большинство обитателей, они могут жить там и дальше, а женщинам должен быть предоставлен отдельный монастырь, где они смогут жить вдали от любых подозрений. На исполнение этого закона был дан год, после этого срока нарушителей ждали жестокие кары.

Однако похоже, что воля императора тогда была исполнена, но потом соблюдалась не везде. Седьмой Никейский экуменический собор в 787 году был вынужден повторно принять эту же защитную меру: «Совместные монастыри отныне запрещены, поскольку для большинства они – соблазны и камни преткновения. Если семьи желают вместе отречься от мира и принять монашество, мужчины должны удаляться в мужские монастыри, а женщины – в женские, ибо так угодно Богу».

Однако этот собор был снисходительнее, чем Юстиниан. Он сохранил уже существовавшие совместные монастыри, но с условием, чтобы монахи и монахини не жили в одних и тех же зданиях, поскольку такое соседство ведет к бесстыдству. Пусть монах никогда не беседует наедине с монахиней, а монахиня – с монахом. Пусть никто из монахов не спит в женском монастыре и не ест вместе с монахиней отдельно от остальных. Необходимые для жизни вещи, принесенные из мужского здания, должны принимать у входа в женское здание настоятельница и с ней другая пожилая монахиня.

Но все‑таки не похоже, чтобы эти предписания соблюдались строго: позже патриархам приходилось снова запрещать совместные монастыри, где творились дела, недостойные не только монахов, но и простых мирян.

В чисто мужских монастырях обстоятельства привели к возникновению еще одного злоупотребления. Эти монастыри владели коровами, овцами, козами, курами и другими домашними животными женского пола. Чтобы ухаживать за ними, монахи имели женщин‑служанок, которые жили внутри монастыря. Это была постоянная возможность погубить душу. Через триста лет после Второго Никейского собора Михаил Атталиот решил, что в основанном им монастыре из‑за соседства женщин с монахами будут жить только евнухи и монахи из его семьи.

Один из константинопольских настоятелей, святой Платон, игумен монастыря Саккудион, решил положить конец этому дурному обычаю. Но, как написал его биограф Феодор Студит, Платон ничего, даже добра, не хотел делать, не обдумав зрело. Он пожелал узнать мнение людей мудрых и опытных, поскольку не был самонадеянным и ничего не делал, не посоветовавшись с другими. Он положил конец этим противоречившим уставу привычкам и удалил из своего монастыря рабов, женщин и животных женского пола. Кроме того, он убрал оттуда прибыльные ремесла, которые святой Василий назвал делами трактирщиков.

Дальше Феодор написал, что реформа Платона столкнулась с большими препятствиями и внутри монастыря, и вне его и что противников у него было очень много. Это неудивительно: нет более трудного противника в борьбе, чем старая привычка, и нет более легкой цели для зависти, чем похвальные старания начинателя достойного дела. Разве не поступок мужественного человека – отказаться от дурных привычек и этим подать пример всем, кто желает вести жизнь, монашескую не по названию, а на самом деле и исполнять все предписания, положенные по обету, который он дал? Как может быть настоящим монахом тот, кто управляет рабами? Как аскет может не быть околдован видом женщины, которая находится у него на службе и живет в одном с ним монастыре, когда многие другие, не имея такого удобного случая у себя дома, поддаются действию подобных чар?

Кончилось тем, что реформа, начатая Платоном, победила и даже вызвала много подражаний не только в Константинополе, но и за его пределами. Феодор, который поддерживал своего дядю в этой попытке изменить монастырскую жизнь, ввел те же изгоняющие правила в монастыре Студион; оттуда они распространились на все монастыри Востока, которые жили по уставу студитов или создали себе устав по его подобию. В их числе были монахи Афона, которые и теперь строго соблюдают этот закон.

