В которой Кравченко ставит точку

 

В гостеприимном доме семьи Мататиягу Кравченко провел два дня, окруженный заботой и вниманием. Добрые хозяева вели себя тактично, не пытались выяснить, что с ним случилось, не навязывали пустого сочувствия, а просто приняли его на время праздника в свою большую дружную семью.

И Владимир немного оттаял, отдохнул от напряжения последних дней.

На исходе третьего дня он решил вернуться в Иерусалим. Хозяин удивился, что Кравченко отправляется в путь вечером, когда уже стали сгущаться сумерки, но тот объяснил это крайней необходимостью, и хозяин не стал донимать его вопросами.

Распрощавшись с Мататиягу и его многочисленными домочадцами, Владимир отправился в обратный путь.

Только глухой ночью Кравченко подошел к Бейт‑Ании. Но само селенье ему было не нужно. Он обошел его стороной и направился к семейному склепу Эльазара. Владимир с трудом найшел в темноте вход в гробницу, медленно отодвинул камень, загораживающий вход, и вошел внутрь. Тут он зажег электрический фонарик и стал искать тело Тали.

Кравченко не успел еще ничего толком разглядеть в недрах склепа, как неожиданно услышал отдаленные голоса. Он быстро погасил фонарик, замер и прислушался.

Снаружи кто‑то разговаривал, голоса явно приближались. Вскоре Кравченко стал различать отдельные слова, а еще через мгновение понял, что разговаривали двое, мужчина и женщина, причем мужской голос принадлежал Эльазару, а женский – его сестре Марте.

– Зря мы все это затеяли, – ворчал Эльазар, – кто‑нибудь нас заметит, и неприятностей не оберешься.

– Да кто увидит, сейчас здесь никого нет. Быстренько снимем серьги и уйдем, – успокаивала его Марта

– Что ты привязалась к ее серьгам? У тебя что, своих мало? – все больше раздражался Эльазар.

– Я таких красивых никогда не видела, таких у нас не делают.

Кравченко медленно двигался внутри склепа, пытаясь ориентироваться в темноте. Наконец, он нащупал рукой тело Тали, лежавшее на той же самой полке, на которой его оставили. Облегченно вздохнув, Кравченко достал хроноскоп.

– А вдруг мы их не сможем снять? – озабоченно спросил Эльазар.

– Ничего, отрежем вместе с мочкой уха. Я ножик взяла, – деловило сообщила Марта.

Брат с сестрой подошли к склепу и увидели отодвинутый камень и открытый вход.

– Марта, там кто‑то уже побывал, – заволновался Эльазар.

Кравченко откашлялся и шагнул в направлении входа.

– Здесь кто‑то есть! – испуганно крикнул Эльазар, явно собираясь пуститься наутек.

Кравченко громко сказал:

– Что же ты не здороваешься, Эльазар? Значит, кроме того, что ты – подлец и предатель, ты еще и вор. Хорошая у вас семейка: сестра – отравительница, а брат – вор.

– Ах, это ты! – закричал Эльазар. – Ты жив и посмел прийти? Эй, стража!

От гнева у Владимира потемнело в глазах. Он почувствовал, как отчаяние и боль, охватившие его после смерти Тали, и ненависть к человеку, который стал причиной всех несчастий, наконец выплеснулись наружу.

Кравченко медленно вытащил пистолет и направил его на Эльазара, а тот продолжал стоять на месте, не понимая, какую угрозу для него таит в себе этот маленький черный предмет.

– Врешь, Эльазар, никакой стражи там нет, а есть только твоя жадная сестра и ты, грязный пес! И сейчас ты умрешь, как и подобает умереть такой нечисти, как ты.

Сколько выстрелов он сделал в Эльазара, три, пять, а может быть, выпустил в него всю обойму? Кравченко запомнил только, что несколько раз выстрелил в уже лежавшее на земле бездыханное тело.

Что было дальше? Очевидно, он вернулся к телу Тали и запустил хроноскоп...

Кравченко пришел в себя и понял, что сидит на земле. Вокруг было темно и тихо. Он медленно встал на ноги и огляделся. Место было безлюдное, лишь далеко впереди виднелись огни, похожие на окна домов...

Очевидно, он переместился в будущее. В день отправления Тали отрегулировала хроноскоп так, чтобы при возвращении оказаться в своем времени неделю спустя.

Кравченко сделал шаг в сторону и на что‑то наткнулся. Он сообразил, что это тело Тали. Что ему делать с ним? Раньше он не думал об этом.

Немного поразмыслив, он решил прежде всего переодеться. Сняв с себя одежду Древней Иудеи, он остался в легкой футболке и коротких брюках, которые предварительно, еще на кладбище, надел под хитон. Затем он решил получше осмотреться, чтобы разобраться, где он находится.

Он посмотрел назад и увидел... вернее, он ничего не увидел. Сзади было совершенно темно, ни огонька, ни отблеска, сплошная густая чернота. Возникало странное ощущение, что сзади вообще ничего нет.

Кравченко достал фонарик и осветил черное пространство. Луч света уперся в какую‑то темную поверхность. Кравченко посветил в стороны – ничего, все та же темная стена. Он направил фонарик чуть вверх – и там стена. Однако, проведя лучом еще выше, Кравченко увидел, что примерно на высоте шести метров стена обрывается.

И тут он понял, что это такое. Это был знаменитый забор безопасности, который Израиль воздвиг, чтобы отделиться от палестинцев.

Каждое время диктует свои условия.

Для начала необходимо было выяснить, на чьей территории он находится – израильской или палестинской. Кравченко достал компас, направил его на стену и определил, что стоит с восточной стороны. Значит, он попал к палестинцам.

