Разговор буржуя с девушкой (зарисовка из современной жизни)

 

 

Мы с вами, Маша, непохожи абсолютно –

Я не про внешность нашу с вами говорю.

Вы «Приму» курите свою ежеминутно,

Я «Давидофф» по сигаретке в час курю.

 

Вам кофе нравится «Пеле», а я обычно

Беру в кофейне маччиатто на заказ.

Вы все блатные песни знаете отлично,

Мне ж интереснее продвинутый фри‑джаз.

 

Вы обожаете с тушенкою пельмени,

А я люблю сходить в китайский ресторан.

У вас бывают иногда припадки лени,

А у меня на каждый день составлен план.

 

От вас обычно пахнет «Красною Москвою»,

А мне приятен аромат «Драккар Нуар».

Вы из метро бредете в дом едва живою,

А я у дома свой паркую «ягуар».

 

По вечерам Карнеги Дейла я читаю,

А вы – в который раз! – «Незнайку на Луне».

Из алкоголя я абсент предпочитаю,

Вам хватит пива «Жигулевского» вполне.

 

Вы дорожите каждой мятой пятихаткой,

Я – новой карточкой «Америкэн Экспресс».

Свою работу называете вы гадкой,

А я люблю играть на бирже, сам процесс.

 

Мы люди разные весьма, но вот в чем дело –

Я знаю толк, поверьте, в женской красоте,

Меня с ума буквально сводит ваше тело,

Я по ночам о нем мечтаю в темноте.

 

О, ваша талия, о, ручки ваши, ножки,

О, ваши грудки – и улыбка, наконец!

Мне попадались в жизни миленькие крошки,

Но, Маша, вас ваял божественный резец.

 

Вот двести долларов. Хочу любви экстаза!

Возьмите, Машенька! Что значит – «Отвали»?

Что значит фраза «Подрочи под звуки джаза»?

Как на три буквы вы послать меня могли?

 

Ну ладно, ладно, ухожу… Не надо драться!

Прошу оказывать положенный респект.

Вам помешал от крупной суммы отказаться

Ваш, очевидно, крайне низкий интеллект.

 

Что значит: «Брату позвоню»? Не надо брата!

Какой облом! А я ведь к сексу был готов…

Плетусь по снегу к «ягуару» виновато

И с отвращением курю свой «Давидофф».

 

 

В приморском городе

 

 

Она присела с краешку скамьи…

Кругом – жара. Отсюда видно море.

Все планы нынче рухнули мои,

Пивком я заливаю это горе.

Хочу грустить один… Моя скамья!

Придвинусь к даме, предложу ей пива.

Она поднимет взор, и вздрогну я:

Она… она действительно красива!

И мы не будем знать, что в этот миг

Корабль в ночи, под северной звездою

Ударится об лед, раздастся крик

И трюмы вмиг заполнятся водою.

Она возьмет, рассеянна слегка,

Бутылку, к ней губами прикоснется,

Поморщится от первого глотка,

Но выпьет всю – и вдруг мне улыбнется.

Я догадаюсь, что произойдет:

Она поцеловать себя позволит,

Тропинка в летний парк нас уведет,

И с платья брошь она сама отколет.

И нам не будет дела до того,

Что где‑то там, под северной звездою,

Не пощадит стихия никого –

Мы будем слишком заняты собою.

Когда ж мы от восторга с ней замрем

В траве, на быстро сброшенной одежде,

Вдали над затонувшим кораблем

Сомкнутся воды – тихие, как прежде.

Забуду я, с подружкою шаля,

Зажмурившись от солнечного света,

Что не успел к отплытью корабля,

Что нервничал, не смог достать билета,

Что я спешил, но лишь себе во зло…

Узнав о катастрофе, побледнею,

Пойму, как мне ужасно повезло,

От жизни и от солнца опьянею.

 

 

Загробность

 

 

А есть ли водка в загробном мире?

Возможно – если вообще он есть.

