Демократия в Перу умирает, но, кажется, мало кто ее оплакивает

 

«Смерть демократии» как будто не оставила в Перу особый вакуум. Скорее она походила насмерть престарелого дядюшки, чье имя у всех на слуху, но умер он в каком‑то глухом городке, до которого семья так и не добралась, хотя всегда собиралась или, по крайней мере, так говорила.

Если и есть какой‑то непреложный факт перуанской политики, то он в том, что у страны нет решительно никаких демократических традиций и любая попытка их ввести натолкнется на ожесточенное сопротивление. Те, кому демократия нужна, даже не знают, что значит это слово, а те, кто знает его значение, в демократии не нуждаются и открыто об этом говорят. Если «Альянс за прогресс» станет требовать, чтобы демократия в Перу стала фактом, а не просто приятным словом, то и у него дела пойдут не как по маслу.

Такова основа нынешнего «взаимонепонимания» между Вашингтоном и Лимой. Если бы демократия занимала перуанский народ так же, как президента Кеннеди, эту страну уже сейчас бы раздирала ожесточенная гражданская война. Во многих странах то, что случилось в Лиме 18 июля, давно бы уже вызвало вооруженный конфликт, но в Перу демократия никогда не была реальностью и по этой причине ее почти никто не оплакивает. Особенно в Лиме, где большинство проголосовало за возвращение бывшего диктатора.

24 июля неизбранное правительство Перу издало указ‑закон, приняв на себя всю исполнительную и законодательную власть, и третья по величине страна Южной Америки официально перешла в руки военных. Вторая по величине, Аргентина, за месяцев пять до того предоставила им легкий сценарий. Следующей в списке, согласно нынешним прогнозам из Вашингтона и других столиц западного полушария, будет Венесуэла, а чего ждать от октябрьских выборов в конгресс в Бразилии, гадайте сами.

Впрочем, не требуется особых догадок, чтобы понять, что эта тенденция означает для «Альянса за прогресс», а также для будущего демократии в Южной Америке. Перспектива в лучшем случае мрачная, и по мере нарастания давления из Вашингтона ответная реакция будет нарастать так же быстро. Перу – хороший тому пример.

И все равно, после стольких месяцев напряженности, стольких переговоров и кампаний, газетных полос, посвященных выборам в Перу, в Лиму приезжаешь с ощущением, что должны же быть какие‑то доказательства, что случившееся – просто сфабриковано, потому что вооруженные силы сделали именно то, о чем заявляли с самого начала.

Когда Американский народно‑революционный альянс (АНРА) выиграл недавние выборы, военные объявили их результаты «мошенничеством», захватили правительство, аннулировали, без сомнения, самые честные и наименее мошеннические выборы в истории Перу и установили хунту из четырех человек, которая, как ни посмотри, и есть военная диктатура.

Но в Лиме жизнь идет своим чередом. По вечерам улицы полны красивых девушек и мужчин с набриолиненными волосами в деловых костюмах, роскошные магазины на авенида Пейрола ломятся от серебра, альпаки и слышен шорох переходящих из рук в руки денег. Ночи напролет из cantinas несется такой шум, словно обезумевшие, накачивающиеся pisco завсегдатаи оставили всяческую надежду дожить до утра.

Такова Лима с демократией или без, с диктаторами или без оных. Более того, в городе уйма людей, которые утверждают, что ровным счетом ничего не произошло. Мол, к власти пришли как раз те люди, которым она принадлежала всегда, и что лица снаружи, заглядывавшие внутрь, – те самые, которые были здесь с тех пор, как Перу себя помнит. По их мнению, глупо говорить, что хунта «захватила бразды правления», потому что хунта – те же самые люди, которые всегда держали эти «бразды», только на сей раз в мундирах. Они лишь во время кризиса надевают сапоги и выходят на улицу с дубинками. Во времена мира они ходят в штатском и заняты иными, менее воинственными делами, главным образом сохранением того образа жизни, к которому давно привыкли. Он древен, как инки, и столь же безжалостен к оппозиции. В США их клеймили бы властной элитой, а в Перу называют Сорок Семейств, всемогущей аристократией, в сравнении с которой ее североамериканская родственница кажется слабой и почти ручной.