Владимир пошел вдоль стены в надежде найти хоть какую‑нибудь лазейку. Тщетно. Стена представляла собой сплошной монолит. Тогда но повернул назад и пошел в другую сторону.

Нужно было выбраться во что бы то ни стало! Нельзя до утра оставаться на палестинской территории, да еще рядом с мертвым телом.

Он прошел еще несколько метров, и стена неожиданно исчезла. Она просто‑напросто закончилась, и за ней открылось пустое пространство.

Нелепость этого сооружения поразила Кравченко. Непонятно, зачем надо было строить такую мощную стену, если она заканчивалась ничем.

Впрочем, сейчас это было ему на руку.

Он вернулся к телу Тали, приподнял его и сразу почувствовал, что с телом что‑то не так. Оно было слишком крупным для Тали. Кравченко включил фонарик, стащил погребальное покрывало с головы и с ужасом увидел мертвое лицо Ешуа. Его с трудом можно было узнать – лицо было синюшно‑черным и одутловатым, на губах запеклась кровь.

Владимир был настолько ошеломлен этим открытием, что с размаху сел на землю.

Он долго сидел, не в силах собраться с мыслями. Что же произошло? Как такое могло случиться? Неужели, пока Кравченко гостил у Мататиягу, Ешуа казнили?...

Ну, конечно, казнили, какие могут быть сомнения. Ведь он прекрасно знал, чем все должно закончиться, просто старался не думать об этом, целиком сосредоточившись на спасении тела несчастной Тали.

Однако даже Кравченко, со всем его умом и проницательностью, не мог предположить, что Ешуа похоронят в той же самой пещере и положат его тело на ту же самую полку, на которой до этого лежало тело Тали.

И внезапно словно пелена спала с его глаз. Он понял, что же на самом деле произошло.

Задумывая свой проект, Кравченко возлагал на себя особую миссию. Ему казалось, что чудесное научное открытие, позволяющее перемещаться во времени, предоставило ему уникальную возможность исправить человеческое общество.

Долгие годы он думал о роли христианства в формировании европейского антисемитизма и удивлялся, как религиозное направление, возникшее в недрах иудаизма в качестве одной из его разновидностей, превратилось в орудие ненависти, нетерпимости и отрицания самого иудаизма.

Полжизни Кравченко мучился этой проблемой, пытался понять, когда же произошла ошибка, где тот роковой момент, который привел к катастрофе. Постепенно ему стало ясно, что не было одной‑единственной причины, а было стечение обстоятельств, раскрутившее маховик ненависти христиан к евреям, которая достигла своего апогея в двадцатом веке и привела к Холокосту.

Если бы евреям удалось спасти Иисуса от рук римского наместника, предотвратить его казнь – а Кравченко был уверен, что именно такие попытки и предпринимались на том знаменитом ночном заседании у первосвященника, – мировая история пошла бы по иному, более гуманному пути.

Кравченко был мечтателем. Не раз он воображал себя живущим в то время, но обладающим багажом знаний человека конца второго тысячелетия. Он был уверен, что смог бы предотвратить это трагическое событие, которое обернулось катастрофой для целого народа. Поэтому, узнав об изобретении хроноскопа, Кравченко воспринял это как перст судьбы, сигнал свыше, и пришел к выводу, что должен любой ценой воспользоваться предоставленным шансом и проникнуть в Иудею времен Иисуса.

И вот сейчас, сидя в темноте рядом с телом Христа, Владимир осознал, что был лишь игрушкой в руках судьбы. Помимо своей воли он сам стал активным участником тех событий, которые стремился предотвратить.

Вместо того чтобы изменить и улучшить ситуацию, он ухудшил ее, способствовав наступлению кровавой развязки.

Внезапно его разобрал смех, который постепенно стал перерастать в истерический хохот. Стоило ли ему пробиваться сквозь толщу веков, попадать в Древнюю Иудею, чтобы превратиться в подлеца Иуду, презираемого всеми Искариота, предавшего Христа за 30 серебренников?

Впрочем, нет, подумал он, без Иуды никак нельзя было обойтись. Иуда точно вписывался в предусмотренный сценарий, только предусмотренный не им, Кравченко, а кем‑то другим.

И тут он сделал для себя еще одно важное открытие. Все те события, которые произошли, просто не могли не произойти, потому что он, Кравченко, и был их связующим звеном. Именно ему было предназначено прийти из далекого будущего в римскую провинцию Иудею и запустить цепь событий, которые привели к распятию Иисуса, исчезновению его тела после похорон и появлению слухов о его воскресении.

Кто он, Кравченко? Какому времени принадлежит? Он что, для того и родился в двадцатом веке, чтобы способствовать казни Иисуса в начале нашей эры? Он – человек, связавший прошлое с будущим?

Ответа на эти вопросы нет ни у кого. Да и нужны ли сами вопросы, не являются ли они нелепыми и бесполезными?

Пытаясь найти несуществующие ответы, Кравченко понял еще одно, может быть, самое главное: мы не в силах изменить не только наше прошлое, но и будущее, потому что наше будущее заранее предопределено, и все наши поступки неминуемо ведут к выполнению задуманной кем‑то программы.

Становилось прохладно. Кравченко начал медленно приходить в себя. Время шло, а он все сидел перед разделительным забором на палестинской территории рядом с мертвым телом Иисуса и философствовал.

Нужно было что‑то делать. Не оставлять же тело здесь.

Кравченко встал, ухватил тело за ноги и поволок его к тому месту, где кончался забор. Оказавшись по другую сторону забора, он снял с тела погребальный саван, скатал его вместе со своими вещами, проверил, не оставил ли он следов своего присутствия, и быстро пошел в сторону города.

Уже через полчаса Кравченко подошел к стенам Старого города. Там он поймал такси, доехал до автовокзала, сел на первый автобус и отправился домой.

 

Глава 9,