А можно ль выпить у них в трактире,

Стихи прочесть и услышать лесть?

 

А есть ли дамы – ну там, в эфире?

А можно ль даме сказать: «Люблю»?

А как, допустим, в загробном мире

Устроить это… ну, ай‑люлю?

 

А есть ли деньги там и какие?

Иль там бесплатно всё раздают?

А есть там Питер, Москва и Киев?

Они такие же там, как тут?

 

А есть компьютеры там и книжки?

А есть ли, скажем, там интернет?

Возможно, там это все – излишки,

Е‑мэйлов что‑то оттуда нет.

 

На арфах ангелы там бряцают

Или рок‑группы там есть, как тут?

Что там болельщики восклицают,

Когда команде их гол забьют?

 

Зима там есть? Иль все время лето?

Вопросов много – а где ответ?

Как это странно, что нет ответа

На протяжении сотен лет.

 

Я – атеист, но и я желаю

Узнать хоть что‑то о мире том,

О коем я ничего не знаю,

Куда, по слухам, мы попадем.

 

Смотрю на бабочку – ведь когда‑то

Она лишь гусеницей была.

А вдруг мы так же потом, ребята,

Распустим в небе свои крыла?

 

О прошлой жизни – суетной, бренной –

Нам будет незачем вспоминать,

Как и о куколке нашей бренной,

Что на кладбище должна лежать.

 

Всё позади – и печаль, и злобность,

Метаморфозе благодаря.

Да и понятье само «загробность»

Мы не поймем, в небесах паря.

 

 

Чудесное приобретение

 

 

Я сегодня потратил все деньги свои.

Список – что прикупить – составлял я давно

И пошел с ним врезаться в людские рои,

А потом на глаза мне попалось ОНО.

 

Где найти мне слова, чтоб его описать?

Это что‑то хрустальное плюс огоньки,

Друг за другом бегущие странно плясать

И зовущие в странные микромирки.

 

Это создано, чтоб завораживать взгляд.

Это в душу вселяет нездешний покой…

Я потратил все деньги, но был очень рад,

Что теперь красотой обладаю такой.

 

Я покупку в квартиру с трудом приволок,

Упаковку сорвал, сел на чудо глазеть:

Вот бежит огонек, вот еще огонек,

Вот еще и еще, вот их целая сеть.

 

Пусть нет пользы какой‑то в покупке моей,

Пусть питаюсь я хуже теперь – ну и что?

Мне не жалко истраченных тысяч рублей –

Ну, допустим, нет пользы… Красиво зато!

 

Мне теперь непонятное счастье дано,

Я на чудо глазеть дни и ночи готов.

С ним уютно, меня привлекает оно

Гипнотическим танцем цветных огоньков.

 

 

Бегония фуксиевидная

 

 

Какая же участь постыдная –

Озлиться на мир, Боже мой!

Бегония фуксиевидная

Засохла, уснула зимой.

 

Что жизнь моя? Повесть обидная,

Депрессии, стрессы и мрак…

Бегония фуксиевидная

Засохла. Я сам себе враг.

 

Но вот озорная, бесстыдная

Весна к нам на землю пришла –

Бегония фуксиевидная

Опять ожила, расцвела.

 

Вот доля какая завидная!

Душа моя, тоже проснись!

Бегония фуксиевидная

Ждет света и тянется ввысь.

 

Зачем же нам биться в агонии,

Когда так весна хороша?

У фуксиевидной бегонии

Учись пробуждаться, душа.

 

 

* * *

 

 

После посещения кладби́ща

Вечно юной, радостной весной

Кажется такою вкусной пища

И чудесным то, что ты со мной.

 

После созерцания оградок,

Склепов и пластмассовых цветов

Кажется, что в мире есть порядок

И любовь – основа всех основ.

 

По дорожкам ты со мной бродила

В легкой белой курточке своей,

Изумленно вслух произносила

Даты и рождений, и смертей.

