Возвращение Феликса Вавилона

 

Вечером того дня, когда произошло роковое свидание принца Евгения с мистером Симпсоном Леви, Теодор Раксоль бесцельно и тревожно прохаживался по вестибюлю и смежным с ним коридорам «Великого Вавилона». Всего день или два тому назад он вернулся из Остенде и изо всех сил старался забыть о деле, вызвавшем его туда, старался смотреть на него как на оконченное. Но это ему плохо удавалось. Напрасно он говорил себе, что есть вещи, которые должны быть предоставлены естественному течению. Если его опыт человека, по‑своему распоряжавшегося на денежных рынках, инициатора гигантских предприятий в Нью‑Йорке, научил его чему‑нибудь, то он должен был научить его именно этому. И все‑таки Раксоль не мог примириться с таким ходом вещей.

Само присутствие принцев в его гостинице пробуждало воинственные инстинкты этого человека, которому еще никогда в жизни не приходилось терпеть поражения. Он взялся за оружие, так сказать, только ради помощи, но если бы принцы Познанские не стали продолжать бой, то он, Теодор Раксоль, не сложил бы оружия. В некоторых отношениях, конечно, победа оставалась за ним, так как принц Евгений был выведен из чрезвычайно трудного и опасного положения, а враги, то есть Жюль, Рокко, мисс Спенсер, а может быть, и какие‑то другие лица, обращены в бегство. Но этого Раксолю было недостаточно, даже слишком мало. Он считал величайшей несправедливостью тот факт, что преступники – а они, несомненно, были преступниками – до сих пор разгуливали на свободе. Кроме того, был еще один пункт: Раксоль ни словом не обмолвился полиции о случившемся. Пренебрегая полицией, он не мог не видеть, что если бы последней удалось в самом деле найти настоящий ключ к событиям, то он был бы поставлен в довольно неловкое положение по той простой причине, что в глазах закона утаивать то, что он утаивал, равнялось преступлению.

В тысячный раз миллионер спрашивал себя, что заставило его скрыть происходящее от полиции, почему он вдруг стал заинтересованным в познанской истории лицом и почему в настоящий момент так жаждал расследовать эту историю до конца? На первые два вопроса он с грехом пополам отвечал, что у него всегда была привычка доводить дело до конца и что теперь его побуждало к этому детское упрямое желание не останавливаться на полпути, тем более что он чувствовал себя совершенно способным завершить дело. Кроме того, у него было побуждение, в котором он сам себе не хотел признаваться, будучи от природы противником громких фраз, а именно – отвлеченная любовь к правосудию, глубоко укоренившийся в англосаксах инстинкт помогать в победе правой стороне, несмотря на громадный риск и несоответствующие ему выгоды.

Теодор Раксоль обдумывал все это, прохаживаясь по своему громадному отелю в последний июльский вечер. Газеты еще неделю тому назад утверждали, что Лондон опустел, но, вопреки их заявлениям, город, по‑видимому, оставался столь же многолюдным. Правда, «Великий Вавилон» не был так переполнен, как за месяц до этого, но все еще приносил неплохую прибыль. Перед концом сезона веселые светские мотыльки имеют обыкновение залетать на день или два в большие отели, прежде чем упорхнуть в замки и загородные виллы, на луга, реки и озера.

Большие плетеные кресла на веранде были заняты различных возрастов джентльменами, наслаждавшимися тонким вкусом ликеров и сигар и созерцанием полной луны, так величаво плывшей над водами Темзы. То тут, то там какая‑нибудь хорошенькая женщина проходила по террасе под руку с безукоризненно одетым кавалером. Комиссионеры в форменных фраках и швейцары бесшумно двигались вокруг. Главный швейцар поминутно прикладывал ко рту свой пронзительный свисток, и от подъезда гостиницы, позвякивая бубенчиками, отъезжали кебы, увозя пару мотыльков к месту скуки или увеселения, а порой какой‑нибудь шикарный собственный экипаж, запряженный дорогими лошадьми, казалось, знавшими себе цену, затмевал своим великолепием маленькие кебы.

