ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой Иа находит Савешник и Сова переезжает

 

Винни‑Пух забрел в Дремучий Лес и остановился перед домом Совы. Теперь он был совершенно не похож на дом. Теперь он выглядел просто как поваленное дерево; а когда дом начинает так выглядеть‑значит, хозяину пришло время попытаться переменить адрес.

Сегодня утром Пух обнаружил у себя под дверью Таинственное Спаслание, которое гласило:

 

Я ищу новый адриск для Совы ты тоже Кролик

 

И, пока он раздумывал, что бы это такое могло значить, пришел Кролик и прочел ему вслух.

– Я и для остальных приготовил такое письмо, – сказал Кролик. – Растолкую им, о чем речь, и все они тоже будут искать новый адриск, то есть дом для Совы. Извини, очень спешу, всего хорошего!

И он убежал.

Пух не спеша поплелся за ним. У него было дело посерьезнее, чем поиски нового дома для Совы; ему нужно было сочинить Хвалебную Песню – Кричалку – про ее прежний дом.

Ведь он обещал это Пятачку много‑много дней назад, и с тех пор, когда бы они с Пятачком ни встречались, Пятачок, правда, ничего не говорил, но было сразу понятно, о чем он не говорит; и если кто‑нибудь упоминал Песни (Кричалки), или Деревья или Веревки, или Ночные Бури, Пятачок сразу весь розовел, начиная с кончика носа, и поспешно заговаривал о чем‑нибудь совсем другом.

«Но это не так‑то легко, – сказал Винни‑Пух про себя, продолжая глядеть на то, что было некогда Домом Совы. – Ведь Поэзия, Кричалки – это не такие вещи, которые вы находите, когда хотите, это вещи, которые находят на вас; и все, что вы можете сделать, – это пойти туда, где они могут вас найти».

И Винни‑Пух терпеливо ждал…

– Ну, – сказал он после долгого молчания, – я могу, пожалуй, начать: «Вот здесь лежит большущий ствол», потому что ведь он же тут лежит, и посмотрю, что выйдет. Вышло вот что:

 

ХВАЛЕБНАЯ ПЕСНЬ

(кричалка)

Вот здесь лежит большущий ствол,

А он стоял вверх головой,

И в нем Медведь беседу вел

С его хозяйкою (Совой).

Тогда не знал никто‑никто,

Что вдруг случится ужас что!

Увы! Свирепый Ураган

Взревел – и повалил Каштан!

Друзья мои! В тот страшный час

Никто‑никто бы нас не спас.

Никто бы нам бы не помог,

Когда б не Храбрый Пятачок!

– Смелей! – он громко произнес. –

Друзья, скорей найдите трос

(Допустим, толстенький шпагат,

А лучше – тоненький канат).

И знайте: пусть грозит Беда,

Для Смелых выход есть всегда!

И вот герой вознесся ввысь,

Туда, туда, где брезжил свет, –

Сквозь щель Для Писем и Газет!

Хоть все от ужаса тряслись

И говорили «Ох» и «Ах», –

Герою был неведом страх!

О Храбрый, ХРАБРЫЙ ПЯТАЧОК!

Дрожал ли он? О нет! О нет!

Нет, он взлетел под потолок

И влез в «Для писем и газет».

Он долго лез, но он пролез

И смело устремился в Лес!

Да, он, как молния, мелькнул,

Крича: – Спасите! Караул!

Сова и Пух в плену. Беда!

На помощь! Все‑Все‑Все сюда! –

И Все‑Все‑Все (кто бегать мог)

Помчались, не жалея ног!

И вскоре Все‑Все‑Все пришли

(Не просто, а на помощь к нам),

И выход тут же мы нашли

(Вернее, он нашелся сам).

Так славься, славься на века

Великий Подвиг Пятачка!

 

– Вот, значит, как, – сказал Пух, пропев все это трижды. – Вышло не то, чего я ожидал, но что‑то вышло. Теперь надо пойти и спеть все это Пятачку.

 

«Я ищу новый адриск для Совы ты тоже Кролик».

 

– Что все это значит? – спросил Иа.

Кролик объяснил.

– А в чем дело с ее старым домом?

Кролик объяснил.

– Мне никогда ничего не рассказывают, – сказал Иа. – Никто меня не информирует. В будущую пятницу, по моим подсчетам, исполнится семнадцать дней с тех пор, как со мной в последний раз говорили.