– Вот этого как раз и не понимает Кеннеди, – объяснил один живущий в Лиме американский бизнесмен. – Демократия тут попросту невозможна. Здешние люди ее просто не понимают. Лоэб совершил ту же ошибку: пошел на футбол и сел на трибуне с обычными болельщиками. Я сам его там видел: сидит, закинув ноги на поручень, носки видны – ха, все решили, он с ума сошел. Это было уму непостижимо – даже для тех, с кем он пытался подружиться. Если хочешь тут чего‑то добиться, нужно завоевать уважение.

Сколь бы печальным ни было это наблюдение относительного многого (включая и американского бизнесмена), еще печальнее, что оно недалеко от истины. С начала его истории перуанскому народу внушали, что есть лишь два типа людей: те, кто «допущен», и те, кто нет, а между ними – пропасть. В книге «Древние цивилизации Перу» читаем: «Государство инков заботилось, чтобы народ не голодал, не подвергался угнетению, излишним невзгодам, но неумолимо регламентировало его жизнь и не оставляло возможности выбора, независимости или инициативы. Существовал большой класс аристократии и жрецов, который кормили массы. С крестьян взималась огромная трудовая повинность, от которой сами крестьяне получали лишь незначительную выгоду».

Так обстояли дела в 1438 году, и с тех пор мало что изменилось, разве только крестьяне теперь не гарантированы от голода, эксплуатации и излишних тягот. Множество свидетельств этого можно найти даже в Лиме, которая отличается от остального Перу приблизительно так же, как Манхэттен от холмов восточного Кентукки.

Странная идея деловых кругов Лимы – как американских, так и перуанских, – мол, президент Кеннеди одобрил бы государственное устройство Перу, «если бы только сумел понять эту страну и перестал обращать внимание на Лоэба».

Посол США Джеймс Айзек Лоэб, без сомнения, самая одиозная личность в новейшей истории Перу. В «Банкирском клубе» не найдется ни одного человека, который не рассказал бы, в чем он ошибается и что именно ему следовало бы сделать. Самая распространенная критика – что он насильно скармливает демократию народу, который понятия не имеет, о чем идет речь.

Номинальный глава хунты генерал Рикардо Перес Годой, наконец, назвал Лоэба «Aprista», что, по сути, означает враг государства. Если он вернется в Лиму, Лоэба точно объявят персоной нон грата, а в деловых кругах именно на Лоэба возлагают вину за отказ США признать хунту. Общее мнение – мол, Кеннеди «ввели в заблуждение». Генерал Перес часто выражается в том же ключе: в недавнем заявлении о позиции США он назвал все «недопониманием».

Генерал Перес произвел впечатление на иностранных журналистов в Лиме своим уникальным чувством слова и его глубинного значения. Он недурной оратор и в первом же своем выступлении после переворота объяснил случившееся так: «Мы наблюдали процесс мошенничества на выборах, в ходе которых не соблюдались даже самые элементарные права граждан. С болью, озабоченностью, поджатыми губами и сухими глазами вооруженные силы наблюдали за тем, как приносят в жертву наш народ, нашу страну, наше будущее».

По сути, военным удалось раскопать лишь семьдесят фальшивых бюллетеней из двух миллионов, но это не помешало генералу Пересу выступить по телевидению, чтобы повторить свои размышления вслух.

«У малых мира сего, у забытых рабочих, у избирателей, которые во многих случаях лишены элементарных социальных, экономических и культурных благ, теперь пытаются отнять единственную их надежду. Надежду обрести прогресс и социальную справедливость, которых они заслуживают, и все это за счет мошеннического уничтожения свободы голосовать. Мы не согласны. Долг военных принуждает нас взять на себя тяжкий груз, приняв функции правительства, которое формально должно находиться в руках гражданских лиц, чтобы водворить мир, порядок и уважение к законам, которыми руководствуется республика. Нас зовет великая цель – спасение демократии».

Ранее в том же выступлении генерал Перес говорил об «огромном мошенничестве на выборах», сказал, что «народ безжалостно обманули», обвинил национальный избирательный комитет в попытке «скрыть нарушения» и объяснил, что бывший президент Прадо, на тот момент прозябающий в плавучей тюрьме, выказал «недостаток объективности», сам не аннулировав выборы.