Вечер стоял жаркий, и, помимо экипажей, на улицах не было заметно никакого движения. Казалось, что мир – то есть мир «Великого Вавилона» – всецело погрузился в торжественный процесс пищеварения и тихих разговоров. Даже огни длинных рядов фонарей на набережной едва дрожали в спокойном, теплом, ласковом воздухе. Мерцавшие в небе звезды и неподвижная, бледная луна смотрели с вышины на громаду «Великого Вавилона». Невозможно угадать, что думали они о гостинице и ее обитателях, зато можно понять мысли Теодора Раксоля: бродя по вестибюлю своего отеля, он думал, что луна несносна – она своим глупым видом притягивала его взор и мешала его сложным размышлениям.

Миллионер оглядывал этих прекрасно одетых, довольных собой людей – его гостей и постояльцев. По‑видимому, они вовсе не замечали его. Вероятно, лишь очень небольшая часть из них знала, что этот высокий скромный человек с проседью и худощавым, решительным и властным лицом, с такой небрежной легкостью носивший свой американского покроя фрак, был единственным владельцем «Великого Вавилона» и, может быть, самым богатым человеком в Европе. Как уже было сказано, Раксоль не был известен в Англии. Гости «Великого Вавилона» видели в нем лишь странного господина, который своим снованием взад‑вперед нарушал их безмятежное спокойствие, но с которым, судя по его виду, не стоило вступать в препирательства. Поэтому Теодор Раксоль без помехи продолжал свое блуждание, постоянно повторяя про себя: «Надо что‑нибудь сделать!» Но что? Он не мог остановиться ни на каком решении.

Наконец, пройдя через весь отель, Раксоль вышел в маленькую боковую улицу и по ней влился в шумный поток многолюдного Стрэнда. Вскочив в проходивший мимо омнибус, миллионер заплатил пять пенсов за проезд до Путни, но через минуту, увидев, что скромные пассажиры с любопытством осматривают человека во фраке, но без пальто, вновь выскочил из омнибуса и даже не заметил, как кондуктор, указав на него пальцем, подмигнул пассажирам, будто говоря: «Вот сумасшедший‑то!»

Раксоль вошел в табачный магазин и попросил сигару. Продавец почтительно осведомился, за какую цену.

– Сколько стоит самая лучшая? – спросил Теодор.

– Пять шиллингов штука, сэр, – быстро ответил продавец.

– Дайте за один пенс, – лаконично заявил Теодор Раксоль и вышел из лавки, закурив сигару за один пенс; для него это было совершенно новое ощущение.

Остановившись перед парфюмерным магазином Евгения Риммеля, он вдохнул донесшийся оттуда аромат, как вдруг какой‑то господин, шедший навстречу, обратился к нему с приветствием:

– Добрый вечер, мистер Раксоль!

Миллионер не сразу узнал заговорившего с ним господина, одетого в дорожное пальто и державшего в руке чемодан. Через миг довольная улыбка осветила его черты, и он протянул руку.

– Ну, знаете ли, мистер Вавилон, из всех людей на свете я больше всех сейчас желал видеть именно вас!

– Вы мне льстите, – сказал новоиспеченный швейцарец.

– Ничуть, – ответил Раксоль, – я не имею этой привычки, так же как и вы. Мне хотелось поговорить с вами по душам, и вдруг – вот и вы сами! Откуда вы взялись?

– Из Лозанны, я исполнил там все свои обязанности, делать мне больше было нечего, к тому же на меня напала ностальгия по Лондону, вот я и собрался в путь, как видите! – Он поднял свой чемодан, указывая на него Раксолю: – Зубная щетка, бритва, туфли – и готово! – Он засмеялся. – Бродя по улицам, я раздумывал, где бы мне остановиться. Представьте себе: я, Феликс Вавилон, не имею пристанища в Лондоне.

– Я бы посоветовал вам остановиться в «Великом Вавилоне», – рассмеялся Раксоль ему в ответ. – Это хороший отель, и я лично знаком с владельцем.

