Марлон Брандо и переполох с правами индейцев на рыбную ловлю

 

Олимпия, Вашингтон «Как актер он всего лишь полевой генерал». Таково было общее мнение через неделю после разрекламированной, но тщетной и неорганизованной попытки помочь местным индейцем «вернуть» себе права на ловлю рыбы, дарованные им более ста лет назад договорами с правительством Соединенных Штатов.

Старый «Говернор отель», совсем рядом с Капитолием, был почти заполонен индейцами, съехавшимися изо всех уголков страны, чтобы протестовать против «посягательств» на их исторические права. Мероприятие рекламировали как поворотный момент для американских индейцев в нашем веке. Один лидер говорил:

– До сего дня мы почти всегда были в обороне, но сейчас дошли до той стадии, когда речь идет о жизни и смерти индейской культуры, и мы решили перейти в наступление.

Согласно первоначальным слухам, оказать моральную поддержку и привлечь внимание общественности вызвались не только Марлон Брандо, но и Пол Ньюман, Джеймс Болдуин и Юджин Бердик. Но из всех четверых явился только мистер Брандо, а также писатели из Сан‑Франциско Кэй Бойль и Пол Джейкобе и преподобный Джон Дж. Яриан, каноник Кафедрального собора Благодати Господней в Сан‑Франциско. Канонник явился с белым ведром с надписью «наживка» и благословением своего епископа Джеймса Э. Пайка. План был устроить «демонстративную рыбную ловлю» за дело индейцев.

* * *

На собрании пятьсот индейцев представляли более пятидесяти племен, и один из вождей радостно сказал, что впервые с битвы при Литтл‑Биг‑Хорн индейцы продемонстрировали хотя бы толику единства.

Но на сей раз дела краснокожих обстояли не слишком хорошо. Мистер Брандо повел индейцев в три раздельные атаки против «сил несправедливости», и все три провалились. К концу недели шоу выдохлось, и мистер Брандо увяз в лесу на северо‑западе полуострова Олимпик, раз за разом стараясь угодить в кутузку и доказать что‑то, что давно уже потерялось в хаосе, который с начала и до конца характеризовал происходящее.

Но вопреки самой себе, акция имела успех. Среди важных ее результатов:

– ощущение единения среди индейцев, какого раньше не было и в помине,

– освещение проблем индейцев в прессе, в основном благодаря участию мистера Брандо,

– появление нового, динамичного руководства в лице Национального совета индейской молодежи,

– тот факт, что индейцы не желают быть связаны с движением за гражданские права негров и всемерно постараются от них дистанцироваться,

– неизбежный вывод, что индейцам еще предстоит долгий путь, прежде чем они смогут выступить единым фронтом или даже добиться, чтобы их услышали, без помощи таких людей, как мистер Брандо.

* * *

Целью акции было протестовать против наложенного властями штата Вашингтон запрета индейцам ловить рыбу сетями в ряде конкретных местностей за пределами их крошечных резерваций.

Индейцы указывают, что по договору, заключенному в 1854 году на ручье Медисин между индейцами штата Вашингтон и правительством Соединенных Штатов, индейцы лишились обширных резерваций, но получили право рыбачить в «обычных и традиционных местах». То же, по их словам, утверждается в сходных договорах за тот же период.

Самым «обычным» местом для индейцев (по большей части из племен пуйяллуп и нисквалли) была река Нисквалли, подпитываемая ледником горы Рейнье и проходящая шестьдесят миль, чтобы влиться в Паджент‑саунд в нескольких милях к югу от Такомы.

* * *

В последние годы они пользовались нейлоновыми вертикальными сетями, в которых рыба застревает жабрами, и прочим все более впечатляющим снаряжением белого человека – к растерянности спортсменов, ограниченных леской и удочкой, так как коммерческая рыбалка на реке запрещена совершенно, и чиновников рыбнадзора, которые боятся полной утраты популяции лосося и радужной форели.

Поэтому в прошлом месяце Верховный суд постановил, что власти штата могут ограничивать ловлю рыбы сетями за пределами индейских резерваций, когда будет сочтено необходимым для защиты лосося и радужной форели. Штат этим воспользовался, и индейцы тут же заявили, что власти нарушили договор при Медисин‑крик.

– Они (те, кто первоначало заключил договор) пообещали нам, что мы можем рыбачить вечно, – говорит Дженет Мак‑Клауд, индианка‑тулалип, чей муж рыбачит на Нисквалли, – «пока стоят горы, пока растет трава и светит солнце…»

Государственный департамент по охране природы, сказала она, полагает, будто радужная форель собственность белого человека.