– Ну, семнадцать – это ты преувеличиваешь…

– В будущую пятницу, – пояснил Иа.

– А сегодня суббота, – сказал Кролик, – значит, всего одиннадцать дней. И, кроме того, я лично был тут неделю назад.

– Но беседа не состоялась, – сказал Иа. – Не было обмена мнениями. Ты сказал «Здорово!» и промчался дальше. Пока я обдумывал свою реплику, твой хвост мелькнул шагов за сто отсюда на холме. Я хотел было сказать: «Что? Что?» – но понял, конечно, что уже поздно.

– Ну, я очень спешил.

 

– Должен говорить сперва один, потом другой, – продолжал Иа. – По порядку. Иначе это нельзя считать беседой. «Здорово!» – «Что, что?» На мой взгляд, такой обмен репликами ничего не дает. Особенно если когда приходит ваша очередь говорить, вы видите только хвост собеседника. И то еле‑еле.

– Ты сам виноват, Иа. Ты же никогда ни к кому из нас не приходишь. Сидишь как сыч в своем углу и ждешь, чтобы все остальные пришли к тебе. А почему тебе самому к нам не зайти?

Иа задумался.

– В твоих словах, Кролик, пожалуй, что‑то есть, – сказал он наконец. – Я действительно пренебрегал законами общежития. Я должен больше вращаться. Я должен отвечать на визиты.

– Правильно, Иа. Заходи к любому из нас в любое время, когда тебе захочется.

– Спасибо, Кролик. А если кто‑нибудь скажет Громким Голосом: «Опять Иа притащился!» – то ведь я могу и выйти.

Кролик нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Ну ладно, – сказал он, – мне пора идти. Я порядком занят сегодня.

– Всего хорошего, – сказал Иа.

– Как? А, всего хорошего! И если ты случайно набредешь на хороший дом для Совы, ты нам сообщи обязательно.

– Обещаю, – сказал Иа.

И Кролик ушел.

Пух разыскал Пятачка, и они вдвоем побрели снова в Дремучий Лес.

– Пятачок, – застенчиво сказал Пух, после того как они долго шли молча.

– Да, Пух!

– Ты помнишь, я говорил – надо сочинить Хвалебную Песню (Кричалку) насчет Ты Знаешь Чего.

– Правда, Пух? – спросил Пятачок, и носик его порозовел. – Ой, неужели ты правда сочинил?

– Она готова, Пятачок.

Розовая краска медленно стала заливать ушки Пятачка.

– Правда, Пух? – хрипло спросил он. – Про… про… тот случай, когда?… Она правда готова?

– Да, Пятачок.

Кончики ушей Пятачка запылали; он попытался что‑то сказать, но даже после того, как он раза два прокашлялся, ничего не вышло. Тогда Пух продолжал:

– В ней семь строф.

– Семь? – переспросил Пятачок, стараясь говорить как можно небрежнее. – Ты ведь не часто сочиняешь Кричалки в целых семь строф, правда, Пух?

– Никогда, – сказал Пух. – Я думаю, что такого случая никогда не было.

– А Все‑Все‑Все уже слышали ее? – спросил Пятачок, на минуту остановившись лишь затем, чтобы поднять палочку и закинуть ее подальше.

– Нет, – сказал Пух. – Я не знаю, как тебе будет приятнее: если я спою ее сейчас, или если мы подождем, пока встретим Всех‑Всех‑Всех, и тогда споем ее. Всем сразу.

Пятачок немного подумал.

– Я думаю, мне было бы всего приятнее, Пух, если бы ты спел ее мне сейчас… а потом спел ее Всем‑Всем‑Всем, потому что тогда они ее услышат, а я скажу: «Да, да, Пух мне говорил», и сделаю вид, как будто я не слушаю.

И Пух спел ему Хвалебную Песню (Кричалку) – все семь строф. Пятачок ничего не говорил – он только стоял и краснел. Ведь никогда еще никто не пел Пятачку, чтобы он «Славился, славился на века!». Когда песня кончилась, ему очень захотелось попросить спеть одну строфу еще раз, но он постеснялся. Это была та самая строфа, которая начиналась словами: «О Храбрый, Храбрый Пятачок». Пятачок чувствовал, что начало этой строфы особенно удалось!

 

– Неужели я правда все это сделал? – сказал он наконец.