– Только, кажется, он дороговат?

– Для вас, сэр, – ответил Раксоль, – стоимость будет ровно полкроны в неделю. Согласны?

– Согласен. Вы очень добры, мистер Раксоль.

Они вместе направились к отелю, не говоря ничего особенного, но чрезвычайно довольные обществом друг друга.

– Много постояльцев? – спросил Феликс Вавилон.

– Так себе, – сказал Раксоль, стараясь придать себе по возможности вид профессионального содержателя гостиницы. – Но кажется, что, выражаясь языком коммерсантов, если вообще делаются хорошие дела, то они делаются именно у меня. Сегодня все сидят на террасе у портика, ведь невообразимо жарко, и потребление мороженого доходит до неимоверного количества, почти как в Нью‑Йорке.

– В таком случае, – вежливо сказал Вавилон, – позвольте мне предложить вам другую сигару.

– Но я еще не докурил эту.

– Именно потому я и хочу предложить вам другую. Сигара, подобная вашей, друг мой, никогда не должна куриться в пределах «Великого Вавилона» – даже самим его владельцем, а в особенности, когда все гости собрались на веранде. Ее дым способен погубить всякую гостиницу.

Теодор Раксоль, смеясь, зажег ротшильдовскую гавану, протянутую ему Вавилоном, и они под руку вошли в гостиницу. Но едва они поднялись по ступеням, как Феликс стал объектом всеобщего внимания. Казалось, что он был весьма популярен среди своих бывших гостей. Наконец они добрались до комнаты хозяина, куда Вавилону были поданы на ужин цыплята, а Раксоль составил ему компанию, распивая бутылку вина.

– Этот цыпленок зажарен почти безукоризненно, – сказал наконец Вавилон. – Но почему, мой дорогой Раксоль, почему, ради всего святого, вы поссорились с Рокко?

– Значит, вы слышали?

– Слышал?! Друг мой, да об этом кричали все газеты Континента! Некоторые журналы даже пророчествовали, что гостинице придется закрыться не позже как через полгода, раз Рокко покинул ее. Но я, без сомнения, смотрел на дело иначе. Я знал, что у вас должно было появиться серьезное основание, чтобы допустить уход Рокко, и что вы заранее должны были условиться относительно его заместителя.

– В сущности, я не предпринимал никаких шагов заранее, – сказал Теодор Раксоль немного грустно, – но, к счастью, мы нашли в нашем втором sous‑chef’e[10] мастера, уступающего разве что самому Рокко. Так что это было делом случая.

– В таком серьезном вопросе было, без сомнения, неблагоразумно полагаться на простой случай.

– Да я и не полагался на случай. Я ни на кого не полагался, кроме Рокко, а он обманул меня.

– Но почему же вы с ним поссорились?

– Я не ссорился с ним. Просто однажды ночью я нашел его бальзамирующим тело в королевской спальне.

– Что? Что вы сказали? – вскрикнул Вавилон.

– Я нашел его бальзамирующим тело в королевской спальне, – спокойно повторил Раксоль.

Оба несколько секунд смотрели друг на друга, затем Раксоль наполнил стакан Вавилона.

– Расскажите мне все, – попросил Вавилон, глубже усаживаясь в своем кресле и закуривая сигару.

И Раксоль поведал ему весь познанский эпизод со всеми мельчайшими его подробностями, насколько последние были ему самому известны. Рассказ этот, длинный и сложный, занял почти час. Феликс не прерывал его ни словом, ни один мускул не дрогнул на его лице, только маленькие глазки его пристально смотрели на собеседника через голубоватые клуба дыма.

Часы на камине пробили полночь.

– Пришло время для виски с содой, – сказал Раксоль и встал, чтобы позвонить, но Вавилон остановил его.

– Вы упомянули, что этот Симпсон Леви имел сегодня аудиенцию у принца Евгения, но о результатах встречи ничего не рассказали.