– Наверное, на «Мейфлауэр» приплыла, – продолжает она. С тех пор как власти штата ограничили рыбную ловлю,

индейцы объединились для протеста. Защищая себя, власти штата указывают на принятое большинством голосов решение Верховного суда, в котором говорилось: «Ни один из подписавших первоначальный договор не помышлял о рыбной ловле с шестифутовыми нейлоновыми вертикальными сетями, способными помешать рыбе подниматься по реке на нерест».

* * *

Индейцы все отрицают. Они говорят, что на уменьшение рыбы в штате Вашингтон серьезно влияют такие факторы, как загрязнение окружающей среды и строительство дамб, и что лишь тридцать процентов всей вылавливаемой в штате рыбы вылавливается индейцами, остальные семьдесят приходятся на рыболовов‑любителей и коммерческий промысел белых.

Такова подоплека событий прошлой недели. Для индейцев неделя началась хорошо, но оборачивалась все хуже и хуже. В понедельник мистер Брандо и канонник Яриан были арестованы за использованием дрифтерной сети, чтобы поймать две радужные форели в реке Пуйяллуп под Такомой, где, согласно недавнему распоряжению, ловля запрещена как индейцам, так и белым. Шума они наделали много, но к досаде мистера Брандо обвинения были быстро сняты. Говорит окружной прокурор Джон Мак‑Катчеон: «Брандо не рыболов. Он сюда приехал ради скандала. Нет смысла это затягивать».

А потому – с неохотой – остаток дня был истрачен на череду совещаний по дальнейшей стратегии под председательством мистера Брандо и с участием стада юристов, один из которых совершил почти сверхъестественный подвиг, умудрившись появиться почти на стольких же новостных фотографиях, что и мистер Брандо.

Поэтому «демонстративная ловля» доказала только то, что голливудский актер и священник англиканской церкви могут нелегально рыбачить в штате Вашингтон и им это сойдет с рук. Индейцам это не помогло, и единственный из них, кто рискнул рыбачить с Брандо и канонником, теперь предстанет перед судом по обвинению в нарушении постановления Верховного суда.

Не помогла и массовая демонстрация у Капитолия штата во вторник. Губернатор Альберт Д. Роселлинни и еще полторы тысячи конгрессменов выслушали несколько зажигательных речей и «декларацию протеста» по поводу «угнетения» индейцев, а после ответил решительным «нет» на предложение предоставить индейцам большую свободу рыбной ловли в «обычных и традиционных местах». «Иначе – сказал губернатор, – мы рискуем рыбными ресурсами штата».

Мистер Брандо назвал позицию губернатора «неудовлетворительной» и сказал, что утроит свои усилия во благо индейцев. «Мы готовы пойти до самого конца, – заявил он репортерам. – Я буду и дальше рыбачить, и если это означает, что придется пойти в тюрьму, так тому и быть».

* * *

Все это дало пищу местной прессе, но, похоже, никто не знал, какой от этого будет прок. В какой‑то момент одна зоркая молодая дама в очень узком платье спросила актера, правда ли, что некоторым индейцам не по нраву его новая роль «рупора индейцев».

Ее вопрос лишь отразил мнение, которое многие выражали в частном порядке. Без сомнения, участие мистера Брандо привлекло к проблеме внимание общественности, но особого значения не имело, возникли даже домыслы (в том числе и в прессе), что он «делает все ради собственной паблисити».

Это было не так, но он настолько затмил собой всех и вся, что многие индейцы считали, что им повезло, если их хотя бы кто‑то замечал. Вопрос встал ребром, когда один телеканал запланировал интервью с несколькими лидерами Совета молодежи. Индейцам выпал шанс представить свою точку зрения аудитории по всей стране, которая по большей части понятия не имеет о их проблемах. Но мистер Брандо интервью зарубил, потому что на тот же день планировал еще одну «рыбалку» и хотел, чтобы с ним отправились все индейцы.

К несчастью, он не сумел уговорить прессу четыре часа мокнуть под дождем, освещая событие, которое новостной ценности не имело. Вопреки его ожиданиям, все потуги поднять скандал провалились.

* * *

В общем и целом акция пострадала от плохой организации. Мистер Брандо был несомненно искренен в своих трудах: он много и убедительно говорил о проблемах индейцев, но как будто не имел стратегии иной, чем попытки попасть под арест.

Только трое или четверо из нескольких тысяч задействованных имели хотя бы какое‑то представление о том, что происходит в каждый данный момент. Преобладала атмосфера интриги и тайны. Мистер Брандо объяснил, что это необходимо, чтобы держать в неведении власти, но власти опережали его на каждом шагу, и единственными, оказавшимися в неведении, стали репортеры, которые поначалу более‑менее симпатизировали акции, индейцы, многие из которых отпросились с работы, чтобы приехать в Олимпию и чего‑то добиться, и юристы, чья старательно разработанная стратегия, оборачивалась недейственной на каждом шагу.