Это трудно усвоить, особенно тем шестистам тысячам или около того сирым и забытым избирателям, которые опустили бюллетени за АНРА и доктора Виктора Рауля Айя де ла Торре. Но генерал Перес снискал похвалы в тех кругах, где до того не понимали, что демократию лучше всего сохранять, установив военную диктатуру. Также его хвалили за красноречивые атаки против тех, кто вмешивается в право народа выражать себя посредством выборов.

Очевиднее всего в Лиме то, что самое большое мошенничество – это попытка военных объяснить и оправдать переворот. Трудно найти кого‑то, кто всерьез верит, что они захватили власть из‑за «огромного мошенничества на выборах». Национальный избирательный комитет, группа уважаемых юристов, никак не связанных с АНРА, изучил обвинения и обнаружил, что, хотя имелись отдельные случаи ложной регистрации и множественного голосования, сумма нарушений была слишком мала, чтобы сказаться на исходе. Президент Прадо согласился – и за свои труды был изгнан в Париж, когда военные решили подкрепить свои обвинения шермановским танком и обученным в США батальоном рейнджеров.

Хунта назначила новые выборы на 9 июня 1963 года, но во всей Лиме верят в них, похоже, только таксисты, портье в отелях и разношерстная братия тех, кто имеет постоянную работу и кто голосовал за генерала Мануэля Одрию, диктатора с 1948‑го по 1956‑й. В кругах, от всего сердца поддерживающих переворот, а именно бизнесменов и финансистов, ставки делают против выборов в будущем году. «Эти парни пришли надолго, – говорит президент общества бизнесменов США. – Попробовав сахар на вкус, они от него не откажутся».

Впрочем, эта перспектива его не пугает. «Здешние люди, как дети, – объяснил он. – Они целый день жалуются на дисциплину, но в глубине души она им нравится. Она им нужна».

«Давайте тут не глупить, – добавляет он. – Этой страной заправляют богатые люди. Они же правят и нашей страной. Так почему не взглянуть в лицо фактам и не поблагодарить за ту стабильность, какую имеем сейчас? Эти люди – антикоммунисты. Давайте признаем хунту, пусть помощь по‑прежнему поступает, и давайте жить дальше. – Он снисходительно улыбается. – На наш взгляд, молодой Кеннеди тут просто вышел из себя. А теперь сам оказался в опасном положении и не знает, как выпутаться».

Почти все, кто носит в Лиме галстук, думают так же. Бизнес в Перу идет хорошо, это единственная страна в Латинской Америке без дефицита по платежам, и те, кто в нее вложился, хотят, чтобы так продолжалось и впредь. Даже таксист, который неплохо зарабатывает, потому что на улицах достаточно людей с деньгами в карманах, не слишком тревожится из‑за того, кто именно сидит в президентском кресле, пока этот человек не расстраивает его планы.

А ведь именно это едва не случилось. АНРА – не просто очередная политическая партия, он представляет собой неподдельную угрозу образу жизни, которому уже было полтысячелетия, когда США еще только родились. Говорить, что переворот произошел исключительно из‑за давней вражды военных с АНРА, – значит замазывать тот факт, что весь правящий класс Перу считает АНРА опаснее коммунизма.

У АНРА есть союзник в лице Альянса за прогресс, а союзник американских коммунистов никогда не был в Перу мелкой угрозой и гораздо удобнее в качестве мальчика для битья.

Если кто и объявлял войну коммунистам, то Айя де ла Торре. Один из самых популярных лозунгов его кампании звучал как «АНРА да! Коммунизму нет!» Фернандо Белаунде, пришедший в президентской гонке вторым, не замечен в яростных тирадах против красной угрозы. И генерал Одрия тоже. Зато местные коммунисты оказали хунте всемерную поддержку, хотя партия все еще вне закона и, без сомнения, таковой и останется.