– Потому что я и сам их еще не знаю. Но, без сомнения, завтра мне уже все будет известно. Пока я твердо уверен в том, что Леви отказался предоставить требуемый миллион принцу Евгению. Я имею основания думать, что деньги эти уже получили другое назначение.

– Гм… – пробормотал Вавилон, затем небрежно добавил: – Меня вовсе не удивляет это шпионство через ванную королевских покоев.

– Почему не удивляет?

– О, это такое заманчивое занятие, и притом легко исполнимое. Что до меня, то я всегда избегал вмешательства в такие дела. Я знал, что они существуют, я чувствовал, но я также чувствовал, что меня это не касается. Мои обязанности заключались в том, чтобы предоставлять самую лучшую пищу и кров тем, кто был готов за них платить, и я делал свое дело. Если же что‑либо втихомолку делалось в моей гостинице, я уже давно поставил себе за правило не видеть этого и не знать – если только на это не призывалось мое особенное внимание, а внимания моего никто не призывал. Как бы то ни было, я допускаю, что такого рода дела волнуют кровь, и вы, без сомнения, узнали это на личном опыте.

– Да, – просто сказал Раксоль, – хотя мне кажется, что вы смеетесь надо мной.

– Ничуть, – возразил Вавилон. – Ну, а теперь, если будет дозволено спросить, что же вы намерены делать далее?

– Это‑то я и сам хотел бы знать.

– Хорошо, – произнес Вавилон, помолчав немного. – Посмотрим. Во‑первых, вам, может быть, небезынтересно будет узнать, что я сегодня видел Жюля.

– Да? – сказал Раксоль невозмутимо. – Где же?

– Рано утром в Париже, как раз перед моим отъездом оттуда. Встреча была совершенно случайная, и Жюль, казалось, удивился, увидев меня. Он почтительно осведомился, куда я еду, и я сказал, что в Швейцарию. В ту минуту я действительно думал, что поеду в Швейцарию: мне казалось, что там я буду счастливее и что мне лучше вернуться и не видеть больше Лондона. Тем не менее потом я снова переменил решение и приехал в Лондон, рискуя почувствовать себя здесь несчастным без моего отеля. Кстати говоря, я спросил Жюля, куда он держит путь, и он ответил, что едет в Константинополь, так как заинтересован появившимся там новым французским отелем. Я пожелал ему счастливого пути, и мы расстались.

– Гм… Константинополь… – протянул Раксоль. – По‑моему, это довольно подходящее для него место.

– Но, – прервал американца Вавилон, – я снова видел его.

– Где?

– На Черинг‑Кроссе, за несколько минут перед тем, как имел удовольствие повстречаться с вами. В конце концов мистер Жюль не отправился в Константинополь. Он меня не видел, в противном случае я бы заметил ему, что, путешествуя из Парижа в Константинополь, обычно не проезжают через Лондон.

– Ну и пройдоха же он! – воскликнул Теодор Раксоль. – Неподражаемый пройдоха!

 

Глава XXII

В винном погребе

«Великого Вавилона»

 

– А прошлое этого Жюля вам неизвестно? – спросил Раксоль, наливая себе виски.

– Совершенно неизвестно, – ответил Вавилон. – Я и понятия не имел, что его настоящее имя – Том Джексон, пока вы не рассказали мне об этом, хотя я, конечно, знал, что в действительности его звали не Жюлем. Я, безусловно, не догадывался о том, что мисс Спенсер была его женой, хотя давно подозревал, что они состояли в гораздо более интимных отношениях, чем того требовали их служебные обязанности в гостинице. Все, что я знаю о Жюле – его всегда все звали Жюлем, – это что он мало‑помалу благодаря каким‑то непостижимым личным качествам приобрел выдающееся положение в гостинице. Решительно, это был самый умный и просто идеальный лакей, какого я когда‑либо знал. Ему особенно хорошо удавалось сохранять собственное достоинство, не унижая других. Боюсь, что эти сведения слишком неопределенны, чтобы извлечь из них какую‑нибудь практическую пользу в нынешнем затруднительном случае.