 

Я тобой невольно любовался:

Ты о чем‑то думала всерьез,

А из‑под берета выбивался

Локон милых крашеных волос.

 

Да, ты тоже видела все это…

Но сейчас ты дома, неглиже,

Вся в потоке солнечного света

Вертишься у зеркала уже.

 

Я тебе не дам переодеться,

Подойду и сзади обниму.

Никуда теперь тебе не деться –

Здесь тебя, у зеркала, возьму.

 

И апрель, и стон твой неизбежный,

И твои духи меня пьянят,

Но всего сильней – лукавый, нежный,

Отраженный в зеркале твой взгляд.

 

 

Люби свое тело

 

…Люди могут обходиться без тел… но все же время от времени я беру напрокат тело в местном телохранилище и брожу по родному городку…

Курт Воннегут

 

 

Смотришь ты на себя – две руки, две ноги,

Почему‑то всего лишь одна голова…

Смотришь в зеркало ты, и твои же мозги

Заставляют шептать тебя эти слова:

 

«Почему я такой? Почему без хвоста?

Крыльев нет почему? Бивней, как у слона?

Мне дано это тело отнюдь неспроста,

Почему ж недоволен я им ни хрена?

 

Ограничен движений и жестов набор,

Я на тело смотрю с неотступной тоской,

Поселенный в него – кем, зачем? – о, позор!

Почему я такой? Почему я такой?»

 

Человек, ты не прав. Своим телом гордись!

Я могу рассказать тебе случай один –

Только больше не хмурься, давай улыбнись…

В общем, жил в Подмосковье один гражданин.

 

Гражданин был банкиром; он был одинок;

Жил в шикарной квартире лет десять уже;

Накопить за всю жизнь кучу золота смог,

Но не знал, что как раз на его этаже

 

По халатности чьей‑то в стене есть плита,

От которой к нему радиация шла.

Он не знал ничего, он брал на дом счета,

Всё сидел, облучался и пел «тра‑ла‑ла».

 

Если б Гейгера счетчик в квартиру его

Поместить, то зашкалило б счетчик тогда.

Но бедняга банкир ведь не знал ничего,

Продолжал облучаться – и так шли года.

 

И однажды мутантом проснулся, увы,

Сел в кровати и чувствует – что‑то не так…

Он ощупал себя по краям головы,

Тут же бросился к зеркалу с возгласом: «Фак!»

 

Там, где ушки его красовались всегда,

Два огромнейших уха слоновьих торчат,

Вместо носа свисает до пола байда –

Длинный хобот; над ним – обезумевший взгляд.

 

Хвост внезапно отрос; вместо рук – два крыла;

Пингвинячее тельце и ласты внизу…

Потрясенный банкир наш дополз до стола,

Стал в истерике биться, пуская слезу.

 

А потом стал по комнатам бегать, трубя,

Молотя свою мебель тигриным хвостом,

Избегая при этом смотреть на себя.

Быстро уши мотались; он думал о том,

 

Как теперь ему быть? Как на службу идти?

Всё, карьере конец! Засмеют, засмеют!

Как бы хоботом в банке родном ни трясти,

Всё ж другие банкиры его не поймут.

 

Боже мой! а сегодня Лариса придет!

Если уши слоновьи увидит она,

Явно в обморок тут же она упадет,

Не захочет любить человека‑слона.

 

Да и чем бы он стал свою гостью любить?

Там, где раньше красивый торчал великан,

Нынче – гладкое место… О, как дальше жить?!

Тут банкир наш увидел бутылку, стакан

 

И решил: «Буду пить. Буду хоботом пить!»

Налакался «Мартини», чего‑то поел,

Обезумел, решил зеркала перебить…

К счастью, ласты разъехались – он захрапел.

 

Через день или два, дверь стальную взломав,

К человеку‑слону из ОМОНа пришли,

И скрутили его, и, снотворного дав,

В неизвестную дальнюю даль увезли.