Помимо плохой организации другой важной проблемой явился страх индейцев, что их «дело» в сознании общества соотнесется с движением за гражданские права негров. «Мы рады, что Марлон на нашей стороне, – сказал один лидер индейцев. – Но он и самая крупная наша проблема, потому что то и дело сравнивает индейцев с неграми, а у этих движений нет ничего общего. Закон пока не на стороне негров, против них существует множество предрассудков, а проблема индейцев – в федеральной бюрократии. Закон в форме договоров уже на нашей стороне, и от белого человека мы хотим, только чтобы он выполнял свои обязательства».

Заявление для прессы с объяснением, почему губернатору была подана декларация протеста, звучало по этому вопросу предельно ясно: «Представление петиции состоится в манере, гарантирующей сохранение великой гордости и достоинства индейского народа». Многие индейцы очень щекотливо относятся к гордости своего народа и методы негров считают грубыми и лишенным достоинства.

Здесь, в штате Вашингтон, одна «отколовшаяся группировка» привела к расколу в рядах всех индейцев, наняв своим представителем Джека Тэннера, президента такомского отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (НАСПЦН). Мистер Тэннер, негр, назвал протест в Олимпии «нелепым» и в среду отправил пятерых своих клиентов устроить сепаратную «рыбалку», за которую их тут же арестовали.

Поскольку индейцы продолжают борьбу, Национальный совет индейской молодежи, вероятно, возьмет на себя большую ее часть, и его появление здесь произвело большой фурор. До сих пор отношения между «младотурками» Совета и традиционными индейскими племенными советами были приблизительно такими же, как некогда между молодыми неграми и НАСПЦН: молодежь зачастую полагала, что ее оставляют «за рамками». Но на прошлой неделе стало очевидно, что за акцией индейцев стоит именно Совет.

* * *

– Конечно, мы совершили много ошибок, – говорит Клайд Воин, один из самых радикальных «младотурков», – но теперь мы знаем, чего не делать в следующий раз. Это было только начало. Подождите, мы им еще покажем.

На это потребуется некоторое время. Совет индейской молодежи начинает без гроша за душой, его члены работают полный рабочий день, чтобы прокормить свои семьи. Большинство их закончили колледж и лучше образованы, чем старшее поколение, и гораздо больше его готовы, по выражению мистера Воина, «потеснить кое‑кого», чтобы добиться своего.

Важное в событиях прошлой недели именно это: индейцы, молодые и старые, готовы «потеснить кое‑кого». По всей стране индейцы поднимаются на борьбу с федеральной администрацией и администрациями отдельных штатов по целому ряду вопросов. И хотя «рыбалки» и разрозненные акции протеста прошлой недели зашли в тупик, выраженный ими настрой может иметь далеко идущие последствия.

National Observer, 9 марта, 1964

 

«ХЭШБЕРИ» – СТОЛИЦА ХИППИ

 

Сан‑Франциско

В 1965 году университет Беркли был колыбелью движения, которое еще только начинали называть «новыми левыми». Его лидеры были радикалами, но также были глубоко привержены обществу, которое намеревались изменить. Комитет «новых левых» на одном престижном факультете назвал активистов Беркли авангардом «нравственной революции молодежи», и многие профессора их одобряли.

Сейчас, в 67‑м, уже нет особых сомнений, что Беркли претерпел своего рода революцию, но конечный результат получился не совсем тот, на который рассчитывали первоначальные вожаки. Одни активисты совершенно отошли от политики и обратились к наркотикам. Другие вообще бросили Беркли. На протяжении 66‑го жаркий центр революционных акций начал смещаться на другую сторону залива, в район Хайт‑Эшбери в Сан‑Франциско, обветшалое викторианское предместье из приблизительно сорока кварталов между районом Негро/Филлмор и парком «Золотые ворота».

«Хэшбери» – новая столица быстро развивающейся культуры наркотиков. Его обитателей называют не радикалами или битниками, а «хиппи», и, вероятно, половина их – беженцы из Беркли и старого центра в Норт‑Бич, колыбели и гроба так называемого поколения битников.