– В чем же затруднительность нынешнего случая? – простодушно осведомился Раксоль.

– По‑моему, теперь очень трудно объяснить присутствие этого человека в Лондоне.

– Напротив, это легко.

– Как? Уж не предполагаете ли вы, что он стремится отдать себя в руки правосудия или что цепи привычки приковали его к отелю?

– Ни то, ни другое. Жюль собирается предпринять новое покушение, вот и все.

– Покушение? На кого?

– На принца Евгения – либо на его жизнь, либо на свободу. Вероятно, в этот раз на жизнь. Он угадал, что мы заинтересованы в том, чтобы сохранить приключения принца Евгения в тайне, и понял, что это обстоятельство даст ему преимущество над нами. Так как он уже довольно богат, по его собственному утверждению, то предложенное ему вознаграждение должно быть громадно, и он твердо решил во что бы то ни стало получить его. Еще недавно он выказывал себя чрезвычайно дерзким типом, и, если не ошибаюсь, в скором времени он проявит еще большую дерзость.

– Но что же он может сделать? Вы, конечно, не предполагаете, что он предпримет покушение на жизнь Евгения в самом отеле?

– А почему бы и нет? Если Реджинальд Диммок погиб из‑за одного только подозрения, что он может выдать заговор, то почему этой же участи должен избежать принц Евгений?

– Но ведь это же было бы неслыханное преступление и нанесло бы страшный удар гостинице!..

– Верно! – с улыбкой согласился Раксоль.

Щуплому Феликсу Вавилону, казалось, было неимоверно трудно осмыслить столь чудовищное предположение.

– Как же это может совершиться? – спросил он наконец.

– Диммок был отравлен.

– Да, но тогда здесь был Рокко, который состоял в заговоре. Понятно, что Рокко мог это устроить, совершенно понятно. Но без него такое вряд ли возможно, я даже не могу подумать, что Жюль попытался бы провернуть подобное. Видите ли, в таком месте, как «Великий Вавилон» – мне нужно вам на это указать, – пища проходит через столько рук, что отравить одно лицо, не убив по дороге пятьдесят других, было бы операцией чрезвычайно сложной. Сверх того, принцу Евгению, если только он не изменил своих привычек, всегда прислуживает собственный лакей, старый Ганс. А потому и всякая попытка подмешать отраву в уже готовое кушанье перед тем, как оно будет подано на стол, была бы чрезвычайно рискованной.

– Согласен, – сказал Раксоль, – однако с вином это было бы легче устроить. Как вы считаете?

– Я не подумал об этом, – сознался Вавилон. – Вы изобретательный теоретик, но мне известно, что вино для принца Евгения всегда откупоривается в его присутствии. Без сомнения, его откупоривает тот же Ганс. А потому и ваша винная теория не выдерживает критики, мой друг.

– Почему же? В вопросе о вине я не считаю себя экспертом, сам его редко пью, но мне кажется, что бутылка вина может быть отравлена, еще находясь в самом погребе, особенно если есть сообщник в гостинице.

– Так вы думаете, что еще не отделались от всех ваших заговорщиков?

– Я считаю вполне возможным, что у Жюля есть сообщник в стенах этого здания.

– И что бутылка вина может быть откупорена и закупорена вновь без всякого следа такой операции? – В голосе Вавилона прозвучал сарказм.

– Не вижу необходимости открывать бутылку, чтобы отравить вино. Я никогда не пробовал отравить кого‑нибудь бутылкой вина и не претендую на природный талант отравителя, но думаю, что сумел бы изобрести не один способ исполнить подобный фокус. Конечно, я допускаю, что относительно намерений Жюля могу и ошибаться…

– Ах, винные погреба, которые находятся тут, внизу, под нами, относятся к одному из чудес Лондона, – сказал Феликс Вавилон. – Надеюсь, вам известно, Раксоль, что, купив «Великий Вавилон», вы купили, должно быть, и лучший винный склад во всей Англии, если не во всей Европе. Я оцениваю его в шестьдесят тысяч фунтов. И могу сказать, что я всегда особенно заботился о том, чтобы мои погреба надлежащим образом охранялись. Даже Жюль столкнулся бы с немалыми трудностями, пытаясь проникнуть туда без посредничества винного клерка, а последний неподкупен или, вернее, был таковым.