 

Я надеюсь, тебя впечатлил мой рассказ?

Человек, не ропщи, своим телом гордись,

Все мы – люди, и тело такое у нас –

Превосходное тело! Да ты оглядись:

 

Вот у женщин красивые очень тела,

В подавляющей массе они хороши.

У мужчин есть Шварцнеггер. Природа дала

Нам со сказочной щедростью наши тела –

Как вместилище нашей нетленной души.

 

 

Поэты и еноты

 

 

Стоят на задних лапах еноты в зоопарке,

А люди им бросают подачки с высоты,

И нравятся енотам их вкусные подарки…

А ты, поэт, чем хуже? Енот такой же ты.

 

Еноты столь забавны – смотри на них умильно,

Но на тебя ведь тоже хотят все посмотреть.

Людей ты забавляешь, они смеются сильно –

Так есть, так раньше было и так же будет впредь.

 

А что ж плохого в этом? Всем нужно развлеченье.

Так стой на задних лапах, передними маши.

Еноты ловко ловят конфеты и печенье –

И ты лови, что кинут, ведь кинут от души.

 

Посмотришь на енота – забудешь про заботы.

Посмотришь на поэта – почувствуешь любовь.

Еноты и поэты! Поэты и еноты!

Идя и к тем, и к этим, подарочки готовь.

 

 

Мысли о клонировании

 

 

Вот на днях в новостях передали,

Что клон Гитлера будет взращен –

Этот клон человечеству нужен,

Чтоб Адольфа всем миром судить.

 

И представил себе я картину –

Клон уж создан, тихонько растет,

А потом ему вдруг объявляют,

Что он – Гитлер и будет казнен.

 

Клон стоит и руками разводит.

Онемел. Лишь глазами – хлоп‑хлоп.

Ну а судьи злорадно смеются:

«Что, попался? От нас не уйдешь!»

 

И хватают охранники клона

И его волокут на расстрел,

Упирается он и трясется,

А клонёры довольны собой.

 

Ум за разум от мыслей заходит:

Это что же, коль денежки есть,

Можно всех оживлять, кого хочешь?

Я бы список составил уже.

 

Но, однако, вот Пушкин, к примеру:

Как известно, он смерти искал –

Жить ему и страдать надоело,

А теперь его вдруг оживят.

 

И опять сочинять ему вирши,

Что ему, разумеется, в лом.

Нет, по‑моему, он возмутится:

«Вы почто оживили меня?!

 

Щас возьму вот и вновь уничтожусь.

Я игрушка вам, что ли, козлы?»

И сбежит кучерявый наш Пушкин

От ученых незнамо куда.

 

И тогда лишь дойдет до ученых,

Что в природе рассчитано всё:

Человек – не овечка тупая

И живет он с оглядкой на смерть.

 

Оживлять захотелось ученым

Тех, кто был на Земле знаменит,

Но они мертвецов не спросили,

Потому и приходит на ум:

 

«Надо жить незаметно и просто,

А исчезнуть – с концами, совсем,

И тогда эти суки‑клонёры

Уж не смогут тебя оживить».

 

В завещанье указывай прямо:

«Запрещаю мой клон создавать»

И, спокойно вздохнув, отправляйся

В пустоту, где лишь вечное «Я».

 

 

Чемодан

 

 

Девчонки, что ж вы всё рожаете?

Вы тем, скажу я мягко вам,

Мужьям своим не помогаете,

А надо помогать мужьям.

 

Младенец криком надрывается,

В квартире – нехороший дух,

Его папаша надрывается

На трех работах или двух.

 

Да и мамаша вся всклокочена,

Она психует, плохо спит,

Орет: «За ясли не уплочено,

Мужик ты или инвалид?!»

 

Девчонки, вы не понимаете,

Что нужно не мужей винить.

Вы вообще НЕ ТО рожаете.

Ну как бы лучше объяснить?

 

Рожайте чемоданы с баксами!