АНРА – страшнейшая угроза нынешнему статус‑кво в Перу главным образом из‑за привлекательности для миллиона не имеющих избирательных прав и неграмотных индейцев. В настоящий момент партия еще оправляется от удара, какой ей нанесли, аннулировав доставшуюся дорогой ценой победу на выборах. Отступив из Касса дель Пуэбло (Дом народа), являющегося штаб‑квартирой АНРА, солдаты оставили после себя руины. 7 августа, после двух недель оккупации, здание вернули партии и посмотреть на развалины собралась огромная безмолвная толпа. В потолках и стенах были дыры от пуль, окна и двери выбиты, архивы партии уничтожены, и само здание – почти квартал офисов и подсобных помещений – казалось нагромождением битого стекла, поломанной мебели и промокшей бумаги. Среди разбитых или украденных предметов – единственная бормашина, все врачебные препараты из клиники и лекарства из аптеки, пишущие машинки, один радиопередатчик, все фотоархивы, скульптуры из художественной мастерской, инструменты детского оркестра, еда и тарелки из столовой, архивы кредитного союза и почти все, что может использовать человек.

Тех, кто, казалось, бесконечной похоронной процессией проходил тем вечером через Каса дель Пуэбло, нельзя причислить к якобы «огромному большинству» перуанцев, которые «полностью поддерживают хунту». Царила атмосфера горечи и поражения. Людям хотелось знать, что предпримут в связи с переворотом США, но единственный там американец мог только качать головой и повторять, мол, еще слишком рано говорить, хотя казалось неизбежным, что рано или поздно шум и крики с требованием признания возымеют нужный эффект.

Это другая сторона «недопонимания». АНРА представляет около шестиста тысяч из двух миллионов избирателей Перу плюс подавляющее большинство тех пятидесяти трех процентов населения, которое не читает, не пишет и не голосует. Айя де ла Торре получил на четырнадцать тысяч голосов больше любого другого кандидата и в демократической стране вполне мог бы ожидать получить хотя бы какой‑то вес в правительстве.

Но в Перу дважды два не всегда четыре. Воля народа подлежит вето того класса, чьей сильной рукой была армия с тех самых пор, как были вообще изобретены армии. Для этих людей демократия равнозначна хаосу. Она заставит их чуть разжать пальцы на национальном кошельке, разрушит основы общества, и в сокровищницы потечет щебень. Если демократия станет в Перу реальностью, рухнуть может сам образ жизни. Военный переворот – не случайная попытка наступить на мозоль Вашингтона. Это обдуманный шаг, о котором было немало предостережений заранее. Военные – и верхушка олигархов, которые их поддерживают, – твердо были намерены и намерены до сих пор не допустить к власти АНРА.

А следовательно, если реакция США на переворот недопонимание, то и сам Альянс за прогресс – недопонимание, потому что «Альянс» довольно прочно основывается на предположении, что прогресс будет достигнут не в ущерб демократии. Господин Кеннеди повторял это раз за разом, но в Перу его идея не получила широкого признания. Во всяком случае, среди тех, кто идет в счет.

National Observer, 27 август, 1962

 

ИНКА С АНД: ОН ТОТ, КТО ПРИЗРАКОМ ОБИТАЕТ НА РУИНАХ СВОЕЙ КОГДА‑ТО ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ

 

Куско, Перу

Когда на Куско спускаются холодные андские сумерки, официанты спешат опустить жалюзи в кафе при больших отелях в центре города. Они поступают так потому, что на каменные террасы приходят индейцы и смотрят на сидящих внутри. Туристам от этого не по себе, поэтому жалюзи опускают. И комната с высоким потолком и обшитыми дубом стенами сразу кажется веселее.

Индейцы протискивают лица между железными прутьями, защищающими окна. Они стучат по стеклу, шипят, протягивают странные безделушки на продажу, клянчат «денег» и вообще мешают туристу пить Pisco Sour.

Так было не всегда. До 1532 года этот город с его прохладным воздухом и холодными ночами Андских гор служил богатой золотом столицей империи инков, индейского общества, которое эксперт по Южной Америке Гарольд Осборн назвал «единственной цивилизацией, которой удалось сделать Анды поистине пригодными для жилья». Многие здания Куско по‑прежнему стоят на фундаментах инков, на массивных каменных стенах, которые пережили четыреста лет войн, грабежей, эрозии, землетрясений и общего небрежения.

Сегодня нет более печального и лишенного надежды существа, бродящего в горестях по земле, чем индеец. Больной, грязный, босой, в обносках, жующий листья наркотической коки, чтобы притупить боль реальности, он хромает по узким мощеным улочкам города, который когда‑то был столицей его цивилизации.