– Видишь ли, – сказал Пух, – в поэзии – в стихах… Словом, ты сделал это, Пятачок, потому что стихи говорят, что ты это сделал. Так считается.

– Ой! – сказал Пятачок. – Ведь я… мне кажется, я немножко дрожал. Конечно, только сначала. А тут говорится: «Дрожал ли он? О нет, о нет!» Вот почему я спросил.

– Ты дрожал про себя, – сказал Пух. – А для такого Маленького Существа это, пожалуй, даже храбрее, чем совсем не дрожать.

Пятачок вздохнул от счастья. Так, значит, он был храбрым!

Подойдя к бывшему дому Совы, они застали там Всех‑Всех‑Всех, за исключением Иа. Кристофер Робин всем объяснял, что делать, и Кролик объяснял всем то же самое, на тот случай, если они не расслышали, и потом они все делали это. Они где‑то раздобыли канат и вытаскивали стулья и картины, и всякие вещи из прежнего дома Совы, чтобы все было готово для переезда в новый дом. Кенга связывала узлы и покрикивала на Сову: «Я думаю, тебе не нужна эта старая грязная посудная тряпка. Правда? И половик тоже не годится, он весь дырявый», на что Сова с негодованием отвечала: «Конечно, он годится – надо только правильно расставить мебель! А это совсем не посудное полотенце, а моя шаль!»

 

Крошка Ру поминутно то исчезал в доме, то появлялся оттуда верхом на очередном предмете, который поднимали канатом, что несколько нервировало Кенгу, потому что она не могла за ним как следует присматривать. Она даже накричала на Сову, заявив, что ее дом – это просто позор, там такая грязища, удивительно, что он не опрокинулся раньше! Вы только посмотрите, как зарос этот угол, просто ужас! Там поганки! Сова удивилась и посмотрела, а потом саркастически засмеялась и объяснила, что это ее губка и что если уж не могут отличить самую обычную губку от поганок, то в хорошие времена мы живем!..

– Ну и ну, – сказала Кенга.

А Крошка Ру быстро вскочил в дом, пища:

– Мне нужно, нужно посмотреть на губку Совы! Ах, вот она! Ой, Сова, Сова, это не губка, а клякса! Ты знаешь, что такое клякса, Сова? Это когда твоя губка вся раскляк…

И Кенга сказала (очень поспешно): «Ру, милый!» – потому что не полагается так разговаривать с тем, кто умеет написать слово «суббота».

Но все очень обрадовались, когда пришли Пух и Пятачок, и прекратили работу, чтобы немного отдохнуть и послушать новую Кричалку (Хвалебную Песню) Пуха. И вот, когда Все‑Все‑Все сказали, какая это хорошая Хвалебная Песня (Кричалка), Пятачок небрежно спросил:

– Правда, хорошенькая песенка?

– Ну, а где же новый дом? – спросил Пух. – Ты нашла его, Сова?

– Она нашла название для него, – сказал Кристофер Робин, лениво пожевывая травинку. – Так что теперь ей не хватает только дома.

– Я назову его вот как, – важно сказала Сова и показала им то, над чем она трудилась: квадратную дощечку, на которой было намалевано:

САВЕШНИК

Как раз в этот захватывающий момент кто‑то выскочил из Чащи и налетел на Сову. Доска упала на землю, и к ней кинулись Пятачок и Ру.

– Ах, это ты, – сказала Сова сердито.

– Здравствуй, Иа. – сказал Кролик. – Наконец‑то. Где же ты был?

Иа не обратил на них внимания.

– Доброе утро, Кристофер Робин, – сказал он толкнув Ру и Пятачка и усаживаясь на «Савешник». – Мы одни?

– Да, – сказал Кристофер Робин, слегка улыбаясь.

– Мне сказали – крылатая весть долетела и до моего уголка Леса – сырая лощина, которая никому не нужна, – что Некая Особа ищет дом. Я нашел для нее дом.

– Молодец! – великодушно сказал Кролик.

Иа посмотрел на него через плечо и снова обратился к Кристоферу Робину.

– Между нами что‑то такое было, – продолжал он громким шепотом, – но неважно. Забудем старые обиды и похищенные хвосты. Словом, если хочешь Кристофер Робин, иди со мной, и я покажу тебе дом.

Кристофер Робин вскочил на ноги.

– Идем, Пух! – сказал он.

– Идем, Тигра! – крикнул Крошка Ру.