– Мне стыдно сознаться, но я еще не осматривал погреб. – Раксоль улыбнулся. – Даже ни разу о нем не подумал. Раз или два я дал себе труд обойти гостиницу, но в своей экскурсии я пропустил погреба.

– Да это невозможно, голубчик! – воскликнул Вавилон; его, великого знатока и любителя тонких вин, просто смешило такое признание. – Право, вы должны завтра же осмотреть их, и, если позволите, я буду сам сопровождать вас.

– А почему же не сегодня? – спокойно предложил Раксоль.

– Сегодня! Да ведь уже очень поздно, Хабборд, наверно, уже лег спать.

– Можно узнать, кто такой этот Хабборд? Я что‑то смутно припоминаю его имя.

– Хабборд – винный клерк «Великого Вавилона», – произнес Феликс с ударением, – очень положительный человек лет сорока. У него хранятся все ключи от погребов. Он знает каждую бутылку в каждом ящике, ее год, качество и цену, а сам он состоит в обществе трезвости. Хабборд – это редкость. Без его ведома ни одна бутылка не может быть взята из погреба и никто не может войти в погреб. Так по крайней мере было в мое время, – добавил Вавилон.

– Мы разбудим его, – предложил Раксоль.

– Да ведь уже первый час ночи, – запротестовал было Вавилон.

– Пустяки! Если только вы согласны сопровождать меня. Погреб ведь тот же – что днем, что ночью, а потому зачем же откладывать?

Вавилон пожал плечами.

– Как хотите, – согласился он со своей обычной вежливостью.

– Ну так отыщем этого мистера Хабборда с его ключами, – сказал Раксоль, выходя вместе с гостем из комнаты.

Несмотря на поздний час, гостиница оставалась открытой. Некоторые из постояльцев сидели еще в общих комнатах, и несколько усталых лакеев были на ногах. Одного из них послали за мистером Хаббордом. По счастливой случайности последний еще не успел лечь, хотя уже собирался. Он лично принес ключи мистеру Раксолю, и после того, как он немного поболтал со своим прежним хозяином, владелец и экс‑владелец гостиницы «Великий Вавилон» направились к погребам.

Погреба эти, расположенные под отелем, занимали половину его площади, выходившую на Стрэнд. Вследствие того что почва имела большой уклон от Стрэнда к реке, «Великий Вавилон», так сказать, был глубже со стороны Стрэнда, чем Темзы. Со стороны Темзы под нижним этажом заложен фундамент и подфундамент, со стороны же Стрэнда под вторым фундаментом расположены еще и обширные винные погреба.

Спустившись по четырехъярусной лестнице, по которой ходила прислуга, и пройдя по длинному коридору, параллельному кухням, оба приятеля очутились перед незапертой дверью, открывавшей за собой еще один ярус ступеней, у подножия которых находился главный вход в погреба. Перед дверью был лифт, посредством которого великолепные напитки поднимались на верхние этажи, а напротив помещалось маленькое бюро мистера Хабборда. Свет везде еще горел. Вавилон, державший в руках хорошо знакомую связку ключей, отпер большую дверь, и они очутились в первом из пяти погребов. Раксоль был поражен низкой температурой и размерами помещения. Взяв переносную электрическую лампу, прикрепленную к длинной проволоке, и подняв ее кверху, Вавилон осветил обширный погреб. При этом ярком освещении подземная кладовая имела таинственный и мрачный вид со своими длинными рядами ящиков, убегавшими вдаль, где луч света отражался в горлышке последней бутылки. Потом Вавилон зажег еще лампу, и Теодор Раксоль под руководством этого тонкого знатока начал обзор самой интересной части своих владений.