Его культуру превратили в груду камней. Археологи твердят, мол, это интересная груда, но индейцу не по нутру копаться в собственных развалинах. По сути, есть что‑то жалкое в том, как индейский ребенок ведет тебя через поле посмотреть на то, что он называет ruinas. За эту услугу он хочет «денег», а потом будет стоять неподвижно, когда наставишь на него объектив, ведь это стоит центов десять кадр.

Вероятно, у одного индейца из тысячи есть хотя бы какое‑то представление, почему люди приезжают в Куско посмотреть на ruinas. Остальным есть о чем думать, например, как раздобыть достаточно еды, и это сделало Куско одной из самых оживленных тепличек коммунистической агитации на континенте.

* * *

Вдохновленные коммунистами «восстания крестьян» – в Куско общее место, они уходят корнями в начало сороковых. Более того, они привычны по всему Перу. Во время Второй мировой войны коммунисты захватили Куско и воздвигли на холме над городом гигантские молот и серп из побеленного камня.

С тех пор порядок действий не слишком изменился. Прошлой зимой лидер крестьян Уго Бланко организовал неподалеку от города, в долине Конвенсьон, индейскую военизированную группировку, с которой совершил серию налетов. Приблизительно в то же время имели место забастовки и потасовки на принадлежащих США шахтах Серо де Паско.

Но феномен не ограничен ни шахтами, ни одним только Перу. Он встречается и в сельской местности, и в других странах, на чью территорию приходятся Анды, – в Эквадоре и Боливии. Из всех трех только Боливия попыталась интегрировать индейцев в жизнь страны. Перу предпринял несколько нервных и нерешительных шагов, а Эквадор почти ничего не сделал.

А ведь население трех стран насчитывает в сумме 18 500 000, из которых белых около десяти процентов. Приблизительно сорок процентов – чистые индейцы, остальные – смешанных кровей – cholos или mestizos. Если индейцы и cholos объединятся и войдут в свою полную силу, Южная Америка уже никогда не будет прежней.

* * *

Тем не менее коммунизм не единственное учение или пристрастие, способное подвигнуть обычно мирных индейцев к насилию. Еще одно – крепкое пиво chicha, андский ответ самодельному алкоголю, которое пьется в огромных количествах. В отчете антропологической экспедиции в Боливии 1953 г. значится, что в год в одной провинции выпивается по девятьсот семьдесят девять бутылок на каждого взрослого, мужчину или женщину, – то есть приблизительно по две с половиной бутылки в день.

Еще один источник возмущений – крайний консерватизм. Один пример. Прошлой осенью в Эквадоре бригада по улучшению санитарных условий Индейской миссии в Андах, спонсируемой ООН, была атакована индейцами, которым сказали, что эти люди «агенты коммунистов». Врач и его помощник были убиты, тело врача сожжено. Эквадорская пресса, настаивая, что коммунисты уж никак не могли сказать индейцам, что сотрудники ООН были «агентами коммунистов», назвала инцидент «трагическим последствием соперничества крайне правых и крайне левых за поддержку индейцев».

В этом инциденте и других ему подобных обвинили консервативные элементы, сопротивляющиеся земельной реформе или какому‑либо еще изменению статус‑кво. Пример Боливии показал: едва индеец начинает голосовать, у него нет общих целей с крупными землевладельцами или промышленниками. А потому для сохранения статус‑кво надо, чтобы индеец и дальше был невежественным, больным, нищим и политически бессильным.

* * *

И индейцы, живущие по большей части на голом плато на высоте от десяти тысяч футов над уровнем моря в Эквадоре и на высоте до пятнадцати тысяч футов в Боливии (для сравнения Денвер находится на высоте 5280), на удивление восприимчивы к такому консерватизму. С самого разрушения их империи в середине шестнадцатого века индеец считал, что все изменения только к худшему – кроме иногда тех, за которые выступают вдохновленные коммунистами «крестьянские лидеры».

Согласно одной прекрасной индейской традиции, ныне отмирающей, всех приезжих встречают градом камней, потому что они неизменно несут с собой беды. До очень недавнего времени прибытие любого человека «по официальному делу» могло означать, что все население деревни, возможно, отправят до конца дней работать на шахте.