– Может быть, и мы пойдем, Сова? – сказал Кролик.

– Минутку, – сказала Сова, подымая свою адресную дощечку, которая как раз освободилась.

Иа отрицательно помахал им передней ногой.

– Мы с Кристофером Робином отправляемся на прогулку, – сказал он. – На прогулку, а не на толкучку! Если он хочет взять с собой Пуха и Пятачка я буду рад их обществу; но надо, чтобы мы могли Дышать.

– Ну что ж, отлично, – сказал Кролик, сообразив что ему наконец‑то представился случай как следует покомандовать.

– А мы продолжим выгрузку. За дело, друзья! Эй, Тигра, где канат? – Что там такое, Сова?

Сова, только что обнаружившая, что ее новый адрес превратился из «Савешника» в «кляксу», наподобие губки, строго кашлянула в сторону Иа, но ничего не сказала, и Ослик, унося на себе значительную часть «Савешника», побрел вслед за своими друзьями.

И вскоре все они подходили к дому, который нашел Иа, но еще до того, как он показался, Пятачок стал подталкивать локтем Пуха, а Пух – Пятачка; они толкались и говорили друг другу: «Это он». – «Не может быть». – «Да я тебе говорю, это он!»

А когда они пришли, это был действительно он.

– Вот! – гордо произнес Иа, останавливаясь перед домом Пятачка. – И дом, и табличка с надписью, и все прочее!

– Ой, ой, ой! – крикнул Кристофер Робин, не зная, что ему делать – смеяться или плакать.

– Самый подходящий дом для Совы. Как ты считаешь, маленький Пятачок? – спросил Иа.

И тут Пятачок совершил Благородный Поступок. Он совершил его как бы в полусне, вспоминая обо всех тех чудесных словах, которые спел про него Пух.

– Да, это самый подходящий дом для Совы, – сказал он великодушно. – Я надеюсь, что она будет в нем очень счастлива. – И он два раза проглотил слюнки, потому что ведь и он сам был в нем очень счастлив.

– Что ты думаешь, Кристофер Робин? – спросил Иа не без тревоги в голосе, чувствуя, что тут что‑то не так.

Кристоферу Робину нужно было задать один вопрос, и он не знал, как его задать.

– Ну, – сказал он наконец, – это очень хороший дом, и ведь если твой дом повалило ветром, ты должен куда‑нибудь переехать. Правда, Пятачок? Что бы ты сделал, если бы твой дом разрушил ветер?

Прежде чем Пятачок успел сообразить, что ответить, вместо него ответил Винни‑Пух.

– Он бы перешел ко мне и жил бы со мной, – сказал Пух. – Правда же, Пятачок?

Пятачок пожал его лапу.

– Спасибо, Пух, – сказал он. – С большой радостью.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой мы оставляем Кристофера Робина и Винни‑Пуха в Зачарованном Месте

 

Кристофер Робин куда‑то уходил. Совсем. Никто те знал, почему он уходит; никто не знал, куда он уходит; да, да – никто не знал даже, почему он знает, что Кристофер Робин уходит. Но – по той или по иной причине – все в Лесу чувствовали, что это в конце концов должно случиться. Даже Сашка Букашка, самый крошечный Родственник и Знакомый Кролика, тот, который думал, что видел однажды ногу Кристофера Робина, но был в этом не вполне уверен, потому чго он легко мог и ошибиться, – даже С. Б. сказал себе, что Положение Дел меняется, а Рано и Поздно (два других Родственника и Знакомых) сказали друг другу: «Ну, Рано?» и «Ну, Поздно?» – таким безнадежным голосом, что было ясно – ожидать ответа нет никакого смысла.

И однажды, почувствовав, что он больше ждать не может, Кролик составил Сообщение, и вот что в нем говорилось:

 

Сообщение

все‑все‑все встречаются возле дома на Пуховой опушке принимают лизорюцию слева по порядку номеров

подпись Кролик

 

Ему пришлось переписать это раза два‑три, пока он сумел заставить «лизорюцию» выглядеть так, как ей полагалось выглядеть с точки зрения Кролика; зато когда наконец этот труд был окончен, он обежал всех и всем прочел свое произведение вслух. Все‑Все‑Все сказали, что придут.

– Ну, – сказал Иа‑Иа, увидев процессию, направлявшуюся к его дому, – это действительно сюрприз. А я тоже приглашен? Не может быть!