Вот это круто, это – да.

Побудете немножко плаксами

Во время родов – не беда.

 

Вам медсестра покажет ласково

Рожденный вами чемодан,

И муж вам поднесет шампанского,

Не от него – от счастья пьян.

 

Потом на радостях в палате он

Начнет беситься и скакать,

Подарит от Кардена платье вам,

Вопя: «Ну что, гуляем, мать?!»

 

И вы на весь роддом прославитесь

К великой зависти всех дам,

А с мужем вы домой отправитесь,

Везя в коляске чемодан.

 

Когда же денежки просадите,

Зачнете вновь – и все дела.

Шепнет вам ночью муж усатенький:

«Роди мне тройню, слышишь, а?»

 

 

Стансы

 

 

Вряд ли что‑то изменится в мире

После смерти мгновенной моей,

И опять в тихоструйном эфире

Для влюбленных споет соловей.

 

И опять будут люди смеяться,

Волноваться, буянить, грустить,

И опять будут смерти бояться,

И для счастья детишек растить.

 

И опять кто‑то водки напьется,

Кто‑то стансы опять сочинит…

Мир таков и таким остается,

Нас реальность творит и казнит.

 

Неизбежны законы природы,

Все живое однажды умрет.

В бездну царства летят и народы,

Бездна новую жизнь создает.

 

Ежечасно на нашей планете

Люди гибнут, от старости мрут,

Им на смену рождаются дети,

Подрастают и песни поют.

 

Мир таков, такова эта данность,

Люди память о мертвых хранят.

Мыслеформы моей многогранность

Миллионы понять захотят.

 

Я не зря жил на свете, похоже,

Ведь, читая и слыша меня,

Миллионы почувствуют то же,

Что когда‑то почувствовал я.

 

Вряд ли что‑то изменится в мире

После смерти моей, но, живой,

Здесь останусь я в телеэфире,

В книгах, в дисках, в Сети мировой.

 

 

Сладкую цель имеющий

 

 

К испуганной любимой своей подступаю,

Трясуся от желанья, весь жаром пылаю,

Дышу от возбуждения чаще и чаще я,

При этом издавая звуки урчащие.

С нахальною ухмылкой ладони растопыриваю,

Горящими глазами на груди позыриваю,

Зад отклячив, конечности все раскорячиваю,

Свой рассудок совсем перед нею утрачиваю.

Тянусь к ее устам, сладко подрагивающим,

Сигналы шлю глазам, словно омут затягивающим.

С любимой до предела мы наэлектризованы,

Два поля притяжения нами как бы образованы.

Любимая прекрасна в легком платье облегающем,

Хочу ее желанием неослабевающим.

Вот к стене я прижал дорогую возлюбленную,

Вмиг обмякшую, словно под корень подрубленную.

Я ладонями тело ее обихаживаю,

Где нельзя и где можно, всюду поглаживаю.

Тихо стонет она жалобно‑причитающе,

А порой даже вскрикивает как‑то пугающе.

«Ты не бойся меня, – шепотом приговариваю, –

Я впервые тебя дерзкой лаской одариваю.

Подивись моей мощи и великолепию,

Раз мы накрепко связаны розовой цепию,

И сама удиви меня дикою страстностью,

К наслажденьям естественным бурной причастностью.

Давай займемся тем, что всегда актуально,

Сблизимся телесно и интеллектуально».

И действительно, девушка преобразилася

И любовью со мной восемь раз насладилася.

Я оставил ее на рассвете, уснувшую,

Изощренностью ласк этой ночью блеснувшую,

Первый опыт любовный красотке понравился,

Я ж на поиски новой любимой отправился.

Растопырив ладони, иду я по городу,

Треплет ветер власы мои, щиплет за бороду.

Малыши, завизжав, от меня разбегаются,

Девы встречные рук распростертых пугаются,

Но большими ступнями я в их направлении

Мерно двигаюсь, цель приближая в движении,

И вонзаю я в девушек взоры горящие,

Издавая призывные звуки урчащие.