Другая половина популяции хиппи слишком молода, чтобы отождествлять себя с Джеком Керуаком или даже с Марио Савио. В среднем им по двадцать лет, и большинство родились в Калифорнии..Тип Норт‑Бич конца 50‑х был далеко не так провинциален, как тип Хайт‑Эшбери сегодня. Большинство битников, слетевшихся десять лет назад в Сан‑Франциско, видели в нем остановку на пути бегства с Востока и Среднего Запада. Литературно‑художественное ядро – Керуак, Гинсберг и др. – прибыли из Нью‑Йорка. Сан‑Франциско был лишь остановкой в большом турне: Танжер, Париж, Гринвич‑виллидж, Токио и Индия. Старшие битники неплохо представляли себе, что творится в мире: они читали газеты, постоянно путешествовали, и друзья у них были по всему земному шару.

* * *

Слово «hip» переводится приблизительно как «башковитый» или «в теме». Хиппи – тот, кто «знает», что происходит на самом деле, и приспосабливается, отшучивается или погружается с упоением. Хиппи презирают суррогаты: они хотят быть открытыми, честными, любящими и свободными. Они отвергают пластмассовую претенциозность Америки XX века, предпочитая вернуться к «естественной жизни», к Адаму и Еве. Они отвергают какое‑либо сродство с поколением битников на том основании, что «эти лабухи были сплошной негатив, а у нас все позитивно». Еще они отвергают политику, которая «просто очередные игры». И деньги они тоже не жалуют, как и любого рода агрессию.

Писать о Хайт‑Эшбери трудно именно потому, что те, с кем есть смысл разговаривать, так или иначе вовлечены в торговлю наркотиками. У них есть веские причины не доверять любознательным чужакам. Одного двадцатидвухлетнего студента недавно приговорили к двум годам тюрьмы за то, что рассказал работающему под прикрытием агенту, где купить марихуану. Пароль на Хайт‑Эшбери – «любовь», но образ жизни – паранойя. Никому не хочется в тюрьму.

При этом марихуана повсюду. Ее курят на тротуарах, в забегаловках, в припаркованных машинах или на газонах в парке «Золотые ворота». Почти любой на улице в возрасте от двадцати до тридцати лет – наркоман, то есть употребляет либо марихуану, либо ЛСД, либо и то и другое. Отказываясь от предлагаемого «косяка», рискуешь, что на тебя повесят ярлык «шпика», агента из отдела по борьбе с наркотиками – угрозу почти всем и каждому.

За вычетом нескольких громких исключений, только молодые хиппи считают себя новой породой. «Совершенно новая штука на планете, чувак». Бывшие битники, многие из которых сейчас зарабатывают на происходящем, склоняются к мысли, что на самом деле хиппи – это битники второго поколения и что все истинное на Хей‑Эшбери вот‑вот поглотит (как это было в Норт‑Бич и Виллидж) волна паблисити и коммерции.

Хайт‑стрит, Великий Белый Путь того, что местные газеты называют «Хиппилэндом», уже испещрена лавочками для туристов. Мало кто из хиппи может позволить себе сандалии за двадцать баксов или «модный прикид» за шестьдесят семь пятьдесят. Не по карману им и входной билет за три с половиной доллара в «Концертный зал Филмор» и «Бальный зал Авалон», двойную утробу «психоделического рока Сан‑Франциско». И «Филмор», и «Авалон» каждые выходные битком набиты как‑бы‑хиппи, которые готовы платить за музыку и спецэффекты. На танцполе всегда есть россыпь настоящих, голоногих, сумасшедших хиппарей, но мало кто из них платит, чтобы попасть внутрь. Они приезжают вместе с музыкантами, или у них хорошие связи.

Ни до одного из танцдворцов из Хэшбери пешком не добраться, особенно если ты укурен, а поскольку мало у кого из хиппи есть контакты во властной структуре психоделики, вечера и ночи на уик‑энд они проводят слоняясь по Хайт‑стрит И закидываясь кислотой на чьем‑нибудь флэту.

Кое‑какие рок‑группы дают концерты в парке «Золотые ворота» ради тех своих, кому не по карману идти танцевать. Но помимо случайных хэппенингов в парке, в Хэйт‑Эшбери практически нечего делать – во всяком случае, по обычным меркам. Домашние увеселения состоят из Вечеринок голышом, на которых приглашенные расписывают друг друга. Нет хиппи‑баров и лишь один ресторан, уровнем чуть выше столовой или закусочной‑стоячки. Так выглядит культура наркотиков, где выпивка не нужна, а в еде видят необходимость, на которую тратят как можно меньше. «Семья» хиппи готова часами возиться на общей кухне с экзотической кашей или карри, но мысль заплатить три доллара за обед в ресторане даже не возникает.