– Не обращай внимания на Иа, – шепнул Кролик Пуху. – Я ему все рассказал еще утром.

Все спросили у Иа, как он поживает, и он сказал, что никак, не о чем говорить, и тогда все сели; и как только все уселись, Кролик снова встал.

– Мы все знаем, почему мы собрались, – сказал он, – но я просил моего друга Иа…

– Это я, – сказал Иа. – Звучит неплохо!

– Я просил его предложить Лизорюцию.

И Кролик сел.

– Ну давай, Иа, – сказал он.

– Прошу не торопить меня, – сказал Иа‑Иа, медленно поднимаясь. – Прошу не нудавайкать.

Он вынул из‑за уха свернутую трубкой бумагу и не спеша развернул ее.

 

– Об этом никто ничего не знает, – продолжал он, – это Сюрприз.

С достоинством откашлявшись, он снова заговорил.

– Словом, в общем и целом, и так далее и тому подобное, прежде чем я начну, или, пожалуй, лучше сказать, прежде чем я кончу, я должен вам прочесть Поэтическое Произведение. Доселе… доселе – это трудное слово, означающее… Ну, вы сейчас узнаете, что оно означает. Доселе, как я уже говорил, доселе вся Поэзия в Лесу создавалась Пухом, Медведем с милым характером, но разительным недостатком ума. Однако Поэма, которую я намереваюсь прочесть вам сейчас, была создана Иа‑Иа, то есть мною, в часы досуга. Если кто‑нибудь отберет у младенца Ру орехи, а также разбудит Сову, мы все сможем насладиться этим творением. Я называю его даже Стихотворением.

 

СТИХОТВОРЕНИЕ

СОЧИНИЛ ОСЕЛ ИА‑ИА

Кристофер Робин уходит от нас.

По‑моему, это факт.

Куда?

Никто не знает.

Но он уходит, увы!

Да, он нас покидает.

(Вот рифма к слову «знает».)

Мы все огорчены

(Тут рифма к слову «увы»).

Нам всем и правда грустно.

Терпеть все это трудно.

(Неплохо?)

(Так и нет рифмы к слову «факт». Досадно!)

(А ведь теперь нужно еще рифму к слову

«Досадно». Досадно!)

(Пусть эти два «досадно» рифмуют друг

С другом, ладно?)

Я вижу –

Не так‑то легко написать

Очень хорошую строчку,

И лучше бы все

Сначала начать,

Но легче

Поставить точку…

Нет!

Кристофер Робин,

Мы все здесь твои

Друзьи…

(Не так!)

Мы все здесь друзья.

(Твоя? Опять не так!)

В общем,

Прими на прощанье от всех

Пожеланье успех…

(Не так!)

Прими пожеланье успехов

От всехов!

(Фу ты, вот неуклюжие слова,

Что‑нибудь всегда получается не так!)

Словом,

Мы все тебе их желаем,

Ты молодец!

КОНЕЦ

 

– Если кто‑нибудь намерен аплодировать, – сказал Иа, прочитав все это, – то время настало.

Все захлопали.

– Благодарю вас, – сказал Иа, – я приятно удивлен и тронут, хотя, возможно, аплодисментам и не хватает звучности.

– Эти стихи гораздо лучше моих, – с восторгом сказал Винни‑Пух. И он действительно был в этом уверен.

– Что ж, – скромно объяснил Иа. – Так и было задумано.

– Лизорюция, – сказал Кролик, – такая, что мы все это подпишем и отнесем Кристоферу Робину.

И резолюция была подписана: Пух, Сова, Пятачок, Иа, Кролик, Кенга, Большая Клякса (это была подпись Тигры) и Три Маленькие Кляксы (это была подпись Крошки Ру).

И Все‑Все‑Все отправились к дому Кристофера Робина.

– Здравствуйте, друзья, – сказал Кристофер Робин. – Здравствуй, Пух!

Все они сказали: «Здравствуй», и вдруг всем стало как‑то грустно и не по себе – ведь получалось, что они пришли прощаться, а им очень‑очень не хотелось об этом думать. Они беспомощно сбились в кучу, ожидая, чтобы заговорил кто‑нибудь другой, и только подталкивали друг друга, шепча: «Ну, давай ты», и мало‑помалу вперед вытеснили Иа, а все остальные столпились за ним.

– В чем дело, Иа? – спросил Кристофер Робин.