 

 

Воля

 

 

Когда‑то я в казарме жил

И бешено мечтал о воле,

Да, я мечтал, пока служил,

О женщинах и алкоголе,

 

О том, что можно утром встать

И просто так весь день валяться,

Лишь книжки умные читать

Да на гитаре упражняться,

 

О том, что можно хоть куда

В любой момент рвануть с вокзала,

А можно завернуть всегда

В уют любого кинозала.

 

И увольнительную мне

Выпрашивать уже не надо,

И чистить бляху на ремне,

Боясь начальственного взгляда.

 

Патрульные теперь меня

На гауптвахту не отправят,

И ротный наш, угрюмый зверь,

Мне день зловредством не отравит.

 

Мне честь не нужно отдавать

Глядящим злобно офицерам,

Могу теперь с утра бухать,

Потом бухим бродить по скверам.

 

Сбылась, сбылась мечта моя –

Живу давно уже на воле,

Узнал немало я, друзья,

О женщинах и алкоголе.

 

Учусь свободой дорожить,

Но до сих пор кошмар мне снится,

Что снова призван я служить,

В казарму должен возвратиться.

 

Проснувшись, я, как идиот,

Смеюсь от счастья – я на воле!

Кто отслужил – меня поймет.

Кто отсидел – поймет тем боле.

 

Куда хочу, туда иду,

Вкушаю дорогие блюда,

И в жизни сказочном саду

Творю, люблю и жажду чуда.

 

А ведь о жизни о такой –

Большой, сверкающей, гражданской, –

Мечтал я в армии с тоской,

Тоской почти что арестантской.

 

Не забывайте, что пока

Мы бродим средь земных просторов,

Глядят на нас наверняка

Десятки глаз из‑за заборов.

 

Да, с завистью глядят они,

Как бродим мы в тепле и холе,

И как не ценим эти дни,

Отпущенные нам на воле.

 

И мнится людям из тюрьмы,

Что нашей доли нет чудесней.

Пускай не ценим волю мы –

Они о ней слагают песни.

 

Вон как разволновался я,

Всерьез задумавшись о воле…

Не тратя времени, друзья,

Попоечку устроим, что ли?

 

 

Гордыня

 

 

Человек, ты отличай

Гордость от гордыни.

За гордыню жизнь тебе

Настучит по дыне.

 

На башке твоей тупой

Много шишек вскочит,

Если Бог тебя, дружок,

Наказать захочет.

 

Жить без гордости нельзя,

Вот и мы не будем,

Но гордыня есть вражда

К Богу, да и к людям.

 

Ты собою, милый мой,

Шибко возгордился,

В результате же твой «мерс»

Новенький разбился.

 

Обнаружил ты потом,

Выпучив глазища,

Что пожар спалил твое

Новое жилище,

 

Что восстановить нельзя

Столь крутую хату,

Что мобильник отключен

Твой за неуплату,

 

Что участок дачный твой

Залило потопом,

Что взбесились все твои

Кредиторы скопом,

 

Что ты должен всем подряд

К данному моменту,

Что жена твоя ушла

Нынче к конкуренту…

 

Заорешь ты: «Блин, за что?!» –

И увидишь Бога.

Скажет волжским басом Бог

Из‑за тучек строго:

 

«Ты, чувак, не отличал

Гордость от гордыни.

За гордыню я тебе

Настучал по дыне.

 

Помнишь нищего того,

Что стоял‑крестился,

Над которым полчаса

Ржал ты и глумился,

 

И в итоге не подал

Старичку ни крохи.

Так, чувак, себя ведут

Лишь тупые лохи.

 

Потому что старичком

Я был, а не кто‑то,

И меня ты оскорбил

Смехом идиота».

 

Ошарашенный, побрел

Бизнесмен куда‑то,

На людей из‑под бровей

Глядя виновато.