Одни хиппи работают, другие живут на деньги, которые им присылают из дома, третьи – попрошайки на полный рабочий день. Главный источник дохода хиппи – почтовая служба. Сортировка писем, например, не требует ни усилий, ни мыслей. Хиппи по имени Адмирал Любовь из «Психоделических рейнджеров» разносит по ночам заказные письма. Адмиралу за двадцать, и он зарабатывает достаточно, чтобы содержать квартиру хиппи помоложе, которые зависят от него по части хлеба насущного.

На Хайт‑стрит есть также агентство по трудоустройству хиппи, и любой, кому нужны работники на полдня или что‑то конкретное, может позвонить туда и заказать столько фриков, сколько ему нужно: выглядеть они, возможно, будут странновато, зато, как правило, обладают большей квалификацией, чем «временная обслуга», к тому же с ними гораздо интереснее.

Те хиппи, кто не работает, без труда может перехватить доллар‑другой, попрошайничая на Хайт‑стрит. Свежий приток любопытных оказался огромным плюсом для легиона психоделических нищих. За несколько дней прогулок по окрестностям ко мне так часто тянули руки, что я начал носить в карманах запас четвертаков, чтобы не пришлось спорить из‑за мелочи. Попрошайки обычно босоноги, всегда молоды и никогда не извиняются. «Собранное» используется сообща, поэтому им кажется логичным требовать от чужих, чтобы те поделились с ними.

Лучшее шоу на Хайт‑стрит – обычно на тротуаре перед «Дрог‑стор», новой кофейней на углу Мейсоник‑стрит. Ревю хиппарей в «Дрог‑стор» идет круглые сутки. Номера спорадично меняются, но никому нет дела. Тут всегда имеется по меньшей мере один волосатик в солнечных очках, играющий на дудочке. Он будет либо в плаще а‑ля Дракула, либо в балахоне буддистского монаха, либо в костюме индейца‑сиу. Будет еще и волосатый блондин в ковбойской шляпе и куртке с пайетками, когда‑то принадлежавшей старшему барабанщику на параде Роуз Боул 49‑го года. Он будет играть на бонго. Рядом с барабанщиком – оглушенного вида герла в белой блузке (но без бюстгальтера) и синтетической мини‑юбке, которая будет хлопать в такт себя по коленке.

Эта троица – ядро шоу. В помощь им появляется звездный каст фриков, все как один укуренные. Последние разваливаются на тротуаре, подергиваясь и лепеча под музыку. Время от времени кто‑нибудь из аудитории выпадает к ним присоединиться: может, «ангел ада» или какой‑нибудь заскорузлый, увешанный цепями самозванец, у которого никогда в жизни не было мотоцикла. Или, скажем, деваха в газе, или худой чувак с безумным взглядом, у которого девять дней назад был передозняк на кислоте и который превратился в ворона. Для тех, кто приехал наскоро обозреть Хэшбери, ревю в «Дрог‑стор» – обязательная достопримечательность.

* * *

Большинство стоящих мероприятий закрыто для тех, у кого нет доступа к наркотикам. Есть четыре‑пять баров, где может расслабиться нервный турист, но один – лесбийский, другой – пристанище злобных с виду фетишистов в коже, а остальные – старые кабаки, полные мрачных пьяниц средних лет. До эры хиппи на Хайт‑стрит было три хороших негритянских джаз‑бара, но они скоро вышли из моды. Кому нужен джаз или даже пиво, когда можно сесть на обочине, сунуть в рот таблетку и часами слушать фантастическую музыку у себя в голове? Капсула хорошей кислоты стоит пятак, и за эту сумму можно услышать Вселенскую симфонию с Господом Богом у микрофона и Святым Духом на барабанах.

Из‑за наркотиков развлечения в Хэшбери формально устарели, но лишь до тех пор, пока кто‑то не придумает что‑нибудь подходящее к новому стилю предместья. Этим летом состоится открытие нового кинотеатра «Стрейт» (в прошлом «Театр Хейт»), в котором будут показывать гомосексуальное кино, проходить собрания, концерты, танцы.

– Это будет своего рода культурный центр общины хиппи, – говорит Брент Дэнджерфилд, молодой радиоинженер из Солт‑Лейк‑сити, застрявший в Сан‑Франциско по пути к рабочему месту на Гавайях и ставший партнером в «Стрейт».

Когда я спросил, сколько ему лет, он на минуту задумался.

– Двадцать два, – сказал он наконец, – но раньше мне было много больше.

