К Евпрепиану и находящимся с ним.

Подлинно, где нет одного закона для всех, то как может быть мир, когда царь хочет одного, например прелюбодействовать или еретичествовать, а подданным заповедано не иметь части с прелюбодеем, не участвовать в ереси и не преступать ничего, преданного Христом и апостолами? И как из этого не ясно, что антихрист уже при дверях? Ведь прелюбодеи не осмелятся сказать: неужели царь не может сделать и приказать, чтобы народ подчинился тому, что он беззаконно совершает? Вот в этих словах их вполне выступает антихрист. Ибо и этот, будучи царем, станет требовать только того, чего он хочет и что приказывает; и никакого различия не будет между ним и предшественниками его, кроме того, что он будет желать и требовать не того, чего они и (прежде) и теперь желали бы. Такой же произвол выказан и епископами на соборе.

И как всякий здравомыслящий и нелюбящий споров не согласится, что это действительно так? Может ли быть что–нибудь хуже этой ереси до самого явления антихриста? Я не думаю, что оно уже наступило; но, начавшись отныне, оно достигнет своего конца в то время; и те, которые падут теперь, пали бы, если бы были и тогда; а те, которые силою Божиею устоят, в борьбе, были бы и в те дни победителями антихриста чрез смерть со Христом. Но, о, бедствие человеческое! Как иные (уже) теперь обратили тыл! Как мы показываем, чем мы будем! Поэтому немного таких, которые устоят; поэтому будут Илия и Енох, – не знаем, будет ли также Богослов и евангелист, – помощниками человеческой немощи, предстоятелями и победоносцами в исповедании Христовом; поэтому прекратятся дни того бедствия, которое уничтожается явлением Христовым (Мф. 24, 22). (...)

Василий и равные ему святые принимали эти правила, как апостольския, и следовали им, нисколько не изменяя их, но дополняя по нужде: а эти на деле оказываются новыми лжеапостолами, когда совершенно не по установленным правилам святых, но, вопреки постановленному от них, по своему произволу и решению, иногда поступает каждый из епископов, разрешает то, чего по ним нельзя разрешать, и связывает то, чего по ним нельзя связывать. Это вы можете видеть совершаемым ежедневно. Святое осквернено, и прелюбодейный собор явно и тайно служить опорой для греха; низлагается неподлежащий низложению, и рукополагается изверженный; подлежащий низлагающим правилам допускается безнаказанно совершать священнослужение, и совершается возведение в степени по приказанию человеческому, а не по определению Бога и правил. (...) И какой ум, взирая и вникая в это, не признает, что эта ересь отступила от Христа? (...) (Т.2 С. 273–277)

К Феофилу игумену.

(...) Впрочем, для чего говорить много о том, чего и письмо не может вместить? Тяжкое лжеучение объявлено в нашей церкви. Эта прелюбодейная ересь вместе с извращением Евангелия нарушала и божественныя правила, признав невинным прелюбодея, низложеннаго ими (правилами – сост.); ибо, когда они презрели Евангелие, то потерей времени было бы для них заботиться о священных правилах. Об этом напомнить твоему отчеству я счел необходимым, вместе с моим приветствием, чтобы ты, зная, что это – ересь, избегал ереси или еретиков; чтобы не имел общения с ними и не поминал их при божественной литургии в священнейшей обители своей; ибо великия угрозы произнесены святыми тем, которые участвуют с еретиками даже и в принятии пищи. Если же твое преподобие спросит, почему мы сами не говорили этого прежде взятия под стражу, но и поминали господствующих в Византии, то прими к сведению то, что тогда еще не было собора и не было произнесено этого нечестиваго учения и анафемы. Прежде того не безопасно было совершенно отделяться от беззаконников, а разве только избегать явнаго общения с ними и по надлежащей экономии поминать до времени.

Когда же еретическое нечестие открыто обнаружилось во время собора, то теперь следует и твоей осторожности, вместе со всеми православными, говорить смело, не имея общения со лжеучителями и не поминая никого из присутствовавших на прелюбодейном соборе или разделяющих образ его мыслей. (...) Ибо Златоуст, великим и громким голосом объявил врагами Божиими не только еретиков, но и вступающих в общение с ними. И если твоя твердость не устоит, кто же спасется? Если тот, кто прежде совершеннаго обнаружения ереси, дерзал силою Божиею, как святой, станет уклоняться теперь, после обнаружения ереси, то, как другой осмелится подать голос? Если монашеский чин не вменит «вся в уметы» (Филип. 3; 8), т. е. монастыри и все находящееся в них, то, как мирянин оставит жену, детей и все прочее? Поэтому напоминаю, как наименьший брат и сын не будем молчать, чтобы у нас не произошел вопль содомский, не будем жалеть дольняго, чтобы нам не потерять горняго, не будем подавать соблазна церкви Божией, которая может состоять и из троих православных, по определению святых, чтобы нам не быть осужденными судом Господним. Не ради себя самого говорю это я окаянный, – ибо для меня, хотя и дерзновенно сказать, и умереть за истину есть приобретение, радость и жизнь, если мы будем укрепляемы вашими священными молитвами, – но ради давней и духовной любви между нами и ради общей пользы. Подлинно, если Сын Божий, Господь и Владыка всех, принес Себя Самого в жертву за всех Богу и Отцу, то как должны мы и чего не обязаны потерпеть и перенести ради Него, особенно монашествующие и распявшиеся отречением (от мира), истинно и не тщетно отрекшиеся? Не по внешнему виду надобно судить о делах, – ибо многие надевают маски и не суть то, чем кажутся, – но по делам о виде. Итак, принадлежащие к монахам в настоящая времена пусть покажут это делами. А дело монаха – не допустить ни малейшаго нововведения в Евангелии, чтобы, подав мирянам пример ереси и общения с еретиками, не подвергнуться ответственности за их погибель. Много лишняго высказал я об этом предмете, с позволения высокаго смиренномудрия твоей святости. Ты же, отец мой, молись и умоляй о мне немощном и грешном, но весьма много любящем тебя. Содержимый под стражею вместе со мною также и приветствует тебя и испрашивает молитв твоих. (Т.2 С.281–284)