Иа помахал хвостом, очевидно желая себя подбодрить, и начал.

– Кристофер Робин, – сказал он, – мы пришли, чтобы сказать, чтобы передать… как это называется… сочинял один… но мы все – потому что мы слышали… я хочу сказать, мы все знаем, ну, ты понимаешь сам… Мы… Ты… Короче, чтобы не тратить много слов, вот! – Он сердито оглянулся на остальных и сказал: – Весь Лес тут собрался! Совершенно нечем дышать! В жизни не видел такой бессмысленной толпы животных, и главное, все не там, где надо. Неужели вы не понимаете, что Кристоферу Робину хочется побыть одному? Я пошел! И он поскакал прочь.

Сами хорошенько не понимая почему, остальные тоже начали расходиться, и когда Кристофер Робин закончил чтение Стихотворения и поднял глаза, собираясь сказать «спасибо», перед ним был один Винни Пух.

– Это очень трогательно, – сказал Кристофер Робин, складывая бумажку и убирая ее в карман. – Пойдем, Пух. – И он быстро зашагал по дороге.

– Куда мы идем? – спросил Пух, стараясь поспеть за ним и одновременно понять, что им предстоит – Искледиция или еще какое‑нибудь Я не знаю что.

– Никуда, – сказал Кристофер Робин.

Что ж, они пошли туда, и, после того как они прошли порядочный кусок, Кристофер Робин спросил:

– Пух, что ты любишь делать больше всего на свете?

– Ну, – ответил Пух, – я больше всего люблю…

И тут ему пришлось остановиться и подумать, потому что хотя кушать мед – очень приятное занятие, но есть такая минутка, как раз перед тем как ты примешься за мед, когда еще приятнее, чем потом, когда ты уже ешь, но только Пух не знал, как эта минутка называется. И еще он подумал, что играть с Кристофером Робином тоже очень приятное дело, и играть с Пятачком – это тоже очень приятное дело, и вот когда он все это обдумал, он сказал:

– Что я люблю больше всего на всем свете – это когда мы с Пятачком придем к тебе в гости и ты говоришь: «Ну как, не пора ли подкрепиться?», а я говорю: «Я бы не возражал, а ты как, Пятачок?», и день такой шумелочный, и все птицы поют. А ты что больше всего любишь делать?

– Это все я тоже люблю, – сказал Кристофер Робин, – но что больше всего я люблю делать – это…

– Ну, ну?

– Ничего.

– А как ты это делаешь? – спросил Пух после очень продолжительного размышления.

– Ну вот, спросят, например, тебя, как раз когда ты собираешься это делать: «Что ты собираешься делать, Кристофер Робин?», а ты говоришь: «Да ничего», а потом идешь и делаешь.

– А, понятно! – сказал Пух.

– Вот, например, сейчас мы тоже делаем такое ничевошное дело.

– Понятно! – повторил Пух.

– Например, когда просто гуляешь, слушаешь то, чего никто не слышит, и ни о чем не заботишься.

– А‑а! – сказал Пух.

Они шли, думая о Том и о Сем, и постепенно они добрались до Зачарованного Места, которое называлось Капитанский Мостик, потому что оно было на самой вершине холма. Там росло шестьдесят с чем‑то деревьев, и Кристофер Робин знал, что это место зачаровано, потому что никто не мог сосчитать, сколько тут деревьев – шестьдесят три или шестьдесят четыре, даже если он привязывал к каждому сосчитанному дереву кусочек бечевки.

 

Как полагается в Зачарованном Месте, и земля тут была другая, не такая, как в Лесу, где росли всякие колючки и папоротник и лежали иголки; здесь она вся росла ровной‑ровной зеленой травкой, гладкой, как газон.

Это было единственное место в Лесу, где можно было сесть спокойно и посидеть и не надо было почти сразу же вскакивать в поисках чего‑нибудь другого. Наверно, потому, что на Капитанском Мостике вы видели все‑все на свете – во всяком случае, до того самого места, где, нам кажется, небо сходится с землей.