Еще одним новым дивертисментом, возможно, станет автобусный маршрут хиппи: взад‑вперед по Хайт‑стрит будет ходить фаголовский автобус 1930‑х, громыхающая развалюха, которая вполне сошла бы за первый в мире жилой трейлер. Однажды я прокатился в нем с водителем, молодым хиппи по имени Тим Тибо, который с гордостью показал ванную под одним из задних сидений. Автобус стал событием даже на Хайт‑стрит: люди останавливались, показывали пальцем, кричали «ура» и улюлюкали, а мы громыхали мимо, направляясь – да никуда. Тибо нажимал на гудок и махал из окна. По его словам, он родился в Чикаго, но когда уволился из армии, заскочил в Сан‑Франциско и решил остаться. На тот момент он жил на пособие по безработице и его планы на будущее были туманны.

– Я никуда не спешу, – сказал он. – Сейчас просто развлекаюсь, плыву по течению.

С улыбкой он потянулся за банкой пива в холодильнике.

Дэнджерфилд и Тибо – отражение слепого оптимизма молодых хиппи. Они видят себя авангардом нового образа жизни в Америке – психоделического образа жизни, когда любви навалом, работать в радость и люди помогают друг другу. Молодые хиппи уверены, что все выйдет по их.

Те, что постарше, уверены меньше. Они долго ждали, когда выйдет по их, и на сей раз большинство причастных к новой культуре осторожничает.

– Возврат к природе хорош, когда тебе двадцать, – сказал один. – Но когда впереди маячит тридцать пять, хочется знать, что ты к чему‑то идешь.

В свои двадцать семь Эд Денсон – бывший битник, бывший радикал из Беркли и в настоящее время менеджер преуспевающей рок‑группы «Country Joe and Fish». Его дом и штаб‑квартира – лабиринт комнат над винным магазинчиком в Беркли. В одной – арт‑студия, в другой – офис, есть также кухня, спальня и несколько скудно обставленных помещений без конкретного назначения.

Денсон принимает большое участие в музыкальной жизни хиппи, но утверждает, что сам к ним не относится.

– То, куда все катится, не внушает оптимизма, – говорит он. – В настоящий момент для многих все хорошо. Движение пока отрыто миру. Но я не могу не вспоминать, что было в Беркли. Там тоже был огромный оптимизм, но посмотрите, куда все пошло. Поколение битников? Где они сейчас? А как насчет хула‑хуп? Может, эти хиппи больше чем мода, может, весь мир преображается, но я не строю иллюзий. Большинство знакомых мне хиппи даже не понимают, в каком мире живут. Я устал слушать, какие мы чудесные люди. Будь хиппи чуть реалистичнее, у них был бы больший шанс выжить.

* * *

Выживание большинство хиппи считают само собой разумеющимся, но по мере того как предместье все больше заполняют наркоманы без гроша за душой, становится очевидно, что питания и жилья на всех не хватит. Частичное решение проблемы предлагает группа под названием «Диггеры», которых называют «рабочими‑жрецами» движения хиппи и «невидимым правительством» Хэшбери. «Диггеры» молоды и агрессивно прагматичны: они создали центры бесплатного жилья, бесплатную раздачу супа и пункты бесплатной раздачи одежды. Они прочесывают предместье, выпрашивая пожертвования чего угодно – от денег и черствого хлеба до туристического снаряжения. В местных магазинчиках висят плакаты «диггеров» с просьбой пожертвовать молотки, пилы, лопаты, обувь и все что угодно, что мигрирующий хиппи может пустить в ход, чтобы хоть как‑то себя содержать.

Название и дух позаимствованы у небольшой группы английских крестьянских революционеров XVII века, которых называли диггерами и истинными левеллерами и которые провозглашали ряд социалистических идей. Следует отменить деньги, общинная ферма может кормить всех, кто готов на ней работать, индивидуальное землевладение надо поставить вне закона. Диггеров жестоко преследовали, и в конечном итоге движение распалось под грузом общественного осмеяния.

Пока дела у «диггеров» Хэшбери идут несколько лучше, но спрос на еду и жилье начинает превышать предложение. Некоторое время «диггеры» умудрялись каждый день вывозить в парк «Золотые ворота» по три, пусть и скудных, обеда. Но когда об этом прошел слух, за кормежкой стало являться все больше и больше хиппи, и «диггерам» пришлось все дальше заходить в поисках фуража. Иногда возникали проблемы: однажды двадцатитрехлетний вожак «диггеров» Эммет Гроган назвал «трусом и фашистской сволочью» местного мясника, когда тот отказался пожертвовать обрезки. Мясник врезал Грогану плоской стороной тесака для рубки мяса.

Этический принцип «диггеров», мол, делиться надо со всеми, идет рука об руку с лейтмотивом культуры американских индейцев, основополагающим для Хэшбери. Многие хиппи постарше считают культ «племенного строя» ключом к выживанию. Поэт и гуру хиппи Гарри Снайдер видит в движении «Назад к земле» ответ на проблему нехватки жилья и продовольствия. Он призывает хиппи бросать города, основывать племена, покупать землю и жить общинами в глуши. В качестве модели он предлагает «клан» хиппи, называющий себя Маха‑Лила (хотя сам клан до сих пор обитает в Хэшбери).