 

Не имея ничего,

Он скулил в печали,

И копеечки ему

Люди подавали.

 

Стал в ответ наш бизнесмен

К людям обращаться:

«Да, я раньше быковал,

Извиняюсь, братцы.

 

Чудом я остался жив,

Понял я немало…»

А дальнейшие слова

Песня заглушала.

 

Песня ангелов небес

Всех и вся прощала,

И российские поля

Солнце освещало.

 

И у церкви бизнесмен

Наш остановился,

Нищим отдал свой пиджак

И перекрестился.

 

И побрел среди ворон

Он по черной пашне,

И ударил в этот миг

Колокол на башне.

 

 

Я выдумал их

 

 

Существ я выдумал немало,

Их бог, и царь, и командир.

Чтоб вспомнить их, пойдем с начала –

Прошу пожаловать в мой мир!

 

Там богомол сидит в бокале

(Он на Аннет уставил взгляд),

Летит в неведомые дали

Сверкающий Алмазоград.

 

Ужасный там ревет Протектор,

Паук шныряет по Москве,

Лежит девчонка‑архитектор

Нагая в золотой траве.

 

Там две акулы проплывают,

Навек влюбленные, вдвоем,

Чумазый мальчик там страдает,

Навек испачканный углем,

 

Идет направо – песнь заводит,

Направо – сказку говорит…

Там – чудеса, там Минька бродит,

За Хуанитою следит.

 

Живот сам по себе гуляет,

Спешит Макдональдс в ресторан,

 

Красотка пылко обнимает

Рожденный ею чемодан.

 

По барабану лупит Джонни,

В отъезде капитан Мак‑Мак,

Илона говорит Симоне:

«Кузьма Беднов – такой дурак!»

 

Вон сколько сочинил я, братцы!

Надеюсь, вы узнали всех?

Да, кстати, если разобраться,

То даже разбирает смех:

 

Выдумывал я терпеливо

Своих героев – адский труд!

И вот они не просто живы –

Они меня переживут.

 

Из книги «Курзал»

 

Былое и думы

 

 

Вот опять в никуда указал

Безнадежной влюбленности вектор,

А когда‑то я девушку знал

Со значком «Молодой архитектор».

 

Длинноногую фею любви

Я увидел, гуляя в Кусково,

И в глазах прочитал: «Позови».

И позвал в ресторан «Три подковы».

 

Улыбнулась она: «Погоди.

Не нужны мне твои рестораны.

Если нравлюсь тебе, приходи

Завтра в церковь зачатия Анны».

 

От названия бросило в дрожь.

Почему, догадаться несложно.

И она рассмеялась: «Придешь?»

Я в ответ прошептал: «Если можно…»

 

Белый камень на солнце сиял,

Дуры‑бабочки всюду порхали.

Я едва за тобой поспевал –

Мы всю церковь не раз обежали.

 

Ты меня измотала вконец,

В бок меня постоянно толкая:

«Посмотри, какой фриз‑бегунец!

Луковичная главка какая!»

 

А когда мы присели в тени,

Я решил говорить напрямую.

Снял очки и сказал: «Извини,

Но сейчас я тебя поцелую».

 

И увидел я сон наяву:

Волосами ты только тряхнула,

И легла, усмехаясь, в траву,

И футболку лениво стянула…

 

Все в душе первернулось моей!

Я увидел упругие груди,

И кузнечики русских полей

Застонали, запели о чуде!

 

Сколько лет с того лета прошло…

Где сейчас ты? услышь мои зовы!

Почему я уверен светло,

Что мы встретимся, встретимся снова?

 

Не забуду я нашей любви –

Как в траве ты кричала, нагая…

Луковичные главки твои

Снятся мне до сих пор, дорогая!

 

Юный жар первобытных сердец

Вновь нас кинет в объятья друг друга,

Чтоб ты вспомнила бабочек луга,

Золотую траву полукругом

И могучий мой фриз‑бегунец!