Даже когда его убедят, что ему стараются помочь, индеец не склонен менять свои привычки. Арнальдо Санхинес, боливиец, работающий на «Панамериканскую сельскохозяйственную службу» в Ла‑Пасе, рассказывает, как остановился на крошечной ферме, чтобы продемонстрировать стальной плуг индейцу, пользовавшемуся плугом таким, какой его предки использовали пятьсот лет назад. Старик испробовал новый плуг и явно был убежден в его превосходстве, но в конечном итоге отдал его назад.

– Э, сеньор, – сказал он, – это прекрасный плуг, но мне нравится мой старый деревянный, и, думаю, я с ним и помру.

* * *

Мистер Санхинес грустно качает головой, говоря о двенадцати годах, которые он проработал на Службу, стараясь убедить индейцев отказаться от старинных методов земледелия. Главное препятствие, говорит он, что индеец живет почти полностью вне денежной экономики: он существует, как и существовал всегда, за счет натурального обмена. Один индеец, пройдя много миль до деревенской ярмарки, сказал по возвращении домой, что у него обманом выманили весь товар, потому что за него он получил деньги.

Тем не менее есть четкое различие между «городскими индейцами» и теми, кто остается в горах. К югу от Боготы андские города запружены индейцами‑нищими, которые без зазрения совести ложатся на мостовые и хватают за ноги тех прохожих, которые кажутся им состоятельными.

Одна из самых эффективных групп, работающих сейчас с боливийскими индейцами, – «Отцы из Маринолла», католическая миссия, базирующаяся в Ла‑Пасе. Один священник говорит: «У Боливии нет шансов, если только индейцы не станут частью общества. Кое‑какой прогресс у нас налицо, во всяком случае, больший, чем у других. В Перу и Эквадоре ограничиваются лишь необходимыми уступками».

В 1957 г. отец Райан, один из ветеранов миссии, основал «Радио Пеньяс», которое транслирует уроки испанского для миллионов индейцев, говорящих только на кечуа или аймара. Благодаря трем тысячам приемникам с фиксированной частотой, переданным в дар нью‑йоркским универмагом «Блумингдейл», «Отцы» за последние пять лет научили государственному языку около семи тысяч индейцев. Они транслируют по одному уроку в день, но трудно заставить индейцев включать радио в нужный час, потому что время они определяют по солнцу.

Фокус «индейской проблемы» – Перу, тот самый золотой магнит, который привел в шестнадцатом веке испанцев в Южную Америку. (За первые полгода завоевания Фансиско Писарро и его люди награбили из храмов инков золотых украшений более чем на двадцать миллионов долларов, а затем, расплавив, отправили домой в Испанию.) Перу стала сценой самых кровавых битв завоевания. В Перу Писарро решил строить Лиму, свой «Город королей», откуда испанские вице‑короли правили Андами, пока их не выгнали в 1821 г.

* * *

Сегодня «богатство Андов» уже не золото, а политическая сила, дремлющая в индейском населении. Этим объясняется долгая и ожесточенная борьба за поддержку индейцев между коммунистами Перу и Американским народно‑революционным альянсом (АНРА), политической партией с самой большой избирательной базой в стране.

Боливийская революция 1952 года отчасти разрешила индейскую проблему в стране: дала индейцам землю, право голосовать и, по меньшей мере, хоть какую‑то возможность влиять на правительство. И в Эквадоре непосредственной угрозы нет: до точки кипения там еще несколько лет.

Но в Перу напряжение велико как никогда, и фокусная его точка – здесь, в Куско. И тот, кто здесь завоюет себе поддержку индейцев, будет не только править Перу, но и влиять на происходящее в Боливии и Эквадоре.

Впрочем, сегодня в Куско туристы еще бродят по улицам и платят оборванным индейцам, чтобы те позировали перед камерами. Они все еще садятся на крошечный поезд до Мачу‑Пикчу, чтобы посмотреть на прославленные ruinas, еще сидят в старом комфортабельном отеле и пьют Pisco Sour. И индейцы еще стоят под окнами, но, если судить по недавним событиям, начинают уставать от того, что перед ними опускают жалюзи.

National Observer, 10 июня, 1963

 

БРАЗИЛЬПАЛЬБА

 

Рио‑де‑Жанейро

Бразильская полиция славится своей терпимостью, а про бразильскую армию говорят, что она самая уравновешенная и демократически настроенная во всей Латинской Америке, но в последние недели водворение «справедливости» приобрело новый характер, и многие задаются вопросом, ради чего собственно существуют полиция и армия.