– Ага, так вот ты спрашиваешь, как это получается. Ну, Маха‑Лила – группа из приблизительно трех различных семей, которые вроде как объединили свои ресурсы, а они не так уж велики. Но они решили вместе веселиться, вместе работать и заботиться друг о друге. Одни умеют раздобыть немного хлеба, который делят на всех, другие вносят свою лепту деньгами. А еще они вместе работают над творческими проектами. Сейчас, например, готовят световое шоу для поэтических чтений, которые мы собираемся устроить. И они считают себя большой семьей или кланом. Такова модель. Они соотносят ее с чувством племени, которое более‑менее свободно, а пока каждый должен хотя бы по чуть‑чуть работать. У нас тут не тесная моногамная семья, а чуть большая ячейка, и готовность делиться в ней больше.

Жить племенем кажется более логичным, чем слепо полагаться на «диггеров». Но уже налицо признаки того, что юношеский провинциализм Хайт‑Эшбери ожидает принудительное расширение сознания. На протяжении последних нескольких месяцев предместье заполняется молодыми людьми, которые, желая примкнуть к хиппи, приезжают из других уголков страны, главным образом из Лос‑Анджелеса и Нью‑Йорка. Настоящий потоп ожидается летом. Город наводнили слухи (надежные и нет), что с окончанием учебного года в Сан‑Франциско нагрянут от пятидесяти до двухсот тысяч «нуждающихся молодых людей».

«Диггеры» от такой перспективы в ужасе.

– Где они будут жить? – говорит один. – Что они будут делать?

Девушка, работающая на полевой кухне «диггеров», пожимает плечами:

– «Диггеры» и дальше будут заботиться о жертвах «поколения любви».

Местные чиновники, от мэра и ниже, уже начинают паниковать. Правозащитники в Хайт‑Эшбери предложили предоставить для сна территорию парка «Золотые ворота» или возле стадиона Кизар, но шеф полиции Том Кэйхилл запретил.

– Закон и порядок возобладают, – заверил он. – Никто в парке спать не будет. Там нет санитарных условий, и если позволим молодым людям жить там, мы столкнемся с гигантскими проблемами гигиены. Хиппи не принесут городу пользы. Этим людям не хватает смелости взглянуть в лицо реальной жизни. Они стараются сбежать. Хотелось бы, чтобы никто не позволял своим детям становиться хиппи.

В марте главный санитарный врач города доктор Эллис Соке отправил специальную комиссию инспекторов обойти дома Хайт‑Эшбери. Сообщения о том, что в одном доме живет двести, а в одной квартире – пятьдесят человек, породили слухи о неизбежных эпидемиях в предместье. В ходе двухдневного блица восемь бригад инспекторов проверили приблизительно тысячу четыреста зданий и вынесли шестьдесят пять постановлений с крайним сроком устранить нарушения санитарных норм. Согласно San Francisco Chronicle, лишь шестнадцать из шестидесяти пяти были выданы жильцам, «чья странная одежда и общинный образ жизни позволяет причислить их к хиппи».

Доктору Соксу осталось только отступиться.

– Ситуация не столь тяжела, как казалось, – заявил он. – Имело место ухудшение санитарных условий на Хайт‑Эшбери, но в клад в него хиппи не больше, чем остальных жителей предместья.

Далее доктор Соке отрицал, что его массовая проверка была частью общей кампании против странных личностей, но ему, похоже, никто не поверил.

Совет предместья Хайт‑Эшбери, группа постоянных жителей, не относящихся к хиппи, осудила доктора Сокса за «необоснованную критику нашего предместья». Совет обвинил чиновников города в «искусственном нагнетании проблем» и преследовании хиппи на основании «личных и чиновничьих» предрассудков.

* * *

Еще в 1962 году Хайт‑Эшбери был сереньким рабочим районом, который понемногу заполнялся неграми и который так страдал от уличной преступности, что местные жители создавали патрули добровольцев. Домохозяек грабили по дороге в продуктовый магазин, подростков избивали и резали банды, каждый пьяный на Хайт‑стрит становился легкой добычей местных карманников.