Неподдельное воодушевление Феликса Вавилона при виде этого склада живительной влаги способно было развеселить любого. Вавилон представил удивленным глазам Раксоля в должном порядке все вина трех континентов – нет, даже четырех, так как великолепные и сладкие вина Капской колонии[11] не были забыты в этой самой изысканной коллекции разнообразных лоз. Начав с несравненных продуктов Бургундии, Вавилон перешел к красным винам медок, бордо и сотерну, за ними следовали шампанские «Айи», «Отвиллье» и «Пьери», рейнвейн, мозельвейн Германии и блестящие имитации шампанских Майна, Неккара и Наумберга, затем славные токайские вина из Венгрии и бесконечные вариации французских вин из Австрии, затем все испанские вина от Каталонии до темного «Тента», часто употребляемого при богослужении, наконец, знаменитые португальские портвейны. После этого Феликс перешел в итальянский погреб и начал распространяться о превосходных качествах пьемонтских и римских вин. И так далее, без конца, с такими подробностями, которые здесь передать невозможно.

В конце отделения погребов находилась стеклянная дверь, за которой, как было видно, располагалась еще одна комната меньших размеров, всего в пятнадцать или шестнадцать футов длины.

– Там что‑нибудь особенное? – полюбопытствовал Раксоль, когда они остановились перед этой дверью и заглянули через нее на сомкнутые ряды бутылок.

– Ах! – воскликнул, причмокнув, Вавилон. – Тут‑то и содержатся самые сливки!

– Вероятно, лучшие шампанские?

– Да, самые лучшие шампанские вина, редчайшие, таких вы нигде не найдете. Но я вижу, друг мой, что вы впадаете в обычное заблуждение: ставите шампанские выше всех вин. Кроме шампанских, там хранятся и другие отборные вина. В этом погребе вы найдете старое бургундское, мистер Раксоль, которое стоило мне – сколько бы вы думали? – восемьдесят фунтов бутылка! Вероятно, оно никогда не будет выпито, – прибавил он со вздохом, – оно слишком дорого даже для принцев и для плутократии.

– Нет, оно будет выпито, – быстро вставил Раксоль. – Завтра мы с вами разопьем бутылочку.

– Затем, – продолжал Вавилон, – там есть образцы рейнского вина лоз тысяча семьсот шестого года, которое произвело сенсацию на Венской выставке тысяча восемьсот семьдесят третьего года. Там находится и чрезвычайно знаменитое персидское вино Шираза – вино, подобного которому я нигде не встречал, а также не имеющее соперников «Romanée‑Conti», затмевающее все современные бургундские вина. Если не ошибаюсь, принц Евгений неизменно требует его при каждом своем приезде сюда. Оно не значится в карте вин гостиницы, и не многие из посетителей знают о нем. Мы не предлагаем его всем…

– В самом деле? Ну так пойдемте туда, – сказал Раксоль.

Они вошли в каменное помещение, настоящую святая святых склада, заключавшее в себе редчайшие его драгоценности. Раксоль оглянулся с чрезвычайно внимательным и любопытным видом. В дальнем конце находилась решетка, сквозь которую проникал слабый свет.

– Что это такое? – живо спросил миллионер.

– Это просто отверстие для вентиляции. Хорошая вентиляция очень важна.

– Оно будто бы сломано, не правда ли? – промолвил Раксоль, затем, коснувшись плеча Вавилона, прибавил: – В погребе кто‑то есть. Слышите чье‑то дыхание, там, в глубине, позади этого ящика?

Некоторое время оба стояли молча и напряженно прислушивались при свете единственной электрической лампы в потолке. Половина погреба тонула во мраке. Наконец Раксоль твердым шагом направился по главному проходу между полками и повернул за угол.

– Эй, негодяй! Выходи отсюда! – проговорил он сдавленным от бешенства голосом и вытащил какую‑то скорченную фигуру.

Он думал встретить мужчину, но оказалось, что он наложил разгневанную руку на собственную дочь, Неллу Раксоль.

 

Глава XXIII