Недавно ночью, когда температура была нормальной – девяносто пять градусов – и по всему городу гудели кондиционеры, одного американского журналиста разбудил в половину пятого утра телефонный звонок. Позвонил его друг из ночного клуба в районе Копакабана.

– Давай сюда! Как можно скорей! – кричал друг. – Тащи камеру! На улицах солдаты с автоматами! Они разнесли «Домино» и убивают людей прямо под стеной бара, где я сижу! Мы заперли дверь, но ее могут выбить!

Десять минут спустя полуодетый журналист выскочил из такси в квартале от происходящего. Он быстро, но с деловым видом зашагал к клубу «Домино», точно футбольный мяч, держа в руках камеру со вспышкой. В латиноамериканской стране, где нервозно поговаривают о революции, ни один человек в здравом уме не бросается в перестрелку, потому что, скорее всего, ему прошьют грудь пулями из чешского автомата.

Но в четыре сорок пять в клубе «Домино» было тихо. Клуб располагался в знаменитом ресторане, и его завсегдатаями были по большей части американские журналисты и богатые бразильцы. Основной приманкой были девочки: одни молоденькие и хорошенькие, другие чуть обвислые и раскрашенные после долгих лет службы.

Теперь от «Домино» остался лишь остов, темное помещение в дырах от пуль, засыпанное битым стеклом. Привратник был мертв, его скосила очередь, пока он бежал к ближайшему перекрестку. Бармена увезли в больницу, пуля чиркнула его по черепу, несколько завсегдатаев были ранены. Большинство очевидцев говорят, еще один человек погиб, но трупы увезли так быстро, что ничего нельзя утверждать наверняка.

Что же случилось? Correio de Manna, одна из лучших газет Рио, так объяснила это в редакционной статье, озаглавленной «Поле битвы Копакабана»: «В пятницу Копакабана стала местом проведения военной операции. Подразделение десантников под командованием двух лейтенантов перекрыло улицу, чтобы провести атаку на ночной клуб с автоматами, ручными гранатами и слезоточивым газом…»

Далее Correio писала: «Это оружие было ввезено в страну на деньги налогоплательщиков и предоставлено в распоряжение вооруженных сил для защиты страны, конституционных властей и поддержания законного порядка… в случае Копакабаны оно было использовано не по назначению».

Но это еще не все. Нападение на «Домино», произведенное десантниками в форме и с черной защитной краской на лицах, было чистейшей местью. Несколькими неделями ранее армейского сержанта забили до смерти в перепалке из‑за размера его счета в «Домино». Через пару дней в клуб зашел капитан, чтобы сказать, что армия намерена сравнять счет. Его также сильно избили привратник и несколько других служащих. Десять дней прошло без инцидентов, затем армия сравняла счет.

Когда прибыли журналисты, улица со всех концов была блокирована солдатами с автоматами и примкнутыми штыками. Тела (несколько трупов плюс раненые) еще грузили в машины. У входа в «Домино» собралась большая толпа. Журналист сделал несколько фотографий, затем проскользнул через кордон, но тут же был перехвачен капитаном, который вывел его за оцепление.

– Но бразильская же пресса там есть, – запротестовал американец.

– Возможно, – ответил капитан. – Но вы не бразилец.

Журналист обошел квартал и проскользнул с другой стороны, но к тому времени все было кончено. Небо светлело, и в нескольких кварталах на пляж Копакабана уже выходили ранние пташки. Посреди руа Карвальо де Мендоса, где лежало тело привратника, осталось затертое кровавое пятно и растоптанные цветы. Несколько машин было прошито очередями. На углу в трещинах мозаичной брусчатки запеклась кровь и тянулся кровавый след – это труп тащили в грузовик. В окнах и стеклянных витринах аптеки зияли дыры от пуль. Бетонные и мраморные стены по обеим сторонам улицы испещрили щербины. На тротуаре перед «Домино» лежала неразорвавшаяся ручная граната.

Если бы она разорвалась внутри клуба, то непременно стоила бы жизни по меньшей мере одному американцу, в «Домино» их всегда было полно, и Бразилии нелегко было бы справляться с последовавшим затем фурором.