Теперь с появлением культуры наркотиков даже самые консервативные старожилы говорят, что на улицах давно уже не было так безопасно. Квартирные кражи еще остаются проблемой, но насилие случается все реже. Трудно найти кого‑то за пределами общины хиппи, который скажет, что психоделические наркотики превратили район в лучшее место для жизни. Но еще труднее найти человека, который предпочел бы нервничать из‑за хулиганов с пружинным ножом, лишь бы не переступать на тротуаре через хихикающего и укуренного фрика. Тот факт, что консерваторы и хиппи добились мирного сосуществования, похоже, ставит в тупик муниципальные власти.

* * *

Существует множество дешевых ярлыков и клише, описывающих происходящее в Хэшбери, но смысла в них немного: «поколение любви», «поколение хэппенинга», «поколение комбинирования» и даже «поколение ЛСД». Последнее ‑лучшее из всех, но точности ради его следовало бы изменить на «поколение хид».

«Голова» на языке хипов означает человека, употребляющего психоделические наркотики: ЛСД, марихуану («траву»), мескалин, пейотль, метедрин, бензедрин и еще полдюжины других, которые классифицируются как психостимуляторы и препараты, расширяющие сознание, иными словами, действующие на мозг. На другом конце спектра «наркотики тела»: опиум, героин, барбитураты и даже алкоголь. В основе своей они депрессанты, тогда как «наркотики мозга» – стимуляторы. Но ни один не имеет гарантии от производителя, и Хэшбери полон людей, которых вздрючивают те самые препараты, каким полагалось бы вызывать мирную эйфорию.

Еще одна опасность – распространенная тенденция принимать два или три разных наркотика одновременно. Кислота и алкоголь могут обернуться смертоносным сочетанием, вызывая приступы агрессии, суицидальную депрессию и общее безумие, которое приводит в тюрьму или больницу.

Ширится и озабоченность (во всяком случае, в Сан‑Франциско) в связи с опасностью того, что слишком многие принимают слишком большое количество ЛСД. Один врач в больнице общего типа Сан‑Франциско говорит, что в Хайт‑Эшбери по меньшей мере десять тысяч хиппи и что из них приблизительно четверо в день оказываются в психиатрическом отделении с последствиями дурного трипа. По его оценкам, кислотники составляют лишь полтора процента всего населения города, но для Хайт‑Эшбери эта цифра приближается к ста процентам.

Подобные оценки – абсурд: если бы каждый хиппи в Хэшбери каждый день принимал наркотики, процент кислотников в предместье все равно был бы меньше пятидесяти процентов. Многие из консервативных обывателей здесь время от времени балуются травой, но мало у кого развился вкус к ЛСД. Разница в силе воздействия приблизительно такая же, как между пивом и перегнанным алкоголем. Даже среди хиппи более чем одна доза кислоты в неделю считается чрезмерной.

Большинство «голов» сравнительно осторожны в своей наркодиете, но в последние месяцы местность привлекла столько молодых, неопытных хиппи, что нервные срывы в общественных местах стали почти рутиной. Местные копы жалуются, что кислотники бросаются под колеса едущим машинам, танцуют голыми в универсамах и пытаются выйти через витрины. В выходные дни «спектакль» сравним с происходящим на Макдугал‑стрит в Гринвич‑виллидж, но из‑за хиппи выходного дня и нервных вуайеристов из соседних предместий по субботам и воскресеньям возникают кошмарные заторы. Тротуары забиты так, что даже слабый нервный всплеск способен вызывать всеобщее побоище.

В выходные по Хайт‑стрит больше не хотят муниципальные автобусы: их маршруты изменили после того, как толпа хиппи устроила сидячую забастовку посреди улицы, чем совершенно остановила движение. Теперь здесь регулярно ездят только туристические «Грей‑лайн», так как компания недавно добавила «Хиппилэнд» в список однодневных туров по Сан‑Франциско. В рекламных брошюрах маршрут был назван «единственным туром в другую страну без выезда за пределы Соединенных Штатов» и тут же стал хитом у туристов, считавших Хайт‑Эшбери человеческим зоопарком. Единственную ложку дегтя в тур подмешивает иногда какой‑нибудь хиппи, бегущий наравне с автобусом и приставляющий к окну зеркало.

* * *

В прошлом году в Беркли закаленные политические радикалы, которые всегда считали хиппи духовными союзниками, забеспокоились из‑за далеко идущих последствий происходящего в Хайт‑Эшбери. Студенты, некогда бывшие пламенными активистами, теперь довольствовались тем, что лежали на матах и улыбались миру сквозь завесу дыма от марихуаны или, еще хуже, одевались как клоуны или американские индейцы и неделями кряду отлетали на ЛСД.

Даже в Беркли в политических митингах 66‑го прослеживалась подоплека музыки, безумия и абсурда. Все больше и больше участников являлись не с транспарантами и революционными лозунгами, а с ц<