И вдруг Кристофер Робин начал рассказывать Пуху всякие интересные вещи – про людей, которых называют Королями и Королевами, и про еще каких‑то, которые называются Купцами, и про то место, которое называется Европа, и про потерянный остров посреди моря, куда не приходят корабли, и как сделать Насос (если нужно), и как в Рыцарей посвящали, и какие товары мы получаем из Бразилии. А Винни‑Пух, прислонившись спиной к одному из шестидесяти с чем‑то деревьев и сложив лапки на животе, говорил: «О‑ох», и «А‑а, понятно», и «Не может быть», и думал о том, как было бы чудесно, если бы в голове у него были не опилки, а настоящий ум. И мало‑помалу Кристофер Робин рассказал все, что знал, и затих и сидел, глядя с Капитанского Мостика на весь Белый Свет и желая, чтобы так было всегда.

А Пух продолжал размышлять. И вдруг он спросил Кристофера Робина:

– А это очень хорошо, когда тебя посвистят?… В эти… Ну, как ты говорил?

– Чего? – спросил Кристофер Робин нехотя, словно прислушиваясь к кому‑то другому.

– Ну, в эти… на лошадке, – объяснил Пух.

– Посвятят в Рыцари?

– Ах, вот как это называется, – сказал Пух.

– А я думал, это посви… Ну ладно. Они не хуже Короля и Купца и всех остальных, про которых ты говорил?

– Ну, поменьше Короля, – сказал Кристофер Робин, и тут же, заметив, что Пух, кажется, огорчен, он поспешно добавил: – Но побольше Купца!

– А Медведь тоже может стать им?

– Конечно, может! – сказал Кристофер Робин. – Я тебя сейчас посвящу.

Он взял палочку и, слегка ударив Винни‑Пуха по плечу, сказал:

– Встань, сэр Винни‑Пух де Медведь, вернейший из моих рыцарей!

 

Понятно, Пух встал, а потом опять сел и сказал: «Спасибо», как полагается говорить, когда тебя посвятили в Рыцари. И незаметно он снова задремал, и во сне он и Сэр Насос, и Сэр Остров, и Купцы жили все вместе, и у них была Лошадка, и все они были верными Рыцарями доброго короля Кристофера Робина (все, кроме Купцов, которые смотрели за Лошадкой). Правда, время от времени он качал головой и говорил про себя: «Я что‑то перепутал». А потом он начал думать обо всех вещах, которые Кристофер Робин захочет рассказать ему, когда вернется оттуда, куда собрался уходить, и как тогда трудно будет бедному Медведю с опилками в голове ничего не перепутать.

«И тогда, наверно, – грустно сказал он про себя, – Кристофер Робин не захочет мне ничего больше рассказывать. Интересно, если ты Верный Рыцарь, неужели ты должен быть только верным, и все, а рассказывать тебе ничего не будут?»

Тут Кристофер Робин, который все еще смотрел в пространство, подперев голову рукой, вдруг окликнул его:

– Пух!

– Что? – сказал Пух.

– Когда я буду… Когда… Пух!

– Что, Кристофер Робин?

– Мне теперь не придется больше делать то, что я больше всего люблю.

– Никогда?

– Ну, может, иногда. Но не все время. Они не позволяют.

Пух ждал продолжения, но Кристофер Робин опять замолчал.

– Что же, Кристофер Робин? – сказал Пух, желая ему помочь.

– Пух, когда я буду… ну, ты знаешь… когда я уже не буду ничего не делать, ты будешь иногда приходить сюда?

– Именно я?

– Да, Пух.

– А ты будешь приходить?

– Да, Пух, обязательно. Обещаю тебе.

– Это хорошо, – сказал Пух.

– Пух, обещай, что ты меня никогда‑никогда не забудешь. Никогда‑никогда! Даже когда мне будет сто лет.

Пух немного подумал.

– А сколько тогда мне будет?

– Девяносто девять.

Винни‑Пух кивнул.

– Обещаю, – сказал он.

Все еще глядя вдаль, Кристофер Робин протянул руку и пожал лапку Пуха.

– Пух, – серьезно сказал Кристофер Робин, – если я… если я буду не совсем такой… – Он остановился и попробовал выразиться иначе: – Пух, ну, что бы ни случилось, ты ведь всегда поймешь. Правда?

– Что пойму?

– Ничего. – Мальчик засмеялся и вскочил на ноги. – Пошли.

– Куда? – спросил Винни‑Пух.

– Куда‑нибудь, – сказал Кристофер Робин.

И они пошли. Но куда бы они ни пришли и что бы ни случилось с ними по дороге, – здесь в Зачарованном Месте на вершине холма в Лесу, маленький мальчик будет всегда, всегда играть со своим медвежонком.

 

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