Монастырь Саккудион, где Платон был настоятелем, и монастырь Студион, куда он позже удалился под начало к своему племяннику Феодору, были, по свидетельству Анастасия Библиотекаря, «императорскими монастырями». Так, в отличие от «патриарших» монастырей, называли те обители, которые напрямую зависели от императоров и находились под непосредственным покровительством базилевса либо потому, что были построены на собственных землях императора, либо потому, что он лично делал в них пожертвования из государственной казны. Иногда их также называли налоговыми монастырями.

На Западе императорские или королевские монастыри имели в качестве привилегии полную свободу от юрисдикции епископа. Похоже, что в Константинополе такие монастыри тоже освобождены от юрисдикции патриарха и подчинялись только самому императору. Папа Иннокентий Третий в двух письмах, которые написал после захвата Константинополя католиками, сохраняет за императорскими монастырями эту привилегию, объявляя, что они не подчиняются католическим епископам. Томассен (известный французский богослов XVII века. – Пер.) писал, что «папа желал, чтобы императрица всегда была в них признана после того, как мы силой оружия подчинили Восточную империю его власти первосвященника. Эти монастыри не подчинялись ничьей юрисдикции, кроме власти Бога».

Поэтому императорские монастыри почти всегда назывались «свободными» монастырями, и это второе определение почти всегда добавлялось к первому. До царствования Юстиниана свободных монастырей не было вообще, эта их разновидность была широко распространена главным образом в эпоху Комнинов, когда свободное состояние стало обычным для монастырей.

Алексей Комнин, император Трапезунда, оставил потомству полезные и интересные сведения об этих двух видах монастырей – правда, это было в более позднюю эпоху. Тот императорский монастырь, о котором шла речь в его рассказе, был объявлен независимым (sui juris). Он не должен был платить никаких налогов и сборов императору и не находился ни у кого под началом, а во всех делах был под наблюдением и управлением императора или его представителей. Монастырь имел нерушимое и неотъемлемое право собственности на все имущество, которым его наделили знаменитые и благословенные императоры. Хризобулла завершается словами: «Таково решение, которое я принял своей властью государя и которое должны будут неизменно соблюдать мои сыновья, наследники, преемники и иные представители. Если кто‑то, кто бы он ни был, пожелает изменить эти правила хотя бы на йоту, отвергнуть или отменить часть этих указов или все их, то пусть ему, кто бы он ни был, в день Страшного суда будет противницей Пресвятая Богородица; и пусть его наследством будут упреки и проклятия Святых Отцов и знаменитых императоров; пусть он считается мятежником, восставшим против моей государевой воли, и будет наказан как мятежник».

Патриаршие монастыри находились под непосредственным управлением одного лишь константинопольского патриарха, который имел право сам посещать их и исправлять совершенные ими ошибки или направлять для этого своих посланцев. Монахи этих монастырей не подчинялись никакой другой юрисдикции, кроме юрисдикции патриарха. Только патриарх или его представитель имел право судить их, надзирать за ними, наказывать их для исправления согласно канонам веры и законам. Духовными и мирскими делами монастыря управлял настоятель, назначенный патриархом. Знаком патриаршей юрисдикции был крест патриарха, который устанавливали на месте монастыря при его основании. Название такого монастыря – ставропигиальный или просто ставропигия – происходит от слов «водружение креста» и напоминает одновременно о религиозном обряде, который проводили перед рождением монастыря, и об исключительных правах, которые, по обычаю, имел епископ, чей крест там был установлен.

По словам Томассена, любой епископ имел право установить свой крест при основании любого монастыря в своей епархии. Но если основатели желали подчинить монастырь непосредственно патриарху, экзарх патриарха торжественно водружал на этом месте патриарший крест, и над таким монастырем епископ не имел никакой юрисдикции. Все юридические права принадлежали патриарху, и только его имя читали на литургии в диптихе (списке поминаемых имен. – Пер.). Таким образом, константинопольский патриарх имел по всему Востоку монастыри, зависевшие непосредственно от него. В свидетельстве, которое выдал в 964 году патриарх Полиевкт, Философов монастырь Святой Марии на Пелопоннесе объявляется «ставропигией» и полностью освобождается от юрисдикции митрополита этой провинции. В 1132 году патриарх Иоанн Девятый Агапит и в 1158 году патриарх Лука Хрисоверг подтвердили статус патриаршей ставропигии монастырю Святого Иоанна Богослова на острове Патмос.