Но и без взрыва удивительно, что в нападении на клуб погибло так мало людей. Солдаты ворвались внутрь, приказали всем лечь на пол и полили помещение очередями из автоматов. Владелец «Домино», который был главной мишенью атаки, улизнул в другой ночной клуб. Один посетитель выхватил у солдата оружие и пристрелил его. Другой бросился бежать, потом достал пистолет и ранил преследующего его солдата. Несколько очевидцев говорили, что труп этого человека увезли вместе с трупом горемычного привратника. Но никто не знает наверняка – кроме армии, а информация из этого источника практически перестала поступать.

Полиция Рио в нападении на «Домино» не участвовала. У нее собственные проблемы. В последние недели газеты сообщали о десятке случаев убийства полицейскими бомжей и нищих, чьи тела затем сбрасывали в реки, впадающие в залив Гуанабара. Пока арестованы только двое полицейских. Один сознался, и чиновники заверили прессу, что оба будут уволены.

Комментатор Brazil Gerald, ежедневной английской газеты в Рио, заметил, что «методы полиции в решении социальной проблемы и устранении нищеты путем сбрасывания нищих в реку… невзирая на свою несомненную эффективность, не встречает широкого одобрения».

Jornal do Brazil призвал к немедленному расследованию, утверждая, что полицейских подозревают в том, что они «без суда и следствия выносили смертный приговор тем, кого считали нежелательными элементами…» и что «жители (Рио) полагают, что в некоторых подразделениях полиции террор является нормальной практикой в обращении не только с опасными преступниками, но и с подозреваемыми и, возможно, даже с личными врагами отдельных полицейских».

Один человек выразил мнение, что «увольнение никак нельзя считать жестоким или необычным наказанием для полицейских, убивающих попрошаек и бродяг, которые им докучают или путаются под ногами, пока они стараются выполнять свою работу, состоящую в основном в обходах с целью сбора взяток».

Также указывали, что уволенные со службы полицейские часто нанимаются привратниками или вышибалами в клубы вроде «Домино». И действительно, бразильские ночные клубы не славятся излишним терпением или щедростью. «Балерина» по имени Мария, недавно уволенная из клуба в небольшом городке неподалеку от Рио, обратилась с жалобой в полицию, обвинив владельца одного ночного клуба в том, что «задний двор своего заведения он превратил в кладбище». Девушка сообщила, что «посетителей, не способных оплатить счет или протестующих из‑за суммы, приглашают поговорить на заднем дворе, где застреливают и закапывают». Полиция обещала провести расследование.

Тем временем в Рио много говорят об инциденте в «Домино». Уже не в первый раз армия прибегает к мщению обидевшему ее ночному клубу, но впервые кто‑то погиб от автоматной очереди. Всех занимает вопрос: «Что дальше?»

– Что мне, спрашивается, делать, когда в следующий раз солдат начнет тут бузить? – говорил владелец одного ночного клуба на Копакабана. – Придется с ним миндальничать, иначе они все явятся и пристрелят меня как животное.

Американец задумался, какова бы была реакция, если бы солдаты из Форт‑Нокс, Кентукки, начали стрелять в баре луисвилльском, где за пару недель до того обманули, избили или убили одного их товарища.

– Даже представить себе не могу, – говорит он, – но готов поспорить, случись такое, всех бы повесили.

Другой американец сказал:.

– Черт, да будь я лейтенантом (в армии США), то, наверное, позаимствовал бы два грузовика из автопарка, если бы хотел отомстить какой‑то забегаловке. Но, будь я проклят, мне ни за что не уговорить пойти со мной два взвода вооруженных ребят.

Такова суть проблемы и одно из самых больших различий между Соединенными Штатами и не одной только Бразилией, а всеми латиноамериканскими странами. Там, где гражданские власти слабы и коррумпированы, по определению, верховодит армия. Даже слова «справедливость» и «власть» приобретают иной смысл. После нападения на «Домино» Jornal do Brazil напечатал дополнительную статью с заголовком: «Армия не видит ничего преступного в своих действиях».

Или, как заметил Джордж Оруэлл: «В королевстве слепых, одноглазый – король».

National Observer, 11 февраля, 1963