Важно отметить, что непосредственное подчинение монастыря патриарху не давало ему права распоряжаться монастырем по собственному усмотрению. Константинопольский епископ был естественным защитником патриаршего монастыря, но не его собственником. Монастырь сохранял свою неотъемлемую свободу и был сам себе хозяином, а патриарх имел над ним лишь епископские права. К тому же похоже, что на самом деле разница между свободными, императорскими и патриаршими монастырями столицы была невелика, и на деле последствия принадлежности к любой из этих разновидностей были почти одинаковы. Можно даже не сомневаться, что некоторые монастыри, при своем возникновении отданные в зависимость основавшим их правителям, потом добивались полной свободы, а другие, созданные как полностью свободные, потом переходили под власть императоров, а позже снова получали полную независимость. Нам не удалось обнаружить документов, подтверждающих эту гипотезу, но мы можем ее подкрепить аналогичными документами. Монастырь, основанный в первой половине X века святым Павлом Младшим на горе Латрос и имевший подворье в Константинополе, в начале своего существования был свободным, а в акте 1189 года указан как императорский. Через несколько лет он потребовал себе независимость и получил ее. В следующем веке, в 1222 году он стал патриаршим, а его настоятель получил сан архимандрита и власть над другими монастырями этой горы.

Согласно законам, крест полагалось водружать при подготовке к основанию любого монастыря.

Юстиниан указал, что любой, кто пожелал бы основать почтенный монастырь, когда бы и где бы это ни происходило, мог это сделать только после того, как позовет любимого Богом епископа. Епископ должен, подняв к небу руки, молитвой посвятить Богу выбранное место, установив там знак нашего спасения – достойный поклонения и всяческих почестей крест. Так следует начинать постройку почтенных монастырей. Основав монастырь, надо было обеспечить ему доход, достаточный для поддержания в порядке построек и содержания трех монахов. (Томассен отмечал, что святой Василий не указывал, сколько монахов должно быть в монастыре, но желал, чтобы их было меньше десяти.) Содержать трех монахов было легко, поэтому вскоре, несмотря на законы Валента и Феодосия, монастырей стало так много, что Халкидонский собор 451 года должен был ужесточить первоначальные правила и дал епископам право решать, целесообразно ли создание нового монастыря. Более того, часто случалось, что монахи, особенно евтихиане, строили себе маленькие молельни и маленькие монастыри, чтобы избавиться от юрисдикции своего епископа или от монашеской дисциплины. Тот же Халкидонский собор и позже Никейский собор 787 года рекомендовали епископам противостоять таким попыткам. «Никто нигде не может построить или учредить монастырь или церковь без согласия епископа. Точно так же монах не должен покидать свой монастырь или заниматься мирскими делами, а должен предаваться лишь посту, молитве и иным монашеским занятиям; также монашеские обители, однажды освященные согласно воле епископа, должны всегда оставаться обителями и никогда не должны становиться мирскими жилищами; принадлежащее им имущество должно сохраняться за ними».

Так по канонам самой церкви патриарх обязательно участвовал в основании и освящении каждого из монастырей столицы империи. Ничто не могло лишить его власти над ними; даже если бы сами основатели пожелали, чтобы их монастырь не подчинялся патриарху, их воля не была бы принята во внимание. Но данные законом привилегии не препятствовали монастырям зависеть от епископов.

На Западе независимость быстро стала привилегией монашеских орденов, но на Востоке они всегда и без исключения были зависимы от патриарха, и константинопольский патриарх постоянно старался как можно больше расширить свои права вести дознание. Дальше читатель узнает о последствиях этого для справедливой свободы совести.

Глава 4